Текст книги "Авиаторы света"

– Это мой любимый рассказ, – комментирует Наталья. Несмотря на танец, она успевает всё замечать. – А Николай-угодник – покровитель нашей семьи. Рождение моей мамы связано с молитвами этому святому, бабушка вымолила её у Бога. Папу моего, кстати, тоже зовут Николай, святой – его небесный покровитель.

Я боюсь окончательно запутаться в себе и устройстве мира, стараюсь не залипать на слова, ни о чём не думать. Наталья ставит очередной диск, начавшаяся медленно музыка начинает ускоряться и, наконец, несётся в немыслимом темпе.

– Это суфийская мелодия, под неё дервиши кружатся, – бросает через плечо.

Сама она, конечно, устоять на месте не может и тоже кружится.

В момент кульминации музыкального смерча и пляски в дом вваливаются, отряхиваясь от снега, две её подруги.

Обе розовощёки с мороза. В руках – приземлённый прозрачный пакет с селёдкой и столь же приземлённая бутылка портвейна. Это несколько возвращает на землю, в реальность. После взаимных объятий Наталья помогает гостям снять пальто и отправляется к плите чистить картошку.

– Ты занимайся с подругами, а я погуляю, – говорю я, всё ещё удивляясь столь незамысловатому подбору продуктов. Селёдка для йога-тичер несколько странно, не говоря уже о спиртном.

– Это не гости, у Олеси есть ключ, она здесь рисует, в доме её этюдник, и это её картины на стенах, – сообщает Наталья, – но ты иди, я скоро тебя догоню…

И я вываливаюсь прочь из мистического дома и брожу, не знаю, сколько времени, по ощетиненному стернёй полю, рассчитывая постепенно прийти в себя и думая, что обо мне окончательно забыли.

Вскоре ко мне присоединилась Наталья. И как она меня только нашла?

– Наталья, это эклектика, – выдыхаю я горестно, подразумевая увиденное.

Она не спорит и ничего не доказывает в ответ. Просто молча идёт рядом со мной и улыбается загадочной буддийской улыбкой, более многослойной и тонкой, чем на портрете леонардовской Джоконды.

Мне хорошо идти с ней молча вдоль леса, а потом и реки. По большому счёту, мне всё здесь нравится – «быть здесь и сейчас, растворяться в то, что есть», – как скажет Наталья.

* * *

– Я послала тебе Shani Mantra от дурного влияния Сатурна, – звонит мне она. – Shani – это Сатурн. – Я же знаю, у тебя большой загруз на работе и как тебе сейчас непросто!

Я на том конце связи согласно трясу головой. В последнее время Наталье почти что не приходится расшифровывать мне санскритские понятия. В моей памяти мягкие ласковые согласные укладываются всё более ясно.

– Ом Мани Падме Хум, – доносится в этот момент из магнитофона, и я почти не вижу противоречий между этими призывами и православным крестиком, надетым на моей шее. «Суть всех религий сводится к одному – пожеланию добра», – утверждает Наталья. И я с ней почти согласна.

Я многое переняла из её образа жизни, её внимания к телу. Если меня что-то напрягает в мыслях или я чувствую физическую усталость, зажатость, то независимо от места и времени я принимаю йогическую асану, это происходит само по себе, на автопилоте, и обязательно даёт нужный результат. В глубине души поднимается гордость и тщеславие, поскольку это означает, что я способна воспринять новое учение, достойна своей гуру. Эффект присутствия, вибрации частого нахождения в окружении своего мастера дают конкретные результаты.

Пожалуй, моя жизнь стала легче, и мне большее удаётся. Журналы печатают мои рукописи. Дома появился мольберт и мои первые, весьма сносные, работы по живописи.

Через полчаса Наталья и я едем в деревню. Я так привыкла к этим поездкам, её странному дому, что жду с нетерпением, мне их не хватает.

– Надо жить осознанной жизнью, уметь «расслабиться в то, что есть», – часто повторяет Наталья.

Там, в деревне, этим летом мы чистим узкую заросшую речку с ледяной проточной водой. Течение очень сильное и приходится изощряться. Обвязываемся поочерёдно верёвкой, а потом одна из нас рвёт тягучие длинные водоросли, а другая тянет напарницу к берегу. Работа продвигается медленно, местные над нами смеются… Но ведь если ты хочешь хоть что-то изменить в этом мире, то надо начать хотя бы с малого?

Мы собираем прибрежный хлам: окурки, бумажки и пластиковые баклажки в пакеты и отвозим их в город. Наталья считает, что в каждый свой приезд мы обязательно должны сделать что-то полезное для природы, воспитывает, как пионера. Сначала меня это напрягало, теперь я ей благодарна.

Работаем в саду – привычных овощей или фруктов – по минимуму, нет даже помидоров.

Зато в большом количестве восхитительные альпийские горки с цветами и много экзотических трав, вывезенных из разных частей света. Я даже боюсь их пропалывать, потому что, к примеру, до сих пор не могу различить иссоп и сорняк, не говоря уже о флористике более тонкой, к примеру, о голубой ипомее, – кто знает её сокровенное назначение? – Наталья заваривает восхитительный травяной чай и читает нам что-нибудь вслух.

Для меня минуты домашнего чтения – любимая часть деревенского ритуала. Главная тема поездки – заслуженный отдых. Наталья каждый раз выбирает книгу не абы как, а со смыслом, в поучительных целях и по конкретному поводу. Она – настоящий гуру. Сегодня она читает из Ошо, его размышления о дзэне. Текст очень изящен по поворотам мысли, метафорам, образности. Спорить с этим автором трудно. К примеру: «Во время чаепития у Безумного Шляпника Алиса заметила, что на столе нет джема. Она попросила джем, на что Безумный Шляпник сказал:

– Джем подают через день.

Алиса запротестовала:

– Но вчера джема тоже не было!

– Это правда, – согласился Безумный Шляпник. – Но такое уж правило: джем может быть только вчера и завтра, джема никогда не бывает сегодня… потому что сегодня – не через день!

Так вы и живёте: джем вчера, джем завтра, только не сегодня. А когда быть джему, если не сегодня! Вы только воображаете; вы живёте в состоянии наркотического опьянения, во сне. Вы совершенно забыли, что сегодняшний момент единственно реальный! И если хотите иметь хоть какой-то контакт с реальностью, проснитесь здесь-сейчас!»

Но во всём этом есть некое лукавство. Определённо.

Как отличить лукавство от правды? Да и вообще, что есть правда? Моё предыдущее воспитание, образ жизни?

* * *

Во дворе многоквартирного дома, в котором я живу, – пятиглавая церковь святителя Николая Чудотворца. Собственно, я и квартиру свою купила из-за храма. Очень уж хотелось просыпаться под звон церковных колоколов, и чтобы место было святое, намоленное, и вид благолепный.

Каждый раз, выходя из дома, – хотя времени с тех пор, как я здесь поселилась, прошло немало, я вижу нашу церковь и испытываю радость и детский восторг – до того она светлая, праздничная, стены – в узкий красный кирпич, луковички, как венцы, колокольня. Терем-терем-теремок, чудо какой симпатичный. И на нём – сияющий золотом в любую погоду торжественный крест. Что бы ни происходило на душе, при виде этого храма она ликует и радуется.

На архитектурной терминологии стиль церкви называется «псевдорусский». Чтобы дать наиболее точное представление, процитирую описание из справочника: «На кубовидном объёме – сложной формы барабаны с луковками, второй ярус – в форме восьмерика с окнами на каждой из граней, венчающийся огромным шатром со слухами и луковкой. А на фасадах – угловые пилястры, сложные карнизы, кокошники и наличники». Такой, в моём представлении, и должна быть любимая домовая церковь.

Мой маленький сын, когда рос, бегал на заасфальтированную площадку возле храма, забегая, само собой, и вовнутрь. Добросердечные батюшки и церковные старушки совали ему в руки печенье и конфеты – и очень скоро, обласканный, сын стал бывать там чаще и чаще, и почти стал своим.

Когда я взяла его, пятилетнего, под Пасху святить куличи и крашеные яйца, объяснив, что они «станут ещё лучше», он отправился в церковь, прихватив с собой весь детский скарб: альбомы для рисования, карандаши и линейки, и в довершение всего – плюшевого мишку. Выложил всё на длинную деревянную лавку, на которой прихожане разместили свои куличи. Я помню, как улыбался батюшка, весело и смачно окропляя святой водой непривычные здесь предметы, и все вокруг радовались вместе с нами.

– Молодец, будешь хорошо в школе учиться, – напутствовал отец Иоанн.

* * *

А однажды произошёл такой случай с моим сыном, которому на тот момент было 11 лет. Я вышла из дома в магазин, любуясь и крестясь на купольный крест, как это делают по привычке все жильцы нашего многоквартирного дома. Зима в тот год выдалась снежная, свежая: чётко очерченные деревья, дальше видны столбы для сушки белья, ограда церкви, а рядом… две копошащиеся на снегу контрастные тёмные фигурки… Не знаю почему, но я к ним побежала. Сын лежал на снегу неловко, будто жучок, а его давний друг, соседский мальчик, придавив сверху коленом, методично опускал и опускал кулак на его лицо. Единородный мой сын… – на его лице кровь и слёзы смешались, застыв холодной зимней коркой. Соседский мальчик – родители недавно отдали его в секцию бокса – настолько увлёкся происходящим, что стал как волчонок, я еле его оттащила. Мальчишка отошёл в сторону, и я подняла своего ребёнка – в глазах его читалось недоумение и какая-то взрослая скорбь. Как могла, отряхнула его и кричу в самое ухо:

– Ты чего сдачи не давал и даже не защищался? Ведь ты же большой, сильный, ничуть не слабее?

А он в ответ посмотрел на меня с удивлением и отвечает, будто я глупость какую сморозила:

– А как я могу его ударить? Ведь это мой друг!

Намоленный мой ребёнок, взрослая грязь к нему совершенно не липла, на всё у него был свой, обоснованный только его логикой, взгляд на вещи.

И как я могу после всего этого играться в мультяшные дзэн-буддистские колокольчики – с церковью во дворе, иконами в доме и генетическим православным кодом под кожей? А ведь я же играюсь и доиграюсь. Господи, прости меня!

– Таточка, наша Церковь канонична и не терпит эклектики, – я будто слышу издалека голос матушки Алипии, м. А. И как со всем этим справиться?

IV. Камертон – нота «ля»

Непрерывных поэзии и музыки не бывает. И всё же… Прошло достаточно много времени с тех пор, как я оставила учреждение культуры, но приятным послесловием оттуда всё ещё тянулись музыкально-светские знакомства, накрывали изящным слогом в письмах электронной почты, и из них истекала, распространялась музыка…

Дирижёр Владислав <@inbox.ru>

11 марта, 12:38

Добрый день, Татьяна! Благодарю вас и поздравляю с замечательной книгой, которую вы мне презентовали! С большим интересом прочитал её.

Понял, что вы продолжаете традиции не только русской литературы, но и музыки, где преобладают тональности минорного наклонения с большим количеством модуляций и эффектных контрапунктов.

Удалось ли записать эфир с моими перлами? Как он прошёл? Думаю о ТВ-программе по современной музыке. Буду у вас 1314 марта.

С уважением, Владислав.

Пятница, 20 марта, 20:43 от Татьяна <@list.ru>:

Владислав, доброго времени суток! Показ программы «Ветряная музыка», ваш интерактивный проект, состоялся, только эфир дали не 7 марта, как планировали, а 15.

К сожалению, 13 точно буду за городом, а вот 14 декабря – под вопросом. Назад вы выезжаете московским поездом, вечером?

Если буду в городе и найдутся новости, с удовольствием пообщаюсь, заранее перезвоню.

Проектами ТВ, о которых мы говорили, пока что не занималась, но держу их в голове. Теперь, когда вы объявились стабильно, они стали как-то надёжнее, зримее.

Думаю, что передачу, которую вы замыслили, надо увязать так или иначе с концертом, но разговор пока предварительный. Требуется райдер и т. д. Увидимся, созвонимся.

Мы встречались обычно в моём любимом кафе «Giusto», где варили кофе «американо» не хуже, чем в Вене, немного посетителей и европейский ненавязчивый антураж. В самом начале этого знакомства от коллег по «Липконцерту» я узнала, что Владислав очень занят – дирижирует камерным оркестром, проводит фестивали, у нас его приглашают на масштабные постановки с привлечением оркестров и хоров – график у него очень плотный, особенно в дни приезда. Я ёрзала и смущалась и всё не могла взять в толк, зачем, собственно, я нужна.

А потом, так и не ответив себе на этот вопрос, просто получала удовольствие от общения с Владиславом. Наслаждалась нашими беседами, музыкальными дисками, которые он привозил, людьми, с которыми знакомил, великолепной его речью.

Ставлю его диск и слышу: «Трещит сверчок, забившись где-то в щель, И в ласковом тепле нагретых печек нам кажется: в траве сидит кузнечик» – это из «Поэзии земли» композитора Ефрема Подгайца, кантата для хора и камерного оркестра, которой он дирижировал. Рискованная музыкальная игра – где на цыпочках, где – шажками, академизм, помноженный на современное перемалывание диссонансов, и, конечно, счастливая музыкальная концовка.

Или ещё один диск, оркестровый, в котором объединены «Времена года» Вивальди, Чайковского, Глазунова и современных авторов… Бурливые пассажи тутти, почти детское кокетство, а затем мучительная тоска скрипок, протяжное контральто виолончели… Традиции, преемственность, движение мысли и духа… Тот самый случай, когда музыка приходит в душу свободно и вольготно, будто к себе домой, будто имеет на это полное право, и ты радуешься ей, как любимому человеку, и готов предложить ключи от квартиры или от сердца, на выбор… Утончённые компакты, на обложке – четыре разноцветные скрипки на девственно-белом, наши четыре времени года. Говорят, кто их видел, видел весь мир… Та самая европейская музыкальная культура, столетиями выверенная симфоническая музыка – с её кантиленами, каденциями, гармоническим строем – куда до нас индийской музыке с её наивным ситаром! А ещё мне импонировала врожденная культура самого Владислава.

Когда он впервые придвинул мне стул в кафе и поднёс к сигарете зажигалку, я испытала состояние припоминания чего-то давно забытого или, быть может, упущенного. Владислав возвращал мне привычки нормальной человеческой жизни, нормально-дружеских отношений мужчины и женщины. Иногда вдохновлял на кульминационное восприятие жизни, а иногда, что в моём случае более ценно, был моей музыкальной ферматой. «Музыкальные паузы» наших встреч помогали на время остановить жизненный бег и осмысленнее видеть происходящее.

Столичные «штучки», которые Владислав привозил из Москвы, цитировали все мои подруги. К примеру:

– Не надо бояться министерства культуры, а надо бояться министра без культуры…

И прочее в том же роде…

На той репетиции он дирижировал с нашим камерным хором и оркестром «Литанию» Моцарта. И поработать с хористами пригласил своего давнего друга Хольгера Лампсона, ректора Гамбургской консерватории. Хористы уже шумно размещались на стульях, когда они вошли в зал втроём – высокий Владислав, за ним ещё парочка – маленький Хольгер, лет за 60, очень подвижный, с благородной седой шевелюрой, и его молодая, не старше 30, русская жена – застенчивый подросток в замшевых тапочках-балетках, с видеокамерой на плече – она, не отрываясь, снимала целиком всю репетицию, я даже подумала сначала, что это ассистентка.

Репетировали Mater Dei

Объясняя свои задачи, Хольгер пританцовывал на носках, как балетмейстер, перемежая немецкую речь достаточно ясными и чётко сформулированными русскими фразами:

– Звук «з» должен идти в этом месте «от ног», спойте его от ног, – обращался он к хору. – И столь необычная на первый взгляд и даже метафизическая постановка вопроса получала у хора живейший отклик. Я услышала, как звук «з» зазвучал именно от ног!

– «М» спойте от живота, – не успокаивался Хольгер, – спойте «м», как корова мычит, она это делает только от живота!

На фразу «zang ta maria mater dei» он потребовал думать предложениями, а не отдельными словами, и всё свести к точке.

– Снизу петь «а» – не полезно, – занервничал Хольгер. – Наблюдайте за собой, своим телом и звуком! Звук «т» звучит по-разному изнутри и снаружи… В гласных добавьте больше связи с диафрагмой.

У приезжего репетитора были пульсирующие, нервные и сильные руки, я им залюбовалась. Он весь был движение. А когда Хольгер произнёс, кивнув в сторону Владислава, который скромно стоял, опершись на крышку фоно в сторонке, и, обращаясь опять-таки к хору:

– Дирижёр руководит музыкой, а вы – своим дыханием, дыхание – самое главное! – Я поймала себя на том, что думаю о йогине-Наталье.

Хольгер называл те самые тонкие моменты, которые и приманили меня на Натальины занятия йогой. Он был так же артистичен, тонок и смел в понимании своего предмета. И, что самое необычное, их трактовки и приёмы работы, по большому счёту, совпадали, хотя речь, казалось, шла о совершенно разных вещах – моцартовской «Литании», рождённой многовековой европейской христианской и музыкальной культурой, и «первобытными», копирующими животных асанами – достаточно вспомнить «собаку мордой вверх» или «вниз», верх неприличия для людей непосвящённых.

Да, почти что Натальино занятие по пранайяме. Как всё пересекается в жизни! Лучшие, но взаимоисключающие друг друга люди, направления и тайные знания, которые всплывают на поверхность, как морские дары после шторма, поди разберись, где настоящая жемчужина, а где – просто щепка, хлам.

– Я дирижирую телесные импульсы, а работа с телом требует пространства, – завершил Хольгер, – объявляя короткий перерыв и подразумевая, что репетиционная комната явно тесновата.

«Работа с телом». Вот как, – уцепилась я за фразу. – А я-то думала, что в божественной «Литании» Моцарта он работает над музыкой, звуком! Значит, права Наталья: высокое рождается через низкое, тело – тот сосуд и тот храм, в котором божественное зарождается и поднимается снизу (у Натальи – более конкретно, сексуальная энергия), от живота наверх, душа и дух напрямую связаны с тем, что мы едим и как двигаемся, упражнениями, с изменениями положения тела, растяжкой.

Вечером мы ужинали вчетвером в номере Лампсонов: заезжая семейная пара репетиторов-вокалистов, Владислав и я. На столе оказались лёгкие травяные салаты, орешки, имбирный чай и декоративные свечи, запасливо привезённые ими с собой из Москвы. Это очень напомнило «саттвические» перекусы Натальи-гуру, которыми она меня угощала.

Премьера «Литании» состоялась в столице, в огромном зале был полный аншлаг. Оркестр и хор выступили великолепно, я очень гордилась Владиславом и Лампсонами, и, конечно же, всеми нашими музыкантами и артистами. Концертмейстер Люба Пличко, Любаня, впервые исполнила свою партию на органе. Четыре мануала (клавиатуры для рук), педальная клавиатура, требующая подготовки побольше, чем в велосипедном спорте – ей в полной мере пригодились не только музыкальные таланты, но и выносливость. Орган – по-прежнему главный инструмент христианской церкви, и мало что сравнится с его торжественностью и ощущением космоса.

Но, что самое интересное, в какой-то момент исполнения было место, тишайшее пианиссимо, на котором я ясно услышала движение ангельских крыл, и мне захотелось воскликнуть: «Это душа моя! Это душа моя!». Разве такое бывает? Означает ли это, что христианская Церковь – моё главное тепло на земле, предначертанность? И как возможно связать эту мысль с репетицией Лампсонов, их «пранайямой» в индийском стиле… В душе была полная путаница.

* * *

Мой сын не принял гуру-Наталью. Не принял её уроки, к которым я пыталась его приобщить, хоть и сходил на них пару раз из приличия (я ему специально йоговский коврик купила!), категорически отверг уклад и быт её дачи…

– Всё какое-то нерусское, неруси, мам… – Так и сказал зарвавшийся мой подросток, дитя трудного времени. И мы надолго поссорились.

* * *

– Мы поедем в Индию. Снова едем в Индию, и это прекрасно, – позвонила Наталья. – Я уже продумала весь маршрут и заказала билеты.

– Ничего подобного! – решительно запротестовала я. – Хватит, наездилась. Я – человек сугубо русский. Во мне русский генофонд, я люблю и ценю русский язык, воспитана на русской культуре, хочу жить в России, работать для России… И так далее, такой вот манифест, если угодно (влияние матушки Алипии).

– Ой, даже и не спорь. Кому от этого будет хуже? Мы подзарядимся солнышком, поплаваем в океане. И вернёмся в наши серые будни окрылёнными, готовыми дальше батрачить не во имя чего. Если хочешь, я денег займу…

– Даже не уговаривай. И дело не в деньгах. Когда есть желание, найдутся и деньги, и время. Я просто не хочу больше размениваться на заморские финтифлюшки. И от чего мне, собственно, отдыхать? Я занимаюсь любимым делом, пишу на родном языке… Чужбина для русских всегда была наказанием… (Даже стало неудобно от собственного пафоса. По привычке ссылаться на вечное всплыла было фраза: «Чтоб этой речью недостойной не осквернился скорбный дух», хорошо, что я её не процитировала). Всё же речь идёт о подруге и гуру. Я так называла её весь год.

– Ну, милая, ну, пожалуйста! Ну просто составь мне компанию. Ведь ты же меня не бросишь?

И я чуть было не дрогнула. «Верность сердца, – будто слышала я голос матушки Алипии, – помни про верность сердца».

Верность сердца – это верность пути, своим идеалам, русскому. И я устояла.

«Моя страна всегда отличалась имперским сознанием. Нас всегда отличало умение подчиняться единой воле, несмотря ни на что. И если я не ошибаюсь, мы и сейчас живём во времена V империи, если считать Московское княжество, Романовых, Сталина… Нас всегда спасала верность национальной идее, когда, казалось бы, всё дошло до ручки, идти дальше некуда. Но «коды русскости» из нас не выбить ничем. И страна побеждала. Вопреки всему. Всегда была страной света, которая боролась с силами тьмы, и спасала не только себя, но и весь мир, стоит только вспомнить историю мировых войн прошлых столетий. Часто, повторюсь, спасала вопреки всему, голодная, нищая, невежественная и дикая, Светом Христа спасала.

Поэтому интеграция, о которой столько сейчас разговоров, – полное фуфло, интеграцию нам навязывают только для того, чтобы нас разрушить».

Так мог бы сказать мой сын. Если бы больше читал. Если бы умел и хотел со мной разговаривать по-взрослому, пространно и длинно, серьёзно. Но, как говорится, светел, хотя не искусен. Разворачивается и уходит, если не понимает, не согласен, не хочет. И я веду наши диалоги, в том числе и за него. Намоленный русский мальчик, свет души моей.

Наталья-гуру обиделась. Она позвонила мне только через два дня. Но голос был, как обычно, приподнято-радостный.

– Я всё же решила отправиться в Гоа. Туда, я узнала, едет Марат-«кундалинщик» с женой. Мне не хотелось лететь восемь часов в самолёте, да ещё с пересадкой, одной. А теперь есть компания. А в Гоа меня встретит Таня из Москвы, которая была с нами в прошлом году. Жизнь снова получает смысл!

На этот раз обиделась я. Потому что вспомнила, как отправилась в Индию к Наталье одна, тем же восьмичасовым рейсом с пересадкой в Катаре. Отправилась, не зная языка, точного адреса и даже города в Гоа, где она обреталась. В последние дни перед отлётом Наталья даже не отвечала на электронки и так и не удосужилась сообщить мне адрес. Я решила положиться на авось и божью помощь и весь перелёт вливала в себя содержимое маленьких винных бутылочек. Наталья в аэропорту всё-таки встретила и произнесла на эту тему что-то невнятное, прозвучавшее неубедительно. Но разве можно не верить учителю? Тогда вовсе нет смысла в этой поездке.

* * *

Позвонила матушка Алипия.

– Таточка, как ты?

Я обрадовалась её звонку несказанно и затараторила:

– Сломала ногу, причём сидя в собственной квартире, неудачно встала с дивана, на работе – полная неразбериха и «затыки» на пустом месте, с коллективом разругалась. Изо всех сил стараюсь стать лучше, а выходит – наоборот. Скажи, ты молишься за меня?

– Постоянно, но, может, моих молитв недостаточно или я слишком ничтожна? То, о чём ты сказала – Божье попущение или искушение, как знать. Читай старцев, Евангелие, молись искренне, сердцем, и не оставляй своих трудов…

А вечером я получила письмо.

«Дорогая Тата!

Господь – Сердцеведец. Он видит сердце каждого человека, в котором происходит всё главное человеческое: помыслы, ощущения, принятие решений и проявление чувств. Там рождаются слова, которые мы вынашиваем, а потом порционно выплёскиваем на окружающих нас людей и обстоятельства. Сердце – приёмник и распределитель всех жизненных потоков, омытых личностным кодом – человеческой кровью, что оживляет каждую клеточку нашего тела. Каждое сердце уникально уже потому, что там живёт неземной, божественный и бесконечный дар Его – душа.

И Господь видит все эти сердечные движения и слова. Поэтому, если на сердце рождаются слова молитвы, то это и есть наш разговор с Ним – способ общения. И не важно, каковы твои регалии и чины: кающийся вор ты или монах, думский чиновник или нищий пенсионер – Господь услышит каждого, не потерявшего совесть – остров веры, – и произносящего с надеждой незатейливые, но главные слова: Господи, помилуй… прости… защити… просвети… исцели… спаси!!! А уж степень искренности Господь определит в третий день по прощании души с телом и пришествии ее к Небесному Отцу на поклонение и сугубый Суд.

И это истина! Береги свое сердце, наполняй его любовью и очищай от греховной грязи для радостного свидания со своей Вечностью!

Милая моя! В последнее время ты поселилась в лучшем месте моего сердца – в душе, поэтому не молиться о тебе она не может, уж она-то точно христианка! Спасибо Богу Вседержителю, что Он послал мне тебя!

Будем просить Божией милости, чтобы наши дела и проекты совпали с Его волей. Аллилуйя!

Твоя м. А.».

«Нуди, нуди» – записала я выражение старцев и в порыве усердия развесила листочки с таким призывом на стенах, по всей квартире, подразумевая духовные усилия, неоставление трудов и отсутствие лености.

Господи, помоги, как это трудно! Узкие врата и тесен он, царский путь. Рвётся душа по нему идти, но сил явно не хватает.

«Ключевой вопрос, как будешь умирать, – наставляла я себя. – Я хочу – как сказал Есенин: «Положите меня в русской рубашке под иконами…», всё уже сказано, и нечего тут изгаляться, придумывать, всё остальное – детали, неважно. Значит, и жить надо так же и в той же теме. Жить – как и умирать, в той же теме.

– Знаешь, Таня, – рассказал мне игумен М., мой названый брат, «немцы», то есть инородцы, ну, ты меня понимаешь, всегда, начиная с эпохи Петра, хотели вымести из Росси весь мусор, которого и сейчас у нас много, метлой, до беспощадной стерильности, но только – вместе с иконами…

Бедные мы, бедные! Слабенькие такие… И только в самые патетические и страшные моменты своей жизни, когда кто-то умер или «я сам умираю», в эти «другие» от обычной жизни, очистительные моменты решается главное – с кем ты идёшь, но в этом и сила Церкви. Надо постараться чаще думать об этом. Пыл, гнев, комья грязи. Как я живу?

А потом позвонила Наталья-гуру.

– Грехи? Но так ведь кто же без грехов? И куда, в конце концов, ты пропала? Я очень соскучилась! Я без тебя не могу, в моей жизни нет никакого движения, и я вся болею, почти не могу заниматься…

– Начала писать рукопись и затворила все окна и двери. Даже телефон отключила. Даже ничего не читаю. Кстати, один из персонажей – ты. И потому общаться с тобой, когда я выстраиваю в ряд своих героев, невозможно и даже вредно.

На том конце трубки в ответ запыхтели.

– Ну, Наташ… – я сначала растерялась, а потом попробовала вызвать её улыбку, – я слышу, что ты дышишь дыханием уджайи, через горловую щель, восстанавливаешься…

Мой оптимизм не подействовал. В ответ раздались уже активные хлюпанья носом.

Тогда я предприняла заход с другой стороны:

– А я вот размышляла о том, как правильно умереть…

Всхлипы послышались ещё громче, и свою мысль я так и недосказала.

– Не плачь, – не выдержала я. – Я обязательно сегодня же приду на твои занятия, ведь я очень к тебе привязалась.

…В йоговском классе, не дожидаясь появления гуру, старательно разминались ученики. Растягивались, двигали коленками – готовились, как спортсмены перед соревнованиями. Я уже отвыкла от целенаправленности и пафосности йоговской группы, и эта картинка вызвала улыбку. Наталья умела держать класс своей жёсткой и энергичной волей. Единственная, кто позволял хождения на уроке, во время выполнения трудной асаны попить воды в коридорчике или вальяжно развалиться на коврике, была я. Когда так случилось на первом занятии, Наталья недоумённо подняла брови вверх и подошла ко мне с фразой: «Надо побуждать себя», ещё потом несколько раз подходила с разными йоговскими приёмами. Нежно проводила пальцем сверху-вниз по позвоночнику («включаю энергетический канал сушумна!»); побуждая к растяжке, помогала углубить позу «конасана», весьма откровенный жест! – и всячески пыталась сделать так, чтобы я не выбивалась «из стада» и не портила общей картины.

Потом я написала статью про неё, мы стали подругами, и Наталья и вся её группа негласно решили, что мне, как человеку творческому, дозволено больше других. Я приходила на йоговский урок «за эмоциями», и я их здесь получала.

Тогда, в самый первый раз, йоговское сообщество мне показалось как минимум маргинальным. Из группы в 20 человек, обычных, в среднестатистическом смысле слова, нормальных людей можно было сосчитать по пальцам. Стелла-архитектор, у неё был свой бизнес, активная жизнелюбка «за 40» с мужским и очень конкретным характером. (Большую часть занятий она пропускала, любила выезжать в экзотические страны, снимая тем самым рабочие перегрузки); две-три её умненькие сотрудницы, Женя-аптекарь – не йоговского, а крепкого телосложения, да, пожалуй, и всё.

Остальные большей частью эмигранты из бывшего СССР – Казахстана, Узбекистана, Украины – русские по паспорту, но по-своему гастарбайтеры. Кто-то из них смог устроиться в сферу ритуальных услуг, кто-то – гардеробщиком или оформителем. Хотя там, на прежней родине, все занимали хорошее положение. А наши «местные» йоги – тоже с причудами. Продавцы магазинов или парикмахеры – грудастые и спокойные, и далеко не юного возраста – им бы в платочках и со свечкой в церкви стоять, а не в позу «маласана» заворачиваться, истекая натруженным потом. – Таковы были первые мысли.

В какой-то момент я перестала замечать эти детали и полюбила разношерстную группу, как это бывает среди единомышленников, в кружках по интересам. Привыкла. Но вот что интересно и что, помимо йоги, объединяло посетителей класса и бросалось в глаза, так это явная лояльность ко всем и ко всему. Я ни разу не слышала там громкого грубого слова, всё было умилительно, тихо, на полушёпоте.

У каждого из нас появились клички. Эту манеру завёл юморной Женя-«аптекарь», исходя из рода занятий или прочих особенностей. Помимо самого Жени и Стеллы-архитектора, имелись пластилиновая Настя (очень гибкая), сисястая Аля… исходя из простоты общения, и так далее. Меня здесь окрестили Пантерой (за явную лень при явном потенциале). Что интересно, так это то, что в редакции меня звали так же – Пантерой, а там уж люди точно не дураки!