Текст книги "Звезда на одну роль"

– Я положу тебе хорошее жалованье, – сказала толстая нежная Рита, дымя длинной сигаретой и щуря на синьору Бергони серые глаза с расширенными, как у кошки, зрачками. – Ты красивая. Ты будешь петь. И ты не пожалеешь, что сжалилась над Ритой.

Синьор Бергони потом таскался в этот ресторан всякий раз, как у него заводились деньги. Он плакал и пил русскую водку, что ему совершенно не шло, и добился того, что она люто возненавидела его. «Рита, избавь меня от него», – ей стоило только попросить, и подруга сделала бы невозможное, но… все вдруг сложилось как-то само собой. Однажды утром приходящая в дом синьора Бергони прислуга нашла графа Луиджи мертвым в постели. Он был в специальном «бандаже холостяка». Ощущения, которых он добивался от этой хитроумной машинки, оказались слишком сильными для его престарелого сердца.

С тех пор вот уже восемь лет она пела в ресторанчике на Пьяцца дель Донго и была даже счастлива в те минуты, когда синьора Рита не слишком напивалась.

Все это она и поведала Игорю Верховцеву, первому мужчине из России, который ее чем-то безотчетно заинтересовал. Несколько вечеров подряд он приходил в их заведение, садился за ближайший к эстраде столик, заказывал вино, пил и смотрел, как она пела. «Синьора Клелия, – объявлял ведущий программы. – Несравненная синьора Клелия!»

– Поедем домой, Лели, – предложил он ей. – Брось все это дерьмо, брось эту толстую Мессалину. Я сделаю из тебя великую актрису. Ты будешь играть в таких пьесах, каких еще не видел мир.

– В России этого просто не может быть. Ты бредишь или лжешь.

– В России конца второго тысячелетия возможно все, – возразил он. – В девяносто пятом – девяносто шестом годах случится много чего интересного. Так ты не утратила своего прежнего гражданства? Нет? Тогда в чем же дело?

Вот тогда она и высказала свою звучную фразу, заготовленную, чтобы отшивать тех, кто волок ее в постель. Она не собиралась изменять облагодетельствовавшей ее Рите с разными проходимцами. Она выглядела очень эффектно тогда…

Он улыбнулся, вспомнив все это. Щелкнул магнитофонной кнопкой, перемотал пленку. Фредди запел свое «Упражнение в свободной любви». Что ж, сердце женщины – загадка. В октябре девяносто четвертого он уже встречал графиню Бергони в Шереметьеве-2. Клелия была именно той женщиной, которая, по его замыслу, рисовалась ему в роли…

Но сначала надо было распределить роли среди мужчин. Вернувшись из Италии, он ревностно искал себе друзей, единомышленников, соратников, рабов, последователей, учеников. Найти подобных оказалось делом архисложным. Иногда он отчаивался: ну почему, почему наши мечты так трудно воплотить в жизнь, даже имея в своем распоряжении такой капитал, как капитал Верховцева-старшего? Но однажды…

Дверь снова бесшумно распахнулась, вошел Данила.

– Звонил секретарь господина Ямамото. Интересовался, когда можно будет нас посетить, – сказал он с легкой усмешкой.

– Ты сообщил, с какими трудностями это связано?

– Сообщил. Но господин Ямамото настаивает. Секретарь сказал, что он прилетел в Москву всего на две недели. И хотел бы увидеть то, что настоятельно рекомендовал ему увидеть мистер Тара. Я попросил, чтобы он перезвонил нам в среду.

– Ты надеешься так быстро найти замену? – усмехнулся Верховцев.

– Я попытаюсь, у меня кое-кто есть на примете.

Верховцев вздохнул: да-да, именно своим темпераментом и энергией Данила покорил его с самого начала. Они впервые встретились в Питере в одной подпольной вонючей порностудии. Верховцев обыскал их все, но материал везде был грубым, пошлым, вульгарным. Но Данила…

– Что ты делаешь в этом вертепе? – напрямик спросил его тогда Верховцев.

– Зарабатываю деньги, – ответил Данила.

Имя это, кстати, ему совсем не шло. Он был огромным и стройным, с горделивой осанкой, кудрявыми темными волосами до плеч, надменным ртом и холодным взглядом серых широко расставленных глаз. Верховцеву он сразу же представился в обличье древнего германца в волчьей шкуре, рогатом шлеме, с огромным мечом в руках.

– Я предпочел бы, чтобы ты зарабатывал деньги у меня, – сказал он.

– Сколько? – спросил Данила.

Следующим его вопросом было:

– Что я должен делать?

Они сидели в этой самой комнате, под насмешливо-рассеянным взглядом Мастера. Выслушав Верховцева, Данила промолвил:

– Ты сумасшедший.

– А ты? – спросил Верховцев.

Данила засмеялся, и смех его был красноречивее всяких слов.

Данила и привел к нему Олли. Это случилось в октябре, как раз перед приездом синьоры Бергони. Он просто привел его в этот дом за руку и сказал:

– Познакомься, это мой Олли. Он все знает. Он согласен.

Верховцев, едва увидев этого юношу с золотистыми волосами, изящной фигурой и свежим розовым румянцем на щеках, такого тихого, светлого, ясного, мысленно вознес хвалу Мастеру. Тот оказался, как всегда, прав: образы, созданные чьим-то воображением давным-давно, оживали прямо на глазах.

Олли, и это даже не надо было проверять по старым фотографиям, походил на того, ради которого Мастер, Великий Мастер, Король и Знаток Жизни, принес в жертву все. Все – покой, имя, богатство, славу, честь, успех, творчество.

Олли оказалось уменьшительным именем от Ольгерда. Он был по паспорту литовец, а по крови – на четверть поляк, на четверть швед и на две четверти потомок славного Гедимина. Говорил он по-русски чисто и правильно, с едва уловимым металлическим акцентом.

Семья его, точнее, жалкие ее остатки, бежала из Литвы после девяносто второго года. Его дед был убежденным и высокопоставленным коммунистом. В двадцатых он устанавливал советскую власть в Сибири, в тридцатых был председателем балтийского отделения Коминтерна, в сороковых боролся с буржуями у себя в Литве. В девяностых этот ровесник века, доживавший свои дни на правительственной даче в окружении нянек и слуг, переживший всех своих детей и внуков и имевший в качестве единственного наследника правнука Ольгерда, с грехом пополам учившегося в Ленинграде в балетном училище имени Вагановой, в одночасье собрался и покинул Литву, заявив, что с новыми буржуями и недобитыми кулаками он не желает иметь общее небо над головой.

После смерти деда Ольгерд не собирался возвращаться туда, откуда его дряхлому предку пришлось уносить ноги. В течение трех последних лет они с Данилой были любовниками и жили в квартире, некогда выделенной старому литовскому большевику из питерского жилфонда.

– Квартиру на Неве вы можете продать, – сказал им тогда Верховцев. – С этого момента вы живете и работаете у меня.

– Значит, ты надеешься так быстро найти замену? – переспросил он. – А как с тем поручением?

Данила молча прикрыл глаза, давая понять, что все исполнено.

– Ладно. – Верховцев откинул со лба длинную прядь светлых, остриженных в форме каре волос. – Лели сказала, что привезли новое напольное покрытие. Надо выбрать цвет. Тебе придется снова потрудиться. Увы, эту работу я не могу доверить никому, кроме тебя.

Данила усмехнулся, раздул ноздри точеного носа, вбирая в себя острый, волнующий аромат духов, клубившийся в комнате.

– Я возьму молоток и гвозди.

Верховцев легко поднялся с кресла. Голос Фредди Меркьюри внезапно умолк – запись кончилась. Верховцев медленно приблизился к портрету Мастера, с минуту разглядывал его, затем нажал ногой на напольный выключатель. Электрическое солнце погасло. Они вышли, позабыв отключить светильник в виде стеклянного рыцарского меча, выхватывающий из мрака искусственную зелень плюща и темный пурпур бегоний, а также маленькую серебряную табличку, привинченную к портретной раме: «Оскар Уайльд. 1893 год».

Глава 7
ЗЛОВЕЩАЯ СТАРУШКА, КНЯЗЬ И ДРУГИЕ

Среда началась кроваво. С утра пораньше в пресс-центре трезвонил телефон.

– «Времечко», – сообщил Горелов. – Они туда съемочную направляют. Но наша телегруппа уже на подходе. Всех опередят: и второй канал, и «Скандалы», и «Хронику», и «Дважды два». Сюжетец наш будет.

Катя поежилась. «Сюжетец» заключался в съемках одной зловещей старушки, проживавшей в сельце Узуково в дальнем Подмосковье. Старушка эта имела все шансы, чтобы попасть в шикарно изданную энциклопедию «Монстры и чудовища». Дело в том, что старушка с безобидной фамилией Проткина оказалась натуральной… людоедкой.

Жили старички Проткины тихо и мирно и поначалу никого не трогали. Дети их изредка навещали, привозили из города продукты и свежие новости. Соседи-узуковцы тоже порой забредали проведать. Но общаться с Проткиными с каждым годом становилось все труднее – маразм крепчал.

И вдруг заметили соседи исчезновение старичка Проткина. Посудачили день, два, три, а затем решили взглянуть, что же все-таки происходит в маразматическом домике.

Первое, что они узрели, был голый труп старика, лежавший посреди горницы на пестром домотканом половичке. Дедочку проломили голову обухом топора. Но это было еще не все. Увидев остальное , соседи с дикими криками ринулись к местному участковому.

Во второй раз в дом пришлось заходить с нарядом милиции. И лица стражей порядка, привыкших к разнообразной пестроте людских безобразий, перекосила судорога, ибо, как впоследствии деликатно указывалось в милицейских рапортах, «мягкие ткани с ягодичной области трупа гражданина Проткина были удалены полностью». Проще сказать, отрезаны. Увы, поначалу было неизвестно, где искать эти самые удаленные мягкие места. Старушка Проткина застыла на табуретке подобно статуе Химеры на соборе Парижской Богоматери. «Ступор, – констатировал участковый. – В психушку. Она мужа угробила, потом… сделала это самое, а потом и с катушек съехала». Старушку увезла «Скорая» в «желтый дом», а мягкие части старичка Проткина в конце концов отыскались в морозилке холодильника «ЗИЛ». Они успели уже задубеть, словно натуральная говядина. Кусок же грамм этак на триста плавал в кастрюльке в жирном белесом бульоне.

После составления детального протокола осмотра места происшествия участкового долго и мучительно рвало над унитазом в старушкиной уборной.

– И они будут это снимать? – брезгливо спросила Катя.

– Они же это едят , как ты верно подметила, – хмыкнул Горелов. – Ну и пусть. Пусть лопают, пока у них все это наружу не полезет. Как же, старушка-людоедка – находка для голубого экрана. Есть чем заполнить очередной выпуск новостей. Это лакомство для господ телевизионщиков. А для тебя… для тебя найдется кое-что и посерьезнее.

– Что? – Катя насторожилась.

– Прохорова взяли.

– Правда?

– Правда. Вчера ночью из Минска привезли в наручниках.

Катя лихо присвистнула. Андрюшу Прохорова можно было смело считать одним из самых любопытных преступников девяностых годов. Двадцать лет, за плечами только десятилетка и… тринадцать трупов. К тому же недюжинный криминальный «талант». Прохоров ухитрился сколотить банду, подчинив себе пятерых бывалых, сидевших, прожженных урок. Сорокалетние здоровые мужики беспрекословно подчинялись этому юнцу, потому что панически его боялись.

Отмороженный Андрюша – эта кличка прилипла к нему после первого же убийства водителя «Жигулей» на Горьковском шоссе. А потом были еще убийства. Отмороженные лютовали на дорогах Подмосковья. В отличие от других автомобильных банд они специализировались исключительно на легковом транспорте. Убивали шофера, отмывали салон от крови и гнали машину в Белоруссию, где сбывали за полцены. И так тринадцать раз.

Летом девяносто пятого областной угрозыск крепко сел банде на хвост. Одного за другим бандитов брали, однако Отмороженный Андрюша под шумок успел куда-то откочевать. И вот наконец взяли и его…

Катя вздохнула и подобно комете двинулась в розыск, к Колосову. Сердце ее так и прыгало в груди, предчувствуя настоящую сенсацию . Однако дверь кабинета начальника «убойного» отдела оказалась запертой.

– У начальства, – шепнул ей знакомый парень из этого отдела. – Ты, Кать, иди, сейчас не до тебя тут. Совещание небольшое намечается. – Внезапно он взял ее за руку, предлагая чуть посторониться. Катя сделала шаг назад, обернулась.

По коридору шла странная процессия. Впереди, пристегнутый наручниками к рослому, мрачного вида оперу, медленно шагал невысокий белобрысый парень, одетый в засаленный адидасовский костюм и кроссовки без шнурков. Второй опер шел позади, едва не наступая парню на пятки. Проходя мимо Кати, парень в «адидасе» зыркнул на нее. Глаза его были нежно-голубыми, внимательными и блестящими. Белобрысые бровки хмурились. На щеках, поросших золотистым пушком, багровели юношеские прыщи.

– Это кто? – шепнула Катя.

– А это сам Отмороженный Андрюша, – тоже шепотом ответил сыщик. – Его к шефу ведут. Там уже половина розыска. Ты иди, Кать, иди. Потом позвони мне или Никите, все подробности твои будут.

– Его правда в Минске задержали? – успела застолбить участок Катя.

– Правда. На квартире, в пригороде. Он в последнее время даже за едой перестал выходить. Осторожничал, – ответил опер.

Катя в задумчивости поднималась к себе на этаж.

В пресс-центре зазвонили телефоны. Катю срочно требовал редактор журнала «Авторалли»:

– Материал нужен, Екатерина, что-нибудь суперкриминальное. Из жизни автомобилистов.

– Будет вам суперкриминальное, – пообещала Катя: Отмороженный Андрюша сулил принести неплохие дивиденды.

«Колосову сейчас делом Красильниковой заниматься явно недосуг, – уныло размышляла она, стуча на машинке. – Такие события повалили! Они Отмороженного теперь дня три долбить будут, а то и больше. Что ж, Андрюша стоит того, чтобы его раздолбили вдрызг. Но насчет Лавровского к Никите теперь тоже не подступишься. И что же тогда делать? Что делать-то?»

Опять зазвонил телефон. От злости Катя ляпнула ошибку.

– Катенька, ну ты что же? Забыла? – раздался обиженный голос Князя. – Ты еще на работе? А я тебя жду, жду.

– Ой, Сереж, извини, и вправду чуть не забыла. – Катя ахнула.

– Тебя на остановке встретить?

Она вздохнула: Князь в своем дворянском репертуаре.

– Я не инвалид, и на дворе не час ночи, Сереженька. Я прекрасно доплетусь до твоей квартиры сама.

Она еще успела заглянуть в книжный магазин на Никитской, а затем автобус «К» благополучно довез ее до Яузской набережной. Там, в заново отремонтированном доходном доме, в двухкомнатной квартире, бывшей некогда коммунальной, обитал Сергей Мещерский. Квартирку эту он выменял с доплатой во время работы в фирме. Оборудовал и обставил по собственному вкусу.

Катя, отряхивая с шубы снег, звонила в его дверь уже в начале седьмого.

– Ну наконец-то! – Мещерский с ходу ткнулся щеголеватыми усиками в ее холодную розовую щеку. – Мы тебя заждались.

– Мы – это кто? – полюбопытствовала Катя, сбрасывая мокрую шубку на его руку.

– Мы – это мы. – С кухни в прихожую с достоинством выплыл Кравченко.

– Ты же приказал мне не брать с собой этого мужлана, – сухо молвила Катя.

Мещерский только развел руками.

– Променял тебя на пиво и креветки, – ухмыльнулся Вадька.

– Понимаешь, Катя, он ввалился всего час назад, – забормотал Князь. – Устал, мол, как собака, домой не доберусь, мотор заглох, позволь ночевать и…

– С креветками и пивом в обнимку? – уточнила Катя.

– Ну да, и я…

– Все ясно. – Она присела на кресло, стоящее в прихожей, и начала расшнуровывать башмаки. – И уже успели нализаться. Что за люди!

– Я привез пищу в этот забытый Богом дом! – прогудел Кравченко. – Я… Ага, у тебя в сумке тоже сверточки какие-то. Давай сюда. Что там есть вкусненького?

Через секунду он уныло созерцал книги, приобретенные Катей в магазине на Никитской.

– Стефан Малларме, «Александрийские элегии», «Метаморфозы». Тоже мне Овидий среди варваров, – хмыкнул он разочарованно. – Интересно посмотреть, как ты читаешь вот такие заумные книжечки у себя в ГУВД. Гораций среди скифов! Нет, ничего для нашего с тобой желудка, Князь, здесь нет, даже не мечтай. Тут только одни стихи. О пище насущной в этом доме забочусь только я! Мать честная! – Кравченко тревожно потянул носом. – У меня ножки в печке дочерна закоптились.

– Буша? – деловито осведомился Мещерский ему вдогонку. – Учти, я люблю слабо прожаренный гриль.

– Сам тогда следи, ишь, повара нашел! – гудел с кухни Кравченко. Потом загремели какие-то кастрюльки, что-то смачно шлепнулось на пол.

Катя, предоставив кухню этим двум клоунам, прошла в гостиную, огляделась. Ну как обычно – хаос на бивуаке великого путешественника! В гостиной было мало мебели, много видеоаппаратуры и географических карт. Последние лепились на стены вместо обоев: Африка, Азия, Латинская Америка, снова Африка. Огромная карта мира, скатанная в плотный рулон, валялась под телевизионной тумбочкой. В соседней комнате царил точно такой же бедлам: на полу и на софе – огромные рюкзаки, снаряжение, увесистые тюки с самонадувающимися палатками «рибок», здесь же, на столе, опутанном проводами, портативный «ноутбук», книги на стеллажах.

– Видимо, весь Российский турклуб решил устроить склад у тебя на квартире. Кстати, а где ты спишь, Сереженька? В спальном мешке на лоджии? Или в кладовке? – полюбопытствовала она вяло.

– Вся эта амуниция стоит кучу денег, – пылко объяснил Князь. – Ребята не хотят оставлять ее в клубе. Боятся, что сопрут.

– Фи, какие вульгарные выражения!

– Не морщись. Пусть лежит, мне не мешает. – Он повлек ее к подробной карте Африки. – Смотри, мы пойдем вот таким путем: из Момбасы к озеру Виктория, затем на юго-запад к озеру Танганьика, потом на машинах через национальный парк Серенгети и Нгоронгоро к побережью Индийского океана. Затем в Мозамбик и самолетом из тамошней столицы домой.

– Когда отчаливаете? – осведомился Кравченко. Он вернулся с кухни – жевал что-то на ходу, вытирая жирные от копченых «ножек Буша» пальцы о полотенце.

– По плану в начале сентября, только… Там, Вадь, какая-то ерунда с визами. В Кению – без проблем, в Танзанию – тоже. А вот дальше, в Мозамбик… У них там в посольстве какие-то порядки чудные, да и у нас не лучше.

– Позвони мне в понедельник, – сказал Кравченко. – Попытаюсь надавить на старые кнопочки.

– За что я тебя люблю, Вадя, – доверчиво шепнул Мещерский, – так за то, что тебя даже просить не надо.

– Я знаю. – Кравченко сделал страшные глаза и топнул ногой. – Мойте руки, бездельники, ужин на столе.

На кухне пахло пережаренной курицей и пивом. На холодильнике громыхал маленький телевизор. Катя уселась на табуретку, выбрала самую крупную отварную креветку и начала ее четвертовать, уставившись в телевизор. Шла «Свадьба в Малиновке».

– Выключить? – спросил Кравченко.

– Нет, подожди. Тут шикарный бандит – атаман Грициан Таврический. – Катя следила за перипетиями фильма. – Какой красавец! Вот бы меня умыкнул на тачанке с пулеметами такой роскошный мужчина в таких же алых шароварах, бархатном жупане и… Как вот этот хвост у него на шапочке называется?

– Петлюровка, – ответил Вадим, – тебя, Катюша, если, конечно, очень повезет, умыкнет обязательно Попандопуло. – Он положил себе на тарелку солидную порцию курицы. – Я себя не обделил? – И пропел скрипучим фальцетом: – Где же ты, Маруся, с кем теперь гуляешь?

Князь развернул свой табурет к экрану. Темные глаза его блестели от удовольствия. Катя знала, что Сергей Юрьевич Мещерский обожал революционные фильмы. От «Неуловимых» он тихо балдел, «Адъютанта Его Превосходительства» старательно записал с телевизора на три кассеты, а уж «Интервенцию» смотрел так часто, как это ему удавалось. Как ни парадоксально, но в классовых битвах гражданской потомственный князь Мещерский всегда держал сторону красных, однако вида не показывал.

– Как мы ваших-то в Крыму раздолбали, а? – при случае ехидничал Кравченко. – Барон Врангель ваш через Сиваш драпал.

– Вы тоже от нас драпали, – говаривал Князь невозмутимо.

– Это когда же, что-то не припомню.

– Драпали, драпали.

– Ну назови, хоть раз назови! – кипятился Кравченко.

– А при Полтаве?

– При Полтаве?

– Гетман ваш Мазепа едва ноги тогда унес ревматические. И все ваши поляки и казаки самостийные тоже.

– Ну, ты еще припомни битвы кривичей с полянами на заре истории. Откуда пошла есть Русская земля, – хмыкал Кравченко. – И потом, мои украинские корни загнили еще столетие назад. Я потомственный москвич, Сереженька.

Кравченко все-таки убавил звук.

– Ты смотри, – засмеялся Мещерский. – По телевизору каждый Божий день пугают: коммунисты придут, коммунисты! Ой, что будет! А здесь… лихая конница товарища Буденного: шашки вон! Нет, таких фильмов больше уже никогда не будет. Это ж классика!

– Классика-классика, – заворчала Катя, – вот вы сидите здесь, пиво пьете, креветок щелкаете, телевизор до дыр уже проглядели, а ничего не знаете. А вокруг такое творится!

– И что творится? – в один голос спросили приятели.

Катя сбивчиво рассказала о результатах поездки в Каменск.

– Она убита, понимаете? Светка у-би-та. Зверским способом. Это не несчастный случай. Ясно вам, пивопийцы?

Князь и Кравченко переглянулись.

– Ну я ж сразу сказал, что репортер, да еще милицейский, не будет раскручивать банальную катастрофку, – многозначительно заметил Вадим.

– Ничего подобного. Я и не подозревала. И в Каменске никто не подозревал, пока эксперт заключение не сделал. Они там все в луже сидят. Ничегошеньки не знают, – с жаром продолжала Катя. – А я знаю, кто ее убил. Вот теперь знаю!

– Ну кто? – спросил Кравченко.

– Толька Лавровский – вот кто! – выпалила Катя. – Да, да. И еще надо посмотреть, на каком месяце она была, – зловеще добавила она.

Мещерский задумчиво сложил в пластмассовую тарелку обглоданные куриные кости.

– Ты всегда слишком торопишься, Катенька, – заметил он мягко.

– Ничего я не тороплюсь. Вадь, ну вспомни, как он тогда в гримерной вел себя! Вспомни.

– Ну и как он себя вел? – спросил Вадим.

– Подозрительно, вот как. Неужели ты ничего не заметил?

– Нет. – Он пожал плечами. Глаза его с интересом следили за встревоженной Катей.

– Я тоже тогда внимания не обратила, но, как мне Сергеев сказал про убийство, меня точно током ударило: он это. Наверняка Красильникова залетела, с загсом начала приставать, угрожала, плакала, вот он ее в котлован и…

– Подожди, а чем она была убита? – спросил Князь.

– Точно неизвестно. Предполагают, что каким-то металлическим штырем.

– А почему именно штырем? Что за дикость такая?

– Ну откуда же актеру взять пистолет, Сереженька? – молвила Катя. – Он прикончил ее тем, что попалось под руку. Штырь и попался. А после инсценировал несчастный случай. И еще в милицию, мерзавец, заявил!

– А ваши что говорят? – осведомился Кравченко. – Этот твой любимый Колосов, например?

– Он занят. Они бандюгу поймали. Очень крутого. Я про него материал буду готовить, – похвасталась она. – Так что Колосов пока молчит. Ну а вы что молчите? Неужели вам не ясно, что это Лавровский, и никто другой? Он потому и по повестке в Каменск не явился. Трусит. Наверное, решил из Москвы удрать. А может, и наш с тобой визит, Вадь, его встревожил. Он думал: заявлю в милицию как о без вести пропавшей и буду сидеть тихо, как мышь, а тут…

Кравченко задумчиво кивал.

– Кто его адрес знает? – спросил он наконец.

– Сергеев. Только там что-то глухо. – Катя вздохнула. – Ребята из «Рампы» про них со Светкой могли бы кое-что порассказать. У меня завтра с утра брифинг в министерстве, а затем я, пожалуй, подъеду в Лаврушинский. У них по четвергам спектаклей не бывает, только репетиции.

Мещерский налил ей пепси, они с Кравченко потягивали «Жигулевское».

– Завтра я в полном твоем распоряжении, Катенька, – молвил он галантно.

– Па-а-жалуйста. – Кравченко схлебнул пену с кружки. – Я-то все равно при своем Чучеле сутки дежурю. Оно у меня осторожное стало. Пугливое. С тех пор как Квантаришвили пристрелили, а Кивилиди отравили, Чучело мое даже тени своей страшится. У нас в офисе теперь чихнуть негде – везде дозиметры, амперметры, определители химического состава воздуха стрекочут.

– Ты посоветуй ему нанять специального человека, чтобы еду его пробовал, – предложил Князь с усмешкой.

– Ну да, посоветуй! Он на мне и сэкономит. Жизнь и здоровье босса – моя компетенция. – Кравченко тяжко вздохнул. – Ладно. Гуляйте завтра в «Рампу». А я уж поработаю за троих. Потом расскажете.