Текст книги "Демоны без ангелов"

Глава 11
Письмо № 7
Письмо, посланное с почты Yandex на почту Yahoo

…Давно не слышал тебя. Не приходил ты ко мне. Не снился. Ты никогда не докучаешь, и это все больше и больше настораживает и пугает меня.

Ты помогаешь, когда к тебе обращаются. Но что ты хочешь за свою помощь? Что потребуешь взамен потом? Ну, потом… ты понимаешь, о чем я.

Так уж вышло, что я, именно я, знаю о тебе больше остальных. Чувствую тебя, когда ты приходишь. Вообще что это за явление? Это, кажется, нигде еще не описано, ни в каких трактатах, не изучено, но это реальность.

Если бы у тебя были глаза… А не те кожистые багровые наросты, с которыми ты пришел в наш мир. Что-то гнойное и нечистое. От чего люди отворачиваются, испытывая приступы тошноты. Что-то вроде локаторов и антенн, что видят, не видя. И всегда, всегда знают, куда смотреть.

За кем наблюдать.

С кого не спускать своего вещего взора.

Твой взор вещий? Ах, если бы ты родился зрячим, с глазами как у всех. Я думаю, всем было бы легче. И я не испытывал бы такой внутренней боли, когда думаю о тебе.

Я часто о тебе думаю.

Даже когда ты не приходишь – днем, ночью, во сне, наяву.

Я все равно о тебе думаю.

Это как та единая пуповина…

Помнишь, мы говорили с тобой о жестокости? Когда она оправдана и необходима. Я наблюдал твою улыбку. Тебе нравился разговор, и тебе нравилось меня подначивать. Ты искуситель? Ты нас всех искушаешь? Пробуешь как конфету на свой зуб.

На тот клык, что торчит во рту…

Этого я не видел, я был тогда слишком мал. Я только помню, что мне было дико неудобно и я впервые подумал, что так и будет всегда – всю жизнь, целую вечность. Это вот адское неудобство.

Видел, как черви ползают, копошатся в земле? Им, наверное, тоже адски неудобно, когда они сплетаются намертво своими хвостами.

Скажешь, нет? Ну ты больше об этом знаешь. Черви, ад – это же все символы.

И ты в это не веришь. Ты всегда иронически улыбаешься и не комментируешь.

Но мне нужен твой комментарий.

А сам ты откуда?

Где ты сейчас, когда ты не со мной?

Не с нами?

У меня снова вопрос к тебе. Помнишь, мы обсуждали ту тему? Ну самую главную нашу тему. И ты сказал, что будущее все равно наступит и мы должны быть к нему готовы. Будущее, которого мы не увидим, потому что умрем. Но бросим туда за горизонт наши семена.

И семена прорастут.

Семя прорастет сквозь плоть и даст могучий побег.

Я согласен, я не спорю, кто может спорить с тобой, когда все в твоих руках и на все твоя воля. Но иногда такая печаль в моем сердце.

Через сорок лет, даже пусть через тридцать лет… Все равно я уже знаю, что я этого – что там произойдет – не увижу.

Нам отмерен короткий срок – так ты сказал. Но твой срок оказался самым коротким. А ты все еще здесь. Ты приходишь, ты являешься, ты советуешь, нашептываешь в ухо, искушаешь, порой кричишь так, что дрожат стекла и стены и ветер поднимается с востока, грозя перерасти в бурю ночную.

Откуда ты приходишь?

С востока?

Из края ночи?

Но сейчас только еще вечер. Смотри, смотри, смотри, какой потрясающий закат. Солнце как огненное яблоко на ладонях облаков.

Если бы ты имел глаза…

Явиться в этот мир слепым и голодным, визжащим от страха и боли. А потом порвать эту оболочку как кокон, превратившись в кусок окровавленного мяса, отсеченный как порочный, гиблый побег со здорового ствола.

Но ствол никогда не был здоровым.

И жертва оказалась напрасной.

Но это лишь сейчас стало ясно, когда потребовались новые семена.

Ради будущего, которое мы все равно не увидим.

Помнишь, мы говорили о нацистах? Сейчас ведь вот так просто вообще нельзя ни о чем таком всуе порассуждать. Слыхал слово «неполиткорректность»? Язык сломаешь. Так вот ты, как всегда, иронически улыбался. Если, конечно, можно назвать улыбкой то, что изображают твои губы…

Отсутствие губ.

Ты улыбался, когда я говорил. Так вот они там что-то химичили в евгенике. Ты сказал, что это хоть и против законов творения, но любопытно. Все запретное всегда любопытно.

Например, мутация. Она двигатель эволюции? Но вот мутация произошла, и что же: мы на пороге грандиозного эволюционного скачка? Сколько поколений для этого должно пройти?

Ты сказал – хотя бы одно. Одно новое поколение должно родиться. А там посмотрим.

Кто посмотрит? Кто это увидит? Ты, слепой, безглазый червяк? Потому что я умру к тому времени, стрелки моих часов уже пущены – не твоей ли рукой?

Нет, нет, нет, это не бунт. Я просто хочу понять логику.

Нет никакой логики…

Как это нет?

Вот снова ты изъясняешься загадками. Нет, логика во всем этом есть. Может быть, она и страшная, но святая.

Это как костер в ночи, что зажжен.

И в нем что-то горит.

Дотлевает…

Превращается в прах.

Когда ты приходишь ко мне во всей своей мощи и славе, я испытываю ужас. А потом меня волной захлестывает сила, что ты посылаешь.

Затем сила уходит.

И та вонь горелого мяса… Я все еще чувствую ее, мои легкие полны гарью.

Я не боюсь, но я ощущаю дрожь в сердце. И трепет.

А когда все кончается, когда все проходит, когда ты покидаешь меня, я скучаю по тебе.

О, как же я скучаю по тебе!

Они этого не понимают. И я не в силах объяснить, отчего так. Но я скучаю по тебе больше, чем по кому-либо.

Знаешь что, любимый, приходи почаще. Используй меня, искушай, искупай меня в чужой крови, убей меня в конце. НО ПРИХОДИ. Приходи ко мне всегда – каждую ночь, каждый день, на заре, на закате, из мрака, из леса, из города, из пустоты.

Приходи, потому что без тебя я не живу. Без тебя я погибаю.

Глава 12
Свидетели

Катя проснулась и в первую минуту не поняла, где она находится. Потолок, шторы какие-то не такие, прямо в ногах кровати телик лепится на подставке. Затем она сообразила: ба, да это же новоиорданский отель!

И смех и грех с этими маленькими гостиницами Подмосковья. Часть из них переделана вообще из бывших рабочих общежитий. Но в Новом Иордане до этого не дошло. Купеческий особняк в центре городка отчистили, выперли оттуда еще в конце девяностых какую-то убогую контору, покрыли металлочерепицей, вставили окна-европакеты, и новоиспеченный отель «Озерный край» распахнул свои двери перед постояльцами.

Это при том, как уже было заявлено, что в Новом Иордане не текли библейские реки, не манили прохладой святые озера, а только пруды, затянутые ряской и кувшинками, с выпущенными в незапамятные времена на волю карпами, привлекали любителей тихой рыбалки. Для них и открыли эту маленькую гостиницу.

Катя встала, потянулась сладко и кинула взгляд на свои часики, что бросила на столик у изголовья. Семь утра, это ее обычное время «вставания». Но торопиться некуда – Новоиорданский отдел полиции вон он, крыша его видна и въезд. Там только-только начался утренний развод.

Так и тянуло снова нырнуть в теплую кроватку – до восьми часов поваляться, подремать, понежиться. Но Катя вступила с собой в борьбу – раз проснулась, то, считай, день уже начался. Она как можно бодрее направилась в ванную.

Гольфы, которые она вчера выстирала, сохли на сушилке. Катя собрала свое бельишко. Дома она каждый вечер швыряла трусики и лифчик в корзину для белья и вытаскивала из шкафа свежий комплект. Белье к концу недели накапливалось и перекочевывало в стиральную машину. Но если пришлось, как вчера, заночевать в таком вот городишке, то… То что? Катя вспомнила, что в розыске и в экспертном управлении есть такие умники, которые на любое происшествие в отдаленный район берут с собой на всякий случай полный комплект – смену белья, чистые носки и зубную щетку. Дядьки! Что с них взять? А косметика? А крем для лица увлажняющий? А душистые скрабы, «бомбочки» для ванны, а лак для ногтей?

Катя включила воду и забралась под горячий душ. В мыльнице тут только мыло, шампуня нет. Полотенца хорошие, махровые. И постельное белье ничего, сносное.

Странно, но со временем, видимо, у каждого появляются свои «пунктики», «фишки», без коих жизнь кажется уклоняющейся от раз и навсегда заведенного порядка. Катя считала своими фирменными «фишками» обувь на высоких каблуках, а также постельное белье. Она приобретала его с каким-то фанатичным рвением, особенно после того, как они с мужем Вадимом Кравченко, именуемым на домашнем жаргоне Драгоценным, фактически расстались.

Белье из жаккарда и египетского хлопка сжирало пропасть денег, но Катя все равно приобретала его – в магазинах и по Интернету. И роскошные коробки с белым и кремовым королевским постельным бельем занимали уже половину стенного шкафа в прихожей.

В новоиорданской гостинице наволочки и пододеяльник радовали глаз голубенькими цветочками, и от этого у Кати повысилось настроение.

Она нежилась под горячим душем, вспоминая день вчерашний.

Переговоры не удались. Может, сегодня?

Жужин планирует допросить свидетелей. Что за свидетели? За или против отца Лаврентия они дадут показания?

Гнилой пруд оказался и правда гнилым. Но это лишь место сокрытия, точнее, попытки сокрытия трупа Марии Шелест. А где же произошло само убийство? Они так этого до сих пор и не установили. В материалах дела этого нет.

Паренек с татуировкой… Как это тогда полковник Гущин его обозвал? Герой недобитый? Федечка, Федюнчик Басов. Ничего себе Федюнчик. Как-то уж слишком быстро они вчера с ним познакомились и подружились. Он словно поддался ей, подчинился, словно ждал… Обычно что люди говорят? Я занят, мне некогда, мне вообще теперь все до фонаря, раз меня уволили, в эту самую вашу полицию не взяли. А подите вы все от меня на фиг.

Но он ничего такого не сказал. Отвез ее к пруду, потом в этот самый лес Ордынский, где из-за темноты они смогли увидеть одну лишь просеку. А потом уговорил ее остаться здесь и предоставил кров – в этих вот стенах.

Катя вспомнила, как в половине двенадцатого они заявились с Басовым сюда в гостиницу, как его тетка – почти полная копия его матери, такая же толстушка, только крашенная в рыжий цвет, – начала щебетать как птичка о том, что «вот как хорошо и добро пожаловать, на сколько суток номер заказываете? Всего на одну ночь? Ничего, ничего, я понимаю. Это по работе командировка? Ничего, ничего, я и это понимаю. С завтраком, без завтрака?»

С завтраком!

Катя закуталась в махровое полотенце. Пока она оформлялась на рецепции вчера, Басов канул в ночь и вернулся через пять минут с новой зубной щеткой и пастой. Вон они, на полочке в ванной. А в окно номера видно и аптеку «24 часа». Тут все рядышком.

Пирог с «курятинкой», что всучила ей вчера его мамаша, оказался весьма кстати. Вообще милые люди! Надо полковнику Гущину в восемь позвонить, он уже обычно в это время в главк приезжает, доложиться.

Катя тщательно причесалась перед зеркалом, придирчиво себя разглядывая. Вот без всякого крема, а какой цвет лица – что значит она вчера тут весь день на воздухе, в Подмосковье. Глазки блестят. Готова к новому дню?

Она оделась и вышла из номера проверить: где здесь завтрак? Оказалось, что внизу, на первом этаже, – комнатка, а в ней четыре столика, накрытые крахмальными льняными скатертями. На рецепции в вестибюле дежурила уже новая администраторша – тоже в летах, крашеная брюнетка.

– Доброе утречко! – пропела она. – Как спалось?

Катя ответила «великолепно!». Напившись растворимого кофе и наевшись бутербродов с копченой колбасой и сыром, она вернулась в свой номер. Потом взяла мобильный и позвонила полковнику Гущину.

Стоп… что-то не так… Они, конечно, милые люди – тетка-администраторша, Федя и его мать, но… Как это она вчера там дома полковника обозвала? «Лысая сволочь»? «Передай этой лысой сволочи»…

– Слушаю. Гущин.

Катя вздрогнула… Голос полковника, кого он ей вот сейчас напоминает?

– Это я, Федор Матвеевич. Докладываю по вашим поручениям.

И Катя начала свой утренний доклад. Этак осторожно, потому что хвастаться, оказывается, особенно нечем. Отца Лаврентия она видела лишь мельком в ИВС.

– Федор Матвеевич, этот священник молодой, он, как я выяснила, был знаком с потерпевшей, и, учитывая ее молодость и привлекательность, между ними могли возникнуть отношения. В какой-то момент он мог потерять над собой контроль. Возможно, присутствует еще некий религиозно-мистический фактор, который пока для меня остается загадкой, но я…

– А он как там? – смущенно (или Кате это лишь померещилось?) перебил Гущин.

– Кто? Отец Лаврентий? Следователь вчера разрешил ему одно посещение, приехали священники, они…

– Я не о нем. Я об охраннике из супермаркета.

«Как это наш полковник замысловато именует бывшего лейтенанта Басова», – поразилась Катя.

– Нормально. Федор Матвеевич, а вы что там, в кабинете, не один? Вы заняты?

– У меня тут люди. М-да… Ты говори, говори.

– Федор Басов мне уже начал оказывать помощь.

– Значит, в дурь не прет?

– Нет. Я у них дома побывала. Он меня потом в отель устроил, потому что здесь с утра намечается…

И Катин доклад потек более гладко.

– Хорошо. Будем надеяться, что все выяснится с этим попом и его признанием. Ты вот что, пока ты там, ты этого деятеля из охраны тоже привлеки, если возникнет надобность. И если не возникнет – тоже привлеки. Загрузи его чем-нибудь, поручение какое-нибудь дай, что ли. Пусть он больше у тебя на глазах будет, присмотри там за ним.

Катя сказала «хорошо». И подошла к окну, дав отбой. Пора собираться в отдел. Вон и машины туда подъезжают одна за другой. Сколько же машин – дорогие иномарки, такси, служебные «газики».

Поразмыслив, она решила не торопиться. В девять обычно оперативка, потом надо дать следователю Жужину, который явится из прокуратуры… дать небольшую фору. Кстати, а почему допросы свидетелей назначены в полиции, а не в прокуратуре? Может, она что-то перепутала, не так поняла вчера?

– А здание прокуратуры у нас сгорело зимой, – охотно сообщила ей на ее вопрос брюнетка-администраторша. – Так заполыхало, то ли проводка у них закоротила, то ли курят сами, чинарики мимо урн швыряют. За это и прокурора в шею выгнали. Они теперь у нас скитальцы, без помещения. Там ремонт полным ходом. А они все вон напротив, – она указала на здание ОВД, – с папочками шныряют.

В половине десятого Катя вошла в отдел и сразу же поняла, что попала в самую гущу событий. В коридорах толпились люди. Хорошо одетые женщины сидели на банкетках и переговаривались между собой. Мужчины в темных и серых костюмах прохаживались взад-вперед.

Слышались приглушенные голоса: «Все так неожиданно», «Мне секретарша передала, что ж, надо ехать, выполнять долг гражданский, раз такое дело». «Скоро они нами займутся? У меня совещание в отделе ЖКХ».

Двери некоторых кабинетов оставались приоткрытыми, и там уже сидели молодые следователи за компьютерами и допрашивали, допрашивали, допрашивали. Вот по коридору мимо Кати прошествовал священник в черной рясе с крестом. Она пригляделась – нет, не тот, кого она видела тут вчера. Другой – лет сорока, с аккуратно подстриженной бородой, в очках.

Катя прошла по коридору к лестнице, ведущей в ИВС, и наткнулась на следователя Николая Жужина, он как раз поднимался из изолятора с папкой протоколов.

– Здравствуйте, Николай. Это что же у вас тут сегодня?

– Я же сказал вам, это свидетели. Целая бригада следователей работает – и наши, прокурорские, и ваши.

– Значит, отец Лаврентий все-таки виновен?

Жужин смерил ее взглядом – снизу вверх, потому что она на своих каблуках возвышалась над ним на целую голову, но все равно это вышло у него крайне дерзко и самоуверенно. И Катя внезапно поняла, чем мог коротышка следователь задеть сердце восемнадцатилетней девушки – этим вот своим профессиональным апломбом. Мал, да удал, так ведь говорится? Мал золотник, да дорог.

– Мы вызвали двадцать пять человек. Что, сами хотите послушать, что они говорят, не доверяете нам?

– Я сейчас звонила в розыск полковнику Гущину, он считает, что это необходимо для принятия окончательных решений.

Вот тебе, мелкий наглец… Подкрепимся авторитетом из главка.

– Прошу за мной. Начнем с Говоруновой Изабеллы Ивановны, метрдотеля ресторана «Лесные дали». – Жужин зашагал по коридору и без стука распахнул дверь в первый по счету от лестницы кабинет.

Стол, компьютер, молодой следователь и дама в белом брючном костюме с браслетами и сумкой от Диор.

– …Банкет заказали за неделю, двенадцатого июня, в праздник, мы закрыли ресторан. Это ведь благотворительная акция в пользу больных деток. У нас часто проводят благотворительные акции, а потом все заканчивается банкетом. Я сверилась со своим еженедельником, но я и так отлично все помню. Самый дорогой банкет за третий квартал. Много уважаемых гостей, да я почти всех в лицо знаю. Ждали помощника губернатора, но он сам не приехал, прислал своего помощника. Очень долго оглашали список пожертвований. Ну а потом банкет, всех рассадили по местам. Мы столы обычно «покоем» в зале расставляем, ну буквой «П», и в президиум туда садятся по списку – в этот раз устроители акции из комитета по защите материнства и детства, помощник помощника губернатора и духовенство. Святые отцы. Вы спросили меня, знаю ли я отца Лаврентия? Конечно, знаю, такой милый юноша, он крестил моего внука в мае. Так торжественно, с серебряной купелью. Правда, в часовне, церковь еще не готова для приемов, то есть для службы. Да, да, я видела его, он был – он произносил речь в начале благотворительной акции. Так красноречиво и просто, он очень хорошо умеет говорить. Это так редко сейчас среди молодежи. Но их ведь учат этому в семинарии. Хотя не всем дано. Во сколько началось мероприятие? В семь вечера, сами понимаете, многие ведь из участников чрезвычайно занятые на работе люди. Причем с опозданием, некоторые добирались из Москвы, а сейчас такие пробки. Отец Лаврентий? Ну конечно, был с самого начала – он же произносил речь, я говорю вам, вы меня не слушаете? Вы все там пишите, пишите. И сколько времени продолжалось? А что, вы не знаете, сколько длятся банкеты? Нет, тут было все как раз очень организованно. Люди солидные, выпивали, но не злоупотребляли. Закончилось все где-то в половине двенадцатого. Отец Лаврентий? Видела ли я его? Ну я особо не присматривалась, я смотрела не столько за гостями, сколько за официантами. Нет, сейчас припоминаю, никто из сидевших за главным столом не покинул зал раньше, я бы заметила. В том числе и священники. Да, вспомнила, там к середине банкета приехал какой-то их знакомый. Ну бывший. Сейчас он бизнесмен, но посадили его туда, к духовенству, они сами попросили нас. Мы ставили лишний прибор туда, на главный стол.

Жужин закрыл дверь первого по счету кабинета и открыл соседнюю. Там напротив следователя в удобном вертящемся кожаном кресле тоже восседала дама – в черной юбке и белой английской блузке с длинными рукавами – смуглая, лет пятидесяти, с высокой прической, какие когда-то носили школьные завучи. Жужин немножко даже как-то подобострастно с ней поздоровался, но она в это время вещала на весь кабинет и только кивнула ему:

– Я понимаю всю серьезность происходящего, поэтому и приехала сюда к вам по первому требованию, едва лишь мне вчера помощник доложил. Ничего подобного в районе, да и в области не случалось никогда. Я не буду строить догадки насчет причин, по которым он сознался в убийстве, но я дам показания о том, что я видела, чему была свидетельницей в тот день. Комитет при правительстве области по вопросам материнства и детства, который я возглавляю, проводил мероприятие – благотворительную акцию фонда помощи больным детям и детям-сиротам. Мы долго готовились к этому мероприятию, в качестве спонсоров привлекли немало уважаемых граждан Подмосковья и столицы. И все откликнулись, мы собрали достаточно средств в наш фонд. Так вот насчет священника – отца Лаврентия: он нам активно помогал все это время, более того, он сам лично нашел спонсоров, которые перечислили на счет фонда немалую сумму. Мы, так сказать, работали совместно, и поэтому я сочла уместным и важным, чтобы отец Лаврентий от лица духовенства поприветствовал собравшихся гостей в самом начале мероприятия. Вы спросили меня о том вечере, так вот я была там, мы проводили наше благотворительное собрание, приуроченное к празднику 12 июня, в зале ресторана «Лесные дали», а все потому, что такая неформальная дружеская обстановка лишь способствует общению, завязыванию контактов со спонсорами, и вообще люди охотнее жертвуют деньги, когда рюмки их полны… ну вы понимаете. Мы подходили к организации мероприятия с душой и хотели поблагодарить всех, кто проявил чуткость и милосердие. О чуткости и милосердии как раз и говорил отец Лаврентий в тот вечер. Он обращался к людям и находил отклик в их сердцах. Я это знаю потому, что видела реакцию. Во сколько началось наше мероприятие, вы спрашивали? Где-то после семи. Все прошло очень хорошо. А в конце вечера я подошла к отцу Лаврентию и отцу Козьме и поблагодарила их за участие и оказанную нам помощь. Мы беседовали. Ах, вы опять меня о времени спрашиваете? Поздно все закончилось, такие мероприятия рано не заканчиваются.

Следователь Жужин очень аккуратно прикрыл дверь и махнул Кате – за мной.

– Это председатель областного комитета Белошеина Клавдия Тихоновна, – сообщил он Кате тоном, словно поверял страшную государственную тайну. – Я ее через трех помощников там, в правительстве области, вчера вызывал, не надеялся, что явится дать свидетельские показания. Но дама приехала. Вот что значит это самое наше дело, вы теперь понимаете? Никто не желает негативного развития событий.

В следующем кабинете допрашивали мужчину в джинсах. Катя поняла, что это официант ресторана «Лесные дали».

– Да, я обслуживал центральный стол. Не один, естественно, нас целая команда. Кто там находился? Устроители, верхушка благотворительного фонда и какая-то шишка от губернатора, вроде помощник. Да, и еще двое священников – один молодой, высокий блондин, второй в очках с бородой. Как только собрание, где речи они все толкали, закончилось, сразу же все прошли в наш банкетный зал. Накрыто было на двести пятьдесят мест. Полное банкетное меню. Первая категория. И пошел банкет. Это, знаете, как скорый поезд ход набирает. Сначала потихоньку, по маленькой, а потом все расслабились, начали жизни радоваться. Священники? Они сидели, разговаривали. Пить? Нет, от алкоголя оба отказались, я приносил им минеральную воду. Трезвые как стеклышки оба были. Вот третий, который опоздал, тот да, тот себе позволял… Я понял, что это какой-то их давний знакомый, может, тоже бывший священник, потому что он иногда такие обороты речи загибал. Но как-то стебно у него все выходило. Прикольно. Они спорили с ним, но вежливо. Он хоть и опоздал, но мы его туда к ним усадили, поставили дополнительный прибор по распоряжению нашего метрдотеля Изабеллы. Отлучался ли этот молодой священник во время ужина? Ну может, в туалет выходил, я же не следил за ним специально. А потом на место возвращался, в эту свою компанию. Но я точно видел, что зал после окончания банкета они все вместе покидали, втроем, это было где-то уже… да, ближе к полуночи. В это время все гости начали потихоньку расходиться.

Следователь Жужин прикрыл и эту дверь и снова поманил Катю за собой. В следующем кабинете, однако, никого из свидетелей они не застали – только следователя-стажера.

– Так, зови ко мне отца Козьму, с ним я сам побеседую, – распорядился Жужин и кивнул Кате: – Располагайтесь. Отец Козьма – сотрудник секретариата архиепископа, отвечает за связи с общественностью, так что в какой-то мере он ваш коллега.

Прошло несколько минут ожидания, отчего-то Кате они показались вечностью. Затем дверь открылась, и на пороге возник тот самый священник, которого она видела в коридоре. Борода, очки, взгляд и возраст профессорский.

– Добрый день, ваше священство, – Жужин вежливо встал. – Простите, что побеспокоили.

– Здравствуйте, никакого беспокойства. Рад помочь, чем могу, – свидетель говорил просто и по делу. И этим он Кате сразу понравился и вызвал чувство доверия.

– Мы опрашиваем свидетелей. Нас интересует день 12 июня, точнее, вечер этого дня. Можете вспомнить, где вы находились в тот день?

– Утром и днем сопровождал архиепископа в пастырской поездке в Зачатьевский монастырь, а вечером пришлось присутствовать на собрании благотворительного фонда, мы с божьей помощью школу-интернат планируем открыть для детей-сирот и детей из неблагополучных семей, чьи родители забыли свой христианский долг. Так вот ищем средства и спонсоров.

– Вы кого-то встретили из своих знакомых на этом мероприятии?

– Да, много знакомых. Вас конкретно интересует…

– Отец Лаврентий.

– Да, мы были с ним на открытии и потом сидели рядом за столом.

– Весь вечер?

– Весь вечер.

– Он куда-нибудь отлучался?

– Нет, он никуда не отлучался. Где-то часу в девятом приехал мой сокурсник по духовной академии. Сейчас он в миру, бизнесмен. Яков Ямщиков. Он сложил с себя духовный сан и больше не служит, то есть запрещен к служению. Но мы поддерживаем деловые и дружеские контакты, он щедро жертвует средства. И вообще мы спорим часто, хотя и не приходим к согласию.

– А отец Лаврентий?

– Он молодой человек.

– Он не учился с вами?

– Он закончил семинарию.

– Да, это я знаю, – Жужин понял, что сморозил что-то не то. Ошибочка! – Значит, в тот вечер 12 июня он все время находился с вами.

– С нами за столом, и это могут подтвердить еще двести человек, – отец Козьма протянул вперед руки и откинул широкие рукава рясы, словно засучил эти самые рукава «половчее». – Знаете, не надо играть со мной в кошки-мышки. Я прекрасно знаю, почему меня вызвали в качестве свидетеля. В секретариате архиепископа третий день только и обсуждают эту прискорбную тему, что отец Лаврентий якобы признался в убийстве своей прихожанки.

– Не якобы, а точно признался, – сказал Жужин.

Катя вся обратилась в слух. Итак, что откроет нам отец Козьма?

– Но вы понимаете, что он не мог этого сделать.

– Мы опрашиваем свидетелей и восстанавливаем картину 12 июня, где находился отец Лаврентий вечером, с кем, что делал, что говорил.

– Я понимаю. И я не буду сейчас блуждать в догадках и строить какие-то предположения о том, почему он признался в том, чего не совершал. Я просто кое-что хочу вам объяснить. Церковь не учит покрывать преступления и преступников, церковь прощает, отпускает грехи, когда встречает искреннее и полное раскаяние. Этот прискорбный инцидент должен быть прояснен, и мы в первую очередь в этом заинтересованы. Все сомнения, все вопросы, все подозрения должны быть рассеяны. Ничего не существует в абсолюте. Клир очень сложен и многолик. А вы сами знаете – безгрешных людей нет, все мы грешники, в том числе и духовные лица. Но никто больше самой церкви не заинтересован в очищении наших рядов от плевел, от паршивых овец. После стольких лет гонений и лишений церковь ищет опору среди лучших, чистых сердцем. Но мы реалисты. Я много лет проработал в ректорате семинарии. Кто приходит к нам? Молодые люди, современные молодые люди. Если во ВГИКе, например, у него что-то не сложилось на втором курсе, он вдруг принимает решение пойти в батюшки. Точно так же со студентами театральных вузов, с медиками… Врача из него не получается, учиться лень, так вот он считает: не попробовать ли в семинарию… Решает строить, как это у них сейчас называется, карьеру. Техническая интеллигенция… Это вообще народ такой, инженером работать не хочется, зарплата не устраивает, так они кто куда – кто в экстрасенсы, а кто к нам. Что нам делать? Отказывать? Но если молодым отказывать, как найти этих самых чистых сердцем, которые ищут свой духовный путь к Богу, сложный путь. Мы слушаем их, мы выбираем, мы проводим собеседование. Задаем вопросы. Но мы тоже люди, и мы можем ошибиться. Принять не того, не достойного сана. Я не говорю убийцу… Поймите меня правильно. С отцом Лаврентием все было по-другому. Он из потомственной семьи священников. Его прадед и дед пострадали во время репрессий, его отец, которого я знал еще студентом, служил в лавре, заведовал церковно-археологическим кабинетом. Он был и священник, и блестящий ученый-археолог, вел раскопки в Новгороде и Киеве, на Украине на месте древних монастырей. Отец Лаврентий в девяностые годы мальчиком «алтарничал», служил в церкви в лавре, помогал. Я знал всю их семью – он самый младший, его сестры души в нем не чаяли, и когда умер их отец, не только они, но и архиепископ Северо-Двинский и Онежский Лонгин – давний друг его отца – взял на себя заботу о его судьбе. Потом они породнились, отец Лаврентий женился на племяннице архиепископа, девушка родом из Выборга. Я говорю вам это все к тому, чтобы вы поняли – отец Лаврентий отличается от среднестатистического выпускника семинарии. С таким воспитанием, выросший в семье, имевшей такие традиции священства, он просто не может быть тем плевелом, тем тернием, который следует вырвать с корнем.

– Извините, что я вас перебиваю, – сказала Катя. – Вы его хорошо знаете, он добрый человек?

– Он молодой, хорошо образованный, интеллигентный.

– Но он добрый?

– Разве интеллигентный человек может быть злым?

– Но он пришел и признался в убийстве, – сказал Жужин. – Зачем подкидывать такие загадки нам, следствию, когда и так уже ясно, что он не совершал убийства вечером 12 июня, потому что находился в это время совсем в другом месте, в присутствии многих свидетелей? У вас есть на этот счет какие-то мысли, отец Козьма?

– Нет.

– Я спрашиваю, потому что хочу понять этот странный поступок человека, о котором вы нам рассказали столько всего хорошего. Это что, психический сдвиг?

– Я затрудняюсь. Для меня это загадка. Но отец Лаврентий всегда отличался духовной крепостью.

– К нам сумасшедшие, простите, пачками лезут, наперегонки признаются в содеянном. Что же, и его в такой вот контингент теперь прикажете записать?

– Может, это какое-то временное расстройство, стресс? – Отец Козьма казался озадаченным и встревоженным. – Ума не приложу. Мы сами все очень расстроены, да что там, мы до сих пор в себя не можем прийти от этого его признания в убийстве.

– А когда вы с ним последний раз виделись?

– Тогда и виделись, вечером 12 июня. Я его довез до самого дома, у меня машина с водителем. Было очень поздно.

Следователь Жужин начал подробно записывать показания, повторяясь и уточняя «для протокола», и Катя выскользнула в коридор. Прошлась, заглядывая в кабинеты. Везде допрашивали свидетелей. Мощнейшая свидетельская база собрана в такой короткий срок. Что ж, в умении работать следователю прокуратуры не откажешь.

Она хотела заглянуть еще в какой-нибудь кабинет, послушать нового свидетеля, надеясь, что уже достаточно примелькалась в Новоиорданском отделе как «представитель главка» и ей позволят присутствовать на допросе и без Жужина.

Но тут кто-то тронул ее за плечо. Катя увидела молодого стажера – того самого, кого посылали за отцом Козьмой.