Текст книги "Свято место"

Свято место

Сумма в тридцать две тысячи долларов, скопленная титаническими усилиями за пять лет жизни в стране, давно мучила Толика. Он за нее боялся, лелеял ее и всячески старался приумножить. Работая на тяжелых работах в несколько смен, ютился по съемным углам пыльных коммуналок – роскошь отдельной комнаты была ему неведома. К скромному питанию Толик был приучен еще до эмиграции: картошка, огурцы-помидоры, по праздникам – селедка. Но без праздников можно и обойтись. А лучше всего, конечно, работать там, где бесплатно кормят. Дома можно уж как-нибудь и перетерпеть. С одеждой вообще без проблем – на углу, за «резкой металла», – склад секонд-хэнда, где все по шекелю – двух треников на полгода вполне достаточно. Звонить родственникам на Украину – маме, бабушке? Как ни странно, но и маму, и бабушку Толик любил. Однако даже ради них не отваживался испортить красоту суммы. Он был эстет. Ведь тридцать две тысячи

без одного шекеля девятнадцати агорот – уже не тридцать две! Тем более если говорить о долларах.

Хозяином в четырехкомнатной квартире, где Толик в этот раз снял отгороженную шкафом от прихожей кровать, был Паша, не имевший даже гражданства и находившийся в стране в затяжном статусе гостя своей мамы-пенсионерки, которая, к слову сказать, едва унесла от такого гостя ноги, но об этом чуть позже. В силу некоторых обстоятельств, мама Паши была последним поколением в семье, кому еще полагались какие-то социальные няшки в виде льгот и пособий. Детям же государство сказало – так и быть, мы вас не гоним, чувствуйте как дома, но не забывайте, что вы в гостях. В том смысле, что после улаживания некоторых формальностей вы сможете даже легально работать – ну, понятно, там, где вас еще возьмут, – но на большее раньше чем через пять лет не рассчитывайте. Так оно сказало Пашиной сестре, и та безропотно схватилась за швабру, а через несколько месяцев – и самому Паше, который сразу решил, что опыт спекуляции турецкими куртками на Лужниковском рынке покажется Израилю бесценным. Но Израилю так не показалось – тем более что для элементарной работы продавцом нужно было как минимум знать язык. Язык учиться не хотел, и это было абсолютной наглостью со стороны государства, ведь деньги нужны прямо сейчас, а язык – когда еще выучишь! А на совсем уж пыльные работы, вроде метлы или стройки, Паше идти не хотелось. Не для того он был создан. И Паше, да не одному, а с женой, ничего не оставалось, как, стиснув зубы, мертвым грузом повиснуть на шее у двух немолодых женщин.

Ясно, что долго так продолжаться не могло, и в одно прекрасное утро супружеская пара проснулась наедине с неоплаченной четырехкомнатной квартирой. Как быть, что делать? Недолго думая, Паша расклеил по городу объявления. Разумеется, на русском.

И почти сразу стал хозяином. Вернее, посредником между настоящим хозяином и эмигрантами-одиночками, которых он начал к себе подселять. Толик оказался для него сущей находкой – почти что старожил, он довольно хорошо говорил на иврите и был удобным бесплатным переводчиком на время переговоров с настоящим хозяином. Цену – и Толику, и другим квартирантам – Паша назначал с таким расчетом, чтобы не платить самому и еще оставалось на внесение своей лепты в семейный бюджет – бывшая московская профессия жены оказалась весьма востребованной в ночном Тель-Авиве, но одной зарплаты на двоих, естественно, не хватало.

Их комната единственная в квартире запиралась на ключ.

Дела Толика тем временем уверенно шли в гору. Долларовая сумма достигла отметки в тридцать три тысячи. И это было серьезным поводом задуматься. Стоило ли вообще держать на счету такие деньги, если банк оценивает услуги по их размещению столь необоснованно дорого? Десять шекелей в месяц, чистый грабеж! Позволить десяти шекелям загубить такую красоту? Ну уж нет. И Толик, выпалив что-то обидное в лицо банковской служащей и подписав нужные бумаги для закрытия счета, уложил снятую и обменянную на доллары наличку в застегивающийся на молнию карман новых шорт, купленных специально для этой цели.

Прошел месяц, другой, близилось лето. В салоне, где за шкафом стояла Толикова кровать, кондиционера не было. Спать в шортах становилось жарко, приходилось класть их на ночь под матрас. Но как бы Толик ни хранил страшную тайну шорт, она едва ощутимым облаком расползлась по всей коммуналке.

Сосед Жора из комнаты с кондиционером уже давно проявлял неподдельный интерес к Толиковым шортам. В стране Жора находился всего несколько месяцев, и пока что сидел на эмигрантском пособии, но надо было думать и о будущем. За спиной у Жоры было какое-то туманное и, видимо, очень увлекательное ташкентское прошлое. Что-то, связанное с бизнесом, о сути которого он никогда не распространялся. Было известно лишь, что последние два года перед эмиграцией он тихо отсиживался где-то под Калугой, ухаживая за старой больной теткой. Попав в Израиль, Жора мгновенно оценил ситуацию и пришел к тем же выводам, что и Паша. Язык не выучить, нормальной работы нет, а мести улицы и месить раствор он не будет. А красиво жить уже тоже хотелось – ездить в Тель-Авив, покупать блядей и перстни с печатками. Причем перстни доставляли куда больше удовольствия – у этих блядей как-то все слишком официально и стерильно – десять минут моется, еще столько же красится, и – здесь ее не трогай, помаду размажешь, и только попробуй не предохраниться – выведут с охраной и денег не вернут, – а в дверь уже стучит следующий.

И заходил Жора кругами вокруг Толика, долго и умно разговаривая, давая советы, набиваясь в друзья.

– Давай, – предлагал ему, – уедем вместе, на Украину. Твои деньги, мои мозги, прибыль – пополам. Ведь ты все равно никогда не сумеешь эти деньги правильно применить.

Но недоверчивый То лик только хмурился. И лишь сильнее стал мучить его страх за любимые шорты и боязнь оставить их без присмотра, хотя бы на время принятия душа.

Видя такие метания, Паша – тот, что был вместо хозяина, решил пойти Толику навстречу, и предложил свои услуги:

– А держи-ка ты свои деньги у меня – ведь моя комната запирается на ключ!

* * *

Удивительно то, что в первые две недели больше ничего не происходило. Жизнь шла своим чередом – так, как, по представлениям Толика, и должна была идти. Толик впервые за долгое время спокойно уходил на работу и спокойно с нее возвращался. До зарплаты оставалось недели две или три, но, чтобы жить, деньги Толику были почти не нужны. Однако когда-то это должно было случиться, и такой день настал. Лишь сквозняк хлопал незапертой дверью опустевшей Пашиной комнаты. На голом двуспальном матрасе распластался забытый розовый банный халатик Пашиной жены.

Толик решил покончить самоубийством.

Немалых сил стоило тогда Жоре – то вовремя вытаскивать Толика из петли, то, в качестве моральной поддержки, ходить вместе с ним в полицейские участки, подавать заявления, а кроме того – ночами просиживать на кухне за разговорами, проводя воспитательную работу.

– Ты этим деньгам подчинил всю свою жизнь, – объяснял умный Жора, намазывая бутерброд, – и за это наказан. Мало того что ты сам все это время жил как собака – ты забыл даже о самых близких! Почему за все пять лет ты ни разу не помог деньгами маме с бабушкой, и даже ни разу не написал им и не позвонил?

Толик виновато кивал, внимая каждому Жориному слову.

– А ведь я предлагал тебе объединиться, но ты меня тогда не послушал. Но я не в обиде, дело прошлое. Теперь надо думать, как быть дальше. Я считаю, что тебе нужно, в первую очередь, измениться. Первое, что ты должен сделать – это позвонить родным. Следующий шаг – с ближайшей зарплаты послать им денег. Затем тебе нужно научиться заботиться о себе – купи приличные штаны, начни нормально питаться.

Толик завороженным взглядом глядел на Жору и со всем соглашался. Но вдруг выражение его лица изменилось. Толик вспомнил, что через два дня нужно оплачивать жилье, что зарплата еще нескоро, а денег в кармане – ноль.

– Об этом не волнуйся, – успокоил его Жора. – Я оплачу твою долю. Но – с одним условием. Готов? Готов. Я буду здесь хозяином. Вместо Паши.

Слепой бандурист
Крымская баллада

И кому пришла в голову бредовая идея добираться на электричках? Дни в августе в нашей степи еще теплые, порой даже жаркие, трава на лугах выжжена и вытоптана, как рваная циновка, но ночи стали по-осеннему холодными, пахнут мокрым сеном, на скользкие скамейки вместе с тусклым светом оседает роса. От полотна к перрону поднимаются пары с привкусом лыжных ботинок – запахом дальней дороги.

Первую пересадку сделали в Валуйках, следующая – Макеевка. Куда нас везут, мы с Ольгой пока еще плохо себе представляем. Все решают мужчины. Их с нами четверо, но это ровно ничего не значит. И не только потому, что девушек сперва оказалось пять, с нами – семь, плюс по пути, в Осколе, внезапно примкнули еще какие-то три Наташки из области, кажется, Орловской – словом, нашего полку продолжало прибывать, покуда не насчитало одиннадцать дам. Но, повторюсь, дело не в этом. А в том, что из этих четырех было решительно не на кого положить глаз. Мы с Ольгой, перебрав всех по пальцам, поняли это еще до начала похода.

Ольга была еще совсем молода, и ей срочно нужно было замуж. Поэтому, когда холостой сосед этажом ниже, рыжебородый богатырь Игорь, пригласил ее тоже, мол, присоединяться, поначалу восприняла это как сигнал. Однако, присмотревшись, поняла, что этого слишком взрослого и слишком серьезного для нее человека как женщина она не интересует, и тотчас же сама перестала им интересоваться. Для меня подобные габариты, признаться, тоже были где-то за гранью амурного восприятия.

Вторым по весу – как телесному, так и в смысле организации поездки, шел другой бородач, Фима. Этот на женщин вообще не реагировал. Хотя на него реагировали многие. Набивались в лучшие подружки к младшей сестре. Некоторые считали его женоненавистником, а, может, и того хуже. Правда, ходили слухи, что он довольно долго бегал за Лизой – мальчишеского типа, из хорошей татарской семьи, когда та была еще школьницей, и что чем решительнее Лиза ему отказывала, тем более упорно и неистово Фима ее добивался. Говорили, что именно из-за нее он тогда на год бросил университет и уехал пожить к родственникам в Тамбов. Я же давно поставила на Фиме жирный крест, и, можно сказать, теперь он мне стал даже немножко неприятен. Ни общих тем, ни общих интересов. Обрюзг, зарос бородой. Словом, это был уже совсем не тот человек, который когда-то на университетской турбазе позвал меня поиграть в бадминтон. А к старым чувствам я никогда не возвращаюсь. Тем лучше. К тому же, Лиза тоже сегодня здесь, среди нас – вот и пускай им.

Оставались – близкий Фимин друг Лешка, ехавший не сам по себе, а в одной палатке со Светой, подругой Лизы, и вечно одинокий, тоненький, некрасивый Тема, которому, как и всякому человеку, несомненно, хотелось любви и тепла, но для женщин он всегда оставался только другом. Здесь же была и Надя, его бывшая неразделенная любовь. Но о Наде за многие годы создалось впечатление, что мужчины ее не интересуют вовсе. На все предложения и признания она лишь делала удивленные глаза и пожимала плечами. Когда окончится поход, Надя уедет в Америку поработать программистом – сначала нелегально, а потом выйдет замуж за американца.

Поняв, что нам здесь в определенном смысле ничего не светит, мы с Ольгой приняли решение расслабиться и получить максимум удовольствия от моря, солнца и кипарисов. К тому же, отсутствие мужчин как класса исключало между нами возможность какой-либо конкуренции.

Когда ты не влюблен, ты внутренне свободен. Ты надеваешь самые удобные босоножки на носки, обрезаешь под корень больше не модные джинсы, кое-как повязываешь самошитую шелковую блузку с сиреневыми разводами, на шею вешаешь чехол фирмы “Кодак”, в который влезает фотоаппарат-мыльница, паспорт и деньги, крепишь к карману шорт кассетный плейер. Из ушей торчат провода – и ты улыбаешься чему-то своему, время от времени пританцовывая на ходу – потому что слушаешь свою любимую музыку, совсем не похожую на ту, что привыкли слушать они.

Они слушают бардов. Благодаря чему, собственно, поход и начинался со Старого Оскола, куда остальная компания съехалась несколькими днями раньше на фестиваль. Я прибыла в Оскол со своим рюкзаком уже под самый конец, ибо высокой страсти к жанру КСП давно не испытывала, а если честно – не испытывала никогда, просто однажды перестала притворяться.

С тех пор как окончательно разлюбила Фиму. А разлюбила я его сразу после откровенного разговора под горой за зданием университета, куда, чтобы не стоять в глупой позе, а как будто бы куда-то двигаться, мы спустились в лес к роднику. Вернее, до самого родника мы так и не дошли – все выяснилось гораздо раньше, говорить стало не о чем, оставалось только повернуть назад и подниматься по разбитым каменным ступеням под сводом то ли лип, то ли ясеней – какое мне до них было дело! Ведь подниматься всегда труднее, чем наоборот. Чем, например, упасть. “Упасть в любовь” – говорят англичане.

Влюбиться. Все равно как вляпаться или наступить на грабли. Ноги наливались тяжестью и не желали идти дальше. Возможно, они хотели спросить что-то еще, но ответ был слишком однозначен, чтобы нуждаться в разъяснениях.

Когда человек не влюблен, он внутренне свободен. Он смешной, распущенный и не играет словами. Нужно получше запомнить это состояние, чтобы при случае правдоподобно воспроизводить. Для пущей убедительности можно еще часто и громко смеяться. А потом снова смеяться – уже над тем, как ловко удалось всех одурачить.

Смутно мелькали желтые и розовые арки железнодорожных станций, окошки билетных касс, ларьки с кока-колой и сосисками в тесте, бабушки с пирожками в дверях вагонов, облезлые лавки и бледные разводы фонарей за грязными стеклами. Рюкзаки со стандартным набором: спальник, тушенка, сгущенка, пакетик растворимого супа и кило крупы – так распорядился Игорь о том, что найдешь не в любом гастрономе – день ото дня странным образом теряли в весе, ни на грамм не опорожняясь. Минимальный бюджет полуголодных странников уходил на кока-колу и привокзальные сосиски с горчицей. Перед отходом в обратный путь пронесенное на спинах добро будет высыпано на корм птичкам и роздано нищим.

Впрочем, в единственный вечер в Осколе я попыталась было развести костер, но Игорь посоветовал “перекусить что-нибудь у себя в палатке”. Мы с Олей поели плавленый сырок с огурцом.

В Оскол Оля уехала вместе со всеми лишь для того, чтобы не заблудиться в одиночку, а так-то у нее в плейере играла почти та же музыка, что и у меня; правда, ее в каждом новом городе еще интересовали, как достопримечательность, уличные панки – довольно странный вкус, учитывая, что сама Оля из семьи доцентов-математиков и на панка внешне не тянет.

От ключевого пункта – Симферополя, где была съедена очередная порция сосисок, а условные мужчины, очевидно, что-то заподозрив, обменяли деньги и срочно купили на всех обратные билеты, кое-как добрались до Евпатории.

* * *

Внезапно потянуло солью и тиной. Воздух расширился, стал большим, прозрачным и теплым. Розовато садилось солнце, за спиной потянулись золотистые тени. На пляжный песок, вблизи от тихо набегавших волн, под дырявую сетку ограды брошены расплющенные палатки и отдана команда чуть-чуть поплавать и залезать в спальники – прямо под открытым небом. Утром снова в путь.

Там-то, на берегу, под затухание последнего луча, я сообщила Ольге, что влюбилась.

Понятно, что я не собиралась ей говорить, в кого. Мне нужен был зритель. А любопытная Ольга пусть помучается. И Ольга честно мучилась. Помимо того, что ее начала беспокоить и своя задача – ведь Тема такой добрый и умный, к тому же работает программистом – даром что некрасивый, но ее красоты хватит на двоих! – она изо дня в день наблюдала, взвешивала и снова перебирала по пальцам. Иногда отчаивалась и спрашивала напрямую: такой-то? Но на каждый вопрос получала один и тот же ответ, возможно, лишь с небольшой разницей в интонации. Выбора не было, и, как человек, мыслящий широко, она даже заподозрила, что это может быть девушка. Вот, например, одна из Наташек, тех, что из области – у нее очень красивая фигура. Конопатая широколицая Ксюха – вообще какая-то деревенщина, хоть и вся из себя – не она. О, а вон та девчонка такая малоприметная, просто серая мышка – ее зовут Анечка. За время похода мы обе поймем, что Мышка – очень хороший, возможно даже, самый лучший из нас человек, и Ольга будет сокрушаться, как ей не повезло с внешностью.

Порой я захожу на фейбсук с фейкового аккаунта и просматриваю профили людей из прошлой жизни. Ну, чтобы не думали, что они меня слишком волнуют сами по себе. Из чистого любопытства. Бескорыстного интереса к работе времени. Судя по фото, Лиза, Игорь и Фима найдут себе подходящие партии. У Светы с Лешкой будет крепкая семья и двое детей, пока его смерть – нелепая, случайная – перелом, ошибка врачей – не разлучит. Видела Мышку. У нее очень элегантный вид и финская фамилия.

Я тоже мыслю широко и согласна с Ольгой, что у Наташки красивая фигура, и нам обеим нравится ее разглядывать как произведение искусства – но нет, не она. И вообще не женщина. Это единственное, в чем я готова ей поклясться. Задача усложняется. А нашего Мистера Икс мы отныне будем называть N.

Я не помню, когда мне показалось, что N прекрасен. Должно быть, еще где-то в электричках, когда одна из нас схватила простуду, а вторая – то есть я – почувствовав ее приближение, решила, что тому не бывать и, такая же, как все, голодная, проглотила всю имевшуюся в сумке “Кодак” аптечку. Простуда миновала, но удар аптечки был велик, и ехать с того момента я не могла даже сидя. N заботливо выбирал для меня в каждом вагоне лучшую скамейку и разгонял прочь возмущенных теток – ишь, мол, тут, разлеглась!

Следующим пунктом был мыс Тарханкут – каменная выемка в скале, с сонмом медуз в темно-синих волнах и отсутствием пресной воды. Условные мужчины порой куда-то уходили и возвращались с полными баклажками, но, чтобы не свихнуться от жажды, этого, к сожалению, не хватало. Сонные мухи странной пестрой породы то и дело липли к телу, и их было почти невозможно согнать. Развести костер оказалось не из чего – под ногами нашлось лишь два тоненьких сучка и одна щепка. И все время хотелось пить. Мы с Олей, запасясь пустыми бутылками, вылезли наверх, в голую степь, и успели пройти несколько метров. Но Игорь нас поймал и строго вернул на место. Мало ли, потеряемся.

– Сиди, рисуй комиксы про нас, – повелительно сказал N.

И я рисовала комиксы про нас. И все смеялись, и я вместе со всеми.

Фима тем временем облюбовал деревенскую Ксюху и упражнялся с ней в любви. Судя по всему, лишался девственности. Впрочем, я, как бывалый солдат, заметила, что поначалу он пытался поиграть пышным хвостом некой Ленки. Но когда встревоженная Ленка начала слишком часто звать его по имени – Ну-ну, попалась очередная! Как и я после бадминтона! Погоди, милая, как только ты среагировала, он тут же сделает ноги и будет бежать от тебя на край света! – возникла Ксюха. Пожалуй, ей легче всего не наобещать лишнего. Непонятно, красивая она или нет. Оля говорит, что у нее “такой народный ротик” и смеется.

Ксюху все жалеют: “Бедная! Ведь Фима ее совсем не любит! Он ею пользуется!” Я ее тоже очень жалею и улыбаюсь ей от души.

Но, кажется, я переиграла. Ксюха возомнила меня лучшей подругой и лезет с откровениями. Мне с ней неинтересно. Пора сваливать.

Ольга битый день уговаривала меня не отправляться в четыре утра со всей компанией в Ялту, а выспаться и идти дальше под руководством доброго Темы. К счастью, мы не одни – с нами бывшая Темина любовь Надя. На остатки общественных денег Тема купил нам арбуз и билеты на автобус до Черноморска. Карманных почти не оставалось – все истрачено на сосиски. И это мы еще взяли из дома больше, чем нам советовали. Но, вроде, в Ялте нам обещали сколько-то вернуть.

Небольшой курортный городок Черноморск. Еще одна ночевка на пляже.

– Тема, пожалуйста, я помню эти места. Когда мне было девять лет, мы здесь отдыхали большой семьей. Был и мой троюродный брат из Москвы, примерно в эти дни он и его жена должны сюда приехать, пойду поищу. Не надо провожать, найду сама.

Но Тема не отпустил и пошел вместе. Пляжный тир, беленые мазанки из туфа – в отличие от Симферополя, с которым я знакомилась, можно сказать, заново, здесь за пятнадцать лет почти ничего не изменилось. Мы с Темой нашли дом. В нем я никогда не жила – только вечерами играла с другими детьми в беседке. Помнится, наша семья никогда не садилась здесь даже за стол. Говорящая на непривычном языке старуха в выпяченном вперед фартуке широко растопырила колбасообразные руки, точно боясь пропустить нас с молодым человеком дальше калитки. Брата с женой нет, будут на следующей неделе. Свекровь московской родственницы я узнала, а она меня – сказать не могу. Слишком примитивные лица трудно читать.

Однажды родственница, профукав приличного мужа, спохватилась и срочно рванула на курорт в поисках нового. И вот, нашла. Низенького, уродливого, слегка пьющего. Какая разница – главное, “не брошена”, не одинока, есть с кем идти по улице под руку Привезла в Москву, сделала ему работу и прописку – ведь нужно, чтобы муж зарабатывал. Сын был еще совсем маленьким и мечтал об отце. Увидав дядю в яркой рубашке, кинулся к нему на шею: “Мой папочка, мой попугайчик!” – попугайчики были его детской страстью. С годами попугайчик жестоко запил, а при разводе отжал у них с матерью половину квартиры у метро Университет.

В каждом походе, по обыкновению, рождаются свои шутки и мемы. Одним из них у нас было “неглиже”. Уходя из Черноморска, Ольга делилась впечатлениями. Оказалось, что Тема не только добрый парень и хороший программист – а что и со всем остальным у него тоже в порядке! Море, ночь – у Ольги было достаточно времени, чтобы проверить!

И снова забегу вперед. Оля с Темой поженятся почти сразу после похода. Родят красивую дочь. А через год – разбегутся в разные стороны, создавать крепкие семьи и новых детей. Перед свадьбой она признается: “Я ношу ему на работу пирожки. Ведь в жизни я совсем не такая, но чего не сделаешь ради любви!” Позже мама ее учила: “Оля, покорми мужа!” И Оля бежала к холодильнику в поисках упаковки крабовых палочек.

А потом – снова Симферополь. И звонки из телефонной будки в условленное время на условленный номер – ведь не было еще ни вотсапов, ни интернетов, ни эсэмэсок. Проводные телефоны – и те считались роскошью! А первые мобильники появятся лишь лет через пять, с такой абонентской платой, что если ты можешь себе это позволить – значит, ты очень крутой олигарх. Обычные состоятельные люди, вынужденные приобретать их из крайней необходимости, научатся формулировать мысль за шесть секунд, чтобы вовремя отключаться.

Компания, одетая во все чистое, встретила нас в Ялте и деловито объявила, что сняла квартиру и мы должны еще какие-то деньги, которых у нас нет. Общим собранием создан новый фонд и расписаны долги по возвращении в город. Ведь банковские карты тогда тоже – если и были, то либо у иностранцев, либо у очень крутых олигархов.

“Квартирой” оказался частный дом с фруктовым садом и фанерными постройками, до того косыми и блохастыми, что в них было страшно войти, и потому, по уже сложившейся привычке, мы расстелили спальники прямо на земле, под яблонями. Страшнее всего было ходить ночью в туалет без фонарика или хотя бы зажигалки – света в доме почему-то не было, но судя по запаху – как бы во что не вляпаться. В одной из невидимых комнат дремал вечно пьяный хозяин. Единственным плюсом был шланг с родниковой водой – ибо по всей остальной Ялте вода в домах, и даже в гостиницах, выдавалась строго по расписанию – на два часа в сутки.

Наутро, пешком в Ливадию, умытые и принаряженные, мы пересматривали бюджет, и, составив в уме формулу, я убеждала N, что вчерашние расчеты нуждаются в правке. N соглашался. На нас смотрели как на равных, шепчась: “Они – одной крови, они обсуждают деньги”. Я чувствовала на себе его взгляд. Другой из мужчин, выглядывая из-за каждого куста, корчил рожи, изображая персонажей из “Собаки на сене”. У ворот на камне сидел старый слепой бандурист в длинной рубахе, похожей на тогу; струнные звуки плыли над парком и искажали реальность. Мы торжественно спускались под сводом увитых кустарником арок по мраморным ступеням Ливадийского дворца. Дворцовые фонтаны били нам свой салют.

Последняя стоянка была в окрестностях прибрежного поселка Симеиз, на поляне среди поросшего соснами склона горы. Спать продолжали все так же в ряд, под открытым небом, разбив единственную палатку, чтобы сложить в нее рюкзаки. Каждый день условные мужчины уходили в поселок и из нового фонда вечерами устраивали нам дегустацию вин – Массандра, Бастардо, Фетяска, Каберне Совиньон. И снова нам повезло с водой – неподалеку обнаружился родник. К нему выстраивались очереди из посельчан с ведрами и кастрюлями – в домах Симеиза, как и в Ялте, воды не было. Волосы свалялись от морской соли, затылки чесались. Я оказалась единственной, кто рискнул помыть голову в источнике – он был ледяным. Зато волосы теперь – мягкие и красивые. Наклонившись за котелком, N вымазался в саже. Я несколько раз показала ему, где вытереть. N столько же раз вытер мимо, и, наконец, подставив нос, закрыл глаза и перестал дышать. Оля это заметила и решила, что он в меня влюблен. Но вот в кого влюблена я – на эту тему она продолжала загибать пальцы и строить догадки.

Очередным утром мужчины и с ними большинство девушек ушли за вином. Не будучи хозяйственной – скорее, наоборот, я все же решила, что пора, в конце концов, что-нибудь поесть. Порывшись внутри вещевой палатки по рюкзакам, нашла несколько картошин, соленый огурец, луковицу и штук двадцать пакетиков одинакового супа под названием “Пикантный”. Сходив за водой, почистила картошку и забросила продукты в котелок. К приходу компании суп был готов. Изголодавшийся народ просил вторую, третью, а кто и четвертую порцию.

– Путь к сердцу мужчины лежит через миску! – со смущенным пафосом провозгласил N, вытирая дно булочкой. Ольга это тоже отметила.

К ночи, после дегустации вин, лежа рядами в спальниках и глядя в небо, во что-то играли и чему-то смеялись. Внезапно Оля попросила: “Спой!” Это была странная просьба. Потому что, несмотря на наличие слуха, я не умею петь. Тем более авторскую песню. Однажды, еще во времена КСП, правда, попыталась, в результате умерла со стыда и решила, что больше этого делать не нужно.

– Не могу, – ответила я ей.

– А надо, – произнес с другого боку голос N. Сам он, впрочем, никогда не пел – только слушал. И, возможно, с его стороны это была вообще шутка, о которой он тут же и забыл. Но со мной – то ли от вина, то ли от звезд над головой, что-то произошло. Это была известная песня. Спустя двадцать лет обе стороны – языка оригинала и его перевода – узрят в ней политический смысл и кровавое пророчество. А тогда это была просто песня о слепом бандуристе, о его любви и смерти. Я знала, что она нравится Ольге. Для нее нужен сильный низкий голос. И этот голос я услышала и не узнала. Мне он не принадлежал. У N вырвалось испуганное: “Кто это?” Другие тоже спрашивали: “Кто?” На фразе “Теперь пройду и даже не узнаю” Ольга хихикнула.

В середине ночи я почувствовала, как моими волосами играет чья-то рука, дотянувшись через одного человека. Играет долго. Затем, очевидно, поняв, что не сплю, словно бы ошибка:

– Анька, ты?

Равнодушно, по-пацански:

– Неа.

Рука убралась. Вот только Мышка лежала от него с другой стороны – ведь она тоже спрашивала “Кто?” И мытая голова здесь была у меня одной. И волосы явно короче.

Весь день перед отъездом, разбредясь на кучки, гуляли по Ялте, среди непривычной глазу геометрии фонтанов, темных кипарисных стрел и плотной стриженой зелени – ощущение зимнего сада под небом. На берегу загребали ладонями мокрую гальку, на коже белыми разводами высыхала соль. Вдыхали легкие запахи хвои, дынь и жареных баклажанов с чесноком на рыночных прилавках. Смешивались с праздной толпой курортников. Разглядывали на лотках сувениры: раковины, похожие на поросячьи уши – в которых всегда “шумит море”, лакированные дубинки из дерева, котята и птички, кораблики с парусами и крашеные бусы из ракушек любых сортов – в детстве я любила их находить сама; переводные картинки на плоской гальке, портреты в профиль, вырезанные из черной бумаги – счастье, что на всю эту пошлость у нас не осталось денег! Вытирай с нее потом пыль, не решаясь выбросить.

Зажглись фонари, мы спустились в порт. В лицо подуло водорослями и рыбой. Мы остались наедине с Лизой – невольно я заметила, что мы с ней чем-то похожи. Она мне открылась. Для нее эти две недели были адом. Ей каждую минуту приходится улыбаться и изображать радость. Она любит Лешку и была уверена, что он позвал ее в этот поход для себя. Фима ей как мужчина никогда не нравился – он назойливый и слабый. Ей до сих пор стыдно смотреть в глаза его родителям – ведь из-за нее он пропустил год учебы! А Лешка сильный – такой, как она. Ясно, что Светка оказалась просто более доступной, к тому же вероломной подругой. Но она не покажет, как ей больно. Чем больнее, тем веселее она будет прыгать и дурачиться. Я была ее зрителем, почти как моим – Ольга. В конце набережной показалась компания. Лицо Лизы напряглось.

– Идут! – предупредила она. – Надеваем маску радости!

И, отчаянно переигрывая, принялась неестественно размахивать руками и громко смеяться.

Про N я ей ничего не рассказала. А Ольге о том, кто это был, признаюсь значительно позже, когда все кончится, теперь уже по-настоящему. Когда, после возвращения в город и накрытого стола в честь окончания похода, N – правда, на этот раз ненадолго, всего на месяц – бросит учебу и уедет пожить к родственникам в Тамбов.