Текст книги "Зеркало для невидимки"

Помощник раскурил ему сигарету, просунул сквозь ячейку сетки. Катя видела багровый огонек, струйку дыма… Леопарды напряженно пялились на дрессировщика, так и ели его глазами. Почти все отвернули морды от слепящих фар и глухо и раздраженно шипели. Разгуляев закурил вторую сигарету… Третью…

Света не было пятьдесят семь минут. Это с гордостью и ужасом заявил Кате собеседник-невидимка с заднего ряда: «Я засек, у меня часы командирские с подсветкой». Когда электричество наконец дали, она сумела увидеть «невидимку». Им оказался тот самый жонглер, которого обходить во дворе надо было отчего-то только с правой стороны. Разгуляев одного за другим загнал леопардов в тоннель. За кулисами уже подкатывали передвижные запасные клетки, рассаживали по ним хищников. Когда последний пятнистый скрылся с манежа, Разгуляев и сам было направился к тоннелю. Но его остановили громовые аплодисменты. Артисты, повскакав с мест, кричали, хлопали, свистели, один даже дудел в саксофон. Потом все хлынули к клетке. И Катя, подчиняясь общему порыву ликования, вскочила с места. И… только сейчас разглядела Разгуляева. Не пижонское это черное трико Бэтмена, а лицо… Она почувствовала укол в сердце… Как это странно… Вот он какой, оказывается…

– Валя, потешь мою душу, под занавес – аплодисмент свой коронный! Я уж и за фотокамерой сбегал! – крикнул кто-то из осветителей сверху.

Разгуляев отвернулся на секунду, сделал рукой какой-то быстрый жест у лица и… обернулся к амфитеатру, к зрителям и к ней, к Кате… в улыбке. Точнее – в великолепном грозном фантастическом оскале. Катя вздрогнула, потом засмеялась: перед ними был человек-вампир или человек-пантера. Во рту его были клыки на манер тех, что в кино вырастали у красавца-дракулы, когда он превращался из графа в Ужас Ночи.

– Даже сейчас от штучек своих отказаться не может! Ну, хорош экземпляр, а, Ирка? Что смотришь? Остолбенела в экстазе? Между прочим – шепни ему сегодня при случае: Палычу из милиции звонили. Аркашу-то, того, нашли, говорят… С дырками в черепе. Мое дело сторона, а ты, радость моя, шепни ему… Мол, так и так. Звонили. Все Вале легче будет, когда его менты долбать начнут, что там у них за коса на камень с Аркашкой нашла…

Катя тихонько повела глазами: говорившего все это она не видела, но узнала по перегарному духу. Это был тот самый жонглер-невидимка. А вот к кому по имени Ира он обращался…

В нескольких шагах от нее, почти прижавшись к сетке лицом, стояла девчонка – коренастая, низенькая, крепкая, как боровичок. В мужском комбинезоне. Густые русые волосы ее были тоже пострижены по-мужски – коротко, чуть ли не по-солдатски. Лицо было скуластым и одновременно курносым, мальчишеским и некрасивым. Катя увидела, что по этому загорелому лицу катятся слезы – то ли от пережитого волнения, то ли от страха, то ли от восторга, то ли… Девчонка в комбинезоне шмыгнула носом, быстро вытерла щеку, оглянулась, словно боясь, что кто-то успел заметить ее слабость. Катя посмотрела на арену. Разгуляев ушел. На манеже остались одни лишь опилки.

Глава 8
НЕСЕРЬЕЗНОЕ ЗАВЕДЕНИЕ

– Это чисто коммерческое предприятие. Акционированное. И, естественно, нас не может не беспокоить доход, который оно приносит. Все артисты нашей труппы стараются внести посильный вклад в…

В это несерьезное заведение Колосов поначалу лично ехать и не собирался. Что, на самом деле, нет, что ли, у начальника отдела убийств областного главка толкового сыщика, чтобы отправить его на место работы потерпевшего для сбора данных и опроса сослуживцев? То, что местом работы Севастьянова оказался именно цирк, Никита сначала склонен был воспринимать как досадное недоразумение. В цирке последний раз он побывал… дай бог памяти, лет этак двадцать пять назад крошкой-октябренком во время школьного культпохода. Правда, однажды у него уже было дело, в котором оказался замешан кое-кто из цирковых, но о том рабочем эпизоде Никита уже почти и думать забыл. А тут…

Итак, еще с утра ехать в Стрельню в цирк Колосов и не собирался. На этот день у него была запланирована не менее важная встреча, на которую он возлагал определенные надежды в розыске гражданина Консультантова. То, что Клиника, ставший, по основной рабочей версии, подозреваемым номер один, давно уже не подавал никаких активных признаков жизни, Никиту не удивляло. Он проверил послужной список Консультантова в банке данных «РЦД». Особо опасным рецидивистом Клиника, правда, признан не был, но это случилось лишь потому, что на последнем процессе ему, видимо, попался судья-гуманист.

Раздел «преступные связи» тоже особо не впечатлил. Для того чтобы использовать кого-то из многочисленных подельников Консультантова в его же розысках, и речи не шло. Все кореша были люди бывалые, тертые, скользкие, и на их оперативную разработку могли бы уйти месяцы и месяцы. И неизвестно еще, кто бы выиграл тот, как писали в благородных доперестроечных криминальных романах, «поединок ума, воли и интеллекта» – сыщик или какой-нибудь вор в законе по кличке Моня Люберецкий.

Оставалось одно: использовать конфидента. Причем в самой банальной роли ищейки. Колосов долго подбирал кандидатуру. Особых детективных изысков розыск Консультантова вроде не сулил. Задача перед агентом стояла проще пареной репы: послушать, посмотреть, побывать кое-где, поговорить кое с кем, собрать сведения и затем кое-как (но желательно, без грубых грамматических ошибок) изложить их в донесении. На такую роль нечего брать кого-то из негласных асов, у них и так работы хватало. Сгодился бы свой плюгавенький и продажный. И Колосов остановился на некоем Лильнякове. Петр Лильняков – таково было подлинное имя конфидента, но по всем учетам и картотекам он проходил под кличкой Яуза.

Использовать ли для негласной работы конченых алкашей, и если да, то до какого предела, до какой степени опьянения? Этот вопрос не раз стоял перед Колосовым неразрешимой дилеммой. Как ни странно, но Яуза спился в горькую именно в тюрьме. Как он любил вспоминать, «крещение» его состоялось в одном из СИЗО славного города Ростова, который он нежно именовал «Папой». Двадцатитрехлетний Петруша Лильняков очутился там по самой пошлой статье прежнего УК – «угон транспортного средства». А камера оказалась крутой. В ней в ожидании справедливого суда томился не кто иной, как гроза города Ростова, известный налетчик на только-только тогда еще вставшие на ноги коммерческие ТОО Коробейников – Краб. Дело его вмещало восемнадцать пухлых томов с описанием серии совершенных им дерзких вооруженных разбоев.

Друзья с воли Краба в тюрьме не забывали. С продуктами тогда еще было туго, и тюремные щи становились день ото дня все жиже, хлеб черствее. Но казенными продуктами Краб гнушался. Корешки, тряхнув общак, организовали для него бесперебойное снабжение и… Как любил вспоминать Лильняков, «гужевались мы там тогда с ребятами от пуза, Краб щедрый был, жмотом никогда не был, всегда жратвой с нами, даже с молодняком делился». Но не только объедки с барского стола доставались в камере Лильнякову. Надзиратели тоже, видно, были не из камня, и в камере у Краба, кроме копченой колбасы и полтавского сала, водилась и водочка.

За четыре месяца, проведенных в этой камере и «гужуясь от пуза» в компании ростовского налетчика, Лильняков превратился в законченного алкоголика. А после приговора, отъехав на зону, где порядки были строгие и суровые, просто места себе не находил. В учреждении под Волгоградом палящая жажда и заставила его приспосабливаться к ситуации. Сотрудничать с администрацией учреждения он уже начал через месяц своей отсидки. Плата за те крохи информации, которые он поставлял начальству, была стандартной – бутылка, две бутылки, переданные вроде через «верного надзирателя» за «мзду». И вся последующая жизнь Лильнякова была уже связана вот с таким сотрудничеством. По окончании срока администрация тюрьмы передала его, что называется, с рук на руки заинтересованным инстанциям. И пошло, как говорится, поехало.

На назначенную по телефону встречу Лильняков опоздал. Колосов поджидал его на Новом Арбате, что называется, в гуще народной у обменного валютного пункта – вроде два «зеленщика» встретились пошептаться накоротке. Яуза, как Колосов определил навскидку, был в средней степени опьянения. Разговор с ним вышел короткий. Только Никите все время хотелось повысить голос – казалось, Яуза с трудом воспринимает человеческую речь. Но громко говорить о таких интимных вещах, как «ориентировка на розыски подозреваемого в убийстве фигуранта», естественно, было неудобно. Колосов заряжал конфидента инструкциями, как гнилой аккумулятор. Яуза лишь недовольно сопел.

По области за ним водилось кое-что, он подозревался в нескольких кражах, но прямых улик не было. Делу можно было дать ход, а можно было и не давать. Яуза в любой степени опьянения смекал подобный расклад и поэтому не ответил на очередное поручение категорическим «нет, никогда!».

Он помнил, как однажды попытался отказаться, с этим как раз вот ментом, который умеет так разъедать вашу душу разными многозначительными обещаниями. Да, дело было. Колосов, получив отказ, колебался недолго. Яузу посадили в камеру сначала по статье 122 УПК на трое суток, а затем продлили срок задержания и до десяти суток. И все на строжайшей диете – то есть без спиртного. И Яуза, как говаривали сыщики, «обмелел до дна». На четвертые сутки поста он уже был шелковым. И на грозный вопрос начальника отдела убийств: «Ну, будешь работать?» – ответил униженным согласием.

Это и был тот самый жирный плюс в пользу того, что работать с кончеными алкашами негласно все же стоит. Но были и жирные минусы, Колосов это осознавал. То, что Яуза рано или поздно засыплется по пьянке, ни для кого секретом не являлось. А то, что этого не произошло с ним раньше, было следствием лишь слепого везения – пьяным море по колено – да, пожалуй, той вялой брезгливости, которую питал к этому рано полысевшему сморщенному пьянчужке уголовный мир. В глазах братвы Яуза был настолько люмпен, что его просто никто всерьез не принимал. Его даже не остерегались – все равно, мол, в отключке, пузыри пускает.

Но даже на пороге отключки Яуза слышал, видел и чувствовал то, что должен слышать, видеть и чувствовать агент средней руки. А большего от него и не требовалось.

– Трудно будет, начальник, – заныл Яуза. – Да потом он, по слухам, вроде завязал уже, ну не так, чтобы совсем, но…

– Кто завязал? Клиника? – искренне удивился Колосов.

– Ну, как зенки-то ему вышибло, как окривел… Тут и любой оголтелый с катушек тронется, а уж этот… И опять небось все срочно?

Нытье Лильнякова было пресечено в корне легким намеком на камеру ИВС. И когда они расставались, в глазах Яузы застыла такая собачья тоска…

– Связь по-обычному? – хмуро спросил он и, кивнув на прощанье, заспешил к подземному переходу.

Колосов пошел к машине, оставленной в переулке. Воспоминанием от Яузы остался лишь призрак перегара. Странно, но даже потом, когда все получилось так глупо и трагически, Колосов не испытывал к Лильнякову ни жалости, ни сострадания, одну лишь досаду и раздражение. Но этими жестокими чувствами, лукавя сам с собой, он просто пытался подавить в себе острое чувство вины. Потому что у обменного пункта они виделись в последний раз. Это было последнее задание агента Яузы. Колосов не хотел сам себе признаваться в том, что было чистой правдой: это он брезгливо и раздраженно послал тогда этого беспутного пьянчужку на верную смерть.

Но в тот жаркий июльский полдень на Арбате ни чувством вины, ни угрызениями совести Колосов пока еще не мучился. После встречи с конфидентом он вернулся в главк, пообедал в столовке. В тихий знойный послеобеденный час родной Никитский переулок точно вымер – не то что прохожие, даже голуби под застрехами Зоомузея попрятались от солнца. Самое время было помедитировать над рабочим столом при включенном на всю катушку вентиляторе. Но предварительно следовало вызвать к себе подчиненного – какого-нибудь зеленого лейтенантика и озадачить его поездкой в Стрельню, на место работы потерпевшего Севастьянова, для сбора… Да, вот на оперативке фамилия Воронова упоминалась, да хоть его…

Никита, уже взявшись за телефонную трубку, вдруг положил ее назад. Вот сейф, вот крышка стола, стул у двери, электрический чайник на подоконнике, компьютер, плотно задвинутые от солнца шторы на окне и…

Он вдруг понял: сегодня, всю вторую половину дня, ему совершенно нечем заняться. Полистал еженедельник, записную книжку, перекидной календарь. Ощущение было настолько непривычным… Всю жизнь ни на что не хватало времени. Дела, важные, срочные, едва он переступал порог главка, обрушивались на него, как волны. И не обязательно то были лихие выезды на места кровавых происшествий, нет, гораздо больше как раз было проклятой бумажной волокиты – отчетов, материалов коллегии, справок для министерства, графиков, оперативных планов. А то вдруг…

Он смотрел на пустой стол, на сейф. Можно тихо-тихо сидеть вот так в кабинете, отвечая только на телефонные звонки. А потом в шесть (это так безбожно рано!) уехать домой, на свою холостяцкую квартиру, и там…

Колосов медленно выпил стакан противной теплой воды из чайника. Подошел к окну, захлопнул его, запер. Через минуту он уже спускался к машине. Сам себе при этом удивляясь: ведь в цирк, в Стрельню, он лично сегодня точно не собирался!

Однако в цирке, в этом крайне несерьезном заведении, на представление, как он втайне надеялся, он не попал. На кассе висело объявление, что все представления на этой неделе отменены.

Вместо клоунов и мартышек на манеже его ожидала беседа с каким-то другим клоуном в темном фургончике с табличкой «Администратор». Старичок этот, Пал Палыч Воробьев, сразу же утомил Колосова своей говорливостью и «энтузиазмом». Когда Никита честь по чести представился и предъявил удостоверение, администратор секунд пять смотрел на его «корку», секунд пятнадцать разглядывал самого начальника отдела убийств, затем вскочил, точно его пружиной подбросило, и… Поток, ливень, град слов! Колосов с ходу утонул в его восклицаниях: «Неудачный сезон, финансовые трудности, цирк простаивает, срыв номеров, отмена представлений, а тут еще это несчастье – ужас! Мне уже звонили. Такой молодой, энергичный, деятельный… Кто бы мог подумать – и убит! Как, за что, кем? А вы уже ищете убийцу? А, понимаю, никаких расспросов. Все понимаю… Но мы сами тут в цирке… И так у нас тут несчастье за несчастьем, сплошные неудачи, черная полоса, скоро докатимся до того, что животных станет нечем кормить. Вот оно как сейчас, молодой человек, вот она у меня где, демократия-то ваша, свобода… Эх, да что говорить! А тут еще криминал! Ах, как жаль Аркадия, такой дельный, такой перспективный! Мы при нем прямо вздохнули, крылья расправили. А сейчас… Да вы понимаете, молодой человек, цирк сейчас – это не то что раньше. Это чисто коммерческое предприятие. Акционированное. И каждый из артистов старается вносить посильный вклад…»

– Извините, – перебил его Колосов. – Но все же будет, наверное, лучше, если я задам вам несколько вопросов. Это не займет так много времени.

Администратор поперхнулся. Только сейчас он заметил, что они все еще стоят друг против друга.

– Садитесь, пожалуйста, – он кивнул на плетеный пластмассовый стул у своего походного стола. – Только могу ли я спросить – что же все-таки случилось с Аркадием? Как его убили?

Колосов рассказал только то, что все равно перестанет быть тайной.

– Сумасшедший дом. – Администратор достал из кармана брюк мятый платок и шумно высморкался. – Цельный день тут у меня сегодня настоящий сумасшедший дом!

– Может быть, вы расскажете коротко о Севастьянове – когда он начал работать, что был за человек?

– Дельный. Современный. Очень энергичный. Где-то после Нового года был я по делам в Киеве. Встретил там одного своего старинного приятеля. Он – бывший сотрудник Управления Госцирка, а ныне на пенсии бедствует, на эти свои гривны-карбованцы… Он мне и предложил встретиться с Севастьяновым – тот, оказывается, его родственник какой-то дальний. Очень его хвалил, говорил, возьмешь к себе – не пожалеешь. Все может, луну с неба достанет, потому что у парня жилка коммерческая, а сейчас новые времена, и нам, старикам, порой трудно сориентироваться и…

– Значит, вы встретились с Севастьяновым в Киеве. Что же, он так рвался в цирке у вас работать?

– Ну да… Потом он к нам в Самару приехал, мы там гастролировали. Я свел его с нашим коммерческим директором Сергеем Марковичем Броммом. Ну и, видимо, Севастьянов ему приглянулся. Смотрю, а уже в марте он к нам моим заместителем поставлен.

– И вы были довольны им?

– Да, молодой человек. Аркадий сразу же внес свежую струю в нашу работу. Этот год, как и прошлый, был очень тяжел для нас. В финансовом плане. Кризис, сами понимаете, не до зрелищ народу. Крупные цирки горят, не то что наш, кочевой. Но вы понимаете, Аркадию все как-то легко удавалось! Рука, что ли, легкая была? И деньги вдруг появились и… Да сами видите, осилили мы почти столичные гастроли! А все почему? Потому что появились деньги на счету, начали вкладывать средства в новое оборудование, в аппаратуру, обновили номера, животных новых приобрели, даже гардероб труппе обновили! Столица же! Естественно, надеялись на этих летних гастролях на хорошие сборы. И все было поначалу хорошо. Но вдруг… Ах ты, боже мой, какое несчастье!

– Пал Палыч, а вы были в курсе дел Севастьянова? Полностью в курсе? – перебил его Колосов. – Или какие-то дела он вел, минуя вас, напрямую с вашим коммерческим директором?

– Ну да. Он же был у нас ответственный по хозчасти, за материальное обеспечение, по финансам тоже… Я уже стар, молодой человек. Но вся жизнь здесь, в цирке, цирк люблю и знаю. Умею с труппой работать. За это, думаю, тут меня еще и держат. А на хозяйстве нашем сумбурном человек иного склада нужен. Молодой, современный. Поэтому, естественно, Севастьянов по своим делам порой напрямую общался с Броммом, да к тому же они с директором по годам ровесники.

Колосов не видел логики в подобном выводе, но возражать Воробьеву не стал, а задал следующий вопрос:

– Скажите, а вам известно, что Севастьянов был судим и до того, как устроиться к вам на работу, отбывал наказание в тюрьме?

– Нет. Боже! А за что? – всполошился Воробьев.

– Да за кой-какие махинации. Значит, вы об этом не знали?

– Молодой человек, у нас коммерческое предприятие, не заполняют тут анкет никаких. Он не говорил. Откуда же мне было знать?

– Севастьянова кто-нибудь посещал здесь, у вас? Быть может, он говорил – бывшие друзья, знакомые?

– Господи, да к нему столько народа каждый день приезжало! Сами видите – какое тут у нас торжище кругом. А цирку каждый день что-нибудь надо – корма для животных, фураж для лошадей, бензин для машин. С фермерами местными он договаривался, с совхозом – ну это насчет мяса, сена. Обжирают нас хищники, ну прямо спасу нет, сколько им всего надо, ненасытным! Потом технические разные нужды… Севастьянов каждый день в разъездах был. Завхоз, одним словом, хоть вы, молодые, это сейчас иностранным словом «менеджмент» зовете.

– А где он жил? Тут у вас, вместе с артистами?

– Сначала да. Но потом квартиру однокомнатную в Стрельне снял. У нас многие артисты так делают, особенно семейные. Тут живут только те, кто неотлучно при животных должен находиться.

– Адрес не подскажете? И, если можно, телефон вашего коммерческого директора.

– Вот, пожалуйста. – Воробьев нырнул в стол. – Только Сергея Марковича вы сейчас не застанете. Он вместе с семьей на отдыхе в Финляндии.

– Ничего, когда приедет – свяжемся. – Никита спрятал бумажку с адресами в карман. – Скажите, пожалуйста, а два дня назад вы видели Севастьянова? Он был на работе? Может, уезжал куда-то? Или к нему кто-то приезжал?

– Не видел я его, молодой человек. Потому что с утра очень рано он уехал в Крылатское. Там оптовая база по продаже спортинвентаря, мы там оборудование закупаем. А в обед мы с Разгуляевым Валентином, это артист наш, поехали в ветеринарную клинику в Тимирязевку. Надо было насчет вакцинации животных договориться и кое-какие консультации получить. Потом оттуда я к своему приятелю заезжал, старинный работник манежа, еще при Местечкине работал, ну и…

– Может, кто-то из ваших артистов видел Севастьянова в этот день, общался с ним?

– Вы хотите знать, кто последний раз видел его живым? О, так всегда в детективах бывает. – Воробьев оживился. – Постойте, постараюсь вам помочь. У нас тут ребята уже судачили, ну, как из милиции позвонили-то… Постойте-ка. – Администратор выскочил из-за стола и распахнул дверь. – Кася! – зычно крикнул он с порога. – Разыщи мне Коха и Баграта, постарайся, тут из милиции насчет Севастьянова интересуются!

– Баграт в душевой, он только с репетиции! А Генку… Да где же я тебе Генку сейчас найду? – администратору отвечала билетерша из кассы (они перекликались чуть ли не через всю территорию шапито). Колосов и сейчас, и впоследствии только диву давался, как эта хрупкая молодящаяся старушка-билетерша Оксана Вячеславовна, которую в цирке, как он узнал, звали кто – Кася, кто – тетя Кася, обладает такой громогласной, луженой глоткой.

– Баграт Геворкян – артист нашей труппы. Ох и номер у него в свое время был! Да и сейчас тоже. Приходите к нам на представление, поглядите. Вот даст бог, немного из ямы выберемся…

– Что, какие-то сложности?

– Убытки грандиозные терпим. А все потому, что номер Разгуляева с дрессированными хищниками – у него, знаете ли, группа львов была…

– Пал Палыч, звали? – В дверь заглянул некто сумрачный, смуглый, очень маленького роста.

– Баграт, это к нам из милиции.

– Здравствуйте, – Геворкян вежливо кивнул Колосову. Был он, что называется, мужичок с ноготок, но мускулистый, кряжистый, словно молодой дубок. Колосову он напомнил борца в легком весе: широкие плечи, грудь колесом, мощные руки, но все какое-то миниатюрное. Темные, коротко стриженные волосы Геворкяна на висках уже тронуло сединой – лет ему, наверное, было под сорок. А на смуглом мужественном лице выделялись глаза – восточные, похожие на черную переливчатую ртуть, задумчивые и внимательные. Он и точно был из душа: волосы мокрые, на плечах махровое полотенце, а из одежды – одни лишь синие «бермуды».

– Баграт… отчество ваше, извините, можно узнать? – спросил Колосов дружелюбно.

– Отчество трудное, можете звать просто Баграт, не обижусь. – Геворкян говорил с еле уловимым кавказским акцентом.

– Скажите, пожалуйста, вы видели позавчера Севастьянова Аркадия, мне вот Пал Палыч сказал…

– Мы с ним утром вместе ездили в Крылатское спортинвентарь покупать. Утром грузовик пришел, нам надо было товар со склада вывезти.

– А когда вы вернулись?

– В половине первого. У меня репетиция в час. У нас манеж-то один, – Баграт усмехнулся, – вот по часам и засекаем. – А потом?

– Потом я до трех репетировал. Потом мы номер жены прогнали по-быстрому, ну и все. Обычно в семь у нас вечернее представление. Ну а позавчера цирк, как и сегодня, был закрыт.

– И как расстались в обед, так больше Севастьянова не видели?

– Нет. Я же говорю – у меня репетиция была.

– А вечером?

– Что вечером? Животных покормил да на боковую. Сейчас у нас тут все как сурки отсыпаются. Ну, если кто, конечно, ночью не репетирует.

– Есть и такие? – Колосов не удержался от насмешки. – Что же это неймется-то?

– Я же говорю, манеж один. А нас много.

– А что за человек был Севастьянов?

– Юркий. Крутился много по нашим делам. Но дельный.

– Вы его, так понимаю, не очень хорошо знали?

– Он недавно у нас работает, – сухо сказал Геворкян, – точнее, работал.

– Последний вопрос: вы здесь, при цирке, живете или квартиру в городе снимаете?

– Здесь живу. Мы с женой здесь.

– Неразговорчивый у нас Баграт, клещами тянуть каждое слово надо, – сказал администратор, когда Геворкян ушел. – Жена его, Лена… Вообще-то на сцене у нее псевдоним – Илона. Звучный, правда? Так вот, Лена даже обижается. А что сделаешь? Молчун. Но дело знает. И номер у него – соль арены, так сказать. В лучших традициях «индийских факиров» – дореволюционная школа еще. И с животными хорошо работает. Вы бы видели его лет этак пятнадцать назад на сцене Сочинского цирка с дрессированным бегемотом! Такая красота! У нас, увы, бегемота нет. Не по карману такая роскошь. Но экзотические животные у него в номере присутствуют – змеи, крокодил, попугаи. И сердце он золотое! А если бы знали, какой кулинар!

– Пал Палыч, вы еще кого-то хотели пригласить, с кем я мог бы поговорить о Севастьянове. – Колосову казалось, что он в который уж раз пробкой затыкает фонтан красноречия старика.

– Да где же этот Генка? Кася! – Воробьев снова высунулся в дверь. – Ну, нашла Коха?

– Он во дворе, в разделочном, – там машина с мясом пришла. Он отойти не может, разгружает. Говорит: нужен если кому, пусть сами к нему идут! – зычно известила билетерша.

– Вот язва. Никуда его мясо не денется, запер в кладовку и… Молодой человек, идите к кассе, а там Кася покажет вам, где его сыскать. Не заблудитесь. Ну, а если какие еще вопросы – прямо ко мне в любое время.

На территории цирка в отличие от Кати Колосов по сторонам не глазел. Верблюдов мы, что ли, не видали? Или медведей этих, пляшущих на роликах под балалайку? Один лишь раз не удержался, загляделся, когда мимо него в поводу провели гнедого коня под синей суконной попоной. Вела его женщина. И скрылись они за автофургоном с надписью «Осторожно, хищники! Опасно для жизни!» – только цокот копыт по асфальту…

Колосов встряхнулся – вот еще, цирка, что ли, мы не видели? Все это несерьезное заведение начинало уже действовать ему на нервы. Тоже мне, слоны-канатоходцы, мать их за ногу… Он злился на то, что попусту теряет здесь время. Потому что, лишь только взглянув на этот оранжевый купол, на эту пеструю суету на цирковом дворе, на этих парней и девчонок, загорелых, гибких, как лоза, горластых, смеющихся, на всех этих их дрессированных мосек и кошек, он мгновенно уверил себя, что все эти «комики цирковые» и то, что он видел на двадцать третьем километре, не должны, ну просто по логике вещей не могут иметь ничего общего.

Он не знал Севастьянова лично, но даже по тому, что знал о нем заочно из оперативной картотеки, ему очень трудно было представить, как же этот прожженный жук Аркаша-Аркан вписался вдруг в шумную и, как представлялось, абсолютно легкомысленную атмосферу развлекательного ярмарочного заведения. После дел, связанных с поставками взрывчатки по каналам чеченского полевого командира, после конфликта с Клиникой, четырех лет общего режима в учреждении под Благовещенском все это… вот это – мартышки в юбочках и болонки с бантами – выглядело как-то даже… несолидно.

«Нет, не тут концы, – решил про себя Колосов. – Прошлые грехи аукнулись Аркану. А сюда зря я заявился, только вечер потерял. Нужно было Воронова послать. Ему как раз по возрасту вся их дрессированная карусель».

– Вот он, Генка-то, – билетерша тетя Кася (она, оказывается, все время шла рядом и не умолкала ни на минуту) ткнула куда-то вперед сухоньким пальцем. – Ишь, жеребец какой!

Жах! – топор в чьих-то умелых руках со всего размаха смачно врезался в колоду. Колосов невольно залюбовался – человек словно играючи рубил – нет, не дрова – мерзлые бараньи туши. Их, видимо, только что сгрузили с отъезжающего за ворота цирка рефрижератора. Человек, орудовавший у посыпанной солью колоды, был в старых белесых джинсах и камуфляжной майке. Крепкий, склонный к полноте блондин.

– Ген, вот к тебе из милиции.

Топор крепко засел в колоде. Человек с силой дернул его, стараясь освободить. Мускулы вздулись на плече шарами. На Никиту глянуло молодое, бледное лицо, покрытое бисеринками пота и крупными веснушками.

– Майор Колосов, уголовный розыск области, а я к вам, Геннадий, по поводу…

– Генрих. Меня Генрих зовут.

– А меня Никита. – Колосов понял, что в разговоре с этим типом отчество – лишняя морока, они с Кохом были ровесники и даже одного роста. Парень напоминал этакого битюга соловой масти: грузный, ширококостый, медлительный, но сильный.

– Кого же это такими костями, Генрих, кормить намереваетесь?

– Хотите посмотреть? Пойдемте. – Кох начал нагружать нарубленные куски мяса на железную тележку.

– Да нет, на экскурсию я к вам в другой раз. Пока хочу несколько вопросов задать.

– Ну так задавайте.

– Севастьянова Аркадия вы, говорят, видели два дня назад и даже говорили с ним.

– Ну?

– А когда вы его видели?

– Вечером.

– Точнее?

– Луна уже взошла. – Кох усмехнулся, вытер руки тряпкой. – Правда не хотите глянуть на наших красавцев?

Колосову вспомнились скалящиеся львы на афише перед кассой.

– При каких обстоятельствах вы видели Севастьянова? – спросил он строго.

– Да ворота за ним закрывал.

– Он куда-то уезжал?

– Да.

– Один?

– Один.

– И что было дальше?

– Ничего, отсалютовал Аркану ручкой.

– Аркану? Предположительно не знаете, куда он мог поехать?

– А куда люди с деньгами ездят? В кабак или бардак.

– Что, он какой-то бар, ресторан постоянно тут посещал?

– Понятия не имею. Он меня с собой в компанию не звал.

Кох начал толкать тележку с мясом.

– А кого он приглашал? Кого-то из артистов? Быть может, женщину?

Кох толкал тележку.

– Он мне не докладывал, – наконец сказал он. – А вы только по этому делу пришли?

– Да. А по какому же еще?

– А я думал… Тут у нас заварушка была небольшая, ваш милицейский наряд приезжал. Ну и постреляли они маленько.

– Оружие применяли? – нахмурился Колосов.

– Ну да, я думал, вы по этому делу. Мне один с патруля говорил: мол, если кто из начальства насчет применения приедет разбираться, мол, говорите, что не было ничего.

– В чем был одет Севастьянов, когда уехал? – спросил Колосов.

– Красная такая футболка, быков дразнить. И брюки… светлые, кажется. Слушай, друг. – Кох остановился у фургона с надписью «Осторожно, хищники!». – А за что его убили?

«Все спрашивают одно и то же, – подумал Никита. – Прямо фонограмма какая-то».

– Пока выясняем.

– С цирком что-то нашим, да? – тревожно спросил парень.

– С чего ты взял?

– Ну, он фартовый такой, Аркан, крученый был. И сидел. Мне сколько раз хвастал.

– А сам ты давно в цирке?

– Сколько себя помню. У меня и батя, и дед цирковые были, и прочая родня.

– Династия, значит, профессиональная?

– Династия. – Кох снова легким насмешливым кивком указал на двери автофургона: – Не желаешь на мальчишек моих полюбоваться?

Ответом ему из-за дверей было низкое гортанное рычание. Кто-то учуял дух мяса и волновался, предчувствуя вечернюю кормежку.

– В другой раз, – ответил Колосов и зашагал назад к администраторской. – Что еще тут за история у вас была с применением оружия милицией? – спросил он у Воробьева.