Текст книги "Франция. Магический шестиугольник"
Автор книги: Татьяна Щербина
Жанр: Культурология, Наука и Образование
Возрастные ограничения: +16
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 4 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]
Couleurs Bordeaux
A Mariette J’ai bu du sang de sanglier appellation control$ par ma foi aussi. Mon foie couleur bordeaux et ma foi r" te au bassin d’Arcachon: les hu(tres me couvrent de nacre de l’int la joie sal$e jaillit de mon cerveau consommateur. La elle grimpe sur la Dune de Pyla, et le foie cherche son digestif. Et bien, je ne le prends pas, ce petit cognac, je reste dans les couleurs region bordolaise, avec sa pourriture noble qui est devenue la mienne, avec ses vendanges, son ange du vin, vendu par millesimes, par de bonnes ann et par les moments tristes. Enfin, «tristes» – graves, comme les vins de Bordeaux au bord des eaux, entre deux mers.
A quoi je pense? Que les dunes de Pyla de jadis s’effacent dans ma t La Dune, avec ma foi telle une cerise sur la tarte, qui du sable, la tombe ultime du cimeti%re (ci git les hu(dont j’h$berge la chair vivante dans mon foie. Il ne saigne plus, le blanc sec coule dans mes veines. Le sanglier sauvage a rejoint sa for afin que la Dune ne bouge plus avec ma foi au sommet. moi aussi, pour terminer le si%cle sanglant. Les Landes m’ont vu a l’ cot$ de mes pompes, # c&t$ de ses pampas, et me voil# Gironde, sur la c&te d’Argent, moi, restructur$e plus que ressuscit si%cle des rescapes.
Восток – Запад
Во Франции я легко отличала коммунистические районы от прочих: постройки типа хрущоб и общая неказистость, обыденная для России, но экзотическая для Франции.
Небезызвестный Рене Герра предупреждал меня: не езжай на фестиваль в Ди, во-первых, это дыра, во-вторых – там одни коммунисты, единственная услада – местное игристое вино клеретт, «шампанское для бедных», тем не менее, вкусное. Зная, что коммунисты чудятся Герра везде, как иным зеленые чертики, я улыбнулась, но, оказавшись в Ди, слова его вынуждена была припомнить.
Фестиваль «Восток – Запад» существовал 14 лет благодаря великому и могучему Соросу, спонсировавшему благое дело знакомства диковатых деятелей культуры Востока с нежнейшими прелестями Запада. Но в этом году патрон счел дело сближения Востока и Запада сделанным, и не повезло, как обычно, России. Внушительный десант из Москвы* принимала новая команда фестиваля, работавшая на общественных началах, а жители этого маленького городка в предгорье Альп приютили приглашенных в своих домах и кормили их в «столовой № 1», в которую переименована была некая пиццерия, уступившая на время свои владения местным жительницам, стряпавшим для нас пищу. Такого мне не доводилось вкушать со времен заката совкового царства. О существовании во Франции кухни коммунистического интернационала я не подозревала, впервые осознав, что такая кухня существует. Осенила меня и другая мысль, которая отчего-то не приходила в голову прежде: макароны, свекла, кукуруза, отваренная вареная колбаса, сосиски, картошка, чечевица (то, чем нас кормили) – просто рацион бедности.
Небезызвестный Рене Герра предупреждал меня: не езжай на фестиваль в Ди, во-первых, это дыра, во-вторых – там одни коммунисты, единственная услада – местное игристое вино клеретт, «шампанское для бедных», тем не менее, вкусное
Во Франции я легко отличала коммунистические районы от прочих: постройки типа хрущоб и общая неказистость, обыденная для России, но экзотическая для Франции. Ди – не сказать чтоб красивый городок и не то чтоб уродливый, по меркам российской глубинки и вовсе замечательный, но для Франции вправду – дыра. Ото всего далеко, ехать надо на перекладных. Но жизнь дешевая, и многие обиженные жизнью французы из больших городов едут сюда выживать. К одной такой паре я наведалась в гости. Пара эта хотела приютить именно нас с Сашей Тягны-Рядно, но нас перехватили другие, и слава Богу, поселены мы были втроем с Андреем Битовым на фамильной ферме с 40 коровами, 14 кошками, 1 лошадью и кроликами да курами без счета. Улыбчивая хозяйка была гостеприимна, поила нас клеретт и ликерами, кормила сырами, была в полном нашем распоряжении и даже свозила на целый день в путешествие – на вершину горы и в средневековый городок Шатильон (Chatillon). Это был лучший день фестиваля.
Шатильон – крохотный городок XIII века, сохранившийся почти полностью, – был в свое время местом уникальным.
Шатильон – крохотный городок XIII века, сохранившийся почти полностью, – был в свое время местом уникальным. В 1285 году здесь была написана хартия (текст ее дошел до наших дней в оригинале), согласно которой жители Шатильона ежегодно выбирали себе прокуроров, управляющих или консулов. О демократии в это время в Европе и не помышляли. Отличился Шатильон и в XVII веке, когда Людовик ХIV объявил войну протестантам, отменив Нантский эдикт Генриха IV, согласно которому гугеноты получали равные права с католиками. Помимо огромной волны эмиграции из Франции, были протестанты, которым удалось найти убежище на родине – как раз здесь, в предгорье Альп, в долине Дромы, в том числе, в Шатильоне, где их не только укрыли, но даже колоколом поделились: он созывал к службе и католиков, и протестантов, в две разные церкви. В Шатильоне даже виноград растет редкий – черный, то есть тот, из которого получается не красное, а черное вино. Полвека назад вино это было признано не соответствующим высокому званию французского вина, и все виноградники вырубили, оставив лишь отдельные кусты как декоративные. И они вправду органично украшают средневековые камни, будучи кустиками слегка чахлыми, с редкими виноградинами, будто лежит на них благородный налет антиквариата.
На обратном пути в Ди мы заехали в винный погреб Clairette, которое все же неверно называть «дешевым шампанским», потому хотя бы, что существует оно с античности (как и сам Ди, называвшийся на латыни Dea Augusta), им восхищался еще Плиний Старший, а мускатно-абрикосовый вкус этого горного, а не «земноводного», как большинство вин, напитка – единственный в своем роде. Мы продегустировали несколько сортов и увеселившись, решили завершить день на высокой ноте, взобравшись на хозяйской машине на вершину горы Justin, где установлен огромный железный крест в память погибшим от рук гитлеровцев. Эти края были очагом французского Сопротивления. Мы совершили целое путешествие во времени.
Тот факт, что в замке XIII века живут мои современники и топят камин, у которого сушились рыцарские доспехи, читается мной как утешительный message: даже если мир рухнет, Франция устоит.
Спустившись на землю, пришли, как было условлено, к лавочке (переименованной на время фестиваля в «Тысячу мелочей»), которую держит пара, попросившая хоть на ужин прийти, раз подселили им вместо нас Гарика Виноградова, осушавшего залпом бутылку водки, к ужасу хозяев дома. Я их пожалела было, из-за Гарика, но потом поняла, что достался он им поделом. Они были из новой команды фестиваля и встретили меня громом и молниями за то, что я исчезла, пропустив две встречи с лицеистами, которые, как объяснил лавочник, специально изучали мое творчество. Он отчитывал меня как двоечницу и, вероятно, был прав, но если учесть, что «изучавшие мое творчество» лицеисты не знали ничего из русской литературы, и даже из французской, о России имели представление более чем смутное, а за выступления никому из нас не платили, то гнев его был преувеличен. (Назавтра я компенсировала «знатокам», перед каждым из которых лежали две ксерокопированных странички из моей книжки, свое присутствие.)
На ужин, тем не менее, надо было идти. Андрея Битова они хамски отвергли («пусть ужинает со всеми»), поскольку он не был ими предусмотрен, а нам надо было держаться вместе, чтобы лишний раз не напрягать наших хозяев, которые вынуждены были увозить и привозить нас на свою ферму. Я же, как франкоговорящая, пошла из любопытства: узнать, чем дышит местный народ. В доме был колотун (отопление дорого), но вряд ли поэтому мне не предложили снять пальто и сесть.
Поселены мы были втроем с Андреем Битовым на фамильной ферме с 40 коровами, 14 кошками, 1 лошадью и кроликами да курами без счета.
Я выслушала про ненависть к капиталистам, про то, как русские предали прогрессивное человечество, и про то, что мы – я была не един ственной прогульщицей, – привезенные на Запад («Запад» все же с придыханием) из нищей России, относимся к своим фестивальным обязанностям халатно. И ведь в чем финт: как только я сказала, что в Москве больше «мерседесов», чем во всей Европе, что все мы не бедны и привыкли к лучшей, чем в Ди, доле, лавочник стал сразу уважителен и даже подобострастен. Те же нравы отличали и совковое царство. В том, что открывшие нам к ужину бутылку «самого бордо» были не отдельно взятыми коммунистами, убедиться было легко на вечеринке в кафе: ансамбль «Народный праздник» затянул что-то казацкое, но их заглушил хор французов, запевших «Интернационал». Коммунизм, на практике, – не идеология, а зависть чувствующих себя обездоленными к тем, кто живет в благодарности – за то, что Бог чем-нибудь да одарил. Отсюда, собственно, и хамство. «Ненавижу людей, которые курят», – неожиданно сказала мне прохожая в Ди. Мой лавочник был не пролетарием, он слетел в Ди с должности обеспеченного столичного функционера. Кажется, что этот регион и впрямь – край изгнанников, которыми были некогда гугеноты, и храбрецов, которые их приняли и которые осмелились противостоять фашистам. Они просто не знали, за кого принять наш десант. А то, что французы в основном трусоваты, так только благодаря этому им и удалось сохранить в неприкосновенности свою историю, с античными виноградниками и средневековыми замками.
Полвека назад вино это было признано не соответствующим высокому званию французского вина, и все виноградники вырубили, оставив лишь отдельные кусты как декоративные.
Другой фестиваль, в Бордо, был организован как раз пролетарием по происхождению, но не по складу. Кристиан Эрнандес, столяр, потом преподаватель столярного дела в институте по перепрофилированию (тут людям помогают освоить востребованные профессии, если их прежняя вдруг стала не нужна), создал в регионе, где вся земля сплошь покрыта виноградниками, культурную ассоциацию и решил подхватить фестиваль «Восток-Запад», поскольку десант уже был во Франции. В Ди он приехал за нами на машине, и ехали мы 12 часов через всю страну, с юго-востока на юго-запад. Бессмысленно рассказывать о красоте французских пейзажей россиянам, которые считают, что хотя бы природа у них – лучшая в мире. Природа во Франции – тоже часть культуры: за ней тоже – пригляд и уход. Когда срубают одно дерево, на его место обязаны посадить другое.
В этом замке, Chateau de la Salle, владельцы которого —пожилая пара, висит выложенный тонкой мозаикой российский герб.
«Какое чувство земли у французов, как они бережно к ней относятся», – сказала я Кристиану, умильно созерцая леса, леса, леса – Ланды, главный лесной массив Франции. «Дело не в чувствах, – ответил мне Кристиан, – таковы законы». И бесконечная эта чаща, как выяснилось, не сама выросла: на ее месте были частью болота, частью пески, надуваемые с Атлантического побережья (по цвету песка названного Серебряным берегом). А уж как законы регламентируют каждый шаг виноделов, так наш человек давно бы уже бросил это занятие. В сказочном крае виноградников и устриц (мне до сих пор кажется, что я покрыта изнутри перламутром их раковин) сохранились и настоящие шато – средневековые замки, в одном из которых мне довелось выступать. В этом замке, Chateau de la Salle, владельцы которого – пожилая пара, висит выложенный тонкой мозаикой российский герб в его еще дореволюционном воплощении (там он совсем не похож на курицу-мутанта, рисуемую сегодня), хотя у хозяев нет русских корней. Но есть русская история: прадедушка хозяйки участвовал в строительстве Николаевской (Октябрьской) железной дороги. По ее словам, именно ее предок предложил сделать дорогу прямой, несмотря на изгибы ландшафта, но правда это или нет, мы уже не узнаем: наша история прерывиста и изменчива, и то, что руководителем проекта дороги Москва – Санкт-Петер-бург был американец, было сказано во всеуслышанье совсем недавно.
Тот факт, что в замке XIII века живут мои современники и топят камин, у которого сушились рыцарские доспехи, читается мной как утешительный message: даже если мир рухнет, Франция устоит.
2002
Бургундия – золотой берег
Золотым берегом называется обширная часть Бургундии, включающая столицу – Дижон.
Иногда кажется, что мы становимся страшно примитивными тварями: ресторан – пляж – шопинг – детектив. Американцы к такому повороту событий подготовились лучше прочих, создав культуру высокотехнологичного неолита, то есть воспитав в нас стандарт запроса и отвечая на него универсальным гамбургером. Если захотеть бежать от вульгарности, к которой обязывает скоростная формула современной жизни, надо ехать в Бургундию. Там можно стать не туристом, а путешественником, увидеть, как одна эпоха (еще до н. э.) прирастала следующей, потому что Бургундии удалось сохранить все, что есть на ее земле, в первозданном виде. Ничто не разрушено войнами, не снесено, не заброшено, плесень на древних камушках даже не успевает появиться – протирают.
Во Франции есть Лазурный берег (Средиземного моря), Серебряный берег (Атлантики) и Золотой, за которым не следует никакого моря. Только реки, соединенные в Бургундский канал протяженностью 242 км, но берега его наполнены таким количеством драгоценностей, что прозвали их золотыми. Здесь началась история Франции, звавшаяся Галлией, когда Юлий Цезарь подчинил ее Риму. Здесь в XV веке было создано Бургундское герцогство, включавшее нынешние Швейцарию, Голландию, Бельгию, Люксембург и часть Франции. В честь объединения земель бургундский герцог Филипп Добрый основал орден Золотого Руна, возможно, это и дало имя месту. Золотым берегом называется обширная часть Бургундии, включающая столицу – Дижон, вторую и винную столицу – Бон, и маленькие городки и деревни, каждый из которых хранит свою необычайную историю.
Галлы вовсе не хотели стать римской провинцией, и их предводитель, Верцингеторикс, поднял восстание, как только Цезарь рапортовал Риму о том, что Галлия находится в его распоряжении. Галльские племена были разрозненны, и Верцингеторикс попытался собрать их в единую нацию, чтоб сбросить римское владычество. Все это происходило в 52 г. до н. э. Цезарь разромил Верцингеторикса под Дижоном, и тому ничего не оставалось делать, как отступить с 800-тысячным войском в родную деревню Алезья, или Ализсент-Рен (Alise-sainte-Reine). Дома стены не помогли, и хотя Алезья находится на горе – выгодная стратегическая позиция, – Верцингеторикс выдержал только два месяца осады Цезаревыми войсками. Можно сказать, что в этой битве был заложен французский национальный характер. Когда закончились запасы продовольствия и воины начали умирать от голода, Верцингеторикс не стал биться до последнего солдата – добровольно сдался Цезарю. В последующих битвах приоритетом французов была не победа любой ценой, а сохранение памятников культуры и человеческих жизней. Потому так хорошо и сохранилась Франция, Бургундия в особенности, потому так ценят французы человеческую жизнь, – битва при Алезья положила начало традиции.
«Встретимся в углу зеркала», – говорят дижонцы, и звучит это для приезжих как предложение встретиться в зазеркалье. На самом деле так называется один из центральных перекрестков – Le Coin du Mirroir.
На вершине горы Оксуа, самого высокого места Алезья, стоит памятник Верцингеториксу. Он опередил время, пытаясь собрать галлов в единую нацию раньше, чем позволила История. Тогда победа Цезаря омрачилась предательством: после смерти Красса, входившего вместе с Цезарем и Помпеем в триумвират, Помпей захотел править единолично и Цезаря разжаловал. Если бы Цезарь смирился с этим решением, галлы получили бы шанс на независимость, но Цезарь перешел Рубикон, границу Галлии с Италией, и сказал крылатое: «Жребий брошен». Свергнув Помпея, создав Римскую империю и став ее императором, Цезарь не забыл Верцингеторикса, которого пленил в Алезья. Отправив его в римскую тюрьму, в день своего триумфа Цезарь приказал задушить непокорного галла.
Напротив Алезья – деревня Флавиньи, именно оттуда войска Цезаря атаковали Верцингеторикса, а нынешняя деревня, один из каталогизированных ЮНЕСКО «шедевров мирового наследия», была построена в VIII веке н. э. Деревней, правда, она называется не в нашем понимании слова: французы изначально строили не из дерева, а из камня, и это еще одна причина, по которой российская история погибла в пожарах, а французская – выстояла. Флавиньи создал аббат Бернар, основавший во Флавиньи орден бернардинцев, которые отправились отсюда во Второй крестовый поход. Флавиньи – аббатство, здесь бернардинцы и бенедектинцы живут в окружении туристов. Их, в отличие от монахов православных, это не смущает. Они и с миром общаются, и любовь им не заказана, и в футбол играют лучше, чем светские жители. У ворот Флавиньи я наблюдала матч, где духовные футболисты в рясах наголо разбили бездуховных в трусах. Жителей во Флавиньи мало, около 400 человек (туристов на порядок больше), а по переписи 1784 года их было целых 1311 душ. Население сокращается, плодовитые народы цитадель неколебимого христианства не заселяют, но флавинцы продолжают обеспечивать мир своими традиционными анисовыми леденцами с зернышком внутри и проводить в конце каждой зимы карнавал, не менее красочный, чем венецианский, но гораздо менее известный. Широкой известности маленький Флавиньи может и не выдержать: не напасешься ресторанов и туалетов.
Если захотеть бежать от вульгарности, к которой обязывает скоростная формула современной жизни, надо ехать в Бургундию.
У каждого бургундского местечка – своя тема: у Алезья – ратная, у Флавиньи – христианская, а у замка de Bussy-Rabutin – любовная. Просто каждый французский век посвящен одному сюжету. XVII стал веком высокой эротики и любовных интриг.
В фамильный замок граф Де Бюсси наведывался лишь изредка, своей офицерской храбростью он добился расположения Людовика XIV и стал блистать при дворе. Но не справился с ролью придворного ловеласа: хитросплетения «опасных связей» его смешили, а сам он влюбился и женился. Оставленная им любовница не стала выказывать неудовольствия, напротив, притворилась близким другом, и когда супруга Де Бюсси внезапно тяжело заболела, проявляла участие. Де Бюсси, не зная, чем утешить и развлечь жену, стал писать роман. Это были зарисовки с натуры: автор сатирически изображал любовные похождения короля и его близких и читал вслух жене. Она, конечно, радовалась, что муж так ее любит и глумится над придворной эротоманией. Де Бюсси, разумеется, понимал, что король не простил бы ему такой литературы, но рукопись предназначалась исключительно для домашнего пользования. Рассказал о ней лишь ближайшему другу – бывшей любовнице, и та выпросила ее почитать. Возможно даже, сама идея романа для жены была подсказана ею.
Так что замок этот не похож на другие, в дизайне которых никак не отразились жизни их владельцев, замок Де Бюсси – памятник любви, боли и одиночества.
Де Бюсси не мог предположить, что «дружба» была лишь изощренной формой мести. Получив рукопись, она тайно издала ее и преподнесла королю. Де Бюсси был отправлен в пожизненную ссылку в родовое имение. Ему ничего не оставалось, как стать писателем. Позднее была издана и его переписка с мадам Совиньи, его кузиной. Но Де Бюсси обречен был остаться, в отличие от Мольера, безвестным сатириком, потому что XVII век запомнился как век придворного искусства, а от двора он был отлучен. Как век театра, а Де Бюси и близко не подпустили бы к подмосткам. Как век Короля-Солнце, персонажа положительного и покровителя искусств, с которым у Расина и Корнеля трений не было, а у Мольера были, поскольку он позволял себе высмеивать пороки. Но пороки вообще, а не пороки короля. Так что «пиар» Де Бюсси был навеки испорчен.
Граф потерял жену, мнимого друга, единственное, что у него осталось, – замок. Он сам занялся его убранством, расширил, заказал художникам 600 портретов уважаемых им современников и близких людей и долгими зимними вечерами писал мемуары. Так что замок этот не похож на другие, в дизайне которых никак не отразились жизни их владельцев, замок Де Бюсси – памятник любви, боли и одиночества. Я приехала туда утром, когда на траве лежала роса, и казалось, что вокруг замка – россыпи бриллиантов, сверкающих на солнце всеми цветами радуги. А когда вышла из замка, роса уже походила на слезы, которыми окрестная земля оплакивает опального графа.
На вершине горы Оксуа, самого высокого места Алезья, стоит памятник Верцингеториксу. Он опередил время, пытаясь собрать галлов в единую нацию.
Город Бон – памятник веку XV, веку гуманизма. А гуманизм, как известно, следствие благополучия. Как раз Филипп Добрый женился на Изабелле Португальской, считай – породнил созданное им могучее государство с другим могучим, Португалией. Его подданный, Эразм Роттердамский, пишет свои гуманистические сочинения, а другой подданный, Никола Ролен, создает заведение «для отдыха тел и душ» – больницу, Hotel-Dieu. Самое удивительное, что больница Hotel-Dieu просуществовала до 1971 года, теперь там музей. Она сохранилась точно в том виде, в котором была открыта в 1433 году, ее архитектура – нечто среднее между храмом и дворцом, а собранию картин, которые висят на стенах, мог бы позавидовать любой музей.
XV – он же век расцвета фламандской живописи (Фландрия – часть Бургундского герцогства), и Ван Эйк пишет картины для Бонской больницы. Больница принимает всех больных, и богатых, и нищих, только залы для разных социальных слоев разные. Отдельная зала – для королей, они здесь тоже лечились. А Король-Солнце, обиженный Де Бюсси, даже дал денег на открытие залы для смертельно больных. Увидев такую больницу, и здоровый захочет поболеть: каждая палата – дворцовый зал, с шедеврами мирового искусства, с медными грелками на длинных рукоятях – ими согревали постели.
Флавиньи – аббатство, здесь бернардинцы и бенедектинцы живут в окружении туристов. Их, в отличие от монахов православных, это не смущает. Они и с миром общаются, и в футбол играют лучше, чем светские жители.
Здание больницы – пылающая готика, с крышей, покрытой лакированными черепицами, которой украшены все величественные здания Бон и Дижона. Черепицы – желтые, бордовые, коричневые, – в них бургундцы хотели запечатлеть цвета листьев созревшего винограда. Вино в Бургундии – это альфа и омега, предмет гордости и ревности: не дай Бог заговорить о бордо или божоле. Не отличить шабли от бургонь-алиготе (белые) или кот-де-бон от нюи-сен-жорж (красные) может только тупица, пьющий колу. Культурный человек, с точки зрения бургундцев, различает и каждое из этих вин по годам, а все полсотни наименований бургундских знает как свои пять пальцев. В Бон есть музей вина, где можно получить хотя бы начальные теоретические знания. А практические – так зачем же еще приезжать сюда, думают местные жители, как не затем, чтобы распробовать их драгоценные напитки! В отеле Le Cep, существующем с XIV века, отеле, где останавливаются президенты, кинозвезды, модельеры, где спал юный Людовик XIV – приехал лечиться, но в больнице ночевать не решился, боялся микробов, – выпала и мне возможность быть гостем – и я все думала, как это у кроватей XIV века до сих пор не подломились ножки? В здешней декорации я почувствовала себя на несколько веков моложе, возможно, было в том и действие бургундского вина.
Бургундии удалось сохранить все, что есть на ее земле, в первозданном виде. Ничто не разрушено войнами, не снесено, не заброшено, плесень на древних камушках даже не успевает появиться – протирают.
Не надо удивляться, что самую легендарную свою победу бургундцы одержали без оружия, с помощью вина. 7 декабря 1513 года тридцатитысячное войско швейцарцев начало наступление на Дижон. Ля Тремуй, правитель Бургундии, имел только шесть тысяч защитников. Сражение было бы заранее проиграно, и Ля Тремуй предложил подписать мирный договор, но швейцарцы мира не хотели и открыли огонь. Тогда Ля Тремую пришла в голову необычная идея: чем сильна Бургундия, тем она и должна воевать. Он послал новых переговорщиков и целую вереницу обозов с вином. Солдаты перепились, и швейцарцам пришлось снять осаду. Договор был подписан, и хотя Людовик XII так и не понял, что это за «чудесно странный» договор и отказался его ратифицировать, но Дижон и Бургундия уже были спасены.
Сегодняшняя Бургундия – это живой музей.
Вместо того, чтобы стать Францией, нынешняя страна вполне могла называться Бургундией. Если б в XVI веке, незадолго до «винной победы», бургундским герцогам Валуа не пришлось сдаться на милость французской короны: у последнего Валуа, убитого в сражении, единственной наследницей была дочь. Так что если спросить, почему Бургундия стала французской провинцией, а не наоборот, и здесь подходит универсальный французский ответ: «Ищите женщину».
В сегодняшнем Дижоне о тех героических и смутных временах напоминает только музей – Дворец Герцогов и Государства Бургундского. Да еще сова, старинный талисман города, – барельеф в стене, полустершийся, потому что все туристы проводят по нему рукой: считается, что это приносит счастье. Общество потребления развернуло Бургундию в сторону бизнеса. Если виноградных улиток едят не все и в качестве сувенира их не купишь, заслышав запах сыра Эпуасс, непосвященные затыкают носы, то другие местные специалитеты идут на ура. Дижон – родина горчицы, кассиса (черносмородинового ликера) и пряников. Да-да, в Туле пряники стали делать гораздо позже, а изначально китайское изобретение подхватили бургундцы. Горчицу стали производить и вовсе в Древнем Египте, потом в Китае, но сегодня все знают, что родина горчицы – Дижон. Разнообразие ее сортов поражает туристов: горчица с малиной, черной смородиной, коньяком, ликером – с чем только ее не делают. Хватило на целый Музей Горчицы. Есть в Дижоне и магазин, где продают одну горчицу и специальные к ней горшочки.
В сегодняшнем Дижоне о тех героических и смутных временах напоминает только музей – Дворец Герцогов и Государства Бургундского.
Что касается черной смородины и ликера Cassis, то тут бургундский приоритет неоспорим. Черносмородиновые кусты вырастали рядом с тем местом, где виноградари сажали лозу. Кусты выпалывали как сорняк, пока один аббат не написал трактат о целебных свойствах черной смородины. Он считал ее «панацеей от ядов, температуры и даже против чумы». Наш герой Людовик XIV заинтересовался столь ценным лекарством, с тех пор кусты вырубать перестали, а из ягод и листьев наловчились готовить всякие отвары и настойки. Однажды дижонский ликерозаводчик решил выпускать черносмородиновый ликер, успех превзошел все ожидания. Когда французы говорят «cassis» (черная смородина), они имеют в виду исключительно ликер, поедание ягод во Франции так и не привилось. Кассис добавляют в белое вино, и это один из классических аперитивов под названием кир, а если добавить его в шампанское, то – королевский кир (kir royal).
Бургундцы, кажется, смирились с тем, что иностранцы более падки на горчицу и кассис, чем на их действительно волшебные вина, и если говорить о панацее – тут дело проверенное: хорошее красное вино не только продлевает жизнь как антиоксидант (убивающий свободные радикалы), но и гарантирует от сердечно-сосудистых заболеваний, по количеству которых Россия открывает мировой список, а Франция закрывает.
Сегодняшняя Бургундия – это живой музей. «Встретимся в углу зеркала», – говорят дижонцы, и звучит это для приезжих как предложение встретиться в зазеркалье. На самом деле так называется один из центральных перекрестков – Le Coin du Mirroir. Но Бургундия продолжает генерировать новое: здесь была изобретена фотография, фотопечать, цифровое телевидение, читающие головки компакт-дисков, даже автор Эйфелевой башни родился в Дижоне. С тех пор как появились скоростные поезда, парижане стали переселяться в Бургундию: час езды, зато живешь в сказочном королевстве.
2002
Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?
