Текст книги "Рейтинг темного божества"

– Во что? – повторил незнакомец и улыбнулся.

– В такие дурацкие фокусы.

– Ну и ладно. Я разве прошу тебя верить? Бутылка-то уже и так у меня, – он снова улыбнулся. – А ты сейчас дашь мне слово, что не пойдешь покупать другую и вообще выбросишь подобные мысли из головы.

– Какие мысли? Вы о чем? Да вы вообще кто такой?!

Этими тремя отчаянными вопросами прежняя жизнь Ангелины Зотовой закончилась, и началась жизнь другая. Насколько же разными они были!

Отец остался цел-невредим. Он по-прежнему напивался почти каждый вечер. Но Ангелину не бил, только ревел на кухне злобно и бессильно. Бессильно – вот странно-то… Впрочем, к странности этой Ангелина быстро привыкла – ведь он сказал ей еще тогда, когда они вместе вышли из «Макдональдса»: « Не бойся, отец тебя больше пальцем не тронет. Я клянусь тебе, хотя ты, наверно, и в клятвы тоже не веришь».

А еще он говорил: «Вера двигает горами. В этом был прав галилеянин».

Порыв гнева схлынул. Ангелина, более не обращая внимания на отца, открыла холодильник и достала кастрюльку с холодным рисом. Она забрала ее к себе в комнату. Села на свой продавленный диван и… только тут вспомнила о том, о чем совсем уж не следовало забывать. Она снова тихо вышла в прихожую, сняла с вешалки вонючую кожаную куртку, нащупала в кармане твердый продолговатый предмет и, зажав его в руке, прошла в ванную. Предмет оказался ножом с выкидным лезвием. И это острое лезвие Ангелина старательно промыла под струей холодной воды, чтобы никаких пятен, никаких кровавых следов на нем не осталось. Нож она тоже забрала с собой в комнату и сунула под подушку. Снова плюхнулась на диван, сложила ноги калачиком и начала жадно поглощать рис.

Со стены на нее смотрел бело-черно-красный постер. Такие постеры можно купить у бывшего музея Ленина или же на каком-нибудь митинге неформальной молодежи, куда приходят анархисты. На постере был изображен Че Гевара. Ни за какие сокровища мира Ангелина не променяла бы добровольно этот глянцевый бумажный портрет ни на одного из живых и самых симпатичных, крепких сверстников. Этот постер был сердцем ее самой заветной мечты. А разве можно, думалось Ангелине, разменивать мечты свои, эти сокровища силы и духа, на самую обыкновенную пошлую половую жизнь в засаленной мещанской постели под бормотание телевизора за стенкой?

ГЛАВА 9
ФОТОГРАФИЯ

Мещерскому Анфиса повторила свой рассказ слово в слово. Тот, огорошенный длительными поисками адресата, присутствием взволнованной Кати, слушал, казалось, вполуха. Взирал на домашний Анфисин хаос, на пустые ампулы и использованный одноразовый шприц, оставленные врачом на подзеркальнике, на окровавленные марлевые тампоны, которые Катя еще не успела выбросить в мусорное ведро. Анфиса повествовала, крепко прижимая к пышной груди красную коробку, словно страшную драгоценность.

– Да, история, – Мещерский хмыкнул, когда она закончила. – Убийца с ножом. Даже с таким вот ножом, – он повторил Анфисин широкий жест. – Анфиса, не волнуйтесь, я вас понял. Но надо же все-таки случиться такому совпадению…

– Какому еще совпадению? – не поняла Катя.

– Ну как же? Гроза, молнии сверкают, по двору несутся мутные потоки воды, а тут еще кто-то, как назло, лампочки вывернул… И тленом могильным дохнуло. И рост у нападавшего вполне подходящий – маленький…

– А в чем дело? – спросила Анфиса. – Сережа, вы что, мне не верите?

– Я верю, верю. Только если поедем в милицию, историю надо изложить как-нибудь попроще. А то, когда там речь зайдет о маленьком, чрезвычайно плотном убийце с ножом, грозе и вывернутых в уборной… пардон, в подъезде лампочках, окажется, что дежурный лейтенант – с детства поклонник Булгакова, а от главы про нападение на администратора варьете Варенуху просто тащится.

– По-вашему… по-твоему, дорогой, я все сочинила и я же похожа на Варенуху? – гневно спросила Анфиса.

Катя не удержалась и фыркнула. Мещерский покраснел, оробел под ее взглядом. Он составлял ровно половину могучей, щедро одаренной телесными формами Анфисы и в самом крайнем случае на снисхождение и пощаду мог даже не рассчитывать. Но Анфиса и сама не удержалась – фыркнула и засмеялась. И этот смех был как лекарство.

– Ладно, девушки, шутки в сторону, – сказал Мещерский. – Конечно, это дело так оставлять нельзя. Но все же с версией по поводу покушения я бы пока погодил. Если вы, Анфиса, в состоянии, поедем в отделение прямо сейчас, напишем заявление о том, что на вас напал вооруженный грабитель. Пусть принимают меры.

– Я думаю, что на меня напали вот из-за этого, – тихо сказала Анфиса и наконец-то открыла свою заветную коробку.

К большому разочарованию Кати, там оказались… старые шерстяные клубки. Когда-то, еще до романа с Лесоповаловым, Анфиса от скуки свободными вечерами вязала. Теперь же это занятие было заброшено, и клубки с аппетитом поедала моль. Анфиса вытряхнула клубки прямо на пол, на палас и достала со дна коробки большую мятую фотографию.

Еще не видя, что там на этом фото изображено, Катя, опять же долго не раздумывая, Анфисе поверила. О, она знала ее характер и ее хватку профессионального фоторепортера. Фото в наше время – это уже предлог для разборок, особенно фотокомпромат. Вполне могло случиться так, что Анфиса влезла в какую-то, с ее точки зрения, убойно-сенсационную историю и запечатлела своей досужей репортерской камерой кого-то и при таких нелицеприятных обстоятельствах, что этот кто-то не на шутку забеспокоился. И даже послал какую-то наемную погань разобраться с Анфисой у подъезда. Катя хотела было озвучить свои домыслы, но тут внезапно увидела лицо Мещерского. Он смотрел на снимок.

– Черт… Анфиса, откуда это у вас?!

Катя через его плечо глянула на снимок и…

Стоп. Это еще что такое?

Снимок был старый, пожелтевший от времени. И по диагонали, и по вертикали его покрывали трещины и заломы. В первое мгновение Кате показалось, что он дореволюционный. Он был как бы составлен из двух частей – первый план более светлый, второй – темный. На снимке был запечатлен зал, в котором праздновался банкет. Центр снимка занимал богато накрытый банкетный стол. Возле него группировались напряженно уставившиеся в объектив люди. Мещерский насчитал двадцать три человека. Среди запечатленных в основном преобладали мужчины. Большинство из них были во фраках и визитках. Но было и несколько военных, причем форма их была точь-в-точь как в фильме про белых – ладные офицерские мундиры, адъютантские аксельбанты, белые и черные щегольские черкески с серебряными газырями. В тесной группе военных Катя заметила человека в штатском – во фраке, белом галстуке и в черной маске домино. Он смотрел не прямо в объектив, а на то, что лежало на праздничном столе.

Когда впоследствии Катя снова и снова разглядывала эту фотографию, она всегда поражалась тому, как богато и обильно в годы войны и лишений был накрыт этот ужасный стол: крахмальная скатерть, бронзовые канделябры, хрустальные вазы, полные спелого винограда. Однако все тарелки, приборы, бутылки и блюда с закуской были как-то хаотично сдвинуты к краям стола. А в центре, среди цветов и фруктов, обложенный по обеим сторонам аршинными осетрами, точно чудовищным гарниром, лежал…

Катя, почувствовав, как к горлу подкатывает дурнота, отвернулась. И наткнулась на взгляд Анфисы – та смотрела на фото как завороженная.

Посреди банкетного стола лежал покойник. Мертвец в смокинге и лаковых штиблетах. Такие штиблеты носили в начале прошлого века. Руки мертвеца были вытянуты вдоль туловища. Лицо было восковым, покрытым какими-то уродливыми темными пятнами, точно проказой. Это был совсем молодой человек лет, наверное, двадцати – двадцати пяти, прямые светлые волосы его были зачесаны на косой пробор и сильно напомажены. Снимок был сделан таким образом, что ступни мертвеца, обутые в штиблеты, казались несуразно огромными, а голова – крохотной, птичьей.

Здесь же в центре снимка, у самых ног покойника за столом в окружении мужчин сидели две молодые дамы. Катя скользила взглядом по их изображению – нарядные кружевные платья, пышные прически времен Первой мировой войны – их тогда называли звучно Клео де Мейрод, жемчужные ожерелья, меховые горжетки, длинные перчатки. Одна из женщин смахивала на породистую статную цыганку. В руках она держала какой-то странный предмет – вроде бы деревянный Андреевский крест, перечеркнутый планкой, перевитой какими-то соломенными жгутами – Катя, приглядевшись, даже различила колосья. Вторая женщина тоже была молода и стройна, но похожа на очень красивую юродивую. Что-то такое было в ее глазах – странное, жалкое, исступленное и вместе с тем зловещее, что трудно было вынести даже на фото. Женщина сжимала в руке хрустальный бокал с какой-то темной жидкостью. Она вздымала его в неистовом, вакхическом порыве, словно приглашая всех без исключения принять участие в этом шокирующем застолье – в этой тризне.

Тризна… Это слово после долгой паузы произнес Мещерский. Он долго и внимательно разглядывал снимок. Перевернул его, посмотрел на оборот – лишь пожелтевшая бумага, ни надписей, ни дат.

– Анфиса, откуда это у тебя? Где ты это взяла? – спросила Катя. Голос ее внезапно охрип.

– Мне его дали. Буквально всучили, – Анфиса протянула здоровую руку и взяла снимок. – Я же говорю – в среду со мной произошла странная вещь. Я буквально на пять минут заскочила в нашу галерею и встретила там Мишку Гальянова из Итар-ТАСС. Ну, потрепались мы с ним за жизнь, угостил он меня обедом в китайском ресторанчике – он мне его должен был за то, что я его в один журнал устроила, а потом буквально силком потащил меня на открытие фоторевю в Манеже. Первая большая выставка после восстановления – мне не столько на фотки хотелось посмотреть, сколько на само здание – что там наворотили после пожара. Ну, побыла я там, потом снова пошла перекусить – там кафе сносное. Сама знаешь, Катя, скоро это у меня не бывает, да еще журналистов знакомых встретила – короче, выставка уже закрывалась, когда я собралась оттуда уходить. В дверях ко мне подскочил странный тип, – Анфиса прищурилась, словно вспоминая. – Там секьюрити дежурили в дверях и внутрь уже никого не пускали. Он, видимо, хотел попасть на выставку, но у него ничего не вышло. Он опоздал. Народу было немного. У меня на шее как обычно болталась камера и зарядное устройство, видимо, этим я и привлекла его внимание. Он подошел ко мне и тихо спросил: «В-вы ж-журналист? В-в г-газете р-работаете?» Я работаю в фотоагентстве, но говорить я этого ему не стала – просто кивнула. Он оглянулся по сторонам – вид у него был какой-то странный, я даже подумала, что у него не все дома, спросил еще тише: «В-вы м-можете это оп-публиковать?» – и начал доставать из внутреннего кармана пиджака что-то – я не поняла что. Внезапно он замер, смотря куда-то поверх моей головы, в сторону выхода. Занервничал, сунул мне сверток, завернутый в тонкую кальку, и забормотал что-то, страшно заикаясь на каждом слоге. Я лишь разобрала из всей его тарабарщины, что то, что он мне вручает, я, как человек, несомненно, верующий в добро и журналист, должна придать немедленной огласке в прессе. Еще он что-то бормотнул насчет какой-то кровавой июньской жатвы. Я не успела переспросить, он вдруг тихо охнул, словно увидел что-то там, на улице возле Манежа, до боли стиснул мне руку и кинулся прочь. Я поспешила за ним, но догнать его не смогла – видела только издали, как он сел в машину, припаркованную возле троллейбусной остановки. Какую именно, я в сумерках и в спешке не разобрала. Когда я развернула кальку и увидела вот это вот, я… ребята, честное слово, мне сразу стало как-то не того, лево… Жуть какая-то, а не фотка, правда?

– А какой он был из себя, этот тип? – спросила Катя. – Молодой, пожилой?

– Постарше нас. Но молодой, лет тридцати пяти. Невидный такой из себя, лоб выпуклый, с залысинами. Лицо очень худое, но на алкаша вроде непохож. И одет прилично – бежевый такой летний костюм, белая рубашка. Но что-то было в нем не то, что-то неадекватное – вы бы слышали, как он мне все это говорил! И дело даже не в его сильном заикании… У него был голос человека, за которым черти с собаками гонятся. И озирался он по сторонам затравленно, с ненормальным каким-то видом, точно в лесу – а дело-то происходило в самом центре Москвы. Манеж, публика вся сплошняком – модняк выставочный, наш брат-журналист. Мне сразу тогда показалось – он кого-то смертельно боится. А когда я развернула эту фотку и увидела эти вот чертовы поминки, я…– Анфиса запнулась и добавила: – А сегодня вообще отходняк полный вышел.

– Вы всерьез считаете, что это фото стало причиной сегодняшнего нападения, – сказал Мещерский, и в тоне его Катя не заметила вопроса. – Но почему… Какая может быть вообще тут связь…

– А этот незнакомец – ты говоришь, он в машину сел, – перебила Катя. – Значит, его там, у Манежа, ждала машина с шофером?

– Нет, он сам сел за руль. Машина темная такая, вроде иномарка. Но вот какая – хоть убей меня, – Анфиса пожала плечами.

– Значит, он просил вас это опубликовать? – Мещерский смотрел на фото. – Ничего себе просьба. А что он сказал про какую-то жатву?

– Я точно не помню, не разобрала – вроде то ли случится кровавая июньская жатва, то ли она уже идет вовсю.

– Где? Вообще никаких жатв в июне не бывает. В июле, в августе – да, но чтобы в начале лета…

– Может, на юге где-то? – заметила Катя. – Там, где по два урожая в год собирают. Сережа, а что ты можешь сказать по поводу самого этого снимка? Когда интересно он сделан, кем, где?

– Судя по форме, погонам и нашивкам, эти вот господа – офицеры Добровольческой армии. Эти трое в черкесках – явно из генеральского конвоя, быть может, даже самого барона Врангеля, – Мещерский рассматривал снимок.

– Ты хочешь сказать – это фото времен Гражданской войны? – спросила Катя.

– Судя по офицерской форме – несомненно. Девятнадцатый-двадцатый год. Вроде как бы и правда – поминки вот по этому молодцу в штиблетах, но какие-то дьявольские…

– Такое ощущение, – Анфиса вытянула шею, глядя на снимок, – что они все сейчас возьмут свои вилки, ножи и… каждый отрежет от этого мертвяка по хорошему куску. Он вроде главного блюда тут на столе – видите, грушами весь обложен, яблоками, рыбами этими жуткими…

– Осетры у нас в Каспии водятся? А еще где? – Мещерский что-то прикидывал в уме. – Тогда морозильников не было, да и война кругом бушевала… Я думаю, в какое место, в какой город их могли в то время привезти, этих вот осетров, чтобы вот так подать на стол… В Одессу? Вряд ли. В Крым? В Новороссийск, в Батум?

– Действительно ощущение какого-то каннибализма это фото дает, но… Нет, не думаю – вы взгляните на их лица, – Катя смотрела на снимок. – Это же люди все сплошь интеллигентные. Скорее всего, это какое-то действо или ритуал…

– Какой ритуал? – тревожно спросила Анфиса.

– Не знаю, – Катя покачала головой. Взгляд ее скользнул по снимку и остановился на лице господина во фраке и маске домино. – Странно, все смотрят в объектив, у всех физиономии открыты, а этот вот маску надел. Словно прячется…

– Анфиса, у вас есть дома сканер? – спросил Мещерский. – Если не возражаете, я отсканирую это фото и… Интересный снимок, пугающе интересный. Хотелось бы навести по поводу него кое-какие справки. Естественно, с вашего разрешения, как хозяйки.

– Нет, я этой дряни не хозяйка, – Анфиса оттолкнула снимок. – Сканер в той комнате, там у меня вся моя лаборатория. Но знаете, Сережа, вы вот что… вы лучше возьмите эту фотку себе. Вы правда сможете что-то по поводу нее разузнать?

Мещерский забрал снимок.

– Я попробую. Хотя вряд ли получится, пока ничего не обещаю, – он держал фото осторожно, точно боялся, что мертвец на нем внезапно оживет и вопьется, как ядовитая сколопендра, ему прямо в палец.

ГЛАВА 10
ПО ЦЕПОЧКЕ

– Так я все-таки хочу выяснить, конкретно сколько человек арендовало вашу сауну – четверо или их было больше?

Этот простой вопрос Никита Колосов задавал за эти нескончаемые оперативно-поисковые сутки уже в третий раз. Номинальный владелец сауны был в отъезде. Все нехитрые банные дела вершил так называемый «менеджер» Хухрин, однако даже на такой простой вопрос он ответить не мог, уверяя, что сам лично сауну клиентам не сдавал и поэтому не имеет никакого представления о том, что за люди сняли ее для ночных увеселений – свои ли, местные, соседи ли из Воскресенска или заезжие москвичи. В управление уголовного розыска был срочно доставлен еще один банный «менеджер», а по совместительству скарятинский бухгалтер Мария Захаровна Борисова – рыхлая дебелая дама лет сорока пяти. Именно она, по словам Хухрина, непосредственно договаривалась с клиентами и получала с них деньги за аренду сауны.

– Да помилуйте, с какой стати меня сюда к вам привезли? Я вообще ничего не знаю, – это было первое, что услышал от нее Колосов. – Вы меня в это темное дело не впутывайте.

Голос у Борисовой был нервически-громкий, а тон не по ситуации агрессивный.

– Нам ведь теперь из-за них закрываться придется, профиль менять, – заявила она. – Кто ж там теперь париться-то захочет после такого? Я, может, уже без работы осталась – это вы понимаете или нет? – она трагически всплеснула руками. – Нелегкая меня дернула тогда трубку с телефона снять…

– Что, заказ на аренду сауны был сделан по телефону? – Колосов решил следовать в допросе ее причудливой бабьей логике – с этими истеричными тетками только так, иначе три часа будешь толковать и ничего путного не узнаешь.

– Ну конечно, я уж и домой собиралась, а тут вдруг – нате! У нас ведь как на фирме? День солнечный, погожий – все кто куда, врассыпную. А мне только указания сверху спускают – сиди на хозяйстве, оформляй заказы на конец недели, на пятницу и на выходные. А я ведь только бухгалтер. Мое дело деньги считать. Я хотела идти домой – семь было без малого, – Борисова прижала к пышной груди толстые руки в золотых кольцах, – и вдруг звонок. Голос мужской – я, мол, насчет аренды.

– А вы что, объявления даете, рекламу? – спросил Колосов.

– Ну а как же? Без рекламы кто ж про нас узнает? Мы ж не у Кольцевой сидим, мы вон где, – Борисова дернула двойным подбородком. – В газетах публикуем – в этих всяких «досугах», потом в Интернете. А как же? Мальчика вон наняли ушлого, сына моей соседки Клавы, он с этим Интернетом прямо на «ты», а как же?

– Голос молодой был у звонившего?

– Вроде молодой. Да я не помню. Нужно мне больно запоминать? У наших клиентов все голоса одинаковы – мужики ж, кобели те еще! – Борисова хмыкнула презрительно. – Париться все желают с комфортом, с пивом, с девками-проститутками. Что я, не знаю что ли? Такого при этой сауне насмотришься – тьфу!

– Какой у вас разговор состоялся, припомните. Сколько человек должно было быть в сауне?

– Сколько? А я почем знаю?

– Но вы же, наверное, берете оплату по числу клиентов?

– С какой стати? У нас твердый тариф – почасовая аренда и суточная. А там хоть целый полк парься. Порядок расчетов такой – вся сумма платится сразу и вперед. Я беру заказ, я же, как бухгалтер, получаю деньги и вручаю клиенту ключ.

– Значит, они к вам приезжали? Вы их видели?

– Кого видела? Никого я не видела. Точнее одного видела, который деньги привез. А что вы на меня так смотрите, господин милиционер хороший? На мне узоров нет.

– Странный у вас какой-то бизнес, – заметил Колосов.

– Странный? Никакой не странный. У нас все для удобства клиентов. Полный комфорт и полная анонимность. Позвонили, приехали, деньги заплатили, ключ получили. А приезжают вечером, когда удобно, – в сауне уж все готово к приему. Все убрано, тепло, светло. Белье чистое. Клиенты любят, чтобы сервис был ненавязчивый, незаметный. На ночь ведь приползают, шкурники такие, многие от семей финты налево крутят тайком. Кому ж тут понравятся лишние свидетели, пусть и из нашего персонала? Ну, попарятся, в бассейне охолонут, покуролесят с девицами, словом, отдохнут по своему мужскому глупому разумению. Ну а уж потом охранник наш и уборщица тетя Поля вежливенько так утречком в дверь постучат, поскребутся – пора и честь знать, господа, ваше время вышло.

– Мария Захаровна, конкретнее, пожалуйста. Значит, позвонил вам клиент и – что дальше?

– Позвонил, заказал без лишних слов аренду на ночь с четверга на пятницу. Про деньги спросил – сколько будет стоить. Обещал подвезти с утра на следующий день.

– Звонок когда был?

– В среду. Я ж говорю, в семь часов. А в четверг в десять он деньги привез. И ключ забрал. Я даже удивилась – обычно у нас не бывает, чтобы все в один день, это ж такая морока – туда, обратно. Но хозяин – барин. Я его проинформировала официально, что сауна в их полном распоряжении с 19.00, а к семи утра явится наша уборщица. Он не возражал. Ну и все – сказал до свидания, сел в машину и укатил.

– Машину вы его что, из окна своей бухгалтерии видели?

– Ну да, большая такая, с темными стеклами.

– Внедорожник?

– Я в марках этих не разбираюсь. Я женщина, а не автослесарь, – Борисова скроила гримаску. – Я же говорю – большая. Средства, видно, позволяют на такой ездить.

– Ну а какой клиент был из себя? – тихо спросил Колосов. Разговор с главной по сути свидетельницей фактически оканчивался пшиком – это чувствовалось по всему.

– Опять спросите – старый, молодой. Молодой он был. А в остальном – мужик и мужик. Глаза б мои на них, паскудников, не смотрели. Очки черные на лоб вздидюрил, думает, красившее так – с очками-то.

Колосов молча положил перед ней на стол фотографии из сауны – четыре мертвеца, уложенных рядком на краю бассейна.

Борисова глянула, тихо ахнула.

– Голые-то… Ну, хоть бы в плавках были, все приличнее… Померли вот, а нам теперь расхлебывай, по милициям таскайся, работы лишайся…

– Узнаете кого-нибудь? Кто-нибудь из этих вам деньги привозил? – спросил Колосов.

Если бы главная свидетельница сказала: «Нет, не из этих, привозил другой», – то даже такой никчемный допрос чего-то да стоил в конечном итоге. Но Борисова снова тихо ахнула и уверенно и одновременно со страхом ткнула во второго слева мертвеца – увы, безымянного, неустановленного пока еще, брюнета, похожего на южанина.

– Точно, этот человек у вас был? Вы не ошибаетесь, Мария Захаровна?

– Он, он… Как его перекосило-то всего… Страх страхом. Вот она смерть, смертынька какова, – Борисова покачала головой. – А приехал-то ничего, ладный. Модный такой, в кофте белой вязаной, брючках белых. Очки, говорю ж вам, на макушку вздернул. И машина хорошоя, дорогая… Как же это, а? Хухрин-то мне сказал – слух такой, что сами они того, все вроде сами собой в петлю полезли. Разве ж такое можно – чтобы четверо сразу? И где? В нашей сауне! Которую мы потом своим, трудами своими организовали, содержим… Грех это, конечно, ну уж раз так всех их припекло, раз уж небо с овчинку показалось и они решили повеситься всей компанией – так в лес бы поехали. Что, мест, что ли, у нас в округе мало укромных? Зачем же таким страшным делом сауну нашу поганить? Мы же теперь все разом безработные стали из-за них. Вот сижу я тут с вами, а я уже безработная. Это в мои-то годы! И кому прикажешь жаловаться? Вам, что ли? Как же, вы, милиция, пожалеете!

Когда она, все продолжая причитать и жаловаться, покинула, наконец, кабинет, Колосов плеснул на ладонь из бутылки минеральной воды и смочил лицо. Хотелось вылить всю бутылку себе на голову – остудить вскипевшие мозги. Одно лишь эта бухгалтерская клуша заметила точно – некому жаловаться. Совершенно некому. При полном отсутствии ясности в самом главном – что же это такое, самоубийство или убийство, при дежурном наборе расхожих версий – не кто иной, как он, Колосов, предложил на оперативке у своего непосредственного начальства строить оперативно-розыскные мероприятия по скарятинскому делу традиционным методом – по цепочке от бесконечно малого, ничтожного к большому. Главная свидетельница Борисова и была той первой малой соломинкой, за которую они пытались ухватиться. И вот – ухватились…

Колосов позвонил в Скарятино, где оставил двух своих лучших сотрудников, и поинтересовался, как продвигаются опросы охранников соседнего с сауной игорного клуба, дежуривших в ночь происшествия. Допросы, как и следовало предполагать, продвигались туго.

– По крайней мере, они видели, как клиенты подъезжали к сауне? Там же все рядом, напротив? – спросил он. – Что они говорят?

– Говорят, что у них своя работа – некогда им на дорогу глазеть, – передавал суть допросов один из оперативников по фамилии Самойленко. – Выжимаю я их тут как семечки, Никита Михайлович. Но ребята крепкие, упертые.

– Что они все-таки видели, эти упертые?

– Ну, фактически – только машину.

– Ага, машина все же есть, – Колосов пометил в блокноте, – какая?

– Вроде по описанию – «Форд Экспедишн», черный или темно-синий. Увы, номера никто из охранников вспомнить не может.

– А сколько было людей?

– Один говорит четверо, другой – твердит, я не считал, но вроде пятеро.

– Пятеро?

– Он не уверен в своих показаниях.

– Так ты там на что, Саша? – вспылил Колосов. – Они не уверены! А ты что, первый год замужем? Я тебя, капитана, учить должен, как свидетельские показания снимать, уточнять, конкретизировать? Во сколько они приехали туда – время хотя бы охранники помнят?

– Приехали в восемь вечера. Машина их стояла у дверей. Такие же показания и собственный охранник сауны дает, Пестунов, ну, которого мы вместе с вами допрашивали.

Этого охранника сауны по фамилии Пестунов Колосов не только допрашивал прямо там, в сауне, на месте, но и готов убить был тоже – прямо там на месте. Охранник был пьян-распьян и все никак не мог протрезветь. Колосов спросил банного менеджера Хухрина – что же вы такого алконавта в охранники-сторожа ночные нанимаете? Ведь у вас всю сауну вынесут, он и не охнет, не проснется? «Бездельник, пьянчуга, а что я могу с ним поделать? – отвечал Хухрин грустно. – Давно б выгнал его, если б не доводился он племянником нашему хозяину Борису Тихоновичу. Он его брал, он его, алкаша, и держит. Родня ж! За него обычно напарник его отдувается. А в этот раз не вышел напарник дежурить – по болезни не вышел».

Пестунов из событий ночи вообще ничего вспомнить не мог до того момента, когда пробудился – «сколько времени было, не скажу – часы у меня ручные встали, заразы» – и увидел свет, скупо пробивающийся сквозь жалюзи предбанника. Колосов допрашивал его битых два часа, а добился лишь признания, что пьяницу-охранника обуяло любопытство, и он захотел «глянуть, как там приезжие балдеют, как баб своих ублажают». Отчего-то с самого начала он был твердо уверен – клиенты приехали не одни, а с подругами. И не увидев в предбаннике женских «тряпок», он крайне «разочаровался».

– А что, дверь входная открыта, что ли, была? – спросил его Колосов. – Или ты ключом своим пользовался?

Пестунов, туго соображая, «вспомнил», что дубликат свой он «забыл на гвоздике в сторожке», а входная дверь была вроде открыта… чуть притворена. Он и вошел на цыпочках поглядеть – как они там с бабами своими кувыркаются…

В том, что в сауне «были еще и бабы», он был уверен стопроцентно. И эта тупая уверенность только вносила в дело дополнительную путаницу.

– Когда он зашел в предбанник, машина уже возле сауны отсутствовала, – продолжал докладывать капитан Самойленк., – Момент отъезда он естественно проворонил. Охранники игорного клуба тоже не видели, как этот «Форд Экспедишн» отъезжал. Но мы тут получили информацию – ночью в клубе шла игра, играли свои, скарятинские. Будем устанавливать, кто конкретно играл, опрашивать, авось среди них найдем очевидцев. Может, кто-то видел этот «Форд» и запомнил точное число его пассажиров?

Сколько человек приехало в сауну – четверо или больше? Этот вопрос на данный момент был самым главным. От него зависело все – сама квалификация происшествия, дальнейшие планы, версии, поисковые мероприятия. Колосов дал отбой и снова умылся минералкой из бутылки – уф, хорошо. А то лицо как-то противно стягивает, и зуд какой-то – от нервов, что ли, или крем для бритья давно пора сменить?

Внезапно в памяти его всплыло лицо Кати – как она стояла напротив него там, в Мамоново, на краю крутого откоса… Эх, при каких обстоятельствах им снова встречаться приходится – это ж просто ни в какие ворота! Он подумал – в понедельник Катя непременно объявится здесь, в розыске. Будет приставать с вопросами – что сделано, какие результаты дал первичный поиск по горячим следам? А какие результаты? Пьяница Пестунов, клуша-бухгалтерша, охранники игорного клуба, которые точно ослепли и оглохли в самый патовый момент! Он представил, как Катя покачает головой и скажет: «Да уж, негусто. И это все?» И он будет только хлопать глазами. И проглотит эту ее пилюлю.

Почти в безнадежном отчаянии он набрал номер ординаторской в бюро судмедэкспертизы – вот сейчас, конечно, скажет ему эксперт: дорогой, ты что, очумел? Не готово еще. Вскрывать-то не одного я вскрываю, а четырех. А там, в холодильнике, еще и пятый по фамилии Неверовский своей очереди ждет.

Но судьба смилостивилась в малом – голос патологоанатома был устал, но бодр:

– Сам только что хотел звонить, Никита Михалыч. Думаю – уедет домой коллега, не узнает. А информация по результатам вскрытия довольно любопытная. Что? Вообще не собираетесь сегодня домой? Между прочим, пока мы вот так на износ работаем, жизнь проходит. Это я как врач вам говорю. Ну, чем вас, коллега, порадовать или огорчить? Выводы мои в целом прежние. Причина смерти всех четверых – механическая асфиксия, какие-либо данные о применении внешнего насилия отсутствуют. Убедительных данных, указывающих на инсценировку суицида, тоже нет.

– Выходит все же, как вы и говорили, – коллективный уход на тот свет?

– Погодите. Ничего я такого прямо не говорил. И сейчас после вскрытия вообще не стал бы утверждать… Я тут созванивался с гематологической лабораторией. Оттуда днем приезжали – брали кровь на анализ. Так вот данные уже есть, и я о них справился – в крови всех четверых обнаружены большие дозы ниацина.

– Синтетический наркотик какой-то? – спросил Колосов.

– Не наркотик, а витамин. Витамин В³.

Колосов вспомнил баночку с таблетками, найденную среди вещей в предбаннике.

– Дозы витамина в крови у потерпевших сверх всякой нормы. А у двоих к тому же при повторном анализе обнаружены следы миристицина. Вот это действительно наркотическое вещество.

– Что-то я про такое не слышал, – признался Колосов.

– И слышали, и видели, и сами пробовали не раз наверняка, – судмедэксперт хмыкнул. – Это мускатный орех, Никита Михайлович. Мы его знаем как обычную пряную приправу, но употребление определенного количества экстракта дает наркоэффект, в какой-то мере схожий с употреблением марихуаны.