Текст книги "Крокозябры (сборник)"

«Развратные действия с несовершеннолетними! – рявкнул следователь. – На сорок лет моложе! Чем ты думал, штопаный гондон?»

«Что, что?» – не понял Евгений Викторович.

«Штопаный гондон».

«Да я слов-то таких не знаю, – смутился Евгений Викторович, – и на таджичек статья не распространяется, теперь это другое государство, был Советский Союз да сплыл!»

«Именно, – ледяным тоном ответил следак. – То тебе Советский Союз поперек горла был, то ты его оплакиваешь и опять родину ненавидишь. Ты – не патриот».

«Это я-то не патриот!» – задохнулся от возмущения Евгений Викторович.

«Он крокозябр, – ответил вдруг за него домашний внутренний голос прокурорскому. – Просто козел».

Эта сука, она же Хафиза Хафизуддиновна, сидела в это время в кафе «Дон Педро», старший Айдын хорошо управлялся с младшенькими, а у Хафизы были свои очень важные дела. Она ходила сюда знакомиться. Нужен же ей муж, детям отец, да и всяко нужен любовник. Любовников она находила регулярно, а муж все не попадался. У Хафизы не было не то что друзей, даже знакомых – детей она в школу не отдавала, так что знакомых родителей и то не завела. В Москве, как и в ауле, она слышала в свой адрес то же слово: «дикарка». Ехала в свободный мир – и никакой свободы, там принято так, тут эдак, а у нее ничего не принято, она выживает. В этот раз Хафиза сидела в «Дон Педро» уже битый час, но к ней никто не подходил. Она стала вспоминать, когда это началось – выживание. Все мужчины в ее ауле, да и в соседних, уезжали на заработки в Россию или в Казахстан, так что жениха не предвиделось. Но она ездила в Худжанд, совсем близко, и сразу в университет – хотела образованного, они богатые, и однажды жениха нашла. Казаха. Только он ее обманул – жениться обещал, а сам притащил в гостиницу, сказал, что у них так принято, сперва любовь, потом под венец. Выбора-то все равно нет, потом так потом. А через пять дней исчез, уехал. Когда родители увидели, что живот ее стал похож на большой арбуз, стали рвать на себе и на ней волосы, а что сделаешь? Позор, никто больше замуж не возьмет, так брать всяко некому. Родила. И поняла, что прежде выбор еще даже и был: она искала молодых, симпатичных, а теперь надо было ориентироваться на стариков, и только на русских, которые заезжают сюда время от времени, потому что свои старики шалаву замуж не возьмут – традиции превыше всего. А у русских традиций нет, голову вскружить – так и увезет ее кто-нибудь отсюда, из беспросветной жизни, а там уж она разберется. Мужчинам хорошо, могут уехать и на работу устроиться, как ее братья – дворниками, а ей как быть? Хафиза вспомнила тот первый миг, когда увидела Евгения Викторовича и сразу поняла, что дело выгорит. Он был отвратителен до рвоты, но это был ее единственный шанс. Вот дура (она сама себе улыбнулась), убить его хотела, потом в тюрьму бы пошла, а так – и избавилась от него, и две квартиры в Москве, шутка ли! Родителей как оставила, так больше к ним и не наведывалась: зачем, все равно ее московской жизни не поймут – дикари, грозились закопать ее вместе с Айдыном, от позора избавиться, мысли о родителях Хафиза гнала прочь.

Неудачный день, а может, она примелькалась, надо искать другое место? Она решила больше не ждать, а пойти домой поесть палави мургдор, который приготовила с утра, запивая ширчоем. Соломинка уже неприлично хлюпала, от коктейля с бумажным зонтиком ничего не осталось. Она забирала с собой эти зонтики, украшала ими кухню. Раздраженная, Хафиза почти бегом побежала к дому и вдруг увидела, как у подъезда Козел (так она звала Евгения Викторовича) дрался с Айдыном, они вырывали друг у друга Клару.

– Мама, он хочет украсть Клару, – прокричал Айдын по-таджикски.

Хафиза подбежала и стала колошматить бывшего мужа, вопя на всю улицу:

– Ты бомж, тебе некуда ее брать, не на что кормить, безмозглый козел!

– Ну ты, сука, и ты, выблядок, – пытался пробиться своим слабым писклявым голоском Евгений Викторович сквозь гремевший вокруг него гром, – я хочу, чтобы моя дочь была на моем юбилее!

– Да не твоя это дочь, мудак, что я, охуела рожать от старика, да еще ненормального! Вон, родила тебе такого же ненормального урода, поди за ним в детский дом и вези куда хочешь, если он еще жив. Что, забыл? Клара никакого отношения к тебе не имеет, козел. Как и никто из моих детей. Хочешь своего – езжай забирай.

Евгений Викторович онемел. Разжал пальцы, вцепившиеся в вопящую и рыдающую Клару, отступил. Быстро повернулся и пошел. Просто куда глаза глядят. Слезы катились из глаз, он вытирал их рукавом парадного костюма. Оказался перед «Доном Педро», юркнул туда, просто чтоб скрыться, сел, ему принесли меню. Он зло посмотрел на официанта и спросил: «Педро – это педрила, что ли?» Официант натянуто улыбнулся. Евгений Викторович, не глядя в меню, заказал чай. Принесли. Спросил, не отравленный ли он. Официант тихо переговорил с охранником, такого рода деды их заведение никогда не посещали. Но сегодня плохой день: то проститутка эта чернявая скандалила часа два, распугивая посетителей, то старик тронутый приперся. Когда Евгений Викторович увидел счет, глаза вылезли у него на лоб: «За простой чай – 200 рублей? Совести у вас нет. Вот тебе полтинник и ни копейки больше».

Дима проснулся от стука в дверь и робкого голоса Веры Сергеевны:

– Дмитрий Евгеньевич, мне не хватает майонеза. Я правильно поняла, что будет девять человек?

– Вера Сергевна, идите к Кате, при чем тут я?

– А она послала к вам. Так как быть с майонезом?

– Как же я от вас от всех устал! – простонал Дима. – Ну Вася на что, пусть съездит в магазин.

– А Васи нет.

– А где он?

– Рано утром привез продукты и уехал.

Дмитрий Евгеньевич посмотрел на часы, было уже почти шесть вечера.

– Делайте что хотите, – буркнул Дима, – не морочьте голову.

Набрал Кате на мобильный, а та, под воздействием свободной и независимой подруги Вари, ответила непривычно резко:

– У меня сегодня выходной. Прошу меня не беспокоить.

И гордая собой нажала отбой. Даже на всякий случай выключила телефон.

– Молодец, – похвалила ее Варя. – Будешь с ним построже, станет как шелковый.

Дима не понимал, куда делся Вася. Телефон его был выключен, что совершенно уж необычно. «День не задался», – Дима вздохнул и пошел смывать с себя мурашки холодным душем.

Евгений Викторович сел за руль, тронулся. Глаза застилали слезы, он даже не сразу сообразил, отчего все мутно, и включил дворники. Голова раскалывалась. Клара – не его дочь? Или врет, как обычно? Про их первого ребенка, родившегося уродом, он даже и забыл. Про других знал, что не его, там и знать нечего было, а Клара… Назвал ее в честь Клары Цеткин, и внешность у нее не азиатская, в отличие от других детей… Кто же это мог быть? Да какая разница, главное, что Клара не хотела с ним идти, даже будто не помнила его. Навещать урода он не собирался, он его и в глаза не видел, только бумагу подписал, что отказывается… А вдруг он вовсе не был уродом, вдруг эта сука наврала? С нее станется. Могла просто продать, а чтоб он не узнал, сказала, что урод. Новорожденные бешеных денег стоят, сколько раз про это читал! Теперь уж концов не найти, мы ж не американцы, которые хоть через сто лет, да найдут. У нас болото, на нем одна клюква растет, а что упало, то пропало. Как ему это не приходило в голову! А еще, он читал, детей на органы продают. Нет, это бред – чтоб его сына и на органы? Он ехал на автопилоте, ему мигали и гудели со всех сторон – понял почему, еле плетется, 30 километров в час. Рванул порезвее и… бумс, въехал в зад серому «ниссану».

Ровно в 19 часов Дима, при параде, в темном костюме и ярком галстуке, спустился в обеденный зал, где уже был накрыт стол. Вера Сергеевна заканчивала раскладывать салфетки.

– Пришлось добавить сметаны, Дмитрий Евгеньевич, вы не против?

– Где все? Семь часов – они где-то болтаются. Идите позовите.

Лис прибежал первым, с интересом заглядывая в стоящие на столе блюда. Хотел попробовать, но дед смотрел строго. Следом вошла Аля.

– Доча, пока мы одни: ты работать-то собираешься или будешь тут сидеть и ждать у моря погоды?

– Давай потом. Я вообще-то хотела тебе сказать…

Вошли Катя с Варей, Катя шла с видом победительницы. Дима усмехнулся.

– Садимся или пока аперитив? Мне шампанского, брют, – Катя продолжала изображать барыню. – Мы с Варей приложились к ликерчику, но это же не помешает?

«Завтра в шесть утра я на свободе», – сказал себе Дмитрий Евгеньевич, чтоб подавить раздражение. Посмотрел на часы: 19:07.

– Девятнадцать ноль семь, а именинник как в воду канул. А, вот и он.

– Нет, это Зоя Федоровна, – Аля подбежала к монитору, обернулась (заметил Дмитрий Евгеньевич) и прямо засияла, будто жениха увидела. «Все сегодня какие-то странные, – сказал себе Дмитрий Евгеньевич. А отец – ясное дело, поехал к своей суке и застрял, несуществующие отношения выясняет».

Зоя Федоровна была одета на удивление торжественно: в белом чесучовом костюме и блузке под цвет кораллового ожерелья, висевшего у нее на шее. И туфли, и сумочка на золотой цепочке – тоже коралловые, и мясистый букет белых лилий в руке.

– Ты при таком параде, – ахнула Катя.

– Случай торжественный, – ответила Зоя Федоровна и подмигнула (опять отметил Дмитрий Евгеньевич) Але.

– Нет, Зоя, я так не могу, – Катя решительно встала, оставив свое шампанское, – пойду переоденусь. Я же тут по-домашнему, а юбилей – ты права – дело торжественное. Только Крокозябр что-то запаздывает.

– Кьокозяб, кьокозяб, – завопил Лис.

– Катя, я же просил… – Но жена, по совету Вари («спинка прямая, голова высоко поднята, взгляд неприступный»), только бросила на Диму испепеляющий в ее понимании взгляд.

Снова раздался звонок. И снова это был не виновник торжества, а Димин компаньон Лева, ведавший всеми их шпионскими закупками. Лева стоял у калитки с кем-то неизвестным. «И не предупреждал, – пробормотал Дмитрий Евгеньевич, – ладно, посмотрим».

Евгений Викторович повторял: «Сволочи, сволочи, сволочи» почти без остановки. Короедов, которых вызвал по мобильному хозяин пострадавшего зада для оформления ДТП, он ждал уже два часа. Инцидент произошел около шести, а сейчас без двадцати восемь. На шоссе из-за их двух машин образовалась гигантская пробка, но эти сволочи не спешили. Вот когда Евгений Викторович пожалел, что отказался от мобильного телефона. Он никогда не понимал его надобности и спорил с Димой: «Зачем мне эта дрянь! Чтоб я был доступен в любую секунду? Я в туалет, а тут звонок, я заснул – нет, не спи, я работаю над важными текстами – бросай и рассказывай, не болит ли у тебя голова». Раз пять спорил. Аля однажды фыркнула: «Можно подумать, вам обрывают телефон». Ну да, ей-то делать нечего, как и маме ее, вот бабы стали наглые, при социализме все работали как миленькие… Попросить бы позвонить этого парня из «ниссана» – так он орет как зарезанный, даже слушать не станет, какие у Евгения Викторовича неотложные обстоятельства. Дима же там с ума сходит. И гости, неудобно. Неудобно – еще что, Дима сейчас начнет обзванивать морги и больницы, всех на уши поставит. Он, если что, всех ставит на уши. И опять все из-за этой суки.

Наконец гаишники приехали, он бросился на них чуть не с кулаками:

– Из-за вас, сволочи; ничего не знаю, пока не дадите позвонить.

Они: «За оскорбление милиции…

– Да пошел ты в жопу, только взятки и умеешь брать, из-за тебя важные люди сейчас страну на рога поставят!

Гаишники заржали в голос:

– Старик, уймись, а! Документы давай.

– Ты мне не тыкай, недоумок.

Время шло. Евгений Викторович и представить себе не мог, что оно принесло Дмитрию Евгеньевичу, пока его самого мариновало на шоссе.

Зоя Федоровна, Катя, Аля, несносный Лис, Лева и приехавший с ним господин, появление которого Лева объяснил не совсем внятно, сели за стол без двадцати восемь.

– Сто раз говорил ему: носи с собой мобильник, – сокрушался Дима, – вот упрямый старик! Называется: счастливые часов не наблюдают, – счастливые-то, наоборот, из графиков не выбиваются…

– Был бы юбилей, а юбиляр приложится, – пошутила Варя, но вышло несмешно. Зоя Федоровна кашлянула, а Аля пробурчала куда-то в пространство:

– Все такие остроумные стали…

– У всех но́лито? – Катя встала и подняла бокал отобранного на сегодня из погреба Saint-Esthephe. «Дорогое вино, для старого козла ему ничего не жалко», – подумала Катя ревниво, будто кто ее когда ограничивал. Да она и к вину-то была равнодушна. – Предлагаю для начала, в ожидании юбиляра, тост за нас, за женщин! Чтоб нам всегда было хорошо.

Все выпили без особого энтузиазма. Только Варя звонко чокнулась с подругой. Взялись за вилки в полной тишине.

– Очень вкусный салат, вот этот, с крабами, – похвалила Зоя Федоровна. – И пирожок с капустой.

– Спасибо, – почти шепотом отозвалась прислуживавшая Вера Сергеевна. – На горячее у нас баранья нога с дофинским гратеном.

– С чем, с чем? – переспросила Варя, рассматривая лежавшую перед ней салфетку с фотографией диковатого старика и красной цифрой 75.

– Так называется, увидите, картошка, запеченная со сливками, – ответила Вера Сергеевна почти ей на ухо.

Дима встал, чтоб не мешкая произнести следующий тост, и вдруг господин, приведенный Левой, тоже встал и сделал жест рукой – типа, чтоб Дима сел. Дима оторопел.

– Меня зовут Иван Иванычем, и я приехал сюда, чтобы кое-что рассказать, – начал господин. – Дело в том, что Дмитрий Евгеньевич – не совсем тот человек, за которого себя выдает.

– Да как ты смеешь, урод! – вскипел Дима. – Лева, а ну-ка уведи его отсюда немедленно. Вон из моего дома! Я тебя и знать не знаю.

– Не кипятитесь, Дмитрий Евгеньевич, если хотите еще немножко пожить, вы ведь взялись за дело, подрывающее основы нашего государства и, разумеется, щедро оплачиваемое нашими врагами.

Дима онемел. Бросил взгляд на Леву, но тот неопределенно пожал плечами.

– Так вот знайте, что Дмитрий Евгеньевич ведет двойную жизнь. Причем это касается всего. У него есть вторая семья, вторая жена Дарья, двое детей…

Господин – условный, разумеется, Иванываныч – расписывал Димину личную жизнь в таких подробностях, что у Димы не осталось сомнений: его сдал Вася. Так вот почему он исчез. Дима, конечно, мог бы вырубить этого чувака, вышвырнуть вон, заткнуть ему рот, и так бы и сделал, если бы не было совершенно ясно, что порученец прибыл с приветом от «объекта». И Димино спецзадание раскрыто. А это грозило… даже не грозило, это был приговор. «Если хотите пожить…» – разве этот вариант еще оставался? Неужели и Джек, его незаменимый хакер, его сдал? Он позвонил около шести, сказал, что заболел и не приедет. Нет, невозможно, или его уже повязали. У Димы в голове вспыхивали разные варианты «что делать», хоть он и понимал, что «все погибло», пока Иванываныч произносил свою речь. Катя зашлась в истерике, схватила столовый нож, а Варя держала ее и бормотала: «Может, еще неправда, надо выяснить». – «Правда, правда, – причитала Катя, – я давно знала, чувствовала…» Речь закончилась тем, что Иванываныч достал миниатюрный видеопроектор, и на стенке появились Дима с Дарьей и детьми, которые сидели, стояли, гуляли, разговаривали, целовались…

Аля встала и стояла с открытым ртом, переводя взгляд с отца на мать, одна Зоя Федоровна невозмутимо сидела с прямой спиной в своем белом костюме, только достала сигарету из миниатюрной сумочки и закурила. Хотя в доме никто не курил. И тут раздался звонок, это прибыл наконец Евгений Викторович. Он принципиально не пользовался входом для членов семьи – подставь глаз, калитка и откроется, а упорно звонил в звонок. Все равно дома всегда кто-то был, а «дьявольщины», каковой он считал все непонятное, старик побаивался.

Никто не пошел к монитору открывать, только Лис, который не мог дотянуться до кнопки, орал в нее: «Кьокозяб, кьокозяб!» – потом вдруг заплакал, повернулся и сквозь слезы зло сказал: «Вы все кьокозябы». Аля открыла дверь и уволокла сопротивляющегося и рыдающего ребенка в спальню. Половина десятого, пора. Вера Сергеевна, ошалело стоявшая в проеме двери, посторонилась. И, спохватившись, побежала за Алей, не зная, к кому теперь обращаться: «Горячее-то нести?»

– Несите, но вряд ли кто оценит, – бросила на бегу Аля, перекрикивая Елисея.

– Уходи! Чтоб я тебя больше никогда не видела! – Стул под Катей раскачивался в такт рыданиям и внезапно развалился, Катя упала на пол и одновременно в обморок, так что осталось непонятным, предшествовала потеря чувств обрушению стула или наоборот.

– Дайте валерьянки, скорее, у вас есть аптечка? – металась вокруг подруги Варя. – Поднимите же ее кто-нибудь! Спасибо тебе, Господи, что избавил меня от семейной жизни, – и она перекрестилась, глядя в потолок. – И вам спасибо, – сказала Варя уже в полный голос Иваныванычу, заметив его взгляд, – что рассказали нам ужасную правду.

Иванываныч подошел к Дмитрию Евгеньевичу, неподвижно смотревшему в темнеющее окно: «Завтра в 11 утра вас ждут по этому адресу», – и протянул карточку. «Завтра воскресенье», – не оборачиваясь, возразил Дима. «Неважно, – ответил Иван Иваныч. – Если не придете, у вас есть ночь попрощаться с близкими, если они у вас еще остались (он мерзко улыбнулся), но мы даем вам шанс, предложение, от которого вы, Дмитрий Евгеньевич, не сможете отказаться».

– Это вы тут куражились, чтоб сделать мне предложение?! Идиоты! – вскипел Дима. – Я вот сейчас позвоню…

– Ах вон оно что, ну, звоните, звоните, – порученец нагло издевался. – Только вот оскорблений не надо, Дмитрий Евгеньевич, наш патрон, знаете ли, в ярости, вы ведь тоже собирались влезть в его… глубоко интимную, скажем так, жизнь. Вы же собирались его морально уничтожить, не так ли?

Дима пулей взбежал по лестнице в кабинет, открыл сейф, где держал миниатюрный аппарат для связи со своей «страховкой», и только хотел отправить «молнию», как обнаружил на дисплее слово «отбой». Оно даже не было зашифровано, как обычно, крокозябрами.

У Димы спина стала вдруг жесткой, холодной и чужой, будто операционный стол. Заныла нога, а при движении возникла резкая боль в бедре. Сдавило виски. Он еле выпрямился и тяжело, прихрамывая, стал спускаться вниз. Жестом подозвал Иванываныча.

– Ваше предложение мне понятно. – Он сам не узнал свой голос, сдавленный, с присвистом, будто мячик прокололи и наступили сверху. – Вы хотите, чтоб я работал на вас.

– Много о себе воображаете, Дмитрий Евгеньевич! Наш патрон – человек гордый и никогда не стал бы предлагать работу своим врагам.

– Я правильно понимаю, что это арест в извращенной форме, как оно и свойственно вашему патрону? – сказал и прикусил язык, ну что за характер, зачем усугублять…

– Вы очень проницательны, Дмитрий Евгеньевич, – зло улыбался порученец. – Это действительно ноу-хау нашего патрона. Вы сами явитесь для того, чтоб на вас надели наручники и отвезли в изолятор. И уверяю вас, это для вас лучший выход. Даже, я бы сказал, единственный.

У Димы так разболелась голова (и спина, и нога), что он засомневался, правильно ли он понимает слова, которые слышит, не разговаривают ли с ним при помощи шифра, или, может, в голове у него сломался декодер. Во рту было сухо, как в каменной пустыне.

Они разговаривали, стоя в соседней с гостиной «телевизорной» комнате, воды здесь не было, а идти за ней не хотелось, хотелось быстрее закончить этот инфернальный разговор.

– Короче, что надо? – он едва выговаривал слова. – Я никуда не поеду.

– Не поедете? – Иванываныч сделал задумчивый вид. – Ну что ж. У каждого есть свобода выбора, каждый сам кузнец своего счастья… Вы ведь того же мнения? А мне от вас, собственно, нужна всего лишь подпись в нескольких местах, и я думал, мы совершим сделку не в такой нервозной обстановке, но…

– Какие у меня с тобой могут быть сделки, мерзавец! – Дима уже напрочь перестал владеть собой.

– Может, вам принести успокоительное, Дмитрий Евгеньевич, что-то вы сильно разволновались. Ай-ай-ай, такой Джеймс Бонд, такой герой-любовник, и на́ тебе!

Дима замахнулся, но Иванываныч ловко заломил ему руку за спину, очень больно.

– Ах так, – резко сменив тональность, заговорил Иванываныч. – У меня тоже семья, правда, всего одна, и я не собираюсь тут торчать до полуночи. – Вы продали мне ваш легальный, так сказать, бизнес, гражданин бывший владелец ЗАО «Утилитис», и я хотел получить от вас автограф, но раз вы не настроены на дружеский лад, обойдусь без автографа, кому, как не вам, знать, что автографы тиражируются так же легко, как и другие произведения искусства. Засим разрешите откланяться. – Он вышел в прихожую и вернулся, протягивая Диме папку. – Изучите на досуге.

Дима вернулся к гостям. Лев сидел как вкопанный, боясь пошевелиться, и вопросительно посмотревшему на него Диме пробормотал: «Прости, я не знал». И одними губами: «Меня обманули».

– Лев Семеныч, – позвал с порога Иванываныч, – поехали, подвезу вас. Вы ж свою машину дома оставили, выпить хотели.

– Да-а-а, – неопределенно подтвердил Лева, – я и забыл, – и быстро засеменил к выходу.

Евгений Викторович появился в дверях, чуть не сбитый с ног двумя незнакомыми ему мужчинами, покидавшими дом с такой поспешностью, будто бегут с пожара. Почти десять. Всю дорогу до дома он репетировал оправдания, извинения, объяснения, но теперь застыл в недоумении. Здесь что-то происходило, и на него никто не обратил внимания.

«Из-за тебя переругались, козел, – сказал внутренний голос, – из-за твоего чертового юбилея».

«Не хотел праздновать – и не праздновал, – вмешался следак. – Нарочно вставил пендель «ниссану», чтоб продинамить святое семейство».

– Нарочно?! – возмутился Евгений Викторович вслух, и незнакомая ему тетка, а именно Варя, воззрилась на него как на идиота.

«Ага, ты и к этой суке поехал ненарочно, у тебя всей жизнью командует подсознание, – не унимался следак. – Результат на лице». Евгений Викторович заметил разбросанные по столу и по полу салфетки с собственной физиономией.

«Ну что – красавец? – спросил внутренний голос. – Ты же себя воображаешь довольно молодым, благообразным и бесконечно значительным, а тут что за столетний дуб с затравленным взором, а?»

Евгений Викторович чувствовал полный упадок сил и просто осел на стоявший рядом стул, ближайший к Зое Федоровне.

– Поздравляю, – сказала она, протягивая руку, – подождите минуточку. – Пошла, вытащила из вазы свой букет белых лилий. – Это вам.

– Да на что мне цветы! – с мокрых стеблей на парадный костюм Евгения Викторовича капало, и он резко отстранил руку дарительницы. – Сил больше нет, понимаете? Все из-за дураков и дорог, меткое, между прочим, выражение, глобальное. Дураки все отдают сукам и сволочам, а дороги ведут к тем же сволочам и сукам.

Зоя Федоровна бесстрастно слушала юбиляра, осознавая, что она уже не здесь, и мысли ее не здесь, и ей все равно, все тут сумасшедшие или нет: завтра они с Алей и внуком отправлялись жить к ее сыну, который нашел отличную работу и купил дом в Америке, в штате Массачусетс. Они как раз собирались сегодня объявить об этом Алиной семье – раньше было нельзя, у Али же ненормальные родители, стали бы вставлять палки в колеса – но вот, не сложилось. Придется уезжать по-английски, она ведь сейчас увезет Алю и Елисея к себе, багаж уже едет отдельно по морю, так дешевле, а они с двумя чемоданами отправятся в аэропорт «Домодедово» и навсегда забудут эту кафкианскую страну. Главное, чтоб Елисей побыстрее заснул, чтоб положить его в машину спящим. Свою машину Аля продала, но еще на полсуток она останется в их распоряжении. Зоя Федоровна отнесла букет обратно в вазу, стоявшую на бонбоньерке, и увидела, как Вера Сергеевна вносит тяжелый поднос с бараньей ногой и стелющейся чешуйками картошкой, которую она называла каким-то аппетитным термином. Раньше и просто жареная картошка была блюдом, подумала Зоя Федоровна. Теперь это блюдо лишилось своего звания, запаха, предвкушения, сгинув в братской могиле «Макдоналдса». Есть слово – есть явление. Слово должно быть аппетитным, а со словами бывает как с китами, совершающими массовое самоубийство. И слова так же выбрасываются на берег, оставляя от себя одну пустую оболочку. Вот сын – бранч-менеджер корпорации «Эппл», продает в Россию айфоны. Это же звучит, это же явление, в отличие от русских слов, которые если еще и существуют, то как зомби, которые сами в себя не верят. «Продавец». Или подновленное «товаровед». Верят в тредера, сейлера. «Взятка» – вот бессмертное русское слово. А у сына – честно заработанные деньги. У Алиных родителей денег хоть и много, но сегодня Зое Федоровне стало окончательно ясно, что и тут – тайное, черное, серое, подковерное. Означающее определяет означаемое. В этом доме Ролана Барта, конечно, не читали, а зря. Они по-прежнему думают, что бытие определяет сознание или наоборот, а стоявшая на этих китах жизнь изжита, и слова – что бытие, что сознание – выбросились на берег и перестали дышать.

Единственное, что немного смущало Зою Федоровну, – в штате Массачусетс она будет преподавать Русское. Это такой предмет – теперь, когда русское перестало возбуждать умы: русский язык-история-литература-кино-театр, русское Всё, короче. Другого ей не положено. Зато Аля будет помощницей сына, мечтательно подумала Зоя Федоровна, в продаже этих самых айфонов в Россию, хотя что их продавать, когда они идут как горячие пирожки. Ну да, опять Россия, никуда от нее не деться. Даже в штате Массачусетс.

– Вызовите «скорую», – кричала в это время Варя.

– Пусть немедленно покинет мой дом, – повторяла, как заевшая пластинка, Катя.

– Вам положить баранинки и этого – как его? – спросила Зоя Федоровна у юбиляра.

– Дофинский гратен, – подскочила Вера Сергеевна, довольная, что кто-то заинтересовался ее кулинарным искусством. Она ж весь день, с шести утра, как заведенная, спина разламывается. Так старалась, а никому оказалось не надо. – Я сама вам положу, не беспокойтесь.

– Извините, – у Евгения Викторовича стоял ком в горле, – я сейчас.

И поспешил за Димой, который тотчас, как ушел порученец, хромая, стал подниматься по лестнице, на ходу судорожно листая какие-то бумаги.

– Дима, я опоздал, потому что…

– Уйди, не мешай, – рявкнул тот, захлопнул перед отцом дверь в кабинет и повернул ключ.

Дима пытался успокоиться. Не найдя очков, отложил пачку бумаг, поскольку не мог разобрать ни одной буквы, очень мелко. Первое: ему сказали «шанс»? И он его будто бы упустил? Подпись, которая не нужна? Или это блеф? Нет, надо почитать, что там. Налил стакан воды, выпил залпом, и еще один, и еще. Напомнил себе, что в критических ситуациях нельзя пить алкоголь, хотя единственное, что ему сейчас хотелось, – выпить пару стаканов коньяка, так же залпом, как воду. Нет, конечно, блеф. Да он в любом суде докажет, что подпись не его и ничего он не продавал. Предположим, его хотели разок использовать, но потом все равно пустили бы на фарш – это ясно. И сколько бы потом Дарья или Аля – понятно, что не Катя, она никогда его не простит – ни обивали пороги с вопросом, куда делся Дмитрий Евгеньевич, им бы и через год, и через десять отвечали коротко: «Он исчез». Через десять, впрочем, все будет другим.

Раз этот мерзавец ушел, значит, его отпустили – так ведь? До утра, по крайней мере. А это уже много. С ним решили поиграть в кошки-мышки, об изощренной мстительности «объекта» он был наслышан, но что же произошло? Почему сорвалось? «Объект» нанес его заказчикам превентивный удар, и они стали лучшими друзьями? А Диму выкинули с пятидесятого этажа башни «Федерация», решив не пристегивать к страховке? Лететь долго, успеет подумать.

Задача ясна: пересечь границу их владений в течение ночи, прихватив с собой Дарью с детьми. Просто, но неосуществимо. Пограничникам, можно не сомневаться, распоряжение уже дано. В его ситуации взятку возьмет, мягко говоря, не каждый. Попытать счастья можно только на проходке для частных самолетов: там обстановка интимнее, а знающие люди подскажут, кому и сколько. «Звонок другу». Одному из его клиентов с собственным самолетом.

– Дмитрий Евгеньевич беспокоит, извините, что поздно, sos. Мне нужен самолет. Деньги – не вопрос. С семьей, вчетвером. – Хотя эта связь и была полностью защищенной от прослушки, разговаривали они как бы шифруясь.

– Уровень серьезный или самый серьезный? – спросил собеседник-миллиардер, который, конечно же, боялся портить отношения с «самым серьезным уровнем». Но и Дмитрию Евгеньевичу хотелось помочь: ведь тот, кто обращается за специфической помощью, понимает, что навлекает на себя его величество компромат. И это единственное величество, которое правит в наши дни.

– Считайте, что самый. С несамым я бы справился, – врать было бессмысленно.

– Тогда погранцов не пройти, – ответил миллиардер. – Всё имеет цену, но боюсь, не ваш случай.

– А вдруг?

– Три лимона найдется?

– Они охуели.

– Не дороже жизни.

«А жизнь сколько стоит?» – промелькнуло в голове у Димы. Война, революция, землетрясение – и тысячи, миллионы жизней не стоят больше ничего. А вокруг – только и слышишь: «Разве это жизнь?» Не дорожат.

В это время за дверью послышался крик Лиса, он кричал свое любимое, только почему-то во множественном числе: «кьокозябы», «все кьокозябы», и тут Диму осенило.

– Границу я пройду, – сказал Дмитрий Евгеньевич.

– Тогда самолет прибудет часов через пять. Я на Антибе. И, это самое… без семьи. Ночью на срочные переговоры с семьей не летают.

– Спасибо.

Дима набрал Джеку. Тот отозвался, но говорил как-то странно.

– Что, Дмитрий Евгеньевич? Я же сказал, болею.

– К черту болезнь, я тебе плачу за то, чтоб ты всегда был доступен. Нужно: на терминале X мои данные в погранкомпьютере должны стать неперекодируемыми крокозябрами, как только они туда поступят. Действуй.

– И что это даст? – лениво спросил Джек.

– Джек, я тебя не узнаю. У тебя 39 температура, что ли? Сделаешь или я рассержусь?

– Постараюсь, – пообещал хакер.

– Слушай детали: непонятно, когда им внесут данные, но в любом случае сперва они подумают, что сбой, вирус, станут искать, и важно, чтобы им все-таки удалось «установить истину». Если ты никуда не собираешься в ближайшие сутки, подставь им свой паспорт. Потом это тебя никак не коснется.

– Дайте подумать.

– Всё, за работу.

– Сколько? – спросил Джек.

– Десятка.

– Полтинник.

– Ты оборзел.

– В мире, где деньги решают всё, это называется иначе: предъявлять высокие требования к жизни.

– Это грабеж.

– Это романтизм. Вы же тоже романтик, Дмитрий Евгеньевич! А хотите стать крокозябром.

– Не хочу… ну да, хочу… – Дмитрию Евгеньевичу стало совсем грустно, он вдруг представил себя в роли своего отца. – Глупости, я же не такой идиот, – сказал он себе.

Набрал Дарье.