Текст книги "Роддом, или Неотложное состояние. Кадры 48–61"

Игорь Петрович представлял. Он вскочил и, потирая руки, стал взволнованно прохаживаться по кабинету. Стены обители были увешаны дипломами, грамотами, правительственными документами, удостоверявшими подлинность наград и званий. Остановившись под одним из них, гласившим, что Игорь Петрович является создателем и бессменным председателем общественной организации «Отцы Отечества против курения детей Отечества», он закурил. Недавно он купил замок во Франции и уже приглядывал небольшой островок в Океании…

– Отличная идея! – Резюмировал он с восторгом. – Под это дело мы организуем кампанию…

– Да! Кампанию! Именно кампанию! И все первые…

Он строго поглядел на подругу, покосившись на портрет первого лица в богатой раме, по толщине и витиеватости втрое превышающей сам образ, так сказать.

– …не последние лица страны, – тут же поправилась она. – Все знаменитости мужского пола – сдадут сперму первыми. И, разумеется, ты. Как первое лицо…

Игорь Петрович снова косо взглянул на портрет и прикурил последующую от предыдущей.

– Как первое лицо кампании! Движение за…

Елена Петровна посмотрела на своего друга. В названиях он был дока. Целая революция так и не узнала, кому и чему она обязана своим гордым названием «Помэранчевая». Оранжевая.

Сидела как-то группа товарищей высшего политтехнологического звена в киевском ресторане, распивала спиртные напитки, и продумывала все мелочи. Не было только главного – названия. Игорь Петрович поманил официантку и заказал кувшин свежевыжатого апельсинового сока. Обильная еда, река спиртного и курение в режиме «чейн-смоук» очень способствуют жажде. Официантка посмотрела на Игоря Петровича строго, нахмурила брови и сердито пролаяла:

– По-мэ-ран-чо-во-го-нэ-ма!

– Чё? – удивился Игорь Петрович.

– По-мэ-ран-чо-во-го-нэ-ма! – Повторила непреклонная официантка.

Один из товарищей уже утирал слёзы. Они третий день все хором утирали слёзы. В волнующейся матери городов русских шёл фильм «Женщiна-кiшка». Игорь Петрович уже хотел было пойти на этот кровавый блокбастер, или же крутое порно – тут можно было предположить всё, что угодно. Но местные товарищи разочаровали Игоря Петровича, переведя ему с мовы на язык. Такая многообещающая женщина-кишка оказалась всего лишь женщиной-кошкой. В этой роли он любил тонкую блондинку Мишель Пфайфер, а вовсе не жопастую темнокожую даму, смотревшую с афиши.

– Апельсиновый, Игорь! Апельсиновый. На мове.

– Оранжевая! Помэ… Как вы сказали? – он метнул в недовольную официантку добрый взгляд № 3. – Щэневмэрла… Помэ… Помэранчевая революция! Оранжевая! Оранжевый – цвет победы, мечты и… того напалма, который кто-то пролил на морду нашего текущего пациента-заказчика[7]7
  Добрые обыватели всех русскоязычных стран могли уже и подзабыть противостояние Янукович-Ющенко и первый Майдан. Всё течёт, всё меняется. Всё стирается. История ничему не учит тех, у кого слишком короткая память.


[Закрыть].

Но это было уже больше десяти лет назад и не имело никакого отношения к происходящему сейчас в кабинете Игоря Петровича.

– Не надо никаких движений. Никаких – за! – Сказал он Елене Петровне и отворотился к окну.

Он задумался – она трепетно внимала. Он шевелил пальцами, губами (она не видела, но знала) – она замерла, как ящерица на солнце. Наконец он поворотился к ней передом. И, взглянув на неё победоносно, изрёк:

– Икра…

– Нет! – Истошно оборвала она его.

Их взгляды обратились к портрету первого лица.

– Игорь! Икра – это яйцеклетка!

– Молоки России? – деловито предложил Игорь Петрович.

– Люди! Люди! Человеки! Не рыбы! – Отвергла его идею подруга. – Коротко, как выстрел. Чётко, как…

– Как Уваровская триада! – Подхватил Игорь Петрович. – Да-да-да, ты права! Зачем равняться на программы Пушкина и прочих неудавшихся чиновников из Царскосельского лицея, когда всё должно быть как пуля – дура, а штык – молодец.

– Проще! Ближе к народу!

– «Сперма России»? – осторожно поинтересовался гуру политтехнологий.

– Пф! – Зашипела Елена Петровна. – Стареешь!

И посмотрела на него с тревогой. Стареющая сперма была ей не нужна.

– Так-так-так! – Снова начал расхаживать туда-сюда Игорь Петрович. – Сейчас! Сейчас-сейчас!

Если бы речь шла о работе для какого-нибудь сотового гиганта или о выводе на рынок новой продукции, о дне рождения какой-нибудь олигархической компании, в конце концов – он немедленно собрал бы брейн-сторм. Но речь шла об эксклюзиве. Общественная организация и кампания по внедрению оной – это вам не минздрав с минюстом и минстроем наплакали.

– Русская ДНК! – Сурово глядя на подельницу, выдохнул Игорь Владимирович.

Елена Павловна состроила скептическую рожицу № 2, помахала ручкой и осторожно прокомментировала:

– Попахивает нацизмом.

– ДНК нации! – Закричал Игорь Петрович, на радостях хапнув французского коньяка прямо из бутылки и закурив следующую сигарету. – «ДНК нации» – и никто не придерётся ни с нацизмом, ни с национал-социализмом, ни с шовинизмом, ни с…

– Да ни с чем не придерётся. Давай только: «ДНК страны». Так ещё обтекаемей.

– За Веру, ДНК и Страну! – Припечатал Игорь Петрович, отсалютовав бутылкой и сигаретой портрету первого лица. – Он?.. – с аккуратным сомнением поинтересовался Игорь Петрович у подруги.

– По желанию. По желанию… Мне никогда не нравились его не слишком канонические черты лица.

В этом месте беседы она поняла, что ляпнула лишнего. Но слава богам, её старый приятель этого не заметил. Он уже был в дымке золотого дождя. Он очень тщательно любил жену, детей и Родину. Ещё тщательнее он любил себя. И уж совсем неземной любовью он любил деньги. Поставь его перед выбором… Ах, нет! Не надо! Там, где любой рязанский мужик скажет: «разумеется, жена, дети и Родина!» – и состроит козью морду любому, кто посмеет сделать ему таковую пропозицию… Козью морду и медвежий кулак… У Игоря Петровича (который был очень образованным человеком) крутилась в голове всего лишь одна фраза. Одна наиглупейшая фраза: «Г-ну приставу Алексеевского участка от благодарных евреев купеческого звания».

– Ленка, слушай! Откуда это? – и он процитировал вслух.

– Ильф и Петров. «Золотой телёнок». – Сурово глянув на него, прокомментировала его не менее образованная соратница. И продолжила: – «Под надписью помещалось пылающее эмалевое сердце, пробитое стрелой, что, конечно, должно было символизировать любовь евреев купеческого звания к господину приставу».

– Ну да, ну да… – рассеяно отозвался Игорь Петрович. – «…в то время как один русский (загадочная славянская душа), другой – еврей (загадочная еврейская душа)…»[8]8
  Игорь Петрович цитирует нам господина-товарища Илью Арнольдовича Ильфа, чем в очередной раз подтверждает нам свою недюжинную образованность.


[Закрыть].

И обе эти души – Елена Павловна (славянская душа) и Игорь Петрович (еврейская душа) немедленно засели за работу. И уже через несколько часов была готова программа кампании «За Веру, ДНК и Страну». С целями, задачами, платформой и обеспечением. И даже законопроект для продвижения в Думу. Брендированные фляжки прилагались.

А ещё через месяц Елена Павловна имела сперму всех непоследних лиц страны. И даже… Но ей никогда не нравились его черты, как было сказано выше. А дети должны были быть не только способными, но и красивыми.

Денег собралось немыслимое количество. Рекламными и общественными спонсорами выступили… Но оставим подробности. Кто-то получил остров. Кто-то – солидный кусок Черноморского побережья. Кто-то – эфирную сетку федеральных каналов в прайм-тайм. А Елена Павловна получила необходимый ей генетический материал. Это помимо ещё одного особняка, пополнения гаража и так, по мелочи… Она не была финансово заинтересована. Но не поднять с пола, что просто так валяется?.. Извините! Сдерживалась. Честно. Очень сдерживалась. Но это уж как в старом анекдоте про боксёра, которого жена окармливала борщом – и получила фингал под глаз: «И тут она раскрылась». Рефлекторная дуга.

Сперва она отобрала сперму лучших из лучших – никто не остался в стороне от такого нужного для Веры, ДНК и Страны начинания. Не мог остаться. Ибо первое лицо показало пример. В переносном смысле «показало»… То есть, пример – это пример, а не… Ой, Елена Павловна была очень рада, что ещё не научились читать мысли. А то такая неловкость, право слово.

Она отобрала двадцать пять образцов. А затем, в обстановке строжайшей секретности вышла на господина Родина. Как на одного из самых умелых и порядочных репродуктологов страны. И заказала тройню. От № 1, № 2 и № 3. От пятерни и четверни Сергей Станиславович её отговорил. Он бы может, если постарался, и вообще от всего этого «кейса с суперфекундацией» отговорил бы, но… он был наголо ощипан последней женой. Ощипан и опалён. А мужчина – если он таковой по факту, а не по названию – никогда не сможет позволить себе прийти к любимой голый-босый со словами: «Люби меня, какой я есть». И любила бы. Оксана Анатольевна. А что? На хлеб с маслом им хватало. И на икорку оставалось. Но у него – дети. У Оксаны – дочь. Кто знает – возможно, у них родится ребёнок. А на свежем воздухе жить лучше, чем в душной квартире, как ни крути. На свежих воздушных двадцати пяти сотках в ближнем Подмосковье. Слаб человек? Или это просто пересекающиеся множества рефлекторных дуг?.. Так почему бы этих денег – по-одесски выражаясь, – не заработать именно Сергею Станиславовичу?

Всё это он рассказал Оксане уже после операции.

А до того – ни-ни! Ничегошеньки. Даже когда Оксана, просматривая новости в Интренете и реакцию блогосферы, отпускала ехидные комментарии и саркастические примечания. Делал квасное лицо, поддакивал и уходил варить кофе. Если бы она знала, с чьей спермой он имел дело!.. Впрочем, он и сам толком не знал. Слава богам.

Его клиентка Елена Павловна ещё и законсервировала собственные яйцеклетки и все двадцать пять образцов «сопутствующего» генетического материала от далеко не последних лиц:

– Жизнь длинная. Вдруг эти детишки окажутся… Не того!.. – Вертела она ладошкой. – Понимаете?

– Не понимаю, – сухо отвечал всегда такой солнечный зайчик Родин.

– На детях гениев природа отдыхает. Оставляю себе люфт для маневра.

– Ну вы!.. – Сергей Станиславович никак не находил нужные слова. – Ну вы даёте! А этих куда? Если… – кивая на плоский живот Елены Павловны. Она как раз стирала салфеткой гель после ультразвукового исследования. Эмбрионы прижились и отлично себя чувствовали. – На помойку?

– Вы что, идиот?! Они мои дети! Я буду их любить, даже если из них ничего дельного не выйдет. Прокормлю, одену, обую, к делу пристрою. По квартире и машине у меня на каждого хватит. Ещё и на остальных останется.

– Так время-то идёт! – Таращил глаза Родин. – Пока с этими… – он уже не кивал, а всего лишь с опаской косился на живот Елены Павловны. – Пока с этими понятно станет – так ваш поезд уже ту-ту!

– Вы, Сергей Станиславович, как-то резко отупели. Я же заморозила свои, – с нажимом акцентировала Елена Павловна, – яйцеклетки. А у вас и проверенные гестационные курьеры имеются, не так ли?

Елена Павловна явно была в теме. Не каждый обыватель знает, что суррогатных матерей называют гестационными курьерами или…

– Или нянями на срок вынашивания, – усмехнулась Елена Павловна, будто прочитав мысли репродуктолога. – Я не каждый обыватель. Я организатор и вдохновитель кампании «За Веру, ДНК и Страну». И я не из тех, кто относится спустя рукава к информации и знаниям.

– Это я уже понял. – Только и оставалось промямлить Родину.

Беременность протекала без осложнений. Кампания «За Веру, ДНК и Страну» пошумела-пошумела – да и стихла. Законопроект не был принят. Но кто-то отхватил немалое бабло на проведении мероприятий, на «заготпунктах», на информационном и материальном обеспечении этой несусветной глупости. В том числе – и дружок Елены Павловны. И она сама. Это кроме троих детишек.

В положенный срок была произведена операция кесарева сечения и…

– И это дети от вот тех вот, кто участвовал в этой бредовой кампании? – уставилась на Родина Оксана Анатольевна.

– Только я тебя прошу! – Умоляюще посмотрел на неё супруг. – Это же врачебная тайна! Как тайна исповеди. Ну, ты в курсе. Даже если… Даже если…

– Даже если твой моральный компас показывает в противоположном направлении? – сжалилась Оксана над Сергеем Станиславовичем.

Он только обессилено кивнул.

– Я – могила! Жена да убоится му… Слушай, а от кого они? – теперь взгляд совершенно не боящейся мужа жены горел лихорадочным женским любопытством. – Никак от… – Она задрала глаза вверх.

– Оксана! – Родин аж подскочил. – Я понятия не имею!.. Но – нет! Он ей… – он посмотрел на потолок. – Не нравится. Чисто внешне.

– Но от кого же, от кого?!

– Я бы хотел, чтобы она унесла эту тайну с собой в моги… Нет, пусть живёт сто двадцать лет, но пусть… Оксана! Я уже жалею, что рассказал тебе!

– Правильно сделал, что рассказал. У тебя не должно быть от меня тайн. Даже врачебных! – Упредила она гипотетические возражения. – Но, блин! Прикольно! И ужасно неэтично! Живут себе мужики, далеко не последние. И знать не знают, что у них есть детишки.

– Это замечательно! – Вздохнул Родин. – Ни тебе претензий. Ни тебе алиментов. Ни тебе упрёков и… Прекрасная она женщина, Елена Павловна! Кстати, ты в каком месте Подмосковья хотела бы дом?

Оксана вытаращила на него глаза и кивнула на дверь кабинета, мол, оттуда дровишки? Родин кивнул. Супруги некоторое время смотрели друг на друга. Первой обрела дар речи Оксана.

– Мир определённо сошёл с ума.

– И уже давно, – ответил Родин. – Думаю, не было ни единого поколения, которое не могло бы так сказать.

– А скажи мне, мой друг, любовник и муж Родин, а были ли хоть в одном поколении раскраски для взрослых?

– Что?

– Раскраски для взрослых. Или даже: эротические раскраски для взрослых.

Сергей Станиславович смотрел на жену с недоумением.

– Тыдыбыр рассказала и показала. Реально – раскраски. И даже – эротические. Издательства выпекают, как пирожки. Вот ты можешь представить себе взрослого человека, который сидит и раскрашивает… сосок, например на бюсте шестого номера, а?

Оксана вопросительно посмотрела на Родина. Он покачал головой.

– Вот и я не могу. Это насколько надо долбануться, чтобы вместо заняться делом: почитать, погулять с ребёнком или… ну не знаю, полы и окна помыть. Лопату в руки взять. Выйти во двор с метлой. Что угодно. Потрахаться. Напиться. С друзьями посвистеть… Человек – взрослый человек! – берёт карандаши, фломастеры… Кисточки. Я не знаю. И… раскрашивает сосок!

– Уж лучше бы делали порнографичекие раскраски. Про Белоснежку и семь гномов, например…

– Был такой мультик! Помню! Моя первая свекровь была подслеповата. И вот как-то припёрлась она к нам в неурочное время. А муж поставил этот самый мультик. Мы, конечно, быстро на кухню. А свекруха пошла в гостиную, ожидать чаёв. Минут десять смотрела, пока не поняла!

Родин и Поцелуева хохотали от души. Еле успокоились.

– Да! – Прокомментировала в завершение Оксана, утирая слёзы. – Когда бесится грузинский папа, если его дочь принесла в подоле – это нормально. Если баба родила от кого хотела и не поставила в известность – даже это нормально. Наверное… А вот раскраски для взрослых – это наверняка патология!

– Слушай! А ведь можно ещё из пластилина!..

Они снова расхохотались.

Дверь кабинета Родина распахнулась без стука. В проёме нарисовалась массивная санитарка приёма Зинаида Тимофеевна. Воткнула руки в боки и укоризненно отчитала:

– Всё хиханьки! А к нам бабу избитую привезли. И ни заведующей отделением, ни начмеда! Заперлись – и смеются!

– Зинаида Тимофеевна, не сердись! Уже бежим. Хочешь, мы тебе раскраску для взрослых подарим?

– Отраскрасила я своё. Вот лысый ты, седой или рыжий, – глянула она на Родина, – вот так и ходи! Не то красют всё, красют. Как будто под раскрашенным не то, что родилось! А оно уж, что родилось у мамы с папой – то уж родилось у мамы с папой.

Родин с Оксаной переглянулись. Зинаида Тимофеевна умела расставить всё по местам.

Кадр сорок девятый
Папа

В приёмном покое Зинаида Тимофеевна и Сергей Станиславович, возглавляемые Оксаной Анатольевной, застали чудную картину. Трагическую и комическую одновременно. На кушетке сидела женщина с неумело наложенной марлевой повязкой на голове. Это и отдалённо не напоминало «шапочку Гиппократа»[9]9
  Есть такая повязка в искусстве десмургии (собственно, искусство о наложении повязок).


[Закрыть]. Косо и криво наложенные бинты были пропитаны кровью. Лицо женщины было разбито, как после пятого раунда на профессиональном ринге. Тем не менее, она улыбалась расквашенными губами и даже что-то благостно шептала. Её за плечи придерживала акушерка. Анастасия Евгеньевна Разова держала за руки здоровенного красивого мужика и, подпрыгивая, чтобы дотянуться до положения «глаза в глаза» кричала ему со всем неистовством, на которое была способна:

– Я тебя урою! Я тебе очко порву! Я тебя покалечу – и менты мне не указ!

Мужик не вырывался. Выглядел беспомощно и растеряно, что никак не согласовывалось с его прикидом топ-менеджера. Анастасия Евгеньевна обратилась к вошедшим, одну руку отцепив от мужика и патетически воздев её:

– Доколе же?!. Доколе эти… грубые мужланы бить будут женщин?! Женщин и детей?!

И в ярости не заметив попытку пятистопного ямба, Настенька Разова, этот нежный и милый домашний медвежонок (пусть она сняла квартиру и похудела – суть её не изменилась), влепила мужику мощнейший апперкот – благо рост ей позволял въехать аккурат снизу. У него аж кровь из носу потекла. Он не дёрнулся, не стал менее растерянным. Точнее сказать – потерянным. Не оказывал никаких попыток сопротивления. Родин бросился вырывать жертву из Настиных лап.

– Что ты творишь?!

– Её можно понять[10]10
  Настя Разова при непростых обстоятельствах стала «взрослым врачом» – см. «Роддом, или Поздняя беременность», кадр тридцать шестой «Делёж». Впрочем, Оксана Анатольевна здесь имеет в виду, надо полагать, не только печальный опыт самой Анастасии Евгеньевны, сколько и то, что в любом случае женщин бить нельзя.


[Закрыть], – заметила Поцелуева и обратилась к акушерке: – Полицию вызвали?

– Женщина говорит, что она сама это сделала, – испуганно отозвалась та.

– Они всегда это говорят! – Прогудела Зинаида Тимофеевна, надвигаясь на мужчину, которого Родин уже заслонил собой. – С лестницы упала. Поскользнулась и головой об косяк. Ага… До такого вот.

– Прекратить самосуд! – Зарычал Родин.

Взоры Анастасии Евгеньевны и Зинаиды Тимофеевны сосредоточились на Родине. Оксана была вынуждена прийти на помощь начмеду.

– Все успокоились! Документы с собой есть?!

Акушерка пошла к столу и протянула Оксане Анатольевне два паспорта и обменную карту.

– Вот! Порядочные они. Он все документы привёз!

– Я правда сама… – прошептала женщина.

И так она это прошептала, что все поверили. В её тоне не было страха, как это бывает у жертв домашнего насилия. Не было желания оправдать, сохранить себя или кого-то… Было только искреннее облегчение. Как бывает у человека, которого что-то сильно мучило, а потом – исчезло.

– Я… У меня… Очень важная деловая встреча… Назначена… – наконец отмер мужчина. – Алексей Владимирович Кузнецов, – протянул он дрожащую ладонь Родину.

– Сергей Станиславович Родин, – автоматом откликнулся нынешний начмед, протягивая свою.

Мужчины пожали друг другу руки.

– И тут я встречу отменил… Перенёс. Почувствовал: надо домой. Лиза… Я зашёл. Она… – Он сглотнул. – Вся в крови. Стена в крови… Мебель, лампы… Книги… Всё вдребезги. Я её в машину. Она беременная. И я – к вам… Помогите ей. Я не знаю…

И здоровенный красивый мужик кулём рухнул на кафельный пол. Прямо под ноги Зинаиде Тимофеевне. Та попинала его носком тапка и глубокомысленно заключила:

– Вот ведь. Похоже, правда не он.

– Боже! Начинается! Па-а-па! Па-а-апочка!

Врачи и акушерка бросились к женщине.

– Странно, – прокряхтела себе под нос Зинаида Тимофеевна, перетаскивая Алексея Владимировича Кузнецова на стул. – Обыкновенно во время родов мамочку зовут.

Врачи уже укатили женщину из приёмного покоя в недра отделения. Зинаида Тимофеевна вздохнула, отвесила мужчине пощёчину. Он открыл глаза.

– Ничего милый, ничего. Помогут. Разберутся. Ты сиди, сиди. Я тебе сейчас горячего чайку сделаю. Сладенького. Только юшку с морды сотру.

* * *

Ему было уже хорошо за сорок, ей – чуть за тридцать. И всё у Лизы с Алексеем было хорошо. Надёжно. Небедно. Можно сказать, счастливо. Только детей у них не было… И тут бы следовало написать как в сказках: «И вот однажды…» Следовало бы. Да не в этот раз. Любое наше «однажды» – это всего лишь результат того кем мы были и кто мы есть. Сказки – просты и глубоки. А жизнь – сложна и кишит рифами и мелями. И одним из этих рифов было странное иррациональное нежелание Лизы заводить детей. Она искренне полагала, что если родит ребёнка – перестанет быть ребёнком. Ребёнком своего отца, которого она обожала. Боготворила, пожалуй.

Все стены дома Алексея и Лизы были увешаны фотографиями. Вот крохотную новорождённую Лизу отец держит на руках, не замечая камеры. Всё его внимание – ей. Вся любовь. Вся нежность. Трепет творца перед творением. Вот ей годик – она у папы на коленях. Пять – и она обнимается с папой. Вот он учит её танцевать – маленькие ступни на надёжных папиных. Вот Лиза – угловатый всклокоченный подросток и её невероятной красоты отец смотрит на неё с немым обожанием, прозревая за гадким утёнком прекрасного лебедя. Вот они с папой бегут по лавандовому полю. Вот пьют кофе на террасе греческого ресторана. Вот танцуют на выпускном балу. Все – с мальчиками, а Лиза – с папой.

Лиза была фотографом – и довольно успешным. Её фото реяли во всех отечественных глянцах. Но на стенах дома были только Лизины фотографии с отцом. Алексея всегда умиляла таковая привязанность жены к отцу.

Но с некоторых пор стала напрягать. Хотя у него и не было особенного времени для напряжения – Алексей был деловым человеком. Бизнесменом. И бизнесменом успешным.

Как-то Лиза сидела с отцом в ресторане. Удивительно, но он был всё так же молод и прекрасен, как на её выпускном балу.

– Папа, как ты умудряешься так шикарно выглядеть?! – В очередной раз восхитилась она.

– Не моя заслуга, доченька. Генетика. Моя генетика. Которая – и твоя генетика.

Лиза всегда улыбалась в этом месте их привычного диалога. Ей было приятно, что и она не постареет с возрастом. Никаких особенных усилий. Отец не был фанатом фитнеса, не посещал пластических хирургов… Значит и ей не придётся. Генетика.

– Папочка, я тебя сегодня позвала, чтобы серьёзно поговорить.

Лиза нахмурилась – и лицо отца немедленно приняло обеспокоенное выражение. Ничто в этой жизни не могло его обеспокоить. Кроме дочери, и всего что с ней связано.

– Алексей? Он обижает тебя?! Изменяет тебе?!

– Ну что ты, папочка! – Рассмеялась Лиза. – Алексей любит меня, как и в первый день. Тебе ли не знать?! Он любит меня так, как ты любил мамочку! В жизни каждого мужчины может быть только одна женщина, ты сам знаешь!

Отец улыбнулся.

– Или две. Если одна из них – его дочь.

И это тоже были привычные реплики. Их «нежный код».

– Что же тогда беспокоит мою девочку?

– Папа! Лёшка хочет ребёнка.

– Нормальное желание любящего мужчины. Что же тебя смущает?

– Папа! Но тогда я перестану быть твоим ребёнком!

– Лизочка, что за глупости! Ты никогда не перестанешь быть моим ребёнком, моей девочкой, моей крошкой! Ты – всё для меня. А твой ребёнок – будет и моим ребёнком. Внуком. Я давно мечтаю о внуке. Или – внучке. Мне всё равно. Лишь бы здоровенький.

Тут отец чуть нахмурился.

– Что, папочка?! Что-то не так?

Отец и дочь всегда очень тонко чувствовали настроения друг друга.

– Ничего, солнышко, ничего. Мне пора…

Через некоторое время Лиза с отцом полетели на море. Алексей не смог – дела требовали присутствия в городе. Совсем не было времени на отдых.

Отец с дочерью прогуливались по Набережной. Приятный атласный ветер. Чудесный закат…

– Папа!..

– Да, малышка?

– Ты скоро станешь дедом!

Лизин отец просиял, схватил дочь в объятия, закружил… Как будто ей снова пять. После они побежали в ресторанчик, держась за руки. Отец заказал шампанского себе и ананасовый фреш для Лизы. Её любимый.

Официант открыл бутылку и налил отцу бокал.

– Только… Папа…

– Что?! – От беспокойства отец отставил бокал, не пригубив.

– У меня начала болеть голова.

Они с тревогой посмотрели друг на друга. Отец подавил подступающую тревогу.

– Ничего, доченька. Это пройдёт. Ты в интересном положении и… И женщины по разному его переносят. Больше отдыхай, меньше нервничай.

– Папа, голова начала болеть, как в детстве. Как у тебя в моём детстве.

Отец Лизы попытался ободряюще улыбнуться, но улыбка вышла какой-то бессильной. Тем не менее с несколько фальшивым энтузиазмом он продолжил ободрять Лизу.

– Пройдёт, малышка! Обязательно пройдёт! Только непременно обратись к врачу. Непременно!

Лиза пообещала. Конечно же она обратится к врачу. Она не враг ни себе, ни своему ребёнку.

Чем больше становился срок беременности – тем сильней у Лизы болела голова. Курирующий её акушер-гинеколог женской консультации, разумеется, направил Лизу к неврологу. Вслед за акушером-гинекологом растерялся и невролог. Дело в том, что у Лизы присутствовали симптомы всех известных ста шестидесяти цефалгий. Как будто голова болела не у одной красивой и хрупкой женщины, а разом у ста шестидесяти человек.

Лизу протащили по всем специалистам. Включая психиатров.

– Боль двусторонняя? – спрашивали у Лизы.

Она кивала.

– Сжимающего или давящего характера? – уточняли у Лизы.

Голову Лизы и сжимало и давило.

– Лёгкой, умеренной или выраженной интенсивности? – интересовались у Лизы.

– А есть выраженнее выраженной? – сквозь зубы шептала Лиза.

– Локализация болей? Орбитальная? Затылочная? Лобная? Височная? Смешанная? Интенсивней в ночное или в дневное время? Колющая? Кашлевая? Связана с сексуальной активностью? Боль по типу «укола льдинкой» или по типу «синдрома колющих ударов»? «Будильниковая» головная боль? Боль тупая после сна?

На все вопросы Лиза отвечала утвердительно. Также головные боли у Лизы сопровождались тошнотой. Присутствовала фотофобия – боязнь света. И фонофобия – боязнь шума и суеты вокруг.

Суета вокруг включала не только бесконечные вопросы врачей, но не менее бесконечные обследования.

Анализы, энцефалограммы, аппаратные исследования – всё в норме. Спиномозговая пункция – норма. Нет даже повышенного внутричерепного давления, чтобы хоть как-то объяснить головные боли. МРТ во всех режимах – норма. Обзорная, с контрастным усилением, магнитно-резонансная ангиография, МР-спектроскопия, МРТ в режиме подавления сигнала от жировой ткани, градиентное эхо, FLAIR, FIESTA, МРТ в DWI-режиме… Но даже диффузно-взвешенное изображение ничего не выявило.

Алексей свозил Лизу в НИИ нейрохирургии имени Бурденко – ничего!

Исключили опухоли головного мозга. Исключили аневризмы сосудов, инсульт, эпилепсию, менингит, энцефалиты… Исключили всё. Всё чисто! Патологии нет. А голова у Лизы болела с такой силой, что ей стало казаться, что взрывается череп и вылетают глаза. Следовательно, головные боли у Лизы были не вторичными, опосредованными. А самыми что ни на есть первичными. У Лизы была идиопатическая кластерная головная боль (что в переводе с врачебного на человеческий обозначает: «по непонятной причине голова болит так, что лучше умереть»). Идиопатическая кластерная головная боль во всех её проявлениях, включая и пароксизмальную гемикранию, известную доброму обывателю, как мигрень. Включая и новую ежедневную персистирующую головную боль. Вся линейка из МКБ[11]11
  Международная классификация болезней.


[Закрыть], касающаяся головных болей, имелась у Лизы. Не имелось только диагноза. И что было хуже отсутствия диагноза – головная боль ничем не купировалась.

Алексей, и прежде беззаветно любивший жену, теперь стал относиться к ней как к фарфоровой вазе эпохи династии Тан. Уходя, он задёргивал шторы, расставлял у постели всё необходимое – еду, воду, соки, таблетки… И уже был готов найти дилера, чтобы раздобыть жене наркоты. Предлагал нанять сиделку – Лиза категорически отказывалась. Чужой человек рядом, когда и от Алексея в затылке взрываются сверхновые? О, нет!

Как только муж уходил – Лиза звонила папе. Он тут же приезжал. И только с ним ей становилось легче. Он гладил ей руку, массировал виски. Успокаивал:

– Не плачь, малышка. От слёз только больней.

Они часами вспоминали её детство, маму. Рыбалки, походы под парусами. Лес и грибы. Поля и цветущие в пустыне ирисы и маки. Лиза засыпала под его мерные рассказы. Голос отца убаюкивал. А когда она просыпалась – папы уже не было.

Головные боли были настолько невыносимыми, что акушеры-гинекологи предлагали сделать аборт, ссылаясь на возможную извращённую форму раннего гестоза. И Алексей был с ними согласен. Он любил Лизу. А дети… Дело такое. Можно и усыновить. Или – попробовать ещё раз.

Но Лизин папа очень хотел стать дедом.

И Лиза спряталась от врачей. Всё равно от них пользы никакой. Назначают приёмы, собирают консилиумы… Только усиливают муки.

С двадцати семи до тридцати двух недель Лиза отсиживалась дома, докторов не посещая и вовсе никуда не выходя. Видясь только с отцом. И с мужем.

И вот сегодня, вернувшись с первой за день деловой встречи, Алексей застал Лизу в таком виде. И срочно привёз её в роддом. А куда ещё везти беременную женщину? Ну да.

* * *

Лиза уже пришла в себя. Раны были обработаны, повязки – должным образом наложены. Она лежала в отдельной палате. Окна были занавешены плотными жалюзи. Рядом сидел Алексей. Увидев, что жена открыла глаза, он погладил её по щеке.

– Бедная моя. Бедная моя девочка… Я сейчас позову докторов. С ребёнком всё в порядке. Не волнуйся.

Алексей вышел. Через минуту к Лизе зашёл отец – непонятно, как с зятем разминулся.

– Господи! – Ахнул отец. – Что же ты с собой сделала!

Он сел на край кровати и взял её за руку.

– Папа! Было нестерпимо, а ты всё не приходил и не приходил!.. Пахнет кофе с корицей?

Отец потянул воздух.

– Да, действительно! А я шёл и думал: «какой знакомый запах!»

– Папочка, принеси, пожалуйста, кофе с корицей! Мне очень хочется кофе с корицей!

– Но с тобой всё в порядке?!

– Да-да, не волнуйся! Лёшка здесь. Сейчас врачи придут.

– Хорошо, ласточка!

Папа поцеловал Лизу и вышел.

Осмотрев и опросив Лизу, Поцелуева, Родин и Святогорский собрались в кабинете начмеда на консилиум. На столе лежала обменная карта. История непонятной болезни толщиной с «Войну и мир». Оксана и Родин горячо обсуждали пациентку, Аркадий Петрович же внимательно изучал данные истории, сохраняя молчание. Что было для него не характерно.

– Ничего не понимаю! – Удивлялась Оксана Анатольевна. – Всё! Абсолютно всё в норме!

– Может, у неё бешенство? – предположил Родин.

– Которое не обнаружили при таком количестве исследований на всё про всё. И ещё про запас сверху?!

– Ну не прикидывается же она! – Воскликнула Поцелуева.

– Да уж вряд ли! Зачем?! Да и какое прикидываться! – Родин взмахнул рукой. – Такое с собой сделать… Это реальная боль! А вдруг всё-таки бешенство?.. Атипичная какая-нибудь форма, а?

Они оба с надеждой посмотрели на Святогорского. Он захлопнул историю Лизы и мрачно забарабанил пальцами по столу.

– Аркадий Петрович, ты меня пугаешь, – прокомментировала Оксана.

– Очень пугаешь, – поддакнул Родин.

– Бешенство или не бешенство – а Милуокский, он же Висконсинский протокол необходимо задействовать.

Друзья вытаращились на него. Первым отмер Родин.