Текст книги "Светлый путь в никуда"

Глава 3
«Зимовье зверей»

Кабинет поражал взор застывшей во времени классикой обстановки – словно время перенеслось в пятидесятые годы, вернув в моду тяжелые дубовые стеллажи, зеленую лампу на мраморной подставке, кожаный черный диван у окна, массивный письменный стол с бронзовой чернильницей в виде кузнечной наковальни с молотом, окруженной венком из колосьев пшеницы. Огромный светлый кабинет наполняли книги, книги – все это были издания детских стихов Клавдии Первомайской разных лет в красочных обложках, сборники ее детских пьес, среди которых особо выделялась одна – та, что принесла ей громкую славу в самом начале писательского пути, – пьеса-сказка «Зимовье зверей». Кроме книг, полки стеллажей и застекленных книжных шкафов ломились от бронзовых, фарфоровых и деревянных фигурок, изображающих это самое «зимовье» – избушку и веселых персонажей сказки.

Катя знала их с детства.

Полковник Гущин тоже.

– Избушка – зимовье во мраке лесном, – произнес он тихо, останавливаясь на пороге кабинета и загораживая от Кати то, что открывалось там, в этой грандиозной комнате. – Замшелая крыша, свет солнца и тени…

– Все вместе так славно мы здесь заживем, – откликнулся эксперт-криминалист, шедший следом за Катей. – С детского сада наизусть, Федор Матвеевич. Как «Теремок» Маршака – «в чистом поле теремок, он не низок, не высок».

Все дети знают эту сказку Первомайской – веселую и озорную, где пестрая команда зверей – баран-меланхолик, гусь-резонер, свинья-трусишка, петух-фанфарон – противостоит плохой, но безумно очаровательной лисе, хулиганистому волку и туповатому мишке косолапому. В отличие от русской народной сказки, в пьесе Клавдии Первомайской Бык был заменен Котом. Кот-воркот – бархатный живот – остроумный и харизматичный сказочный персонаж, любимый детьми.

Несколько фарфоровых фигурок «зимовья», сброшенных на пол, разбились. Осколки белели на паркетном полу, лишенном ковра.

Из-за широкой спины Гущина, словно застывшего на пороге, Катя видела письменный стол, ореховое бюро, все сплошь заставленное коробками и пузырьками с лекарствами, консоль, на которой между гипсовыми бюстами Крылова и Горького на болванке красовался женский парик смоляного цвета в форме «каре».

Потом Катя увидела в углу деревянную кровать, явно новый предмет обстановки – неубранную, с пышными подушками, тумбочку, тоже всю уставленную лекарствами, меховые домашние тапочки. На стене напротив кровати, втиснутый между стеллажами и бюро, висел большой портрет в золоченой раме. Полная одутловатая темноглазая женщина с бледным лицом, двойным подбородком, густыми черными бровями и смоляными волосами, собранными на затылке в тугой узел, одетая в лиловое платье, строго и важно смотрела на полицейских.

Гущин как-то хрипло выдохнул и шагнул вперед, открывая Кате обзор.

Она увидела инвалидное кресло, опрокинутое на бок.

На полу у кресла лежала крошечная высохшая старуха. Ее стеганый домашний халат распахнулся, открывая футболку и надетые пухлые памперсы, худые скрюченные ноги, похожие на конечности скелета, обтянутые пергаментной кожей, испещренные вздувшимися венами. Старуха лежала в луже крови, растекшейся по паркету. Ее лысая голова была разбита чудовищной силы ударами.

Катя с содроганием увидела предмет, которым убили Клавдию Первомайскую. Это была самая большая, массивная и очень тяжелая бронзовая статуэтка, изображающая «Зимовье зверей». Бронзовая избушка, из окон которой высовывались ее жильцы. Бронзовый петух восседал на крыше, расправив крылья, орал ку-ка-ре-кууууууу!

Петуха покрывали сгустки запекшейся крови. Баран, гусь, свинья и кот-воркот тоже купались в крови.

– Черепно-мозговая травма, – констатировал судмедэксперт. – У нее череп проломлен в лобной и височной области. Огнестрельных ран нет. Ни одной.

– Что же, пулю на старуху убийца пожалел? – спросил полковник Гущин.

– Может, у него патроны закончились? – предположил эксперт неуверенно.

– Когда забираются в дом с намерением прикончить его хозяев, на патронах не экономят. Если ствол задействуют, патронов всегда хватает. – Полковник Гущин наклонился, осматривая тело. – Нет, здесь что-то другое… Такие удары. А ей ведь девяносто девять лет! Через каких-то десять дней столетний юбилей. И такая ярость при нападении. Она убийцу тоже видела, как и внучка в свой последний миг, на нее не сзади напали. А где стояла эта бронзовая штука?

– Мы пока не знаем точно, но это вещь отсюда, из кабинета. И, Федор Матвеевич, обратите внимание. Я не специалист, но даже я вижу, что это – настоящий Поленов, – эксперт указал на небольшую картину в нише кабинета. – А там над ее письменным столом картина Ильи Глазунова. А вот здесь, похоже, пейзажи Коровина. Это ценные картины. И ничего убийца не взял. На ее дочери золотой браслет и кольца на пальцах. В гостиной на диване – ее сумка, и там портмоне и кредитки. Все на месте.

– А мобильный дочери?

– Тоже. Он старой модели, – откликнулся начальник УВД. – Сотрудники его изъяли как вещдок, но там нет подключения к интернету – старая модель, только звонки. Будем проверять.

– Двоих убил чисто, ее же, столетнюю старуху, вот так зверски кроваво, – полковник Гущин вглядывался в лицо Первомайской. – Катя, подойди сюда. Ближе. Еще ближе. Ты на месте преступления. Не время чувств лишаться, как тургеневская барышня.

– Я в порядке, Федор Матвеевич, – Катя произнесла это сквозь стиснутые зубы.

Запах крови. Он наполнял душный кабинет. Давность смерти – двенадцать часов… Потом запах станет еще хуже.

– В релизе для прессы о том, что способ убийства отличен, – тоже ни слова. Все три жертвы погибли от огнестрельных ранений. Так объявишь журналистам.

– Понятно. Я сейчас же займусь составлением релиза, – Катя смотрела на Первомайскую.

Зимовье зверей… свет солнца и тени…

– Чуть позже напишешь. Что скажешь об этом деле?

– Федор Матвеевич, это не ограбление.

– Не ограбление. Убийство, причина которого нам неясна. Когда убивают несколько человек в доме, какие могут быть цели?

– Никаких, если убийца псих ненормальный, маньяк-садист.

– А если не маньяк?

– Ненависть. Ненавидит всех, всю семью желает уничтожить под корень.

– А еще?

– Хочет убить кого-то одного из членов семьи. Именно этот кто-то – главная жертва и цель. Остальные убираются как свидетели убийства.

Гущин посмотрел на Катю и отошел от тела.

– Что можно сказать, исходя из последнего, об этом убийстве?

– Что целью была она… старуха, – Катя желала лишь одного – выскочить, как пробка из бутылки, из этого проклятого дома, из этого чертова поселка – гибрида «Московского писателя» и «Светлого пути». – Потому что ее убили вот так… страшно. А тех других застрелили, чтобы они не назвали убийцу.

– Там свидетелей привезли, кого успели разыскать, – в кабинет заглянул оперативник, – Федор Матвеевич, мы и таксиста нашли, его по телефону пока что опросили. А другие здесь.

– Пойдем поговорим со свидетелями, – сказал Гущин. – Но в релизе о них никаких упоминаний.

– Журналисты все равно узнают, – Катя двинулась за ним.

Патологоанатом и криминалисты продолжили осмотр кабинета, кухни и гостиной. В доме Первомайской работали сразу несколько оперативных групп из Главка и местного УВД. И работы хватало всем.

Глава 4
Свидетели

Свидетели, которых удалось установить, ждали на территории участка вдали от жаждущих информации журналистов. Полицейские разместили их в старой беседке – двое охранников поселка «Московский писатель», медицинская сиделка Клавдии Первомайской, обнаружившая тела, и пожилая седая женщина в черной стеганой куртке, впопыхах застегнутой косо, – лет под восемьдесят, однако крепкая и подвижная для своего почтенного возраста. Лицо ее поразило Катю – резкие черты выражали шок от происходящего. И там было что-то еще.

Начальник УВД сказал Гущину, что это помощница и литературный секретарь Первомайской Эсфирь Яковлевна Кленова. Именно ей первой позвонила сиделка сразу после вызова полиции. Кленова примчалась в «Светлый путь» из Москвы на такси, когда в доме уже работала оперативная группа.

Полковник Гущин, естественно, начал с главного свидетеля – сиделки. Они отошли от остальных, Катя старалась не упустить ни слова из свидетельских показаний.

Сиделка – уроженка Таджикистана – сообщила, что она профессиональная медицинская сестра и попала к Первомайской по рекомендации семьи ее знакомых дипломатов, в которой работала, ухаживая за их престарелыми родителями. Работала она у Первомайской всего три месяца. Она предупредила, что прекрасно понимает и говорит на русском, однако в ее речи могут проскальзывать невольные ошибки, но на ее профессиональную квалификацию это не влияет. Она рассказала, что в доме постоянно жили трое – Первомайская, ее дочь и внучка. Эсфирь Кленова приезжала из Москвы, и в последний месяц ее посещения Первомайской в связи с подготовкой празднования столетнего юбилея участились. Порой она оставалась в доме ночевать. Кроме нее, в первый месяц работы сиделки в доме была помощница по хозяйству по имени Светлана, которая считалась почти членом семьи, но ее внезапно со скандалом уволили. О причинах скандала и увольнения сиделка ничего не знала. Но у нее сохранился телефон Светланы в мобильном, и она в панике позвонила ей тоже вслед за Кленовой, чтобы сообщить о страшной трагедии. Однако на ее звонок бывшая дом-работница Первомайской не ответила.

Сиделка пояснила – вчера, в пятницу, у нее был ее обычный недельный выходной. Она уехала из Внуково утром в Москву на автобусе. Никто из домочадцев Первомайской ей не звонил, она отдыхала. А утром в субботу к девяти вернулась в поселок. Позвонила в калитку – никто ей не открыл. Она сама отомкнула калитку ключом, который ей дала дочь Первомайской Виктория – она ведь оставалась порой со старухой одна в доме целый день, и у нее всегда имелись все ключи. Но в свой выходной она ключи от дома не взяла – зачем? А ключ от калитки лежал у нее в сумке.

Позвонила во входную дверь – снова никто не ответил. Но в доме громко работал телевизор. Она слышала через окно. Она знала – Первомайскую не оставили бы без присмотра. К тому же было еще очень рано. В доме вставали гораздо позже. Она стала громко стучать в дверь. А потом… потом ее что-то насторожило и испугало. Эта мертвая тишина при громко орущем телевизоре. Тогда она обогнула дом, собираясь стучать в дверь террасы, и увидела разбитое окно. Она начала кричать, звать дочь Первомайской: Виктория Павловна! Кричать и звать внучку.

А потом через разбитое окно забралась внутрь, хотя ей и было уже очень страшно.

– Так это ваши следы на подоконнике? – спросил сиделку Гущин.

Она ответила, что не знает. Она сильно испугалась, но ее долг медицинской сиделки не позволил ей просто ждать охранников или полицию у разбитого окна террасы, ведь с Первомайской могло быть все очень плохо – сердечный приступ, удар… Такой возраст – почти сто лет! А дочь ее… с ней было не все так просто, понимаете? Она сама порой нуждалась в опеке.

Забравшись в дом, сиделка увидела взломанные двери террасы. Прошла внутрь на трясущихся ногах и… увидела их всех.

Мертвых.

Тогда она выбралась из дома снова через окно, боясь упасть в обморок, хотя видела в жизни немало плохого и страшного. Позвонила в полицию. Потом связалась с охранниками «Московского писателя». Позвонила Кленовой и прежней домработнице Светлане.

Начальник УВД лишь качал головой на этот рассказ.

– Полно ее отпечатков будет, – шепнул он Гущину. – Хоть сейчас задерживай. Отпечатки-то как раз в месте проникновения.

Гущин на это ничего не сказал. Подошел к двум хмурым ошарашенным охранникам. Те показали, что и пятница, и утро субботы были совершенно обычными. Из приезжающих и уезжающих через пункт охраны следовали только свои, и тех оказалось не много. Потому что оба поселка полупустые. Многие дома закрыты, их хозяева кто за границей, кто где. Многие дома выставлены на продажу. Никаких чужих. Никаких подозрительных машин. Никаких гостей ни к кому. Дочь Первомайской Викторию в поселке все хорошо знают. Она сама водит машину, но у нее порой случаются проблемы.

– Какого рода проблемы? – спросил Гущин.

С алкоголем. Даже права у нее отбирали на полгода. Сейчас она ездит на такси – вызывает в поселок, возвращается. Так и в пятницу вечером она тоже вернулась в «Светлый путь» на такси. На выезде у сторожки охранников есть камера, она зафиксировала номер такси. Виктория в машине была одна и навеселе – это они заметили.

– А во сколько она вернулась? – спросил Гущин.

– Где-то в начале десятого.

Гущин отпустил охранников и спросил – что насчет камеры и номера такси. Начальник УВД сообщил: записи просмотрели, все точно, как они и рассказывают. Машину и таксопарк установили, даже до таксиста дозвонились. По его словам, он взял клиентку от бара «Горохов» на Петровке. И довез ее во Внуково, в «Светлый путь», до самого дома. И было это в девять вечера.

Сиделку эксперты-криминалисты забрали откатывать пальцы. Охранникам Гущин разрешил вернуться на рабочее место. В беседке осталась лишь Эсфирь Кленова. Она сидела, сгорбившись, подперев голову рукой.

– Эсфирь Яковлевна, – обратился к ней Гущин, – вы давно знаете Первомайскую?

– Я у нее работаю с шестьдесят четвертого года, – Кленова говорила очень тихо, в груди ее свистело.

– Вы заходили в дом? Видели их?

– Нет, это Айгуль – акробатка, сиделка. Она не растерялась. Она сказала мне… где они лежат и какие они… А меня ваши сотрудники в дом не пустили.

– А когда вы видели их в последний раз?

– В четверг. Я приехала к Клавдии Кузьминичне по ее звонку.

– А чего она от вас хотела?

– Она речь написала для своего юбилея. Все правила. Хотела, чтобы я посмотрела.

– Она в своем возрасте была в здравом уме?

– Более чем в здравом.

– Нет, я подумал – там ведь у нее кресло инвалидное. Может, паралич или…

– Нет, нет, она перенесла инсульт в возрасте восьмидесяти трех лет. Но оправилась. И не было никаких последствий в смысле парализации. Кресло – это потому, что возраст уже такой, когда кости хрупкие и ноги плохо ходят. Она передвигалась по дому в кресле. Но в кровать перебиралась сама. И когда сиделка и Света… то есть, я хочу сказать, сиделка Айгуль ее мыла, она сама в ванну забиралась.

– В кабинете ее кровать, и лекарств много, – сказал Гущин.

– Это она туда переехала со второго этажа, лет десять назад. На второй этаж в спальню никак уже не поднимешься. А внизу было много места. И потом, она всегда любила свой кабинет, – Эсфирь Кленова закрыла лицо руками. На пальцах – крупные перстни с темными камнями.

– Бронзовая скульптура – крупная такая, в виде «Зимовья зверей» на мраморной подставке, где она находилась точно?

– В кабинете, где же еще. На консоли рядом с письменным столом. А что?

– Ничего. Я просто спросил.

– Вы не просто так спросили. – Кленова отняла руки от лица и посмотрела на него, потом на Катю: – Что же это такое? Почему? За что?!

– Это вы нам скажите.

– Я? Откуда мне знать?

– Я слышал все эти дрязги про ее юбилей, про торжества в Большом театре, – заметил Гущин. – По телевизору один хайп.

– Сейчас по любому поводу хайп.

– Но там совершенно полярные мнения. И много негатива и ненависти.

– А сейчас всех травят, чего вы хотите?

– Но Первомайской было почти сто лет!

– А сейчас на почтенный возраст никто не обращает внимания, – Кленова махнула рукой. – Вон Ахеджакова, наша соседка по Внуково, ей восемьдесят, а как травят? Без пощады. Что бы она ни сказала.

– Но юбилей Первомайской собирались отмечать на государственном уровне.

– Звонили из минкульта какие-то болваны. Озаботились, спохватились, – Кленова скривила губы. – Не знают уже за что зацепиться. Чего бы еще отпраздновать. Думаете, Клавдия не знала им цену? Отлично знала. И презирала их и весь этот их новый мейнстрим. Она была умной. Возраст на ее ум и способность критически оценивать реальность не повлиял. Она речь писала для этого своего юбилея в Большом. Думаете, там лишь благодарность о том, что про нее вспомнили?

– А что там было еще, в этой речи?

– Она ее постоянно правила.

– С дочерью и внучкой у нее какие были отношения?

– Они о ней заботились. Наверное, любили. И, наверное, ждали ее смерти, – лицо Кленовой внезапно побледнело. Она сунула руку под куртку, начала массировать себя в области сердца. – Ох, что же это я… Они же тоже обе… Ох, да что же это? За что это нам? За что это мне на старости лет? Бедные они мои, бедные… Клава… Девочки… Вся жизнь… О, мой бог, за что караешь меня? Вся жизнь… И вот так разом… Никого… Никого теперь. Ни одной родной души!

Она зарыдала так страшно, что у Кати все сжалось внутри. Так рыдают, так воют в голос не литературные секретари маститых пишущих дам, а старухи в глухих деревнях на похоронах. Древний утробный вой-плач.

Гущин махнул одному из оперативников – тот бросился к машинам криминалистов, те возили с собой бутылки воды. Истерически плачущую Эсфирь Кленову начали отпаивать, притащили таблетки нитроглицерина. Катя поняла, что допрос важного свидетеля придется прервать на неопределенное время.

Глава 5
Разбитое сердце. Угроза

Полковник Гущин вернулся в дом, где продолжался осмотр. Катя решила безотлагательно заняться написанием пресс-релиза для журналистов – комментарий ГУВД был необходим. Она предпочла бы остаться на улице, в беседке, но, заглянув в смартфон, увидела, что связь отсутствует. Видно, высокий и массивный дом создавал помехи. А в самом доме связь восстановилась.

– Иди наверх, наши спальни осматривают. Там тихо, там напишешь, – сказал Гущин, направляясь на кухню, где судмедэксперт осматривал тело Анаис.

Криминалист тут же сунул Кате резиновые перчатки, и она натянула их – нельзя ничего касаться в этом проклятом доме.

Она поднялась по скрипучей лестнице на второй этаж. Здесь располагались спальни. Наверху работали всего двое сотрудников полиции. Они как раз осматривали бывшую спальню Клавдии Первомайской. Отсюда и правда переселились давно – в комнате пахло пылью, матрас кровати, лишенный постельного белья, пестрел желтыми пятнами. На стенах висело множество фотографий.

Следующая комната – прибранная, чистая. Явно гостевая. Возможно, здесь ночевала Эсфирь Кленова, когда оставалась в доме. Потом шла кладовка-гардеробная, набитая разным старым барахлом. Рядом – спальня в бежево-серых тонах, современная, вся такая вычурная, заставленная антиквариатом: вазочки, вазоны, фарфоровые статуэтки, масляные пейзажи на стенах – цветы, букеты. Здесь пахло все тем же Ex nihilo. Катя поняла, что это спальня Виктории. Она решила было устроиться там, но кроме двуспальной кровати и зеркального гардероба-купе в спальне имелись лишь мягкие пуфы да комод, заставленный косметикой.

На кровать убитой садиться не хотелось. И Катя зашла в комнату напротив.

Девичья спальня. Этакая современная светелка. Вся в пепельно-розовых тонах. Розовые шторы, такое же покрывало, даже стены недавно покрашены в тон. Это явно комната внучки Анаис. Миллениалы помешаны на розовом цвете.

Но здесь имелся письменный стол с ноутбуком, заваленный книжками в ярких обложках, папками, журналами, большей частью посвященными диетам и здоровому питанию. Катя присела на вращающееся кресло у письменного стола. Ноутбук оперативники изымут и станут изучать. В этой комнате порядок, в отличие от разгрома внизу. Наверх убийца не поднимался.

Она достала из сумки смартфон и планшет. Новость об убийстве Клавдии Первомайской и ее семьи в «Светлом пути» уже занимала первую строку в новостной ленте Яндекса. Катя открыла ссылки: РБК, «Коммерсантъ», Газета, Лента, «Эхо Москвы» – везде новость уже была топовой. Но информация пока еще была скупой, всюду сообщалось только о самом факте убийства семьи. И шла ссылка, что «материал дополняется».

Катя начала писать пресс-релиз на планшете.

Что-то пискнуло в куче книжек на столе.

Она прервалась, оглядела спальню Анаис. Розовые крашеные стены. Ни постеров, ни фотографий в рамках. Даже зеркала нет. И комода с косметикой. Зато на подоконнике черный шлем для верховой езды. Она ездила верхом? Такая толстушка? Боливар не вынесет двоих, а Анаис весила как две ее ровесницы.

Снова что-то пискнуло, звякнул колокольчик. Катя протянула руку в резиновой перчатке и аккуратно сдвинула кипу папок. Так и есть. Смартфон. Розовый айфон Анаис.

Катя взяла его и включила. Она вдруг ощутила сильное головокружение. Было ли это предчувствием грядущих страшных и трагических событий? Хотя куда уж больше трагедий и страха, когда внизу в комнатах три мертвых тела, три разновозрастные Грации, уже начинающие гнить и разлагаться в прах?

Никакого пароля. Вход свободный. На дисплее – обычная картинка айфона. В электронной почте пятнадцать сообщений. Катя тут же открыла почту.

Ее почту – Анаис.

Спам, спам… Ничего личного. Послания интернет-магазинов, мейлы о распродажах продуктов здорового питания, реклама средств для похудения. Мейл-бонус от какого-то фитнес-клуба «Аркадия». Катя открыла «Фейсбук». Профайл Анаис открывался со смартфона тоже свободно. Страничка смотрелась бедно – друзей маловато, всего сорок человек. Фотографий – пять. На всех Анаис. Видно, что отобраны самые-самые, наиболее удачные. Она выглядела мило – рыженькая пышечка. Но не позволяла себе снимков фигуры – только лицо. Между первым и последним снимком Катя заметила разницу – Анаис явно похудела. Раньше она выглядела совсем толстой девушкой с двойным подбородком, а на последнем снимке он пропал, лицо было круглым, розовым и счастливым.

Анаис так и лучилась счастьем. Глаза ее сияли, как звезды.

Последний пост сделан десять дней назад. Перепост музыкального клипа «Вальс вампиров» – микс «Ван Хельсинга» и «Фантома Оперы». Граф Дракула – прекрасный, как Падший Ангел, танцевал с дамой в красном.

Вот что постят в двадцать пять. Далеко ли мы сами ушли от этого возраста и подобных тем?

Катя проверила звонки – исходящие, входящие. К «Фейсбуку» ничто и никто не привязан. Осталась непроверенной последняя пометка – мессенджер «Фейсбука». Катя открыла его и…

Стоп.

ЕСЛИ ТЫ ДУМАЕШЬ, ЧТО ВСЕ КОНЧЕНО, ДЕТКА, ТО ТЫ ОШИБАЕШЬСЯ.

Текст сообщения был набран заглавными буквами.

ВЫКИНУЛА МЕНЯ ИЗ СВОЕЙ ЖИЗНИ, ДА? УДАЛИЛА ИЗ ФЕЙСА? ВЫТЕРЛА ОБ МЕНЯ НОГИ. РАЗБИЛА МНЕ СЕРДЦЕ. РАСТОПТАЛА… СУКА.

Катя глянула на дату и время – утро пятницы. Четыре сорок утра – тот, кто писал, не спал, пялился в ночь, пылая яростью и гневом.

МОЖЕТ, И НЕ ДОЙДЕТ МОЙ ПОСТ. ЕСЛИ ТЫ И ТУТ МЕНЯ ЗАБИЛА. НАСМЕРТЬ, НАСМЕРТЬ МЕНЯ ЗАБИЛА… СУКА… Я ТЕБЕ ОТДАЛ ВСЕГО СЕБЯ. Я ЖИЛ ТОБОЙ. Я ЛЮБИЛ ТЕБЯ С СЕМИ ЛЕТ. А ТЫ РАСТОПТАЛА МЕНЯ. СЕРДЦЕДУШУ ГОРДОСТЬЛЮБОВЬ.

Фраза шла без пробелов, словно фонтан ярости набирал силу.

Катя глянула на пометку – «отправитель не связан с вами в «Фейсбуке». Общение только в мессенджере». Так пишут в двух случаях – когда респондент не знаком и если общение происходит впервые. А это исключалось, исходя из текста. Значит, респондента удалили из друзей на «Фейсбуке», забыв про мессенджер.

ДУМАЕШЬ, ТЫ НУЖНА ЕМУ? ПОСМОТРИ НА НЕГО. У НЕГО ТАКИХ, КАК ТЫ – МИЛЛИОН. А ТЫ ШЛЮХА, ЖИРНАЯ ТВАРЬ. И ОН ЭТО СКОРО ПОЙМЕТ. ТОЛЬКО БРОСИТЬ ТЕБЯ НЕ УСПЕЕТ. ПОТОМУ ЧТО Я ВСЕ РАВНО ЕГО ПРИКОНЧУ. ТОГДА НЕ УДАЛОСЬ – УДАСТСЯ СЕЙЧАС. А ПОТОМ Я УБЬЮ ТЕБЯ. И БУДУ ЖИТЬ ДОЛГО И СЧАСТЛИВО! И ЖЕНЮСЬ – ПРОСТИ, УЖЕ НЕ НА ТЕБЕ.

Катя ощутила жар во всем теле. Потом холод.

Вот оно…

Это же…

Утро пятницы, рассветный час. Прочла ли это Анаис?

А вечером тот, кто утром обещал ей смерть, выполнил свою угрозу.

Катя глянула на кружок с портретом того, кто угрожал.

Молодой… невзрачный…

Она «кликнула», но его аккаунт на «Фейсбуке» не открылся – заблокирован.

Но там было его имя и фамилия.

Иван Титов.

Катю опять бросило в жар. Такая удача… такой след… Это же…

Она достала свой мобильный, зашла на свой аккаунт в «Фейсбуке» и ввела в «поиск» имя и фамилию. Десятки, десятки Иванов Титовых.

Она скользила взглядом по лицам, ища того – единственного.

Нет, нет, нет, не тот… И этот не тот… какие-то боты.

И тут она увидела его.

Открыла страницу. На нее глядел отправитель угрозы убийством.

Иван Титов. Профайл был закрыт для посторонних. Доступны для просмотра оказались лишь фотографии. Катя открыла и ахнула – все фотографии были их общие. Иван Титов и Анаис Первомайская-Кулакова.

Катя узнала беседку, запущенный сад. Они на фоне дома Первомайской в «Светлом пути». Толстая девушка с рыжими волосами и субтильный невзрачный парень в серой толстовке с капюшоном. Они смеются. Она его тормошит, а у него глупый и довольный вид. Он серьезен, а она его снова тормошит. Он на велосипеде, она вся румяная, как яблочко, после утренней пробежки для полных. Они в гостиной у камина – там, где сейчас лежит тело ее убитой матери. Они возле новогодней елки – снова гостиная в доме Первомайских.

Катя стиснула розовый айфон. И, забыв о пресс-релизе, сорвалась с места, скатилась с лестницы.

– Федор Матвеевич, я его нашла!

Она крикнула это так громко, что все затихло в доме. Из всех дверей повысовывались сотрудники полиции, эксперты. Гущин возник в холле.

– Кого ты нашла?

– Убийцу, Федор Матвеевич! – Катя потрясла айфоном. – Вот, вот ее телефон, все здесь. Он ей угрожал! Ночью на рассвете, понимаете. Не спал! А потом явился и убил – ее.

– Кого ее? Клавдию Первомайскую?

– Анаис! – выкрикнула Катя. – А других как свидетелей убрал.

Она снова взмахнула смартфоном и ринулась на улицу к беседке. Эсфирь Кленова сидела там с бутылкой воды. Она немного отошла, успокоилась.

Катя налетела на нее как вихрь:

– Эсфирь Яковлевна, кто такой Иван Титов?

– Что случилось?

– Кто такой Иван Титов? – чуть ли не по слогам повторила Катя. – Он был вхож в ваш дом. Есть тому доказательства. Он общался с Анаис. Кто он?

– Это… это сын нашей Светы, – голос Эсфирь Кленовой дрогнул. – А что происходит?

– Светы? Домработницы, внезапно уволенной со скандалом?

– Да, но… это не скандал, это драма, семейная драма. Там так все было сложно. Я говорила Клавдии, но она меня не послушала. Анаис наплела ей бог знает что про тот случай в клубе. Клавдия… ей же сто лет, что вы хотите! Психика как порох, она вспылила, накричала. Она Анаис любила безумно. Она за нее заступалась, защищала ее. А Света – она тоже не стерпела. Это же ее сын. Они были как родные. Семнадцать лет здесь все вместе… Они вместе росли, он ее моложе на три года… И так все разом оборвать…

– Где они сейчас – эта ваша домработница Светлана и ее сын Иван? – спросила Катя.

– Я не знаю. Дома, наверное. Но… у нас два месяца о ней нет сведений. Она и не звонила.

– Ее адрес, диктуйте нам!

– Восьмая Парковая… ох, из головы вылетело. Я визуально знаю, столько раз к ней ездила, а точный адрес… во двор второй подъезд и направо от лифта, седьмой этаж.

– А дом? Номер?

– Белый, блочный такой, – Эсфирь Яковлевна снова побледнела. – А что? Зачем это вам? При чем здесь Света и Ваня?

– Где он работает, этот Титов? Или учится еще? В каком институте?

– Он много где работал, копил ведь на свадьбу деньги. Он… это… он же был в клубе.

– Каком клубе?

– Ну, где она заниматься стала. Нам позвонили… это по желанию ее отца… Он, когда умер, денег ей не оставил, хотя алименты платил и признавал ее как дочь. Оставил так, мелочи… в частности, этот клуб, членство. Это элитное место.

– Что за клуб?

– Из головы вон… как на картине Николя Пуссена…

– Аркадия? – спросила Катя. – «И я бывал в Аркадии»?

– Да. Но при чем это все? При чем тут Ваня? Он вернулся из армии, а в клуб работать пошел на конюшню – только ради того, чтобы быть с ней рядом. Он… он так к ней относился трепетно. И я ей не поверила тогда, когда она рассказывала о нем весь этот чертов бред!

Катя пока не понимала, что она там бормочет, эта старуха-литсекретарь. Про какого-то покойного отца…

– Фитнес-клуб «Аркадия» – это где-то здесь? – спросила Катя у начальника УВД, вышедшего вслед за Гущиным из дома к беседке.

– Это на Рублевке. Здешние из «Московского писателя» вряд ли туда ездят. Вообще-то это не близко отсюда.

– Невозможно, чтобы Ваня был ко всему этому причастен! – вдруг с силой выкрикнула Эсфирь Кленова. – Да вы что, очумели все?! Он бы никогда… я его малышом знала, я его учила читать по букварю! Он вырос здесь, в доме! Вы что?

Полковник Гущин глянул на ее искаженное гневом, страхом и отчаянием лицо. И Катя поняла – если еще секунду назад он просто слушал все это, то теперь… Этот крик все решил в миг единый. Гущин, как и Катя, понял, что Эсфирь не говорит им всей правды. А правда эта может оказаться очень страшной. А дело – очень простым и уже почти раскрытым.

Гущин кивнул Кате и ринулся к своему джипу, подогнанному к воротам дачи. Что-то сказал шоферу, и тот забрал свои вещи, кивая. Катя знала – Гущин всегда отпускает своего шофера, если полагает, что впереди – бессонные длинные выходные, полные опасностей и аврала. Предпочитает управлять автомобилем сам.

В следующую минуту она уже забиралась в джип на заднее сиденье. Нашла в смартфоне точный адрес загородного фитнес-клуба «Аркадия».

В хвост им пристроилась главковская машина с оперативниками.

Катя и представить не могла, ЧТО ИХ ЖДЕТ.

И я, и я бывал в Аркадии…