Текст книги "Дневник чужих грехов"

Много раз я представляла себе эту сцену, так ясно, точно сама стояла рядом. Обоих отмыли, откормили, как могли. У них вновь был дом, была мама, тяготы и лишения потихоньку забывались, но в семье они все равно держались особняком, никогда по отдельности, всегда вдвоем, точно навеки связанные той самой веревкой, которую Клаус нашел в разбомбленном вагоне. Они значили друг для друга гораздо больше, чем остальные дети Агнес. И именно этого им не захотели простить.

Разговоры начались, когда они еще были подростками, привычка держаться за руку у них так и осталась до конца жизни. Марта не обращала внимания на парней, а Клаус мало интересовался девушками. Когда он уехал учиться в город, девчонка ходила сама не своя, писала ему письма каждый день, и на почте, принимая у нее очередной конверт, ее с кривой улыбкой спрашивали:

– Скучаешь по брату?

На что она отвечала со всей искренностью:

– Очень.

Вскрыл ли кто-то из любопытных их письма, и было ли в них что-то предосудительное, мне неизвестно, но общественность стойко придерживалась мнения: здесь что-то не чисто.

Через три года Марта отправилась к брату и поступила в университет. Появлялись они здесь редко, но разговоры отнюдь не утихали. Напротив, отсутствие каких-либо фактов чужую фантазию лишь подстегивало.

Университет был закончен, брат с сестрой работали, снимали комнату в городе, одну на двоих, вроде бы в целях экономии. Заводить семьи не спешили, что для охочих до разговоров служило бесспорным доказательством любви совсем не братской. Как на все это реагировала бабка, мне неведомо.

Марта все-таки вышла замуж, а вслед за ней женился Клаус. В семьях появились дети, теперь и на них поглядывали с интересом, при случае не отказывая себе в удовольствии отметить: мальчишка Марты вылитый Николай в детстве. «Дурная кровь».

По этой причине или по какой-то другой внуков Агнес привозили не часто. А потом у Марты обнаружили рак. В то время это был фактически приговор. Через неделю брат с сестрой сели в его машину, выехали за город и на скорости сто сорок километров врезались в бетонное ограждение. Само собой, Клаус держал сестру за руку.

Сделав несколько шагов, я оказалась перед могилой Агнес. И вздохнула, по обыкновению, не зная, что ей сказать. Наши с ней отношения безоблачными точно не назовешь. Я даже толком не могла бы ответить на вопрос: любила ли я ее? А она меня? Однозначных ответов явно не существовало. И вместе с тем нас связывало не только кровное родство. Было еще что-то, чему я до сих пор не нашла названия.

На бабкиной могиле замер скорбящий ангел. Идея принадлежала моей матери, и вряд ли бы нашла отклик у самой Агнес. Мне она как-то сказала, что хотела бы навсегда остаться в родном хуторе.

«– Положили бы меня вон там, у березы… – и ткнула пальцем в сторону забора.

– Людей не хоронят, где попало, – ответила я.

– Тогда сожгите к чертовой матери, а пепел здесь по ветру пустите».

Но подобная идея привела родню в ужас, я даже пожалела, что о ней рассказала. Мама, а вслед за ней оба ее брата заявили, что странным фантазиям потакать не собираются, звучало это так, точно фантазии эти мои, а не бабкины. И только Стас был готов согласиться со мной, но в прениях не участвовал, вероятно, считая: если у него и есть право голоса, то все равно не такое, как у остальных.

В общем, ангел скорбит над Агнес, а по соседству под деревянным крестом лежит Стас. И я со странным удовлетворением отметила: в семейном некрополе места предостаточно, значит, и для меня найдется, хотя я, само собой, вовсе не тороплюсь здесь оказаться.

Я быстро навела порядок, убрала опавшую листву, протерла памятники и, устроившись на скамье, неторопливо рассказала о новостях. О своем намерении остаться на хуторе – тоже. Надо ли это покойным, мне неведомо, а вот мне было необходимо сообщить об этом бабке.

Я уже собиралась уходить, когда услышала голос, монотонно что-то повторявший, слов не разобрать. Поднялась и увидела женщину, которую поначалу не узнала. Она толкала перед собой инвалидную коляску, в которой сидел мужчина, чуть завалившись на одну сторону. Они приближались, и теперь я расслышала слова женщины.

– Ну, вот, мы почти пришли. Здесь наша Олечка, племянница моя дорогая.

Женщина, увидев меня, помахала рукой в знак приветствия. Я пошла им навстречу, крикнув:

– Добрый день!

– Здравствуй, Аня, – сказала женщина, когда я поравнялась с ними, а я подумала: как состарили ее несчастья. Сначала инсульт мужа, потом смерть сестры, а следом гибель племянницы.

В детстве мама обнаружила у меня дар художника. Как большинство детей, рисовать я любила, получалось у меня не хуже и не лучше, чем у других, но родительский глаз усмотрел в моих рисунках зачатки гениальности. Меня тут же отправили в художественную школу. Тамошние педагоги имели точку зрения, отличную от маминой, она с ней, в конце концов, согласилась, и я наконец-то покинула школу. Но в те времена, когда во мне еще видели Ван Гога, мама заботилась о том, чтобы лето не пропало даром. И узнав, что в селе появился художник, причем именитый, мама тут же бросилась к нему договариваться об уроках.

Так я и познакомилась с Коровиным. Своей фамилией он, кстати, гордился и даже намекал на родство со знаменитостью. Носил длинные волосы, бороду, из-за которой казался мне ужасно старым. Учителем Дмитрий Владимирович хотел быть строгим, но особо мне заданиями не докучал. Время от времени поправляя мою работу, давал советы, в остальное время мы болтали обо всем на свете. Иногда в мастерской появлялась его жена, Екатерина Осиповна, с подносом в руках, со стоящими на нем расписными бокалами с чаем. На блюдце неизменные пирожные, которые она пекла сама. Коровин был сластеной, а его жене нравилось потакать этой его извинительной слабости.

Само собой, пирожные я тоже любила, и данное обстоятельство, а еще разговоры с Коровиным, примиряли меня с уроками живописи, без которых я прекрасно бы обошлась.

Иногда мы отправлялись на пленэр, и это было здорово. Мы шли вдоль реки, пока не находили подходящее место, и начинали работу. На природе Коровин становился особенно разговорчивым. Меня называл «друг мой Анька», шутил и смеялся. Заканчивалось занятие купанием в реке. Потом возвращались в мастерскую, где нас уже поджидала Екатерина Осиповна с неизменным чаем.

Дмитрий Владимирович оказался прирожденным педагогом, дети к нему так и тянулись. Тем большую горечь супруги Коровины, должно быть, чувствовали от того, что своих детей у них не было. Здешние кумушки не раз повторяли: для Екатерины муж был главным человеком на свете, да и на кого еще излить свою любовь? И добавляли: «несчастная баба».

Как-то раз я услышала слово «бесплодная» и полезла к бабке с уточнениями.

– Поменьше глупостей слушай, – отрезала она, а мне пришлось и дальше изнывать от любопытства. Девчонки постарше меня просветили.

– Катерина не может родить, завести ребенка, понимаешь? Поэтому ее все жалеют. А муж от нее гуляет. Я слышала, как мамка говорила.

– Что значит – гуляет? – насторожилась я, с моей точки зрения, в прогулках не было ничего предосудительного.

– Значит, к другим женщинам ходит. Катерина знает и терпит, потому что бесплодная и никому не нужна.

– А моя мама говорит, что это неправда, – влезла еще одна моя подружка. – Ни с кем художник не гуляет. Все врут. И жену любит, а детей они никогда не хотели, потому что он живет ради искусства.

Все это подвергло мой мозг серьезной перегрузке, и я перестала об этом думать, но потом эти слова не раз вспомнились. Надо сказать, Екатерина Осиповна не производила впечатления несчастной женщины, была приветлива, гостеприимна, на чужих детей с тоской не смотрела, как, впрочем, и ее муж. Что бы ни болтали кумушки, жили они в полном согласии, и отсутствие детей не было чем-то для них трагическим, по крайней мере, к такому выводу я пришла, когда уже взрослой по привычке захаживала к ним на чай, приезжая к бабке. Художник и его муза. Или верный товарищ, который жертвует всем ради любимого. Чтобы понять это, достаточно было взглянуть на то, с какой нежностью поправляла Екатерина Осиповна плед на ногах своего мужа.

Мне всегда нравилось, как она выглядит, особенно ее коса, светло-русого цвета, предмет моей тайной зависти. Дома она всегда ходила в нарядном платье и туфлях на каблуках, тщательно причесанная, с легким макияжем (рядись не рядись, а все равно убогая – очередной комментарий завистливых соседок). Красивая женщина, которая знает себе цену.

Теперь волосы были короткими, едва прикрывали шею, совершенно седые, но седина не благородно-серебристая, а с желтоватым оттенком. Как видно, уход за мужем-инвалидом отнимал все время, и на себя она махнула рукой. Ходила, заметно сутулясь, что раньше ей было совсем не свойственно. Но лицо по-прежнему оставалось привлекательным, моложавое, раскрасневшееся на осеннем воздухе, она улыбалась, хотя глаза были грустными.

– Своих навещала? – спросила она.

– Наконец-то выбралась.

– Да… – задумчиво произнесла она. – Вот и на хуторе никого не осталось. Все меняется. Немного жаль, правда?

Я пожала плечами.

– Слышала о вашем горе, – сказала я.

– Ты Оленьку имеешь в виду? Не могу смириться. Знаю, что должна, молюсь, а смириться все равно не могу. Думаю – за что?

Она зашагала вперед, толкая коляску, и я пошла рядом с ней.

– Давайте я помогу? – предложила неуверенно.

– Нет-нет, я привыкла.

– Как Дмитрий Владимирович себя чувствует?

– Как? – вздохнула она. – Ты же видишь… Когда все случилось, Дмитрий Владимирович в мастерской был. А я ушла в магазин. Вернулась, начала готовить, в мастерскую не заглянула, не хотела мешать. Понесла ему чай, а он лежит. Сколько времени прошло, не знаю. Может, десять минут, а может, час. В общем, время было упущено. А в таких случаях счет идет на минуты… Слава богу, жив, – твердо сказала она. – Что бы я делала, если б они не смогли помочь ему? Хоть в могилу рядом ложись. Мне ведь было восемнадцать, когда мы познакомились. В двадцать вышла замуж. И все эти годы он рядом. Дольше, чем на неделю, не расставались никогда. Правду говорят: вторая половинка. Так что я не ропщу, Аня, слава богу, что так. Плохо ли, хорошо ли, мы вместе. Дал бы бог здоровья и сил за ним ухаживать. Никого у меня теперь нет, ни сестры, ни племянницы.

Мы остановились возле могилы ее сестры. На скромном памятнике фотография и даты. Могила рядом обложена венками, которые успели выгореть на летнем солнце.

– Все не могу собраться с силами и здесь прибраться, – вздохнула Коровина.

– Вот сейчас и займемся, – предложила я.

– Нет-нет, что ты, не беспокойся.

– Никакого беспокойства.

– Мусорка возле стены, вон там, – сказала она, точно сомневаясь, правильно ли поступает.

Венки я унесла, теперь перед нами был холмик земли с деревянным крестом и табличкой. Екатерина Осиповна взяла мужа за руку и тихо сказала:

– Здесь наша Оленька лежит…

В глазах его стояли слезы, он вдруг что-то невнятно замычал, рот перекосило, а по щеке скатилась слезинка.

– Идем, милый, идем, – испугалась Коровина, муж перевел на меня умоляющий взгляд, и вновь что-то замычал. – Это Аня. Помнишь девочку, что к нам приходила? Ты учил ее рисовать.

Она толкала коляску, торопясь покинуть кладбище. Подхватив велосипед, я догнала их и пошла рядом.

– Мне так жаль… – сказала я зачем-то, а Екатерина Осиповна кивнула.

– Ты всегда была доброй девочкой. Знаешь, мы с сестрой в детстве не особенно дружили. Она ведь моложе меня на пять лет. Когда тебе двенадцать лет, это существенная разница. А потом я встретила Дмитрия Владимировича, началась взрослая жизнь, а Лида все еще была девчонкой. Бесшабашной, иногда вздорной… Выскочила замуж в семнадцать, за парня, который ей совсем не подходил. Он избил ее, когда она вот-вот должна была родить. Ребенок умер. Но она простила мужа и еще некоторое время жила с ним, пока он ее опять не избил, то есть, наверное, бил и раньше, а здесь едва не покалечил. Только после этого она ушла к маме. Мамы через два года не стало, Лида осталась одна. Мы с Дмитрием Владимировичем уже сюда переехали. Как-то он был неподалеку в гостях у приятеля и просто влюбился в эти места. А тут как раз дом продавался. Он привез меня сюда, водил вокруг дома и рассказывал, как мы заживем, пристроим мастерскую с большими окнами, будем пить чай под яблонями… Мы были так счастливы, Аня. Мне хотелось, чтобы сестра тоже обрела счастье. Вот я и перевезла ее сюда. В городе она одна осталась, молодая женщина в пустой квартире… Мужчины у нее были, но… в общем, ничуть не лучше первого муженька. Она опять с ним сошлась, родилась Оленька, а он… нисколько не изменился. Вот я и настояла, чтобы сестра сюда переехала. Она долго не решалась… Оля уже в седьмой класс пошла. Я, признаться, боялась, что сестра заскучает, но она сказала, что мужчины ее совсем не интересуют, работу она здесь, слава богу, нашла… Мы с ней очень сблизились. Только тут я по-настоящему поняла, что такое родной человек. Когда с Дмитрием Владимировичем беда случилась, Лида мне очень помогла. Не знаю, как бы я без нее справилась. Это я теперь привыкла, а тогда… Приподнять его надо, а сил нет. А потом она заболела. Так тяжело умирала… Я все думала, за что ей это… Когда я ей глаза закрыла, подумала: «отмучилась». Осталась Оленька… точно огонечек, такая славная девочка. Я, знаешь ли, Аня, детей никогда не хотела. Мы с Дмитрием Владимировичем об этом договорились сразу. Может, это слишком эгоистично, но нам друг друга всегда хватало. И ребенок, как бы это чудовищно ни звучало, был бы лишним. Нарушил бы гармонию, которую мы так ценили, неизменный распорядок дня и прочие мелочи, к которым так быстро привыкаешь… А тут я подумала, как хорошо, что у нас есть Оленька… Я ее и раньше любила, а после смерти Лиды… А Оленьку убили. Она к нам ехала после учебы… Училась в городе, в университете, заканчивала второй курс. Я ее ждала тем вечером, а ее все нет и нет, и мобильный молчит. Прости, что я тебе все это рассказываю… – Она остановилась и теперь смотрела мне прямо в глаза, а я подумала: каково ей здесь с мужем-инвалидом, среди людей, которым она так и не стала своей. – Я думаю, может, не надо было сестре переезжать? – тихо спросила она.

– Вы ни в чем не виноваты, – покачала я головой. – Ни в чем.

– Ты так думаешь? А я вот…

Тут она махнула рукой и пошла очень быстро, толкая перед собой коляску. Я не стала ее догонять.

У ворот стоял джип темно-синего цвета, возле него курил мужчина лет сорока в джинсах и короткой кожаной куртке. С той стороны калитки заливисто лаял Верный. Я подъехала ближе, а мужчина сказал:

– Успокойся ты наконец, вот и твоя хозяйка. Здравствуйте, – обратился он ко мне. – Анна Викторовна?

– Да, – кивнула я и спрыгнула с велосипеда.

Он не спеша достал удостоверение из внутреннего кармана куртки и показал мне.

– Олег Сергеевич Плятт, – представился без улыбки.

– Вы по поводу девушки? – спросила я, открывая калитку, ухватила Верного за ошейник, приказав: – Тихо!

С опаской на него глядя, Олег Сергеевич пошел следом за мной.

– Вот так дом у вас, – сказал, оглядываясь с интересом. – Лет сто ему?

– Больше, – ответила я, поднимаясь вместе с ним на крыльцо.

– У моей бабки был похожий. Сгорел лет тридцать назад.

– Жаль. Значит, вы из наших мест?

– Отец. Я родился в Выборге. Учился в Пскове, а потом вдруг сюда потянуло.

Мы оказались в кухне, он устроился возле окна, а я вымыла руки и спросила:

– Чаю хотите?

– Не откажусь. Вы ведь, кажется, из Москвы? – задал он вопрос. – Сюда, стало быть, в отпуск?

– Думаю пожить здесь некоторое время, – уклончиво ответила я.

– Ясно. Хотя я с трудом представляю, что в этом захолустье делать такой женщине, как вы: красивой, успешной… Да и страшновато тут одной…

– Я здесь спать собираюсь до обеда. А насчет страха… нет, не страшновато, привыкла, наверное.

– Дом по наследству достался?

– Да, от бабки.

– Небось все лето у нее проводили… – засмеялся он.

– Конечно.

– Я у своей тоже был частым гостем. Скажите, Анна… ничего, что я без отчества?

– Ничего.

– Почему вы на электричке приехали? Машина ведь у вас есть?

– Есть. Предпочитаю самолетом передвигаться, тем более что от Москвы дорога дальняя.

– Это да. И все же, почему на электричке? Автобус же ходит. Да и такси вам, думаю, по карману.

– По привычке, наверное. Мои вещи в рюкзаке уместились, все необходимое в доме есть.

– Ну, да, – покивал он.

– И велосипед был на станции. Я подумала, неплохо прокатиться…

– В темноте? Поздновато уже было.

– Хотелось молодость вспомнить, Олег Сергеевич.

– Понятно…

Он довольно подробно расспросил меня о событиях того вечера. Я беспокоилась, что речь зайдет о Константине Егоровиче, и все это время думала, как подоходчивее растолковать этому типу, что подозревать старика глупо. Но он спросил о нем вскользь, как бы между прочим. Почему-то меня это напугало еще больше. Он ничего не записывал, и это тоже тревожило. В конце концов я решила спросить об этом, а он ответил:

– У нас с вами просто разговор, неофициальный. – Олег Сергеевич широко улыбнулся, наблюдая за моей реакцией. – Ясно, что вы не могли ничего видеть, если отправились другой дорогой.

– Но могла слышать.

– А вы слышали? – спросил он игриво, что мне совсем не понравилось.

– Нет. Если бы девушка закричала, я бы услышала. Значит, она не кричала.

– Очень важная деталь, да? Если девушка не кричала, значит, не успела среагировать, он ударил ее прежде, чем она его увидела и испугалась. Или… человек, которого она увидела, страха не вызвал. Потому что она его знала и не боялась. Кстати, вы называете убитую девушкой, вы что, не были с ней знакомы? Я думал, здесь все друг друга знают.

– Я не так часто бываю в этих краях. Мать девушки переехала сюда недавно.

– Понятно. Я тут сегодня прогулялся немного, поговорил с селянами… Оказывается, участковый ваш давний поклонник.

– Поболтать у нас любят, – кивнула я.

– Это что, неправда?

– Когда мне было шестнадцать, а ему восемнадцать, мы едва не стали любовниками.

– И что помешало?

– Мой возраст, – сказала я. – Когда я подросла, в моем сердце вспыхнула страсть к другому мужчине.

– В вашем-то да, а что с его сердцем? Он ведь не женат, живет с матерью. И до сих пор в вас влюблен.

– Это он вам сказал?

– Нет, – засмеялся Олег Сергеевич.

– Вы наших кумушек не очень-то слушайте… Почему он не женился, я не знаю. Здесь с невестами не густо, может, не нашел подходящую, а может, жить с матерью ему комфортнее. Сейчас многие люди предпочитают свободу. Никому ничем не обязан. Вы, кстати, женаты?

– Нет, – усмехнулся он. – Первый брак был неудачным. Теперь вот дую на молоко…

– Почему вдруг такой интерес к участковому?

– Ничего особенного. Просто любопытно стало.

Он вновь улыбнулся, но меня не убедил. Плятт сказал, что девушка не закричала, потому что тот, кто встретил ее на тропе, был ей хорошо знаком. И она его не боялась. Вряд ли у девушки было здесь много знакомых, а вот участковый, в любом случае, подозрений не вызовет. Неужто Звягинцев на подозрении? Они спятили, что ли?

– С Сергеем мы дружим много лет, – зачем-то сказала я. – Он очень хороший человек. Его здесь все уважают, – с моей точки зрения, вышло совсем глупо.

– Да-да, я заметил. Так вы здесь надолго?

– Пока не знаю.

– Что ж, – сказал он, поднимаясь. – Скорее всего, встретиться нам еще придется, а если вдруг вспомните что-то интересное… мало ли… или вдруг что-то покажется вам странным, необычным… – Он протянул мне визитку. – Позвоните. Кстати, я вашего участкового понимаю, – с ухмылкой заявил он уже от двери. – Вы очень красивая женщина.

Он ушел. Я прислушивалась к его шагам, Верный вел себя тихо, должно быть, решив, раз незнакомца в дом пустили, значит, он тут желанный гость. Сидя возле окна, вертела визитку в руках, на душе после разговора с Олегом Сергеевичем было скверно.

В конец концов я потянулась к мобильному и набрала номер Звягинцева. Он ответил сразу. Чувствовалось, что немного запыхался, точно очень быстро поднимался в гору.

– У тебя все нормально? – спросил он.

– У меня – да. Был Плятт, задавал вопросы. Они мне не понравились.

– Ну, у него работа такая, вопросы задавать. А не понравилось-то что?

– Он о тебе расспрашивал.

– Кто-то успел настучать о моей большой любви? Ну, ничего нового тут нет.

– А если он тебя подозревает?

– Мол, я в великой печали от своей несчастной любви ополчился на весь женский род и колошмачу по головам подвернувшихся под руку девиц?

– Не смешно, – сказала я.

– Не смешно, – согласился Сергей. – По идее, надо бы тогда выбирать дамочек постарше. Аня, ты только не беспокойся, все это глупости. У них сейчас такой период, второе убийство, а зацепиться не за что. В тот вечер я к тебе из дома отправился, кто-нибудь наверняка меня видел. А значит, алиби на момент убийства у меня есть. Да и не думаю, что до этого дойдет. Как ты, кстати? Чем занимаешься?

– С утра на кладбище была. Встретила Коровиных.

– На кладбище?

– Да. Своих пришли навестить.

– Несчастная баба, – вздохнул Сергей. – Досталось ей по полной.

– Мы с ней по дороге разговорились. Ты прав, по-моему, она очень одинока.

– Ясное дело. Местные ее сторонятся. Да ты ж наших баб знаешь. Не их поля ягода, хотя женщина она добрая и открытая, на мой взгляд.

– Странно, что она продолжает жить здесь.

– Я ее спрашивал об этом. Она говорит, это из-за Коровина. Здесь он на свежем воздухе, продукты натуральные и все такое…

– Натуральные продукты – это здорово, но сюда «скорая» будет час ехать.

– Врач у нас все-таки есть… фельдшер к ним ходит… Если ты не против, я заеду вечером.

– Хорошо, – сказала я, и мы простились.

Спокойнее на душе не стало. Я отправилась на улицу, сгребла опавшие листья и запалила костер, в огонь полетели высохшие ветви и подсохшая картофельная ботва.

Я сидела на крыльце, вытянув ноги, наслаждаясь запахом костра, ядреным осенним воздухом и солнечными лучиками, с трудом пробивавшимися сквозь облака. Но в какой-то момент вновь появилась тревога, на этот раз она не была связана с Сергеем или еще с кем-то конкретным.

Вдруг появилось чувство, что за мной кто-то наблюдает. Чушь. Калитка закрыта, из-за забора меня вряд ли кто-то увидит. Но я, точно против воли, начала оглядываться. К дому был пристроен двор, по сути, большой сарай, только из бревен, чтобы скотина зимой не мерзла. Во двор вели широкие ворота (телега запросто могла проехать). Я не спеша направилась к ним, замедляя шаг, точно в предчувствии опасности. На воротах висел замок, большой, надежный. Я ухватилась за него, дужка вдруг выскочила из пазухи… замок не был заперт. Ключ от ворот висит в кухне, я его видела.

Может быть, Звягинцев забыл двор запереть? Маловероятно. Я сняла замок и потянула створку ворот, она со скрипом открылась. Верный, лежавший на ступеньках, подбежал ко мне.

– Идем, – позвала я.

Мы вошли во двор, просторный, под высокой крышей. Свет сюда поступал через два небольших окошка, а теперь еще и через приоткрытые ворота, тусклый, сероватый. Справа поленница дров, слева – сеновал.

Я прислушалась, Верный замер рядом, тоже прислушивался. Где-то в углу зашуршало сено. Или мне показалось? Пес сидел не двигаясь.

«Должно быть, мыши», – решила я, но находиться здесь почему-то не хотелось. Хотелось бежать со всех ног, закрыть ворота…

«Глупости, – успокаивала я себя. – Здесь никого нет, разве только мыши, ну, или их родня, что покрупнее».

Я прошла вперед, поднялась на три ступеньки, дверь из широких толстенных досок вела в сени. Я толкнула ее, и она открылась. Ключ торчал в замке с той стороны.

– Черт, – пробормотала я, сама толком не зная, что меня так напугало. Вернулась к воротам и заперла их изнутри на засов. Зачем-то подергала его, проверяя на прочность. Затем прошла в сени, заперла дверь на ключ, оставив его в замке.

Верный наблюдал за мной с интересом, вдруг тявкнул и тут же замолчал, уставившись на меня.

– Все нормально, – сказала я и потрепала его по голове, подумав с усмешкой: «Я напугала свою собаку».

Мы отправились на улицу, костер догорал, а мне не терпелось вернуться в дом.

Обедала я поздно, когда солнце уже садилось и в кухне стало темно. Выгладила накануне выстиранное белье, вымыла посуду. Незатейливая домашняя работа успокаивала, возвращала ощущение раз и навсегда заведенного порядка, где нет места случайностям… Сунула в печь несколько поленьев и, устроившись в кресле, стала читать дневник Марты.

Душевное равновесие вернулось почти сразу. Пес лежит рядом, в печи потрескивает огонь. Теперь недавняя тревога вызывала улыбку. Городская тетенька, готовая упасть в обморок, заслышав, как в углу возится мышь… И все-таки, когда приехал Сергей, я обрадовалась.

Посигналив, он оставил мотоцикл возле ворот, вошел в калитку. Я слышала, как он поднялся на крыльцо, и пошла его встречать. Верный кружил рядом.

– Завтра с утра приедут ребята, интернет проведут, – сказал Звягинцев, проходя в кухню.

– Отлично, значит, начну работать.

Он посмотрел с сомнением, покачал головой:

– Не могу поверить, что ты серьезно…

– Серьезно – что? – не поняла я.

– Серьезно хочешь здесь остаться, зимой с хутора не выбраться на велосипеде. Дорогу заметет и…

– Договорюсь с кем-нибудь из трактористов. Дорогу будут расчищать. К тому же я отлично хожу на лыжах, они на дворе стоят.

При мысли о дворе мне вновь стало неуютно.

– Ты не представляешь, какая здесь тоска, – не унимался Звягинцев.

– Но ты-то здесь живешь, – напомнила я.

– Так я другого ничего не знаю. Я здесь родился, уезжал только на два года, в армию. Учился заочно, был месяц летом на сессии, две недели зимой, и то каждый день домой ездил, как раз на электричку успевал, а утром с дорожниками в город на «кукушке». Я в городе теряюсь, людей много, всего много… А ты… ты только в детстве столько стран повидала, сколько иные за всю жизнь не увидят. Жила то в Москве, то в каком-нибудь Париже…

– В Ницце, – поправила я. – Я жила в Ницце.

– Вот. Не знаю точно, где это, но место наверняка хорошее. И вдруг сюда. Зачем?

– Ты меня гонишь, что ли? – усмехнулась я.

– Глупости, – отмахнулся он, но как-то неубедительно. Может, и правда ему тяжело меня видеть? Как говорится: с глаз долой, из сердца вон. А я перед глазами маячу.

– Он знает, что ты здесь? – спросил Сергей, вот так, не называя имени, но обоим было понятно, кого он имеет в виду.

– Нет, – ответила я.

– А когда узнает?

– Придется ему с этим смириться.

– Если хотела быть ближе к нему, разумней перебраться в город.

– А можно не учить меня, что делать? – не выдержала я.

Он отвернулся и теперь смотрел в окно, а я сказала куда мягче:

– Дело не в нем. То есть и в нем, конечно, тоже, как же иначе? Но… в общем, я останусь здесь. Как бы к этому ни относился он, ты и все прочие.

– Понятно. Когда это ты кого-нибудь слушала? – невесело усмехнулся он.

– Скажи, ты двор на замок запирал? – спросила я, меняя тему.

– Да, а что?

– Сегодня обнаружила, что двор открыт.

– Замок висел.

– Да. Но был не заперт. Наверное…

Я не успела договорить, Сергей поднялся и пошел к двери.

– Ты куда? – спросила я.

– Хочу взглянуть.

Пока я переобувалась и надевала куртку, он уже вышел из дома, и когда я, наконец, оказалась на улице, он стоял возле двора и разглядывал замок.

– Его не отпирали, а просто сбили, – сказал Звягинцев, когда я подошла ближе. – А потом опять повесили.

– Ты уверен?

– Уверен. Вот след от удара.

– Кому понадобилось сбивать замок?

– Со двора можно попасть в дом?

– Без ключа от двери – нет. Правда, есть еще способ, – продолжила я. – Подняться на сеновал, а оттуда на чердак дома. И спуститься по лестнице в сени. Но если не знать…

– То можно догадаться. Большинство домов здесь построено по одному принципу. Ничего не пропало?

– В доме нет ценных вещей. После смерти Стаса… в общем, нет. Телевизор и прочая ерунда вряд ли кого заинтересует.

– А весь этот антиквариат? Чашки, ложки и прочее? Хотя мародеры, которые лезут в пустой дом, вряд ли станут скрывать следы своего присутствия. Да и проще было стекло выдавить, чтобы в дом попасть.

– Тогда что кому-то понадобилось в доме? – сказала я. Сергей не отвечал довольно долго.

– Если я прав, и Стас… короче, логично предположить: убийца решил убедиться, что ничего изобличающего его твой дядька не оставил. Он мог обыскать дом, не беспокоясь, что ему помешают.

– Он мог сделать это сразу.

– Вряд ли. Не забывай, Стасу приходилось ежедневно делать уколы, его могли хватиться в любую минуту. У убийцы было время лишь осмотреть здесь все на скорую руку. А потом он вернулся сюда и тщательно все обыскал. Верный был у меня, случайный прохожий не обратит внимания, что в доме кто-то есть. Если, само собой, свет не включать.

– Но что он здесь искал?

– Не знаю. Какие-то улики, которые случайно попали к Стасу. Ерунда, – поморщился Сергей. – Если бы улики были, он непременно рассказал бы мне.

С этим не поспоришь. Хотя… Что за дурацкая мысль вдруг пришла в голову? Это на меня слова следователя так подействовали? Я знаю Звягинцева с детства, неужто я способна сомневаться в нем? Да и все наши догадки по поводу Стаса – не более чем пустые фантазии. Но я все равно спросила:

– Кого, по-твоему, мог подозревать Стас? Мужиков здесь с трудом наберется два десятка. Кто-то из них незаметно спятил? Тут же все на виду.

– Я бы предпочел, чтобы убийца был со стороны. И не только потому, что подозревать односельчан мне противно. Намекни кто-нибудь, что он может быть из наших, и начнется всеобщий психоз. Мы ведь уже говорили об этом.

– Люди годами живут рядом…

– Вот и затеют охоту на ведьм. Все припомнят.

Я с сомнением на него смотрела, не зная, как следует отнестись к этим словам, а он продолжил:

– Издержки жизни небольшой коммуной.

– Ты сейчас что конкретно имеешь в виду? – решилась я задать вопрос.

– Не что, а кого. Тебя, разумеется.

– О господи, но я-то как могу быть связана с этими убийствами?

– Не ищи в поступках людей логики, – хмыкнул он. – Их гнев и страх должны против кого-то обратиться.

– И я, по-твоему, идеальный кандидат?

– Подходящий. Ты не одна из нас, и им есть что тебе припомнить.

– Симпатичные милые люди в одно мгновение превратятся в монстров? – покачала я головой.

– Особенно если кто-то начнет умело управлять процессом. Но этого я постараюсь не допустить.

– Хочешь, чтобы я уехала? – спросила я.

– Хочу, – кивнул он.

И вновь явилась непрошеная мысль: а вдруг у него есть еще причина?

– Меня пугает, что ты здесь одна. Может, поживешь немного у нас? Неделю-две. Вдруг этого упыря успеют найти?

– А если не успеют? Я буду жить в своем доме, Сережа, – сказала я.

Он устало кивнул:

– Понятно.

И вскоре уехал.