Текст книги "Перекресток трех дорог"

– Да! Я вам это уже сказал. И Клава… Клавдий и сам так думает, – воскликнул Макар оживленно.

– Тогда настала пора рассказать вам, с чего все это началось пять дней назад. – Полковник Гущин протянул руку, взял со стола бутылку боржоми – они стояли на столах как комплимент от кафе для клиентов, сильными пальцами сковырнул пробку без открывалки. Достал из кармана новую антибактериальную салфетку и протер горлышко. А затем сунул его в рот – в щель между масками. И начал жадно пить прямо из горла.

Глава 17
Полковник в Аиде

Апрель. За 3,5 месяца до описываемых событий

Воют… скулят… рычат… собаки? Стигийские псы, о которых не знаешь ничего толком, но вроде где-то читал – давно, в другой жизни. И не вспомнить уже… Стигийские псы из ада, бегущие по следу…

Воют…

Скулят…

Кашляют, захлебываясь мокротой…

Стигийские псы не болеют, они рвут вас на части – изнутри. Их клыки словно кинжалы впиваются в вашу грудь. Вгрызаются в ваши легкие.

– Да что же это такое… дышать… я дышать совсем не могу… ааааааааа! Да сделайте же что-нибудь! Разрежьте мне горло! Я задыхаюсь!! Задыхаюсь…

На соседней больничной койке кричит, захлебываясь кашлем, больной – голый тучный мужчина в зеленой больничной робе. Он обеими руками сдирает с лица кислородную маску, которую пытается удержать на нем медсестра в защитном костюме и маске.

Полковник Гущин – тоже голый, тоже в одной зеленой больничной робе, завязанной на боку, тоже с кислородной маской на лице пытается приподняться на постели. Его тело сжигает жар. Температура сорок. Но он все видит и слышит. Он знает – он в аду.

Ад… Аид… в нем нет сумрачных лугов, покрытых белыми цветами асфоделиями. Нет и черной реки забвения.

Аид… Ад – это койки, койки, койки, заполненные людьми в огромном помещении, разгороженном на соты. Железные конструкции под потолком, линолеум на полу, залитый дезинфицирующим раствором, заляпанный рвотой, кровью, залитый мочой из опрокинутых «уток».

Когда-то тут располагался выставочный павильон, который посещали толпы туристов и любопытных – здесь проводились международные презентации и конгрессы. А теперь это огромный мобильный городской госпиталь, переполненный больными коронавирусом.

– Я задыхаюсь!! – кричит сосед на койке рядом и, преодолевая сопротивление сестры, сдирает с лица кислородную маску, которая уже больше не помогает ему дышать. Он свешивается с кровати и кашляет, кашляет… харкает… выплевывая в фаянсовое судно кровавые сгустки – мокроту и ошметки своих собственных легких.

Тело его выгибается назад, и он падает на пол с кровати. Сучит ногами, хрипит… У него агония. Напуганная до смерти медсестра в защитном костюме кидается к нему, нажимает тревожную кнопку. Но врачи заняты умирающим на другой стороне этой огромной палаты – они делают ему интубацию, суют в горло трубку до самой ручки. Их просто не хватает на всех тяжелых больных. Они сами поставлены перед выбором – кому помогать, кого отпустить.

Полковник Гущин чувствует, что внутри него – огненный шар. Он растет в груди, сжигая его дотла. Горло словно забито горячей ватой.

А стигийские псы все воют, скулят и рыщут, бегут по его следу. Скоро они доберутся до него, ворвутся сюда, стащат его за ноги с больничной койки и…

Он проваливается в горячечное забытье бреда. Он почти уже не может дышать. Он умирает.

Не кричит, как тот, сорвавший с себя кислородную маску.

Полковник Гущин не видит задыхающегося соседа, требующего кислород, который уже не принимают его истерзанные «короной» легкие.

Полковник Гущин чувствует, что он тоже умирает.

И не подозревает, что когда-то, возможно, слуха его коснется сентенция о том, что «умереть можно достойно и красиво, не становясь посмешищем для окружающих». Умереть почти по Марку Аврелию – философу-стоику.

Умереть, как тот римлянин, возомнивший себя греком Золотого века, а не подохнуть в этом больничном Аиде среди криков, кашля, предсмертных хрипов, воя, плача, среди всей этой так внезапно образовавшейся в нашей обычной повседневной жизни боли.

Полковник Гущин уже ни на что не надеется. И ничего не ждет. Третью неделю подряд у него держится температура под сорок. Страшный кашель сотрясает его тело, забивая глотку мокротой и кровью.

Он царапает пальцами грудь, разрывая на себе больничную робу, словно пытается добраться до собственных легких. Обнажить их. Вырвать из груди. Дать им полную свободу. Дышать. Пульсировать…

И сразу проваливается в кромешный мрак.

В Аиде верхнем, где кашляют, кричат, рыдают и требуют кислород, всегда светло, там горят неоновые лампы.

В Аиде нижнем – всегда полный чернильный мрак.

Полковник Гущин не видит, как его койку окружают врачи в защитных костюмах – реанимационная бригада.

Его переворачивают на живот и заталкивают ему глубоко в горло стальную полую трубку.

Но он не ощущает уже боли.

И не видит этот самый аппарат для искусственной вентиляции легких, на который в верхнем Аиде все молятся, как на новое божество.

Новое время ведет за собой новых богов. Они почти все сплошь технократы.

Старые боги наблюдают за этим вторым пришествием из своего темного угла.

– Вас спасло чудо.

Это первое, что слышит полковник Гущин, вернувшись из чернильной могильной тьмы в неоновый белый свет реанимации госпиталя.

Он снова не обращает внимания на аппарат ИВЛ. Не знает он и того, что между его последним воспоминанием и тем, что он видит сейчас, моргая и пугаясь, прошло долгих пять дней, во время которых он был подключен к этому аппарату и находился на грани жизни и смерти.

Он видит только склонившийся над ним силуэт в зеленом защитном костюме и маске. Все расплывается перед его глазами. Но он дышит сам – без той страшной трубки в горле.

– Вас спасло чудо.

Голос… полковник Гущин его тоже не помнит. Не видит он и лица – кто это? Врач? Медсестра? Медбрат? Волонтер?

– Сейчас вам сделают укол. А потом мы поставим вам капельницу…

Полковник Гущин переводит взгляд на свою исхудавшую руку – на запястье клейкой медицинской лентой закреплен катетер.

Глава 18
Мучения

За 9 дней до описываемых событий

– Это Миша Алтайский. Вроде бы. Но его здесь трудно узнать. Хотя татуировки… его татуировки, Федор Матвеевич, ни с какими другими не спутаешь.

– Да. – Полковник Гущин кивнул, глядя на тело, на которое было страшно смотреть.

Его подняли с постели в половине третьего – летняя ночь еще царила в мире, когда они приехали в Борки недалеко от Одинцова. А сейчас уже брезжил рассвет. Над Москвой небо окрасилось розовым, словно по нему повозили окровавленной тряпкой.

– Ну, теперь пойдут такие разборки, Федор Матвеевич, мама не горюй, – начальник УВД Одинцова покачал головой. – Миша Алтайский – кто? Сами знаете. Главный решала воровского мира. Когда от коронавируса в апреле умер вор в законе Арнольд, его место опустело. Говорят, он лежал в том же мобильном госпитале, что и вы, в выставочном центре ВДНХ. И скончался. А две недели назад в Сочи собрался воровской сход. И Миша Алтайский туда ездил. Он сказал свое веское слово. Там короновали Петуню Орджоникидзе. Фактически Миша его и выбрал. А за Петуней, сами знаете, какой хвост кровавый, скольких он убрал. Сколько людей его ненавидит. В Мише Алтайском разочаровались те, кто категорически не желал воровской короны для Петуни Орджоникидзе. И вот результат. Вернулся Миша из Сочей и… жуть какая. Я такого еще не видел. Что у него с лицом?

– Химический ожог губ и рта, – ответил судмедэксперт, осматривающий тело. – Нам надо его поскорее отсюда убирать. Здесь место бойкое, проезжая дорога. Пока рано еще, и мы все перекрыли, но это Борки. Одно шоссе, эта трасса как Бродвей.

Полковник Гущин – в маске, в козырьке и своих латексных перчатках – стоял чуть поодаль от начальника Одинцовского УВД и судмедэксперта, на социальной дистанции. Они находились у трупа втроем. Остальные сотрудники полиции по его настоятельной просьбе пока к телу не приближались.

Перед ними на асфальте лежал крупный седой мужчина в джинсах и разорванной в клочья на груди летней льняной розовой рубашке. Босой. Его волосатую грудь, шею, живот и узловатые руки сплошь покрывали затейливые татуировки – каких, и правда, поискать. По ним его и опознали сотрудники Одинцовского УВД. Потому что по лицу несчастного опознать было трудно.

Багровое распухшее лицо. Вытаращенные, вылезшие из орбит остекленевшие глаза. Распяленный в немом вопле рот – точнее, черная рваная дыра в нижней части лица.

Судмедэксперт вооружился пинцетом и наклонился низко над лицом погибшего, засунул пинцет в рот, что-то подцепил и…

– Боже, он себе кончик языка откусил, – прошептал он потрясенно. – В ротовой полости слизистая полностью сожжена. А язык… он откушен… Часть его застряла между зубами.

– Причина смерти? – спросил полковник Гущин, созерцая авторитета Мишу Алтайского, откусившего себе язык.

– Пулевое ранение в затылок. – Судмедэксперт в перчатках коснулся головы убитого и приподнял ее. – Входное отверстие. Пуля у него в мозгах. Гильзы нет. Его добили таким способом. А перед тем как застрелить, его зверски истязали. Я забираю труп в наше бюро. Одно могу сказать точно – убили его не здесь. Где-то в другом месте.

Полковник Гущин огляделся – дачное шоссе и заборы. Но как раз в этом месте к шоссе примыкает новая бетонка, ведущая к расположенным у леса загородным виллам – в серых рассветных сумерках видны их кованые ажурные ограды на фоне деревьев и яркие красные крыши из металлочерепицы. И сюда же упирается узкая протоптанная пешеходами дорожка, ведущая к приземистому магазину продуктов с яркой надписью «Раки на Рублевке».

Перекресток трех дорог.

В тот момент полковник Гущин еще не придал этому факту значения. Просто по привычке отметил для себя особенности локации.

– Его привезли и выбросили из машины, – сказал начальник Одинцовского УВД. – Сделали это ночью. Наша патрульная машина проезжала здесь дважды – в одиннадцать и в час сорок. В одиннадцать тела на перекрестке не было. В час сорок патрульные его увидели, едва сами не наехали на труп.

– Не похоже, что выбросили, – заметил Гущин, отходя еще дальше, потому что подошли оперативники с носилками и черным пластиковым мешком – упаковывать тело под руководством патологоанатома. – Поза у трупа нарочитая какая-то. Руки по швам. Ноги раскинуты. Он словно вписывается в перекрещение этих путей – шоссе, бетонки и тропинки. И лежит ближе к тропе, так, чтобы на него как раз проезжающие по шоссе машины не наехали. Если бы труп выбросили на ходу из авто, вряд ли он сам так расположился бы. Нет, он здесь кем-то уложен.

– Пса его точно выбросили. – Начальник Одинцовского УВД кивнул на второе мертвое тело, валявшееся в двух метрах от жертвы.

Это была массивная собака тигровой масти – питбуль, бойцовая порода. Собака валялась на боку, скрючив лапы.

– Это его пес. Дом его охранял, – сказал начальник Одинцовского УВД уверенно. – У Миши дом здесь недалеко – на берегу Москвы-реки. После возвращения с зоны отгрохал себе. Такая избушка – с сауной и бассейном-джакузи. Жил один. А зверюга эта виллу его охраняла. В нее вон всю обойму засадили, смотрите, Федор Матвеевич, сколько пулевых отверстий на боку и на брюхе. Где пса прикончили, там, возможно, и хозяина пытали.

Полковник Гущин глядел на труп собаки.

– Поехали к нему на виллу прямо сейчас, – распорядился он.

В доме Миши Алтайского они сразу поняли – это то самое место, где «решала» уголовного мира встретил свою смерть.

Ворота виллы оказались открыты настежь. Бронированная дверь дома распахнута. В холле на мраморном полу – следы крови. Видно было, что тело волокли здесь к входной двери. Страшный разгром царил в богато обставленной гостиной. На полу лужи крови. И рвоты.

Полковник Гущин подумал, что кровь, скорее всего, пса и его хозяина. А вот рвота – только хозяина. Ее обнаружили и на опрокинутом кожаном вольтеровском кресле у камина, и на подлокотнике дивана. И на перевернутом журнальном столике из флорентийской мозаики.

– Впечатление, что он здесь метался и его рвало, – заметил полковник Гущин, оглядываясь. – Пытался скрыться от убийцы?

Внутрь дома они тоже зашли сначала только вдвоем с начальником Одинцовского УВД – по настоянию Гущина, который просто пересиливал себя и буквально заставлял находиться в этом замкнутом помещении, насквозь пропитанном смертью и… заразой, как ему воображалось.

Что-то привлекло его внимание. Яркое, на полу. Он нагнулся и достал из-под опрокинутого кресла пластиковую бутылку.

– Очиститель для труб, – прочел этикетку начальник Одинцовского УВД. – Мать моя начальница…

Полковник Гущин покинул виллу сразу, как только туда зашли криминалисты-эксперты. Он оставил всю опергруппу делать полный осмотр дома, а сам отправился в морг. Он и не подозревал, что все последующие дни именно такой ритуал действий почти войдет у него в привычку.

И еще он понял там, на вилле: он не в состоянии нормально функционировать в прежнем своем профессиональном качестве в одиночку. Если дальше все так пойдет, то кончится для него грандиозным провалом. Психическим срывом и профессиональным позором. Утратой чести.

Ему необходим помощник. Напарник, на которого целиком можно положиться.

Он пока еще не отдавал себе ясного отчета – что же так удивило, насторожило и напугало его… да, именно напугало в этом деле, которое начальник Одинцовского УВД с ходу уверенно охарактеризовал, как…

– Классическая разборка, Федор Матвеевич, – заявил начальник полиции Одинцова. – Ясно как божий день. Мише Алтайскому отомстили жестоко свои же уголовники. И связано это, по всей видимости, с тем, что он на воровской сходке не просто поддержал, а продавил кандидатуру Петуни. Надо от этого отталкиваться, здесь связи искать и исполнителя его убийства. Он был дома вечером. К нему вломились – у него здесь камер полно, мы начнем пленки смотреть. К нему вломились и начали его убивать, пытать. А затем застрелили в затылок. Пуля в черепе. Так что и это уже зацепка. Возможно, что-то нам эта пуля подскажет. И собаку его здесь застрелили. В ней тоже штук пять пуль засело. Хотя гильз и здесь мы не нашли, видимо, их собрали. Но все равно есть над чем нам работать. Хотя… я таких разборок что-то давно не припомню. По накалу страстей и жестокости. Он ведь себе язык откусил…

– Химический ожог ротовой полости, гортани, пищевода, желудка, – сообщил полковнику Гущину судмедэксперт уже вечером в прозекторской, когда они оба были на вскрытии. – Видите, каково состояние слизистой и внутренностей? Ему влили в горло этот самый очиститель для труб в большом количестве. Он умер не сразу. Нам даже невозможно представить, какие адские мучения он вытерпел перед тем, как его прикончили выстрелом в затылок. Его рвало, но желудок его от кислоты очиститься не мог. Она медленно разъедала его изнутри на протяжении часа, если не больше. Это страшная боль. Он разорвал на своей груди рубашку… он сделал это сам – у него под ногтями хлопковые волокна, мы изъяли образцы. Болевой шок был настолько страшный, что в судорогах он откусил себе кончик языка. Я ничего подобного в своей практике не видел, Федор Матвеевич.

– Вы хотите сказать, что это не похоже на обычную криминальную разборку? – задумчиво спросил Гущин.

– Я хочу сказать, что если это разборка, то с подобными деталями мы до сих пор еще не сталкивались. Мы изъяли у него в доме много предметов и взяли достаточно образцов. Посмотрим, что расскажут следы ДНК. Дом – закрытое помещение, в таких местах всегда можно что-то обнаружить. Следы обычно остаются, как бы преступник ни осторожничал.

– А почему убийца не оставил его дома? – спросил тогда там, в прозекторской полковник Гущин. – Зачем надо было его вытаскивать, забирать собаку и везти на шоссе в Борки на проезжую дорогу?

– Мне местные оперативники сказали, что потерпевший часто заезжал за свежими раками в этот придорожный магазинчик, – ответил судмедэксперт. – Может, с этим как-то связано? А иначе какое другое объяснение столь нелогичным действиям убийцы, для которого оставить тело на вилле было бы в сто раз безопаснее, чем везти его в машине – пусть и ночью – и укладывать в нарочитой позе на дороге?

В тот момент девять дней назад полковник Гущин удовлетворился этим ответом, хотя и посчитал его недостаточным.

Однако последующие события заставили его в корне изменить как восприятие всего происходящего, так и подходы к оценке событий и фактов.

Глава 19
Нестыковки

– Значит, сначала вы все же решили, что это криминальная разборка, пусть и очень жестокая, – подытожил Клавдий Мамонтов после того, как они выслушали рассказ полковника Гущина.

Им уже принесли заказ. Полковник Гущин мрачно разглядывал двойную порцию овощного крем-супа из брокколи и, смочив антисептиком салфетку, медленно протирал ложку, все не решаясь попробовать зеленое варево. Макар и Мамонтов ели без всяких опасений и предосторожностей, да так, что за ушами трещало.

– Выглядело все так. Дом Алтайского осмотрели очень тщательно. Дверь у него входная массивная, бронированная, с тремя замками. Он открыл ее своему убийце сам – дверь не взломана была. А это значит – он знал того, кто к нему явился. И этот человек из его круга, то есть из уголовного мира. Так мы думали сначала. А потом… поняли, что, возможно, ошибаемся.

– Почему? – спросил Макар.

Гущин все никак не решался попробовать суп.

– Вы на диете, полковник? – небрежно бросил Макар.

– Нет.

– А что же привередничаете, как кисейная барышня? Между прочим, здесь кухня отменная. Или вы боитесь и супом заразиться?

Полковник Гущин сразу отправил ложку супа в рот – точнее в ту щель между двумя масками, прикрывающими теперь его нос и нижнюю губу.

Мамонтов под столом наступил Макару на кроссовку – заглохни ты! Тот пихнул его ногой – отстань. Сказал же – буду стебать его, это лекарство горькое, но действенное.

– А разве уголовник не может быть маньяком? – не унимался он. – Да вы взгляните объективно теперь на то, что мы имеем! Это же маньяк натуральный орудует! То, что объединяет эти убийства, прямо в глаза бросается. Перекресток трех дорог! Что-то мне это напоминает, я пока только точно вспомнить не могу. Но я вспомню. Такие перекрестки всегда считались местом силы. Причем нечистой, темной. Вот маньяк и бросает трупы жертв на перекрестках. Это как вызов нам… то есть вам – полиции. Он хочет, чтобы мы его остановили. Неужели вы не видите?

– Это никакой не вызов, – мрачно ответил Гущин, глотая свой суп. – Мы в этом деле начали с ошибки, предположив, что имеем дело с криминальной разборкой между воровскими авторитетами. Хорошо, хоть мы… я сразу понял, что все это совсем не так.

– А что вас заставило изменить мнение? – спросил Клавдий Мамонтов.

– ДНК там, в его доме на месте убийства, оказалась разной. На трупе Миши Алтайского одна, на бутылке с очистителем для труб – другая. Убийца действовал не один, их было двое.

– Но бутылку с очистителем кто угодно мог в руки взять – продавец в магазине, прислуга.

– К Мише Алтайскому после его возвращения из Сочи с воровского схода домработница не приходила, мы это выяснили. Он ее рассчитал накануне отъезда.

– ДНК и раньше на бутылке могла остаться.

– Ее обнаружили на горлышке, на пробке. Это ДНК того, кто отвинчивал пробку перед тем, как влить очиститель для труб в глотку Миши Алтайского. – Полковник Гущин поперхнулся супом и закашлял. Перевел дух и продолжил: – Один его держал, второй заливал очиститель ему в рот. В Мише Алтайском было сто двадцать килограммов. Когда с ним это проделывали, он не был связан, как, например, другая жертва, Илья Громов. Чтобы справиться с таким здоровяком, требуется либо очень большая физическая сила, либо двое преступников.

– Необязательно. Он и сам мог выпить очиститель, – хмыкнул Макар.

– То есть как это сам?

– На него ствол убийца наставил и приказал – пей, не то мозги веером. И ваш Алтайский, как Сократ, выпил свою чашу цикуты до дна.

– Миша? Очиститель для труб? – теперь хмыкнул мрачно полковник Гущин. – Кузен из Англии, ты кому это говоришь?

– Вы сказали, в доме камеры, – вспомнил Клавдий Мамонтов.

– Шесть камер, полный обзор дома и двора и еще две внешние снаружи. И все оказались отключены – компьютерный сбой. Причем это было не механическое вмешательство, как нам наши компьютерщики-спецы пояснили, а виртуальное. Камеры отключили дистанционно через программу и Сеть.

– И это сделали два уголовника? – снова хмыкнул Макар.

– Когда идут убивать такого авторитета, каким был Миша Алтайский, продумывают все до мелочей. В том числе и блокировку гаджетов. – Гущин ел свой суп. – Они могли нанять спеца, чтобы тот дистанционно отключил для них камеры в нужное время.

– А в фильмах маньяки все это сами проделывают. У них такой приборчик с шифрокодами. Набрали шифр и – полный blackout.

– Своих убийц Алтайский в дом впустил сам, следовательно, он их не боялся. Его не испугало и то, что дверная камера вырубилась. Возможно, он их ждал, они ему могли позвонить и заранее договориться. На его мобильном, который мы нашли в доме, звонков, представляющих интерес, не было. Но это ничего не значит. У него мог быть не один айфон. И тот, второй, вполне вероятно, забрали убийцы. И распечатка его номера ничего не дала. На телефоне мог номер паленый стоять, без привязки к личным данным. В их среде они только такими и пользуются. Маньяк… кем бы он ни был, он бы никогда к Мише так близко не подобрался. Это могли сделать только свои.

– Тогда это криминальная разборка! – воскликнул Клавдий Мамонтов. – Вы же сами себе сейчас противоречите. Но это первое убийство. А у нас уже сейчас три трупа. Их объединяет не только перекресток – место, где оставляют тела. Я вам еще несколько признаков могу перечислить. И это уже не просто совпадение – серия. Федор Матвеевич, мы имеем дело с настоящими серийными убийствами!

– Это не серийные убийства, Клавдий. Поверь моему опыту… моей интуиции… это все что угодно, но только не классические серийные убийства. И, конечно же, при всех внешних признаках это не обычная криминальная разборка в случае Миши Алтайского.

– А что тогда все это, по-вашему?

Полковник Гущин не ответил – у него зазвонил мобильный.

– Федор Матвеевич, мы закончили обыск и осмотр квартиры Вероники Ляминой, – сообщил ему начальник Фоминовского УВД. – Вы еще у нас в городе? Можете подъехать? Мы нашли кое-что интересное.

Они быстро закончили свой ужин, расплатились. Макар забил в навигатор адрес квартиры начальника канцелярии фоминовского суда, и они двинули на улицу Первомайскую в новый микрорайон, где Вероника Лямина вместе с остальными судейскими получила квартиру в недавно построенном элитном жилом комплексе.

Во дворе – свет фонарей, высокая современная комфортабельная многоэтажка. Полицейские машины с мигалками. Полковник Гущин глянул на дом, на подъезд.

– Клавдий, Макар, идите туда вы. А я останусь здесь, – сказал он тихо. – Связь как раньше, по видео.

Клавдий Мамонтов кивнул. Мимо патрульного у двери подъезда, открытой настежь, они зашли в дом и поднялись на десятый этаж на лифте.

Двухкомнатная квартира Ляминой была заполнена полицейскими. Клавдий Мамонтов оглядывал жилище начальника судебной канцелярии – добротная мебель, высокие потолки, большая кухня, холл, лоджия. Он водил мобильным, показывая через камеру Гущину весь обзор.

– А Федор Матвеевич сам-то где? – поинтересовался у него начальник местной полиции.

– У него срочный разговор из министерства, он в машине. Потом подойдет. – Мамонтов придумывал на ходу. – Что вы нашли? Я ему все передам.

– Покажете. – Начальник полиции кивнул на мобильный в руках Мамонтова. – Да, дела… кто бы мог подумать, что такой человек, как Гущин, и так вдруг сломается… как ветка на ветру.

– Он не сломался. У него важный разговор, ему позвонили из министерства. Замминистра. Вы нашли здесь доказательства того, что ее похитили из квартиры?

– Нет. Другое. Из квартиры ее не похищали. Когда мы вошли, вскрыв дверь, обстановка в доме свидетельствовала о том, что она ушла из дома, сама заперла дверь на ключ и никто на нее здесь не нападал. Никаких следов взлома или борьбы. Так что ее забрали не из дома.

– Тогда что же вы обнаружили? – Клавдий Мамонтов водил мобильным, показывая прихожую и большую комнату полковнику Гущину.

– Нечто интересное в ее ноутбуке. – Начальник местной полиции привел их на красивую кухню, где рядом с недопитой чашкой кофе на столе и пепельницей, полной окурков, стоял ноутбук покойной хозяйки. Над ним уже колдовал оперативник. Он открыл какие-то файлы.

Мамонтов увидел на экране многочисленные папки – все они были пронумерованы. Оперативник кликнул на одну из папок. Открылся массив документов.

– Протоколы судебных заседаний, – пояснил начальник полиции. – Видите? Шестьдесят одно уголовное дело, рассматривавшееся в суде. Протоколы сканируют и переводят в электронку, хранят в архиве. А она их себе копировала. И хранила в своем компьютере. Кстати, это строжайше запрещено. Это подсудное дело – негласные копии. И тем не менее она их копировала и хранила у себя. Вопрос – зачем?

– Это все дела, по которым уже вынесены судебные решения? – уточнил Мамонтов.

– Да. – Ему ответил оперативник за ноутбуком. – Здесь копии приговоров, списки участников процессов – адвокатов, прокуроров, свидетелей, обвиняемых. Полное досье на дому.

Вернувшись к полковнику Гущину на улицу, Клавдий Мамонтов и притихший Макар ждали, что он скажет на все это.

– Лямина – дамочка с секретом, причем служебным. – Полковник Гущин задумчиво созерцал темное небо над обычным подмосковным двором, тихим и пустым в этот вечерний час. – Итак, она – начальник канцелярии городского суда. Алтайский – ранее судимый криминальный авторитет, у него за плечами четыре ходки и столько же приговоров. И… Илья Громов – замдиректора логистической фирмы, занимающейся транспортировкой железнодорожных грузов, в том числе и каких-то тайных, непонятных, как мы успели уже убедиться с вами на примере банкира Сперминова и компании. И все эти люди зверски убиты. Причем вроде кто-то нам словно подсовывает маньяка-серийника… То есть маскируется и заметает следы из хлебных крошек, которые ведут… Куда? Как там в той старой немецкой сказке про людоеда.

– Не людоед, в сказке ведьма была, Федор Матвеевич, а следы вели прямо к ней в логово, – поправил Макар.

– Я не об этом. Я сейчас о самих жертвах. Об их социальной и профессиональной принадлежности. Возможно, если цепочка есть, то она именно в этом. Здесь нам и надо копать. Искать какой-то побудительный мотив, возможно – коммерческий интерес.

– По-вашему, они все вместе что-то химичили и поэтому их так страшно убили? – напрямик брякнул Макар.

Полковник Гущин молча полез во внедорожник. И всю дорогу до Москвы был задумчив и неразговорчив.