Текст книги "Мойры сплели свои нити"

Глава 7
Сослуживцы

Оба дома – старый и новый сотрудники кашинской полиции осмотрели тщательно и досконально – после первоначального шока на месте убийства опергруппа наконец-то задвигалась, зашевелилась. В старом деревенском доме, как и предположил Гектор ранее, Мосины не жили, превратив его в склад вещей – видимо, решали, что отправится на свалку, а что еще послужит. В старом доме, как убедилась Катя, не оказалось ни желтых обоев в цветочек, ни ходиков с кукушкой – ни в двух комнатах, ни на кухне и террасе. Не обнаружилось и пластикового садового стула с веревками.

Новый коттедж лишь обставлялся мебелью. Мосины обустроили для жилья только кухню, ванную с газовой колонкой да спальню на втором этаже. Смежная со спальней комната пустовала. В спальне кашинские полицейские обнаружили смятую разобранную кровать, однако, судя по домашней одежде потерпевших, Маргарита Мосина и ее муж или еще не легли спать, или внезапно пробудились, когда к ним явился убийца. В спальне и наверху, а также на лестнице не оказалось следов крови. Не было их и на кухне. И луж санитайзера тоже. И порядок вещей в помещениях никто не нарушал. Никто не рылся в кухонных ящиках и на полках шкафа в спальне, так что следы грабежа в этих помещениях на первый взгляд отсутствовали. Однако не факт, что из дома не пропало нечто ценное. Пока этого никто точно сказать не мог.

Полицейские тщательно обследовали участок. У Мосиных не водилось грядок, вся территория заросла травой, кучей лежали кирпич, доски, трубы, стояло корыто с застывшим цементом – везде доминировали следы строительного беспорядка.

Гектор сам осмотрел входную дверь коттеджа и крыльцо. И Катя осмотрела двери дома и магазина. Ступени крыльца потемнели от влаги. Дождевой ли – бог весть. Гектор спросил у полицейских, кому принадлежат два соседних необитаемых кирпичных дома. Кашинские полицейские ответили: бывшему замглавы администрации Кашина и его брату. Обоих арестовали и посадили за злоупотребления, делом занимался лично полковник Варданян, но случилось это два года назад. Заколоченный продуктовый магазин тоже принадлежал брату замглавы администрации – его никто не купил в Кашине. Семьи осужденных уехали из города, коттеджи выставили на продажу.

Несмотря на августовскую жару, температура в морозильной камере магазина росла очень медленно.

– Они здесь надолго, – шепнул Гектор Кате. – Что нам с ними баклуши бить? Давайте, пока Веригин и его команда заняты осмотром, навестим УВД. Порасспросим сослуживцев Мосиной – о ней самой и ее муже-мяснике.

– Бывшем пожарном, – заметила Катя.

– Заодно и отмоемся, в порядок обувь приведем. – Гектор указал на свои летние щегольские мокасины, испачканные бурым.

Катя глянула на свои ноги – ужас кромешный. На ступнях и босоножках засохла багровая корка.

– Ножки надо помыть, пальчики маленькие, – изрек Гектор непередаваемым тоном. Он явно пытался отвлечь Катю от жуткой картины убийства.

В Кашинском УВД никто не работал, когда Гектор и Катя перекочевали туда из Умнова. Сотрудники полиции собрались в коридоре первого этажа, толпились возле дежурной части, тихо разговаривали. И все же, несмотря на странный всеобщий профессиональный паралич, жизнь в УВД продолжалась – пахло гречневой кашей. Арестантам в ИВС привезли обед. Те не скорбели.

Катя сразу направилась в служебный туалет, скинула босоножки, задрала сначала одну ногу в раковину, вымыла ее с мылом под краном, потом другую, оттерла под струей воды босоножки и поднесла их к сушке для рук. Поток горячего воздуха исправил ситуацию. Но Кате было противно снова надевать босоножки, просовывать ногу в тонкие ремешки – все вспоминалось, как она шагнула в кровавую лужу в страшном доме.

Гектор у дежурной части оттирал свои мокасины влажной салфеткой – воду в бутылке ему передал дежурный. Они тихо обсуждали что-то. Катя обратила внимание – напротив служебного туалета на первом этаже кабинет и табличка «Отдел учета и регистрации». Катя дернула дверь – заперто.

– Здесь, здесь она… наша Маргарита Симеоновна сидела, – произнес за спиной Кати женский голос.

На пороге соседнего кабинета стояли две молодые девицы в штатском. За их спиной старые компьютеры на рабочих столах. И табличка точно такая же – «Отдел учета и регистрации».

– Вы с Мосиной работали? – спросила Катя девиц.

– Она наша начальница. А вы из главка, из пресс-службы? Криминальная журналистка? – Девицы разглядывали Катю. – Говорят, вы какого-то ненормального ночью на дороге подобрали, в которого молния ударила.

– Мы, мы, спасли, пригрели страдальца, – в тон девицам ответил подошедший к Кате Гектор. – Девушки, а строгая начальница была у вас?

Несмотря на испуганное и скорбное выражение лиц, учетчицы преступлений моментально уставились на этого симпатичного высокого атлетически сложенного мужчину – шатена с серыми глазами, похожего на актера Джерарда Батлера. И уже не отрывали от него взоров.

– Маргариту Симеоновну все уважали, – заявила одна учетчица.

– Мы отчеты ежеквартальные составляли по регистрации, а она все сводила и перепроверяла по сто раз, – подхватила вторая подчиненная Мосиной. – Она была очень аккуратной, работала в управлении много лет. В общественной жизни активно участвовала. Взносы с сотрудников собирала.

В коридор из соседнего кабинета с табличкой «Отдел кадров» вышел его хозяин – полный мужчина в летах, в полицейской форме с погонами майора.

– Какие взносы? – поинтересовалась Катя.

– Мы всем управлением собирали сотрудникам – на дни рождения, юбилеи, свадьбы, рождение детей, новоселье, на лечение. – Учетчица отвечала Кате, а поглядывала на Гектора.

– У нас дружный, сплоченный коллектив, мы помогаем друг другу, – объявил начальник отдела кадров УВД и строго обратился к учетчицам: – Вы идите работайте. У вас что, дел никаких нет? Никто рабочий день не отменял.

Однако девицы за свои компьютеры не торопились.

– Ваши коллеги сказали, что самой Мосиной на новоселье собирали деньги, – вспомнил Гектор. – На телевизор.

– У нас так принято в УВД. А вы кто, собственно? Это из пресс-службы главка коллега, – начальник отдела кадров обернулся к Кате. – Вы на похороны нашего Карапета Арамыча вместе с начальством вчера приезжали, я вас видел. А вас нет. Вы тоже из главка?

– Из вышестоящего, – надменно бросил ему Гектор. – Полковник Борщов Гектор Игоревич.

– Маргарита Мосина присутствовала на поминках? – спросила Катя, сразу гася начинающийся конфликт в стиле «а ты кто такой?».

– Нет. Она приболела. – Начальник отдела кадров снял очки и потер переносицу.

– Болела чем? – не отступала Катя.

– То есть не она. У нее муж температурил. На ковид тест он не делал, но знаете, как сейчас… Марго позвонила мне, мол, я тоже что-то неважнецки себя чувствую, антивирусные глотаю. Я сказал, сиди дома. А за три дня до этого она подала мне заявление.

– Какое заявление?

– На пенсию она собралась. Ей лет ведь уж немало, да и Варданян погиб в ДТП…

Начальник отдела кадров осекся. И не стал продолжать.

Он направился в свой кабинет.

– Фотографию надо из личного дела забрать, отдать криминалистам, чтоб увеличили для траурного снимка. Как мы Варданяну фото делали в обрамлении.

Катя и Гектор вернулись к дежурной части. Гектор готовился расспрашивать местных дальше. Он еще не закончил проявлять любознательность.

– Муж вашей коллеги, мясник, – он ведь прежде служил в МЧС, в здешней пожарной части. Какую он должность в МЧС занимал? – спросил как бы между прочим дежурного.

Тот смотрел в сторону кабинета отдела кадров, дверь которого осталась открытой, – чтобы слышать все, о чем толкуют в коридоре. Ну конечно же!

– Он на пенсии четыре года, но он моложе Маргоши. Отслужил до звонка и бросил там все. А уходил с должности начальника смены. Особых-то высот не достиг. – Дежурный вернулся за пульт. – Это ж надо, какое зверство с ними сотворили! Что-то невиданное просто!

– Она вольнонаемная, он рядовой пожарный, пенсионер, – нейтрально заметил Гектор. – А бизнес открыли мясной у проезжей дороги и дом добротный построили со всеми удобствами. Оборудование для магазина дорогое – целая холодильная камера. Японское качество. Средства где они брали на все?

– Ну, так бизнес у Маргошиного мужа раскрутился, повезло ему, видно. – Дежурный пожал плечами. – Мясо у него в городе покупали многие. Гусей к праздникам он в рестораны столичные поставлял. Ему заказывали из Москвы.

– Перекупщик мяса? Торговец гусятиной и свининой? – уточнил Гектор.

– Типа того. Потом, они квартиру продали свою, что у старой ремонтной станции. – Дежурный назидательно поднял палец. – Пусть дрянь квартирка-то – в хрущобе на первом этаже, но все деньги.

– Продали квартиру в Кашине и купили старый деревенский дом в Умново?

– Умново – окраина наша. А дом старый мужу Маргоши еще от бабки достался по завещанию. Он рядом с хибарой в Умново сразу ларек построил, а потом мясной лабаз. И они с Марго принялись за строительство дома нового. Все постепенно, не сразу. У них три года на обустройство ушло, а бизнес крутился, доходы давал.

– Дом солидный возвели супруги, что же забором его сразу не огородили? Не позаботились? Свободный доступ на участок, – разглагольствовал Гектор. – Я прям изумился такому подходу к безопасности жилища. Она ж пусть и вольнонаемная, но в полиции сколько лет. А у них на участок заходи кто хочешь. И забор новый на траве валяется, гниет.

– Ничего и не гниет. Они забор купили, таджиков наняли, чтобы поставить. А те их обули[5]5
  Обули – на полицейском жаргоне обманули.


[Закрыть]. – Дежурный вдруг словно что-то вспомнил. – Надо теперь проверять шушеру мигрантскую. Маргоша на прошлой неделе жаловалась нам здесь в управлении – кинули их таджики. Сначала одну сумму запросили, а потом еще подавай им денег. Кто ж им больше заплатит? Дураков нет. Маргоша копейки считать умела. Скандалили они с рабочими. Таджики стройку бросили и вроде как убрались из Кашина. Но, может, вернулись да напали на дом? Веригин их из-под земли, конечно, достанет. Они теперь первые на подозрении.

В УВД зашел один из экспертов-криминалистов, которого Катя видела на месте убийства.

– Вы закончили осмотр? – удивилась Катя.

– Какое закончили. Я за дополнительным оборудованием приехал и расходниками – и сразу назад. Трупы еще до сих пор не оттаяли, представляете, какая заморозка мощная? – ответил полицейский.

– Вы тела отправите в местный морг? – уточнила Катя.

– Уже увезли их, как есть, замороженных. Еле сумели от пола холодильника обоих отодрать. Только не наш спец будет вскрытием заниматься. Веригин распорядился, чтобы тела отвезли в областное бюро судмедэкспертиз. Ими в бюро светило займется лично, потому как случай экстраординарный и мало что понятно пока.

– К патологоанатому Сивакову трупы увезли? – спросила Катя.

– Да. Он ведь самые сложные случаи берет. Машина уже уехала в бюро в Москву. Веригин приказал туда и все предметы отправить – топор, бензопилу и монтировку.

– Спихиваете свою работу на других? – усмехнулся Гектор.

– Никто ничего не спихивает. Просто у нас небывалый случай. Мне надо, например, составить схему расположения луж и следов крови, точный подробный план.

Начальник отдела кадров принес фотографию Маргариты Мосиной из личного дела.

– Увеличь потом, как Варданяна, для траурного снимка. – Он отдал фото криминалисту. – В электронном виде у меня, к сожалению, снимка ее нет.

Катя и Гектор переглянулись.

Гектор слышал предыдущую фразу начальника отдела кадров про Варданяна, которую тот сразу же оборвал. Фразу можно было истолковать двояко. Мол, у Маргариты Мосиной – Бавкиды, верной своему Филемону, – имелись некие отношения и с начальником УВД.

Но Катя, едва взглянув на фотографию, сразу решила: ну нет, вряд ли. С фото на них смотрела женщина далеко за пятьдесят, брюнетка с крашеными волосами. Совсем непривлекательная с виду. Она чем-то напоминала сестру Варданяна, которую Катя видела на поминках в шатре, – такие же зеленые глаза навыкате, нос некрасивой формы и тяжелая нижняя челюсть. Только Маргарита Мосина выглядела намного старше.

– А на траурный венок от управления Маргоше скидываться станем? – спросил дежурный у начальника отдела кадров.

– Вряд ли, – тот покачал головой. – Веригин, когда Варданян погиб, сразу дал указание, чтобы деньги на венок выделили из тех, что на балансе управления. А вот что с похоронами Мосиных будет, уж и не знаю. Варданяна армянская родня хоронила, все оплачивала. А у Марго – это я точно знаю из ее личного дела – никаких близких родственников в Кашине нет. Кому их магазин и дом новый теперь достанется, интересно?

Глава 8
Марсий. Содранная кожа

– Учет и регистрация преступлений. Раскрываемость, – хмыкнул многозначительно Гектор, когда они с Катей покинули Кашинский УВД и решали, что предпринять дальше. – Вечно скользкая тема. Мосина была начальницей отдела. Весь учет, всю статистику она вела и контролировала.

– Понимаю, к чему вы клоните, Гек, – ответила Катя. – Но Маргарита Мосина простой клерк, вольнонаемная сотрудница, хотя и с большим стажем. Учет она вела, контролировать ничего не могла. Сейчас все автоматизировано, компьютеризировано через дежурную часть УВД и главка.

– Но проверить не мешает, а? Случается, мухлюют менты, подтасовывают? – Гектор усмехнулся.

Катя достала мобильный, включила громкую связь и позвонила шефу пресс-центра – пора было поставить его в известность, куда она пропала. Про убийство в Кашине шеф уже читал в сводке, про ночное происшествие с тромбонистом, о котором ему рассказала Катя, – нет. Событие по сводкам не прошло. Шеф обрадовался, что Катя все еще на месте, в гуще кашинских событий: убийство сотрудницы УВД – ЧП! Естественно, подобным делом необходимо заняться пресс-службе, чтобы получать информацию из первых рук. Катя обратила его внимание на то, кем работала Маргарита Мосина, и попросила проверить в главке – проводились ли в Кашинском УВД служебные проверки по отчетности. Когда и каковы их результаты? Шеф ответил, что на поминках только и речи было об отличных показателях кашинцев под руководством полковника Варданяна. Сказал, что в главке к нему – варягу из министерства – всегда относились настороженно. И поэтому, конечно, он проверит Катину – не версию пока, так… рабочее предположение. Он официально откомандировал Катю заниматься исключительно кашинским убийством. Вопрос с пресс-службой был улажен.

Гектор молча слушал переговоры и наблюдал, как в Кашинский УВД в автозаках привезли сразу две группы мигрантов. Их препроводили в крыло, где сидел уголовный розыск.

– Веригин затеял большой чес, – заметил он. – Вероятно, ищет тех, кто ставил забор Филемону и Бавкиде, но не сошелся с парочкой в цене. Всегда начинают с легкого и очевидного. Но только не вы, Катя, да?

– И не вы, Гек.

– В Кашине нам больше пока делать нечего. Трупы увезли на вскрытие в областное бюро судмедэкспертиз. Вы, кажется, знакомы с тамошним корифеем?

– Ой, да, Сиваков наш! Он часто работал с полковником Гущиным, я о нем вам рассказывала, – вспомнила Катя. – Вы хотите с Сиваковым встретиться в бюро?

– Ага, – Гектор кивнул. – Вечерком, как до Москвы доберемся. И заглянем в прозекторскую на огонек. Попозже.

Катя отыскала в контактах мобильного телефон Сивакова. Тот Катю сначала не узнал, но потом даже обрадовался: «Екатерина! Сто лет вас не видел!»

Оказалось, что тела из Кашина только что привезли и он еще не приступал к осмотру и не знает, оттаяли ли они дорогой в черных мешках. Катя дипломатично поинтересовалась: «А можно нам с коллегой вечером приехать к вам в прозекторскую? Всего несколько вопросов». И Сиваков – страдавший провалами памяти, однако благоволивший к Кате – милостиво разрешил.

– В Москву, в Москву. – Гектор включил зажигание в «Гелендвагене». – Но сначала надо перекусить и навестить тромбониста в больнице. Что первое – на ваш выбор.

– Зарецкий вам покоя не дает. – Катя покачала головой, однако она понимала: без разговора с тромбонистом они точно Кашин сегодня не покинут. – Нас к нему в реанимацию вчера не допустили.

– Может, сейчас пустят. Зарецкий вчера заснул под утро, не дрыхнет же он целый день. Надо узнать о его самочувствии, потолковать с ним, если он, конечно, в себя пришел, опомнился.

– Когда мы в Умново приехали к дому Мосиных, сходство сразу в глаза бросилось. – Катя раздумывала. – У тромбониста два дома в его рассказе фигурировали – старый и новый. Старый с террасой. И у Мосиных тоже.

– У Мосиных три дома. Еще и магазин, – заметил Гектор.

– Тромбонист кричал про жертву, которую видел. А к домам Мосиных можно подойти с дороги, забор отсутствует, – перечисляла Катя. – И потом, топор, Гек! Какое совпадение.

– У Мосиных топор бросили в холодильную камеру вместе с трупами.

– У Маргариты Мосиной ужасные раны на лице.

– Катя, у нее не рубленые раны. В холле нашли монтировку.

– Тромбонист кричал нам – в доме начался пожар. А весь дом Мосиных залит санитайзером. Он же горючий. Гек, дом пытались поджечь после убийства. Это же очевидно. Но поджог не удался.

– Трупы супругов бросили в холодильную камеру и установили быструю заморозку. Зачем это делать, если планировали в доме пожар? Все бы сгорело. При пожаре именно холодильная камера могла сохранить останки. Конечно, электричество бы вырубилось, но там стены каменные, обшитые металлическими пластинами, и стальная дверь. И температура ниже нуля, лед. Пламя до трупов бы не добралось. Возможно, санитайзер разлили по всему дому в таком огромном количестве с какой-то иной целью.

– С какой, Гек?

– Пока не знаю, надо сначала понять всю картину в целом – что с трупами, как кого и где убивали. Вы заметили – на месте убийства никто из опергруппы не задавал обычных вопросов экспертам и судмедэксперту: когда наступило время смерти?

Катя подумала: он все берет на карандаш, каждую деталь. А она… конечно же, и внимания не обратила. А Гектор – всегда Гектор. При любых обстоятельствах.

– Многое и не совпадает, Гек, – после небольшой паузы произнесла Катя. – Так много, что… но тромбонист и у меня из головы не идет, когда я вспоминаю мосинский кошмар.

– Потому что тромбонист – феномен. Какой – мы еще не знаем. И случай с ним тоже редкий феномен. Так что выбираем сначала – обед или визит в больницу?

– Тромбониста, – твердо объявила Катя. – После места убийства как-то… нет, лучше повременить с обедом.

В больнице в регистратуре им сообщили, что Зарецкого утром перевели из реанимации в общую палату. Что состояние его стабильно. Они нашли его в терапии. Он сидел на кровати и спорил с медсестрой насчет своего протеза, который уже был на его ноге. Медсестра уговаривала его лечь и снять протез. Катя обрадовалась: раз слабо препирается – значит, вышел из своего шокового состояния.

В палате вместе с Зарецким находились еще два старика – один лежачий, под его койкой стояло судно. Ко второму явилась старуха-жена (в больнице только кончился тихий час и начали приходить посетители). Старик вместе с женой ушел на улицу гулять.

Тромбонист Зарецкий выглядел осунувшимся, взъерошенным. Он то и дело чихал и кашлял. Но в целом вид у него был вполне нормальный – обычный миловидный парень с мелкими чертами лица, темноглазый, кудрявый и темноволосый. Зеленая больничная роба оказалась ему велика. Он уставился на Гектора и Катю.

– Здравствуйте, Евгений. Помните нас? – спросил его Гектор.

– Нет. А вы кто? – Тромбонист переводил недоуменный взгляд с Гектора на Катю. Она поняла: он не притворяется. Он и правда не знает, кто перед ним.

– Это мы нашли вас ночью на проселочной дороге под дождем после удара молнии, – мягко произнесла она. – Меня зовут Екатерина.

Гектор тут же придвинул ей стул, и она села рядом с тромбонистом. А Гектор встал в ногах кровати и оперся руками о спинку.

– Евгений, как вы себя чувствуете? Вы помните, что произошло с вами ночью? – Катя старалась сразу установить с ним контакт, вызвать его доверие.

– Чувствую себя… странно, непривычно. Тело покалывает. Мне здесь, в больнице, все наперебой твердят – я чуть ли не зомби, ходячий мертвяк. – Тромбонист криво усмехнулся. – Что я переполошил всех – и полицию, и врачей, что нес какую-то чушь.

– Да, было дело, Женя. Вы кричали на дороге, пугали нас. Кстати, меня зовут Гектор Игоревич. – Гектор по-свойски кивнул. – Молния ударила почти рядом с вами.

– Мне сказали, но я этому не верю. Как такое возможно? – Тромбонист моргал. – Чего же я живой тогда?

– Ну, разные обстоятельства, разные натуры. – Гектор рассматривал его с откровенным интересом. – Сами-то, Женя, вы что помните из ночных приключений?

– Ничего.

– Вы играли в джазе на поминках здешнего начальника полиции. Джазом руководил ваш маэстро Аратюнянц. Я вас видела в оркестре, а вечером вы покинули поминки на своей машине, – терпеливо начала подсказывать Катя.

– Ну конечно, мы днем приехали с джазом. – Тромбонист кивнул. – Кашин… я в Кашине до сих пор! Каждый сам добирался до Кашина. Я на своей машине, например. Я очнулся уже в реанимации. – Он начал чихать, закашлялся. – Я где-то простудился. У меня еще утром была температура 37,6. Но сейчас спала. Мне на ковид сделали тест. И он отрицательный. Доктор сказал, пробуду в больнице пару дней и меня выпишут. Здесь так убого. – Он растерянно глянул на тумбочку, где лежали таблетки и тарелка с его недоеденным обедом: размазанное серое картофельное пюре и огрызок сосиски. – Ох, а где моя машина?

– У нее от удара молнии сгорело колесо и, возможно, мотор накрылся. Она сейчас на полицейской автостоянке, – ответил Гектор. – Как вы вышли из «Рено» под дождем на пустой дороге, это вы помните?

Тромбонист нахмурился и кивнул.

– Да. Я куда-то зарулил не туда. Я же в Кашине впервые. Видимость была ноль, и я остановился где-то… Дворники не справлялись с потоками воды. Я вышел.

– Зачем вы открыли заднюю дверь машины? – продолжал задавать наводящие вопросы Гектор.

– Заднюю дверь… – Парень словно пробирался в потемках, в дебрях своих спутанных воспоминаний. – Зонтик мне понадобился. Он лежал на заднем сиденье, вместе с футлярами. Я раскрыл зонт, но он мне не давал поправить дворники, и я его водрузил на дверь машины.

– И что дальше?

– Понятия не имею.

– Случай с вами попал на дорожную камеру, – пояснила Катя. – Мы видели вспышку молнии. И вы нам на дороге потом кричали: «Вспышка!»

– Я про дорогу вообще ничего не помню. Повторяю, я очнулся в больнице. Испугался сначала, что угодил в аварию.

Гектор смотрел на него. Катя ждала, что он начнет бросать тромбонисту вопросы про топор, разрубленное лицо, кресло, веревки, пожар в старом доме. Однако Гектор молчал. И Катя решила не проявлять инициативу пока.

– У вас от колена протез, Женя. И вы аварии испугались, когда очнулись. Вы ногу в ДТП потеряли? – спросил Гектор.

– Нет. Мне ногу оторвало в трехлетнем возрасте, – просто ответил тромбонист.

Катя похолодела.

– Как же так? – спросила она.

– Минно-взрывная травма. В Чечне. – Тромбонист обернулся к Кате. – Я родился в Грозном. Но я, конечно, взрыва сам не помню. Я с малых лет привык, что безногий. Калека.

Гектор изменился в лице, как только услышал. Он обошел кровать и сел рядом с тромбонистом.

– Слушай, Женя… Прости, что я лезу… Но я в свое время тоже там был.

– В Чечне? Воевали?

– Да. Но я тебя намного старше. – Сорокашестилетний Гектор смотрел на двадцативосьмилетнего музыканта почти как на собрата. – Честно, не из пустого любопытства спрашиваю.

– Ну, Гектор Игоревич, учитывая, что именно вы и Екатерина меня спасли ночью после удара молнии, про который я не в курсе, расскажу, если интересно. – Тромбонист пожал плечами. – Я родился в Грозном. Мать… это я уже потом узнал… она приехала туда еще до войны, работала в исполкоме, занимала крупную руководящую должность. Отца своего я не знаю, видимо, родился от случайной связи, матери было уже за сорок. И когда все началось, она из Грозного не эвакуировалась – может, потому что я был маленький у нее на руках. Что с ней стало, не знаю – то ли ее убили, то ли она без вести пропала. Меня забрали какие-то ее знакомые – то ли русская семья, то ли смешанная. Я всегда говорил по-русски, с самого раннего детства, и даже потом, когда был у них…

– В плену? – хрипло спросил Гектор.

– В рабстве. – Тромбонист облизнул сухие, растрескавшиеся от жара губы. – Как мне потом говорили, те, кто меня забрал, видимо, пытались покинуть город и где-то в горах попали на минное поле. Мне, трехлетке, оторвало ногу по колено. Но я не умер. Я как-то выжил. Наверное, меня вылечили те, кто меня на минном поле подобрал. До шести с половиной лет я жил в большом высокогорном ауле, который служил базой одного известного террориста. Но я мало что помню из того времени.

– Что ты помнишь? – спросил Гектор.

– Вершину в снегу. Высокая гора. Я на нее часто смотрел.

– Тебулосмта.

Тромбонист Зарецкий глянул на Гектора.

– Она и вам знакома.

– Я бывал в тех местах.

Катя ощутила, как слезы наворачиваются на ее глаза. Простой диалог – а сколько скрыто за их словами.

– Что ты еще помнишь? – спросил Гектор.

Тромбонист опустил кудрявую голову.

Звуки визгливой кавказской гармоники. Она играет на улице высокогорного аула. Воздух прозрачный, пахнет дымом. Ранняя теплая осень. Блистательный Кавказ.

Он, шестилетний мальчик, стоит на коленях возле колоды для рубки мяса, что во дворе большого просторного кирпичного дома, где обитает бородатый хозяин и четыре его жены.

Дикая боль от содранной кожи, которую он ощущает постоянно… Из-за отсутствия левой ноги он все свои малые годы передвигается подобно зверьку, на четвереньках. Порой пробует встать, упорно желая ходить, цепляясь худыми ручонками за дерево, каменную загородку, дверь сарая, однако сразу падает, когда пытается прыгать на одной ноге. Костылей у него нет. Никто не дает ему – шестилетке – костыли. Подпираться суковатой палкой не получается. И он ползает на четвереньках, на своем обрубке ноги, опираясь на колени и на ладони.

Кожа на обрубке и на коленке здоровой ноги содрана почти до мяса. Он одет в старые рваные спортивные штаны – левая брючина обрезана, а правая в дырах, – сплошные лохмотья. На обрубке запеклась толстая корка, она лопается, и оттуда сочится кровь. Обрубок постоянно гноится. Ссадины болят адски и на руках, и на колене.

Он словно античный Марсий приговорен ощущать боль содранной кожи.

На колоде перед ним обезглавленная курица, он должен ощипать с нее перья. Работа трудная для шестилетки, пальцы его плохо гнутся, но он выдирает перья горстями, и они кружатся в воздухе над его головой. У каменной ограды два пленных русских солдата таскают тяжелые бетонные блоки. Солдаты скованы по ногам цепью. Целый день они трудятся – в высокогорном ауле боевики строят укрепления, ждут армейского штурма.

Пленные солдаты – рабы. Каждый вечер их спускают в вонючий подвал, где приковывают на ночь цепями к столбу. Им не больше двадцати, но выглядят они как старики – оба седые, истощенные до предела. Их обоих потом собственноручно обезглавил хозяин дома, когда они построили стену укреплений и стали больше не нужны. Превратились в обузу – лишние рты.

Из дома выходят две женщины, закутанные в черные платки до глаз. Жены хозяина носят хиджабы. Обе молодые – старшей не больше двадцати, а второй лет пятнадцать. Ее привезли и выдали замуж недавно, и она все никак не привыкнет к укладу в доме мужа.

Старшая ставит перед малышом-калекой, что ощипывает курицу, выполняя заданную на день работу раба, эмалированную миску с жидкой кашей. В ней плавают вываренные бараньи кости без мяса. Мяса калеке никогда не дают. В свои шесть лет он привык разгрызать бараньи хрящи. Ложки ему тоже никогда не дают. Он быстро, как ящерица, ползет на четвереньках к миске, обед подоспел. Постанывает от боли из-за содранной кожи. Обрубок вечерами ему смазывает какой-то арабской мазью главная жена хозяина-боевика. А то давно бы началась гангрена. Старшая, главная жена сдерживает ее мазью-антисептиком. Маленький раб нужен в хозяйстве, он может ощипывать куриц и перебирать просо, мыть во дворе посуду.

Малыш наклоняется и хлебает кашу прямо из эмалированной миски. Затем приступает к костям. Обсасывает их и с хрустом грызет хрящи.

Младшая жена хозяина-боевика промывает в ведре бараньи кишки от крови и переваренной травы. Она поднимает голову и с брезгливым любопытством следит, как шестилетний мальчишка-раб, захваченный в плен, с обрубком ноги ползает в пыли и стучит бараньей костью по дну миски, выбивая костный мозг.

В глазах жены боевика мелькает отвращение. Она окунает тряпку в ведро, где вода уже стала бурой, и крутит ее в жгут. А потом делает шаг к калеке и наотмашь бьет его мокрой тряпкой по лицу.

– Ууу, шайтан! – восклицает она.

Калека, потеряв равновесие, валится на спину. Содранная кожа на его культе болит так, что уже невозможно терпеть. Он скрипит зубами от боли. По лицу его стекают капли грязной воды, смешанной с кровью.

– Меня солдаты освободили. Они штурмовали аул, был жестокий бой, – сказал тромбонист Евгений Зарецкий Гектору. – Отправили меня в Моздок в госпиталь. Вы там бывали?

Гектор кивнул.

– А потом в Москву в детскую больницу, учили меня ходить сначала на костылях, потом сделали мне протез, врачи долго занимались со мной на реабилитации. Когда я освоился с протезом, меня перевели в подмосковный детский дом. И я там жил – в Люберцах. Над нами музыкальная школа шефствовала. А у меня к музыке оказались способности. Я играл на многих инструментах в школе: на трубе, на фортепиано, потом выбрал себе тромбон. А в четырнадцать лет меня усыновил руководитель школьного оркестра Георгий Яковлевич Зарецкий. Они с женой были уже в преклонных летах, но у них сын скоропостижно умер, и они забрали меня из детдома, вырастили, дали образование. Единственные мои родные люди. С подачи приемного отца я после школы поступил в Гнесинку. Но не закончил – мои старики умерли, и надо было зарабатывать на жизнь. Я сейчас играю в джазе. Живу в Люберцах, мои приемные родители оставили мне хорошую квартиру.

Гектор и Катя молчали. Гектор был бледен.

– Послушайте, я не знаю, что болтал ночью, – признался тромбонист Зарецкий. – Я вообще ничего не помню. Совсем.