Текст книги "Чего хочет женщина"

Татьяна Полякова
Чего хочет женщина

Мы с мужем совершали ритуал: чаепитие перед спектаклем. Муж просматривал газету, прихлебывал чай из огромной чашки и сообщал мне последние театральные новости. Рассказчик он хороший, чего не скажешь о его игре. Я пила чай из чашки поменьше, с удовольствием смотрела на его красивое лицо и жалела, что он мой муж. Услышав звонок в дверь, я досадливо поморщилась – по четвергам, а был четверг, мы предпочитали проводить день вдвоем. Муж посмотрел на меня поверх газеты.

– Кто бы это?

– Понятия не имею, – ответила я и хотела подняться, но он опередил меня.

– Сиди, дорогая, я открою, – муж у меня джентльмен.

Звонок надоедливо трещал, затем хлопнула дверь, и я услышала голос моей подруги Таньки, при звуках которого меня всегда пробирает дрожь. Болтать она начала с порога, муж довел ее под руку до кухни.

– Привет, – буркнула она и тут же добавила: – Я влюбилась.

– Чудесно, – без иронии заметил муж. – Присутствовать можно?

– Оставайся, – разрешила Танька. – Тебе полезно послушать. Что-то ты больно спокоен, друг мой, а с такой женой, как у тебя, всегда надо быть начеку.

– Приму к сведению. Так что там за новый возлюбленный?

Танька влюблялась, как правило, четырежды в год, вспышки приходились на средний месяц каждого сезона, она объясняла это особыми токами в крови.

– Ну, так что за любовник? – подала я голос. – Что он, красив, умен?

Танька подозрительно покосилась на меня.

– Что-то ты бледная сегодня.

– Это освещение.

– Может, и освещение, а по мне, ты слишком много пялишься на своего красавца мужа. Кстати, мужчине вовсе не обязательно быть красивым, а ум ему уж точно ни к чему.

– Значит, твой любовник безобразен и глуп?

Танька стала сверлить меня взглядом, силясь понять, говорю ли я серьезно или дразню ее. Наверняка лицо у меня сейчас довольно глупое, зато непроницаемое. Я пользуюсь своим лицом как ширмой. Не обнаружив ничего похожего на насмешку, Танька улыбнулась.

– Он чудо.

– Прошу прощения, леди, – встрял муж. – Пикантные подробности будут?

– Разумеется, – ответила Танька.

– Тогда я удаляюсь. Терпеть не могу, когда хвалят других.

Муж поднялся и, одарив меня самым нежным взглядом из своего арсенала (в театре он играет преимущественно любовников), скрылся в гостиной.

– Хорош, черт, – вздохнула Танька.

– Хорош, – отозвалась я. – Ну, что там с любовником?

– Он из Сан-Франциско.

– А где это?

– Не прикидывайся. В Америке.

– Серьезно? А здесь-то ему что надо?

– Контракт приехал заключать. Мост будут строить.

– Через нашу канавку, что ли?

– Ты чего сегодня вредная такая, женские недомогания?

– Да я так просто, выясняю, – мирно сказала я. – Контракт заключили?

– Нет. Думаем. Уж больно круто.

– Так ведь из Сан-Франциско люди едут.

– Вообще-то он грузин.

– Но из Сан-Франциско. Любопытно.

Танька опять стала сверлить меня взглядом.

– Не вредничай, родители у него эмигрировали. – Тут она лучезарно улыбнулась и спросила: – Доброе дело сделать хочешь?

– Хочу, если это не дорого.

– Не дорого. Пойдем в ресторан. Он меня поужинать пригласил. Но ведь как-то неудобно, верно?

– Отчего ж неудобно?

– Ну, у нас же вроде деловые отношения. А тут вдвоем.

– Так вы ж любовники.

– Да нет еще. В общем, я сказала, что приду с тобой, а он там какого-то хмыря притащит.

– Ты уверена, что получится приличней?

– Уверена. В шесть часов встречаемся.

– Не пойдет. Сегодня в театр иду.

– Что там делать-то? На мужа смотреть… Он тебе и так целыми днями глаза мозолит. Между прочим, не так уж часто я обращаюсь к тебе с просьбами.

Действительно, за последнюю неделю это случилось всего каких-нибудь пять раз.

– Не пойду.

– Вот только попробуй, – сурово сказала Танька. – Может, от этого ужина моя судьба зависит. Позвоню.

Танька отбыла, крикнув мужу:

– Валерочка, котик, пока.

Валера, стоя перед зеркалом, пытался завязать галстук. Он морщился и время от времени стонал:

– Черт, это невыносимо.

Зрелище устрашающее. Я не умею завязывать галстуки. Все, чем могу помочь в этом процессе, так это напряженно морщить лоб и повторять:

– Спокойнее, милый.

Наконец с галстуком было покончено. Муж довольно улыбнулся, я помогла ему надеть пиджак, стряхнула с плеча несуществующие пылинки.

– Ты чудо, – сказал он и поцеловал меня в нос.

Я довольно улыбнулась. Прощальный взгляд в зеркало: в профиль Валера просто бесподобен.

– Какие у тебя планы на вечер? – спросил он.

– Вообще-то я собиралась в театр, говорят, ты превзошел самого себя. Должна же я это видеть.

Лицо любимого чуть вытянулось. Чего-то я с планами намудрила. Свинство, конечно, с моей стороны, сообщать ему об этом за два часа до спектакля. Я поспешно отвернулась и начала перебирать ноты на фортепиано – надо дать возможность человеку опомниться. В мужа я верю, он молодчина. Несколько лет назад ему присвоили «заслуженного», не зря присвоили: когда я, сосчитав до шестидесяти, повернулась, на лице его сияла самая ослепительная из улыбок.

– Как это мило, что ты решила посмотреть спектакль, – бодрым голосом заявил он и поцеловал меня. Несколько минут мы о чем-то поболтали, но взгляд у него был ищущий, значит, плохи дела у человека. Я проводила его до двери и чмокнула на прощание, потом вернулась в гостиную, прихватив из прихожей телефон. Выждав сорок минут, позвонила в театр. Меня попросили подождать, а когда муж взял трубку, я чуть не плача сказала:

– Валерочка, прости меня ради бога, я не смогу прийти. Мне самой страшно жаль… Я сожгла бордовое платье, да, забыла утюг… И у тебя еще хватает совести острить?.. Нет, в другом платье не могу, к тому же настроение безнадежно испорчено.

Я повесила трубку. Бордовое платье придется на время спрятать, через месяц Валера все равно о нем забудет. Тут как раз позвонила Танька:

– Ты мне подруга или кто?

– Подруга, подруга, сейчас подъеду.

Надо полагать, это судьба.

Танька, пританцовывая, ждала на остановке. Я открыла дверцу машины, и она плюхнулась рядом.

– Мать моя, холод какой. Лето хочу. Дай гляну, что надела.

Я распахнула шубу.

– Так и знала. Выпендрилась. Теперь на тебя пялиться будет.

– Я тебе сколько раз говорила, ищи подругу хуже себя. А ты простофиля.

– Душевная я, этого у меня не отнимешь. Чего мужу сказала?

– Сказала, что платье бордовое сожгла.

– Правда сожгла? – ахнула Танька.

– Нет.

– Слава богу, хорошее платье. А твои титьки в нем высший класс, не только мужикам, даже мне сразу чего-то хочется.

Тут Танька права: бюст у меня такой, что семь мужиков из десяти, увидев его, долго не могут захлопнуть рот, остальные трое живут с открытым ртом до конца жизни.

Танькин возлюбленный ждал нас при входе. Грузинского в нем только и было что темные волосы, а вообще-то отнести его к какой-либо национальности было весьма затруднительно. Впрочем, Сан-Франциско далеко, и кто знает, какие там грузины. Понять, чего Танька в нем нашла, было невозможно, но она во всем проявляла такую стойкую оригинальность, что я давно оставила всякие попытки что-нибудь в ней уразуметь. Второй кавалер был совершенно бесцветен, к тому же по-русски не говорил, пялился на меня, что-то лепетал и все норовил ухватить за коленку. Черт его знает, что он там себе вообразил. Через полчаса стало ясно – ужин не удался. Сначала это поняла я, а потом дошло и до Таньки; возлюбленный говорил только на две темы: контракт и мост. Танька ерзала, смотрела на него по-особенному, потом притомилась и заявила, что от нее мало что зависит. Это она врала из вредности. Через час мы уже меленько трусили к моей машине. Танька материлась, скользя на высоких каблуках.

– Нет, ты скажи, где еще такого дурака увидишь? А ты ехать не хотела. Да его за деньги надо показывать. Баба из трусов выпрыгивает, а он ей про мост лапшу вешает. Все, это последний американец в моей жизни.

– Он грузин.

– Козел он прежде всего. Ох… Ну что? Поехали к Аркашке, что ли? Напьюсь с тоски.

– К Аркашке не поеду. Позавчера был. Надоел до смерти.

– Бабки стричь не надоело. Поехали, не бросишь же ты меня, когда я в таком положении.

– В каком положении?

– В трагическом, дура.

– Поехали, – сказала я, заводя машину.

– Давай по объездной, быстрей получится.

Но едва мы выехали на объездную, как в машине что-то подозрительно хрюкнуло, и она заглохла.

– Чего это? – недовольно спросила Танька.

– Бензин кончился.

– Вечно у тебя что-нибудь кончается. Вываливай титьки на дорогу, мужиков ловить будем.

– В шубе я.

– Распахни.

Мы вышли из машины, закурили и стали ждать появления спасателей.

– Зараза, холодно-то как.

– Холодно, Танюшка, холодно.

– А я еще сдуру без трусов. Выпендрилась, прости господи, чулки и подтяжки… Для кого старалась!

– Может, ты в машину сядешь, чего задницу морозить?

– Хрен с ней, с задницей, все равно не везет.

Тут в досягаемой близости появился «москвичонок» и притормозил.

– Чего у вас, девчонки? – весело спросил дядька в лисьей шапке.

– Ничего у нас для тебя нет, дорогуша, – ответила Танька. – Кати дальше.

Дядька укатил.

– Чего ты? – спросила я. – Плеснул бы бензинчику.

– Душа у меня горит.

– Ага. Душа горит, а задница мерзнет.

Тут подкатила «бээмвэшка», первым вышел водитель, здоровенный детина с наглой рожей, за ним появился пассажир. Кожаные куртки, норковые шапки, одно слово – униформа. Первый радостно осклабился и спросил:

– Что, девочки, загораем?

– Загораем, – бойко ответила Танька, оглядывая парня с ног до головы, плохое настроение с нее как ветром сдуло. Танька от здоровых мужиков просто дурела, она их, как свиней, килограммами мерила.

– Что случилось-то?

– Бензин кончился.

– Что ж вы так, девочки? Придется помочь. Как думаешь, Дима?

Дима подошел поближе и улыбнулся. Улыбка у него – лучше не бывает.

– Поможем, конечно.

Нас разглядывали. Мне что, не жалко. Танька стояла подбоченясь, ухмыляясь и выглядела сногсшибательно. Парни засуетились, потом пошептались о чем-то возле своей машины и опять подошли к нам.

– Девочки, накладочка вышла, – сказал первый. – Бензина у самих маловато, придется до заправки ехать.

– Ясно, – усмехнулась Танька.

– Да нет, серьезно, хотите, я вам Димку в залог оставлю? – Парень сделал паузу и добавил, глядя на Таньку: – Можешь со мной поехать, если не веришь.

– Пожалуй, так надежней будет, – засмеялась она и, покачивая бедрами, пошла к «БМВ». Я села в свою «восьмерку» и открыла правую дверь.

– Садись, Дима.

Он сел, я включила свет в салоне, чтобы получше его разглядеть, ну и, само собой, чтоб и он увидел, кто с ним рядом. Дима был хорош.

Лет двадцати пяти, голубые глаза, чувственные губы и улыбка героя американских боевиков. Еще одним явным достоинством Димы было полное отсутствие наглости: во взгляде, в улыбке, в манере сидеть.

– Курить можно? – спросил он.

– Можно, – улыбнулась я.

– А вы курите?

– Иногда.

Мы закурили.

– Думаю, они не скоро вернутся, – заметил Дима, но опять-таки спокойно, без нажима.

– Я тоже так думаю, – согласилась я. – Если уйдешь, я не в претензии.

– Да нет. Спешить мне некуда. Как вас зовут? Глупо разговаривать, не зная, как обратиться к человеку, – сказал он, словно извиняясь.

– Лада. Лада Юрьевна.

Он улыбнулся.

– Имя у вас интересное. Редкое.

– Да, имя у меня редкое. А тебя зовут Дима. Чем занимаешься? Ничего, что я спрашиваю?

Он пожал плечами.

– На станции техобслуживания работаю, слесарем.

– Нравится?

– Нравится. Я с детства машины люблю. Вот сломается ваш «жигуленок», приезжайте, сделаю в лучшем виде.

– Да вроде бы миловал бог, пока бегает.

– Новая машина?

– Да.

– Ваша или мужа?

– Моя.

– Я себе тоже машину собрал, полгода возился, но не зря. Хорошая машина. – Он вдруг запнулся и спросил: – Вам, наверное, смешно?

– Почему? – удивилась я.

– Ну, я ведь не слепой, кое-что вижу: шуба песцовая, своя «восьмерка», одно ваше кольцо стоит дороже моей тачки. Муж коммерсант?

– Муж у меня актер, в театре играет. Папа у меня хороший.

– Ясно. А вы чем занимаетесь?

– В музыкальной школе работаю, детишек учу.

– На пианино?

– Да.

– Руки у вас красивые.

– Руки? – улыбнулась я.

– Об остальном не говорю. Слов нет. Без шуток.

– Спасибо. Мне приятно. Слушай, ты сладкое любишь? У меня шоколад есть.

– Люблю, – улыбнулся он.

Мы разломили плитку пополам, я быстро свою съела, а Дима от своей половинки отломил чуть-чуть, остальное протянул мне, вышло это трогательно и мило.

– В армии почему-то очень сладкого хотелось, – сказал он, а я спросила, где служил? – и разговор пошел сам собой, точно мы знали друг друга давным-давно. Когда впереди показалась «БМВ», я даже ощутила что-то вроде досады.

– Вот и Вовка с вашей подругой. – По Диминому голосу было ясно, что дружок мог бы и не торопиться. Вова вышел, достал канистру из багажника и подошел к нам.

– Дима, – сказал Вовка, ухмыляясь, – тебя Лада довезет, ладно? У меня тут… в общем, доедешь, да?

– Доеду, – ответил Дима. – Лада, воронка есть?

– Есть, в багажнике. – Я подала ему ключи. «БМВ» с Вовкой и Танькой укатила, я тоже завела машину.

– Ты где живешь? – спросила я Диму. Он посмотрел мне в глаза.

– А вы очень торопитесь?

– Да нет. Хочешь, покатаемся?

– Хочу.

– Тогда за руль садись, я, когда болтаю, езжу неаккуратно.

Машину Дима водил мастерски, вообще смотреть на него было одно удовольствие. Мы катались по вечернему городу и болтали, пока я не сказала, смеясь:

– Дима, у нас с тобой опять бензин кончится.

– Понял, – ответил он.

Мы поставили машину в гараж и домой поехали на такси, возле моего подъезда простились, Дима уехал, а я поднялась к себе, переоделась, поставила чайник на плиту и стала ждать Валеру. Мысли мои были приятны, и настроение отличное, выходило, что Танька в этот вечер меня вытащила из дома не зря.

Утром мы поднялись поздно – по пятницам я работаю во вторую смену, у мужа репетиция в двенадцать, можно было отоспаться. Я готовила завтрак, скучала и прикидывала, чего бы мне захотеть. Помучившись немного, я захотела новую машину. Следовало подготовить мужа.

– Валерочка, – сказала я, – у меня с машиной что-то. Не заводится.

– Да? – Муж в автомобилях не разбирается, у него своя «девятка», в ней вечно что-то ломается, муж злится и о машинах говорит неохотно. – Наверное, зажигание, надо посмотреть.

Тут в дверь позвонили.

– Что за черт, – сказал Валера. – Ни дня без гостей, – и пошел открывать. Однако голос его мгновенно переменился. – Аркадий Викторович, – радостно запел он. – Проходи. Куда пропал? Только вчера тебя вспоминали.

– Ох, Валера, работа в гроб вгоняет, связался с этой коммерцией, век бы ее не видать. Как вы?

– Нормально, проходи. Лада на кухне. Лада, посмотри, кто пришел.

В кухню бочком и слегка пританцовывая вкатился Аркаша, маленький толстый старый еврей, мой любовник.

– Здравствуй, Ладушка, – пропел он и к ручке приложился.

– Аркадий Викторович, что невеселый?

– Заботы одолели. Чайком не напоите?

– Конечно. – Муж поставил чайничек. – Может, коньячку? Хороший, армянский.

– Ох, нет, спасибо. Бросать надо коньячок. Сердце прихватывает.

– Рано тебе на здоровье жаловаться.

– Какое там, Валера, – Аркаша махнул рукой. – Стар, стар стал, пора на покой, сына бы на ноги поставить.

Аркаша пил чай и лучисто улыбался. Физиономия у него круглая, как луна, и чрезвычайно добродушная. По внешнему виду Аркаши никто бы не догадался, что это редкий подлец, жулик и бандит. Они с Валерой пили чай, а я за ними ухаживала.

– Лада на машину жалуется, – сказал Валера. – Что-то у нее там с зажиганием.

Аркаша кивнул:

– Посмотрим, пришлю кого-нибудь. А твоя как?

– Не знаю, что с ней делать… Продать надо к чертовой матери.

– Давай ее сыну покажем, он у меня такой мастер, сам удивляюсь. Талант у парня. Продать всегда успеешь.

Через час Валера засобирался на репетицию, ласково простился с Аркашей и отбыл. Я его проводила и вернулась на кухню.

– Ладушка, – запел Аркаша. – Красавица ты моя, соскучился. – Он обнял меня за талию и прижался головой к моему животу.

– У меня машина сломалась, – сказала я.

– Слышал. Сделаем.

– Надоело мне на этом старье ездить.

Аркаша подпрыгнул.

– Ладуль, какое старье, побойся бога, машине полтора года.

– Я и говорю, старье.

Аркаша заерзал.

– Старье… Я на своей три года езжу.

– Вот и езди, а мне надоело.

– Да ты с ума сошла. – Он руки расцепил и нахмурился. – Чего тебе еще?

– «Волгу».

Аркаша, как я и предполагала, схватился за сердце.

– Спятила баба. «Волгу». Совесть надо иметь. Я на тебя трачу больше, чем на всю свою семью.

– Я ж тебя не граблю, продай мою «восьмерку», деньги забери.

– Что их забирать, все равно выцыганишь. Ух, глаза бесстыжие.

– Жадничаешь, черт плешивый, – сказала я и хлопнула тарелку об пол. – Дожадничаешься. Брошу к чертовой матери.

– Как же, бросишь, – ядовито сказал Аркаша. – А деньги? Ты за деньги удавишься.

– Найду другую дойную корову, вон Лома, например.

– Лома? – Аркаша опять подпрыгнул. – Да Лом сам смотрит, как бы с баб содрать.

– Ничего, я его так поверну, молиться на мою задницу будет, не говоря уж о прочих интересных местах.

Аркаша стал менять окраску с обычного бледно-фиолетового до багрового, потом вдруг позеленел.

– Ну до чего ж подлая баба, мало я на тебя трачу, Лом ей понадобился. А этот, сволочуга, все Ладушка да Ладушка, пущу в расход подлеца.

– Чего городишь-то? Кто с твоими бандюгами управляться будет? Они тебя в пять секунд почикают. Пропадешь без Лома.

– Ох, Ладка, узнаю чего, я тебя… – Аркаша запнулся, прикидывая, что он мне такое сделает, но, так и не придумав ничего особенного, махнул рукой. – Ты перед Ломом титьками своими не тряси, у него и без того рожа блудливая, так по тебе глазищами и шарит. Ну что тебе «Волга», корыто, прости господи, уж покупать, так импортную.

– Я патриотка, родную промышленность поддержать хочу.

– Шлюха ты, бессовестная баба и шлюха.

– А ты пенек старый, – заявила я и стала разливать чай.

Аркаша посидел, посопел, вернул себе обычный цвет и, почесав грудь, сказал:

– Ладушка, чеченцы вчера опять были, слышишь?

– Гони в шею. Говорили уже.

– Деньги-то какие сулят.

– Они посулят, а потом брюхо-то жирное тебе вспорют. Свяжешься с нехристями – брошу. Ей-богу, брошу и на деньги твои наплюю.

Я подумала и на всякий случай вторую тарелку грохнула. Тарелок было не жалко.

– Ты подожди, – опять запел Аркаша. – Дело-то выгодное, подумай, мы ведь в сторонке будем. А деньги-то какие.

– Аркашка, – грозно сказала я, – отвяжись. Нутром чую, свяжешься с чечней, каюк тебе.

Он вздохнул. В мое нутро Аркаша верил свято. Лет пять назад подъехали к нему с большим делом, мне же предложение пришлось не по душе, ругались мы дня два, Аркаша уступил, потом дурью орал, злился, что из-за меня миллионов лишился. Но вскоре ребятки отправились восемь лет строгача отсиживать, а толстяк тихой сапой их дело к рукам прибрал, просил прощения, руки целовал и с тех пор больше советов моих ослушаться не смел. Аркаша еще раз выразительно вздохнул.

– Ладно, нет так нет. А с долгом что делать будем, неужто отдавать?

– Еще чего. Перебьются.

– Грозились.

– Ты на них Лома спусти. Нечего ему задницу просиживать. Обленился, кобель здоровый, только и знает девкам подолы задирать. За что ты ему деньги платишь?

– И то верно. Пусть поработает.

Аркаша успокоился и опять ко мне полез:

– Ладушка, красавица ты моя.

Я чмокнула его в лысину. Аркаша обиделся.

– Ну что ты за баба такая, ласкового слова от тебя не дождешься. Все только дай да дай. Пожалела бы ты меня.

– Чего тебя жалеть?

Он вздохнул:

– Старею. Давление у меня. Сердце.

– Не прибедняйся. Ты меня переживешь. Давление. Лопать меньше надо.

– Куда меньше. Не пью совсем. Коньячку только.

– Водку пей. Поправишься.

– Дай я тебя хоть поглажу.

– Погладь.

– Ладуль, приедешь завтра?

– Приеду. Про машину не забудь.

– Не забуду. Какой у нас праздник?

– Двадцать третье февраля.

– Вот, будет тебе подарок к Дню Красной Армии.

Вечером я сидела в учительской, подбирала репертуар любимым чадам. Во всей школе оставалось человек десять, вахтерша дремала за стойкой, было тихо, и уходить не хотелось. Тут черт принес Таньку, она вплыла в учительскую, выдала улыбку и полезла целоваться.

– Ну что, как там Вовка? – спросила я.

Танька потянулась, демонстрируя свои прелести, и сказала с усмешкой:

– Заездил, черт. Не мужик, а конфетка. Только взять с него нечего, за душой ни гроша, «бээмвэшка» паршивая да пара сотен. Что за напасть такая – как мужик путный, так обязательно нищий, как богатый, так либо подлец, либо импотент. Одно сло-во, не везет.

– Простились навеки?

– Как же. Он как увидел мою квартирку, доверху упакованную, челюсть руками придерживал да еще коленкой помогал.

– Ты завязывай мужиков домой таскать. Смотри, ограбят.

Танька задумалась.

– Так вроде парень неплохой. Хотя черт его знает. Надо Лому сказать, пусть хоть сигнализацию, что ль, какую на двери поставит, поработает.

– Ага. У Лома только одна сигнализация работает, в штанах.

– Это точно. Мента надо в любовники. Пусть квартиру сторожит.

– Заведи.

– Попозже. С Вовкой разобраться надо.

– Зачем он тебе? Сама говоришь: нищета.

– А я за него замуж выйду.

Я хмыкнула, а Танька обиделась.

– А что? Он и моложе-то меня лет на пять всего. Возьму к себе на работу, человеком сделаю, знаешь как заживем. – Танька задумалась, потом сказала: – В люди выведешь, обуешь, оденешь, а он, подлец, по бабам шляться начнет.

– Так ведь еще не начал.

– Ой, Ладка, все мужики подлецы. А твой как?

– Покатались, до дома проводил.

– И не трахнулись?

– Нет, конечно.

– Че делается. Совсем баба дура.

– Я тебе уже говорила, у порядочной женщины может быть один муж и один любовник. Два – перебор.

– А если мужа нет, сколько любовников может быть?

– Сколько угодно.

– Слава тебе господи, в порядочных хожу. – Танька насмешливо посмотрела на меня и спросила: – Не надоел тебе твой Аркашка?

– Надоел. Бросить бы его, заразу, да где еще так пристроишься? Не к Лому же на поклон. Давно жмется, и на роже написано: «Не потрахаться ли нам, дорогуша?»

– Не вздумай с Ломом вязаться. Подлюга. Аркашка надежнее.

– Вот и я так думаю.

– Засиделась ты возле него. Погулять надо. Пригрей Димку. Мальчик-то какой, а улыбочка!

Я махнула рукой.

– Машину хочу – «Волгу». Аркаша обещал.

– Ой, Ладка, – Танька головой покачала. – До чего ж ты на деньги жаднющая, прямо патология какая-то. Все тебе мало. Деньжищ у тебя – на всю жизнь хватит, а ты… сидишь возле Аркашки, на хрена он тебе сдался, старый черт? Плюнь на него, заведи мужика путного, бабьего веку осталось совсем ничего.

– Отстань, – сказала я. – У тебя мужики, у меня деньги.

Танька вдруг заерзала.

– Ты меня домой не отвезешь? Что-то беспокойство у меня. Правда не ограбили бы. – Как Танька по мужикам ни сохла, но барахло любила еще больше.

– Отвезу, – засмеялась я.

В машине Танька опять начала приставать ко мне:

– Мужа ты своего не любишь, Аркашку едва терпишь… Вышла бы замуж за хорошего человека, ребенка бы родила.

– Отстань, Танька, сама рожай. Ребенка мне еще не хватало…

– Ага, я уже родила.

Бывший Танькин муж был алкоголик, у их ребенка была болезнь Дауна, Таньку он даже не узнавал, но она его жалела и регулярно ездила к нему. Возле дома она тяжко вздохнула:

– Прямо боязно идти. Умеешь ты настроение испортить.

– Да ладно, ступай, цело твое барахло.

Я поехала домой, размышляя над Танькиными словами. И мужа я давно не любила, и Аркашка мне надоел, и денег я желала до судорог. Мой роман с деньгами начался давно и поначалу неудачно. Родители жили скромно, а я всегда мечтала о респектабельности, но по молодости дала маху: вышла замуж за актера. И ладно бы просто вышла замуж, а то ведь влюбилась, как кошка.

Было мне девятнадцать, училась я в пединституте, а Валерка, закончив театральное, прибыл в наш город вместе со своим курсом и дипломным спектаклем «Милый друг». Он играл Жоржа Дюруа и был так хорош, красив и сокрушительно нахален, что дух захватывало. После спектакля я потащилась к нему с цветами и таскалась до тех пор, пока он не созрел до понимания простой истины: лучше меня никого на свете нет. Через месяц он признался мне в любви, через три мы поженились. Жили у родителей, спали на кухне, квартира однокомнатная. Зарплата у него была копеечная, и плюс моя стипендия. А тут квартиру предложили. Заняли денег. Бились как рыба об лед. Валерка по деревенским клубам катался, я полы в поликлинике по вечерам намывала, и все равно ни на что не хватало. Получили квартиру, еще беда – мебель. Опять долги. Я чулки штопала и ревела, учеников набрала столько, что от музыки, даже хорошей, тошнило. А тут беременность. Валерка за голову схватился.

– Лада, куда нам ребенок? Как мы на мою зарплату проживем?

Решили подождать. Я слезами обливалась, а в больницу все-таки пошла. Но доконало меня не это. Как-то, возвращаясь с работы, влетела в троллейбус, денег не было ни копейки, в кошельке один ключ, но устала я страшно, спину разламывало, и решила рискнуть. А тут, как на грех, контролер, и народу всего человек десять. Вся кровь мне в лицо хлынула, я стояла ни жива ни мертва, а рядом парень, молодой, не старше меня, одет с иголочки, на пальце печатка грамм на пятнадцать, и губы насмешливо кривятся. Посмотрел на меня, купил билет и мне протянул. Я взяла. На остановке вылетела из троллейбуса, он за мной, крикнул:

– Эй, подожди, – и подошел вразвалочку. А я точно свихнулась.

– Сволочь! – заорала. – Сволочь.

И бегом домой, слезы по щекам размазываю, трясусь и сама себя ненавижу. Ни о чем, кроме денег, я уже думать не могла. А их не было.

Валерка не выдержал первым. Ходил измученный, нервный, злой, а потом как-то враз переменился, ласковый стал, все Ладушка да Ладушка. Я гадала, в чем дело, пока мне Танька глаза не открыла:

– Баба у него, торгашка. Лет на сто старше. Он на ее тачке разъезжает по доверенности, а она его после спектакля встречает и в ресторан. Хорошо устроился.

Я пошла взглянуть на торгашку. Выкатилась баба лет сорока пяти, толстая, некрасивая, лицо отечное, мешки под глазами, и смолоду, видно, красотой не блистала, а теперь и вовсе ей природа ничего от щедрот своих не оставила. Но пальто на ней было класс и сапоги тоже, и топала она в тех сапогах к собственным «Жигулям». Я опять ревела, не от обиды даже, а от жалости к Валерке, каково ему с такой жабой спать? Деньги… Ох как денег хотелось! Прикидывала, где бы заработать, и так и эдак, ничего не выходило. На мужиков не смотрела, воспитание не то, замуж девицей выходила, и Валерке изменять было стыдно, хоть он этого и заслуживал. Отметили мой день рождения, ухнув всю зарплату, а на следующий день Танька пришла.

– Муж где?

– В театре. Премьера сегодня.

– А ты чего не пошла?

– Не в чем. Одно платье приличное, я в нем три года хожу. Люди думают – униформа, за билетершу принимают.

– Так, – сказала Танька. – Хватит тебе пялиться на красивую рожу своего мужа. Завязывай. Пора зарабатывать деньги.

– В проститутки не пойду. Брезгливая я.

– Не ходи. Пойдешь в содержанки.

– Чего ты городишь?

Танька закурила и сказала очень серьезно:

– Ладка, мужик у меня есть… Нам такие деньги никогда и не снились. Я у него долго не продержусь, характер не тот, не умею я мужиками вертеть, а ты баба железная, ты его до нитки оберешь. А я помогу. Ну что?

Мы посмотрели друг на друга, и я сказала:

– Как ты меня ему подсунешь, дура? Придешь и скажешь, вот моя подружка, трахайте за деньги?

– По-умному сделаем. У меня и план есть.

– Какой план, Танька?

– Хороший план. В воскресенье придешь, познакомитесь.

Когда в воскресенье я увидела Аркашу, меня затошнило – старше меня лет на тридцать, достает мне до уха, хотя рост у меня не бог весть какой, плешивый, и рожа глупая-преглупая. Я улыбалась, вела себя скромно, к Аркаше выказывала интерес. На кухне шепнула Таньке:

– Да есть ли деньги-то у него, по виду – лопух.

– Есть. Что я, родной подруге свинью подложу?

Посидели мы втроем очень мило, и я Аркаше понравилась, он потом у Таньки про меня выспрашивал, а она, дурочкой прикинувшись, охотно отвечала. Мы не торопились, Аркаше я глаза не мозолила, виделись всего пару раз, но стараниями Таньки интерес ко мне поддерживался. Выбрали день, когда он должен был прийти, я явилась на час раньше, и Танька мне сказала:

– Ладка, муж у тебя актер, за пять лет кой-чему ты у него должна была научиться. Реви так, чтоб деревянного проняло.

И я заревела. Звонок в дверь, Танька открывать пошла, дверь в комнату распахнута настежь, Аркаша на пороге с цветочками, а Танька ему:

– Извини, ради бога, не до гостей сегодня.

Аркаша увидел, как мой бюст ходуном ходит от горьких рыданий, и в квартиру прошмыгнул.

– Что случилось? Почему Лада плачет?

Танька и из себя слезу выжала:

– Иди, Аркаша, не до тебя сейчас. – А он уже в комнате.

– Лада, что с тобой?

– Отстань от нее. Тут такая беда. Ей завтра за квартиру отдавать, собрали деньги, а у нее кошелек в троллейбусе украли. Мужу говорить боится, половина денег в долг. Ох, голова раскалывается, что делать, не придумаю.

Я реву еще громче, голову руками обхватив, а Аркаша бочком ко мне.

– Лада, не плачь, я помогу. Дам я тебе денег.

– Что ты болтаешь, а? – говорит Танька. – Как она тебе их вернет, что мужу говорить будет?

А Аркаша меня по коленочке гладит и ласково так говорит:

– Мы договоримся, Лада, договоримся.

На следующий день приехал ко мне в школу; я всю ночь на кухне книжку читала, чтоб с утра помятый вид иметь, вышла из учительской, головка набок, глаза опущены, а он мне конвертик.

– Вот, Ладушка.

Взяла дрожащей ручкой и сказала:

– Спасибо, Аркадий Викторович.

Через недельку он пригласил меня на дачу. Поехала. За свои деньги Аркаша хотел многого, и я старалась, как могла, ублажала. Однако и управляться с ним научилась быстро. Месяца не прошло, а я уже вертела Аркашей и так и эдак. На деньги был он жаден, но против моего напора устоять не мог. Стал интересоваться моей квартирой, к тому моменту было ясно, что никуда Аркаша от меня не денется, увяз, и я сказала правду. Головой покачал, посмеялся и похвалил:

– Хорошо, что не врешь.

Аркаша быстро шел в гору, а вместе с ним и я. Чуть что, грозилась бросить к чертовой матери. Поначалу он боялся, а потом понял: деньги я люблю до одури и никуда не денусь. Успокоился, ревновал больше для порядка, и как ни странно, а верил мне. И я к Аркаше привыкла. Хоть и противны были его потные ладошки, однако душа родная и дело общее; на свой лад я его даже любила.

Но и Танька была права – бабьего веку оставалось не так много, и возле Аркаши я явно засиделась. Хотелось моей душе чего-то. Потому и о Димке второй день думала, не то чтобы мечтала, а так, нет-нет да и вспомню, улыбнусь.

В понедельник он мне позвонил в школу. Начал путано:

– Лада Юрьевна, это Дима, мы с вами в четверг познакомились, у вас бензин кончился.