Текст книги "Девять воплощений кошки"

Глава 11
Поход в музей на ночь глядя

Как ни отвлекайся, как ни переключайся, но осадок от «Приюта любви» остался кошмарный.

В понедельник Катя сразу позвонила в дежурную часть Красногорского УВД, поинтересовалась – не задержан ли уже подозреваемый по делу зооотеля.

– Это по кошкам, что ли, дохлым? – напрямик осведомился дежурный. – Пока нет, группа работает.

Группа, поняла Катя, как состояла из двух молодых сотрудников братьев Мироновых, так и осталась без «приданных сил».

Во вторник она снова позвонила в Красногорск – никаких подвижек. Она хотела узнать телефон участкового Миронова, но потом решила – позже, нечего пареньку соль на раны сыпать: а вы установили, кто это сделал? Как, вы еще не установили?!

Все эти дни она занималась своими прямыми обязанностями криминального обозревателя пресс-центра ГУВД Московской области. А в середине недели решила, что пора брать отгул. Подружка Анфиса звонила каждый день, напоминала. Отгулом надо распорядиться умело и взять его не в среду, как намечалось, а в четверг! Ночь ведь вся впереди в музее, так что потом в свой выходной можно выспаться всласть.

Ах, что же это за ночь такая?

Ночь в музее.

Еще до всяких там американских блокбастеров на эту тему каждый ребенок… ну, почти каждый, Катя в том числе, мечтал об этом чуде с холодком в сердце – ночь в музее, когда темно… Нет, когда льется лишь тусклый скупой свет и ОНИ – все эти статуи, картины, этрусские маски, вавилонские быки, мумии восемнадцатой династии, фаюмские портреты, немецкие деревянные куклы, бронзовые всадники, мрачные рыцари в доспехах с опущенным забралом СМОТРЯТ на вас.

А вы идете тихо-тихо, легко ступая, не осмеливаясь дышать в этом скупом свете, в этой тьме, окутывающей углы и ниши. И страх, и восторг, и любопытство, и трепет переполняют вас.

Зал, и еще один зал, и другой зал, и третий, седьмой, двенадцатый – целая анфилада залов – пустых, гулких, ночных музейных залов.

И вы, замирая сердцем, ждете – ну кто же из НИХ оживет первый? Сойдет с мраморного пьедестала, выскользнет из позолоченной рамы?

Это ведь почти как колдовство, хотя никакого колдовства нет.

Ночь в музее.

Целая ночь, и только для вас.

Вот так примерно Катя все это себе и представляла, когда, осатанев от сочинительства на компьютере очередной информации для криминальной полосы «Вестника» о разбойном нападении на грузовую фуру с предметами гигиены и туалетной бумагой, отрывалась от всей этой белиберды и мечтательно вперяла взор свой в стену напротив с висящим на ней календарем: «Полицейские Подмосковья».

Скоро, скоро, скоро… Совсем скоро… Сегодня вторник. Значит, завтра!

Дома для похода в музей ночью она даже собрала особую сумку. Ну, во-первых, обувь. Каблуки долой. Берем с собой удобные балетки. Берем две бутылки минеральной воды. Буфет-то там, наверное, ночью закрыт. Хотя это репетиция ночи музеев, сотрудники на местах, им ведь есть-пить надо, целая ночь работы. Нет, все равно минералку берем с собой. Пакетик мятных леденцов и шоколадку… нет, три шоколадки. Одну себе и две Анфисе. Это так, душу погреть. Устанем под утро, спать захотим, а тут раз, и шоколадка извлекается и съедается как энергетический допинг.

Анфиса там же работать собирается, она не на прогулку, а работать! А когда она снимает что-то, фотографирует, то впадает в такой творческий раж, что не замечает ни времени, ни пространства.

Катя по привычке проверила свое служебное удостоверение в сумке. Нет, его мы в музее предъявлять никому не станем. Нечего там делать ночью полицейскому. Анфиса проведет, будем в ее свите как частное и адски любопытное лицо.

Вечером, когда Катя собирала свой музейный багаж, снова позвонила Анфиса и сказала, что завтра они встречаются в шесть во дворе музея на Волхонке.

– В шесть? Я думала, мы туда часам к девяти поедем, – удивилась Катя.

– Нет, мы должны явиться до закрытия, я еще раз пойду там по всем инстанциям, по кабинетам для подтверждения разрешения на съемку. А затем я… то есть мы… мы с тобой станем свидетелями, как…

Как последний посетитель покидает музей…

И двери… эти великолепные старинные двери закрываются за ним.

И музей остается наедине с собой.

И сумерки опускаются. Наступает великая волшебная ночь…

Голос Анфисы в телефонной трубке срывался от волнения. Анфиса ликовала!

– Я это сфотографирую, как они все сваливают домой – эти посетители. А музей и мы… мы остаемся.

– Класс! – Кате эта идея тоже понравилась. – Как скажешь, подружка. Значит, завтра в шесть во дворе у колонн.

В уме она уже прикинула: значит, домой, сюда, на Фрунзенскую набережную, она завтра с работы уже не попадет. От Никитского переулка, где Главк, до Волхонки – пять минут быстрым шагом.

Открыла шкаф в спальне и начала прикидывать – что брать с собой, во что переодеваться там, в музее. Явится она туда в деловом костюме, так солиднее. Но чтобы бродить по залам и ловить… нет, ускользать, улепетывать от…

От кого улепетывать в музее ночью?

От призраков, от привидений, от оживших античных статуй, как в «Венере Илльской» Проспера Мериме, или от Мумии, как в рассказе Конан Дойла?

Катя врубила в спальне музыку и едва не пустилась в пляс от такой перспективы. Ах, Анфиса, ах, подружка, как мне тебя благодарить. Ты исполнишь самую заветную мечту моего детства!

Ночь в музее.

И никаких шоу при этом, никаких очередей, никаких толп, никаких зевак. Великий, огромный, прекрасный, ужасный, полный тайн музей только для нас на целую ночь.

Она сложила в сумку джинсы и худи с капюшоном, белый топик и запасные гольфы.

В среду она весь рабочий день… не весь, половину провела как на иголках, прося в душе одного – лишь бы никаких ЧП в области, а то ведь ехать придется! Отгул-то только завтра. Но ЧП не случилось, в дежурной части – редкое затишье.

В четыре Катя скорехонько свернула свои корреспондентские дела, закрыла ноутбук, предупредила шефа пресс-центра, что у нее завтра вы-ход-ной. И на полтора часа отправилась в главковский спортзал.

Выбрала для себя тренажер – беговую дорожку. Благополучно «прошла» быстрым спортивным шагом два километра. Затем она отправилась в душ, высушила свои отросшие, такие длинные и густые волосы феном, что всегда хранился у нее в шкафу в кабинете.

И, бодрая, заряженная энергией, освеженная душем отправилась перекусить в буфет ГУВД, работавший 24 часа в сутки.

Без десяти шесть она покинула Главк. Свернула по Никитскому на Манежную площадь, перешла дорогу на светофоре у Каменного моста, и вот она, Волхонка.

Вот он, музей.

Анфиса, навьюченная как верблюд сумками и аппаратурой, уже ждала ее там, во дворе. У античного портика со знаменитыми ионическими колоннами.

Глава 12
Извлечение мозгов

Василиса Одоевцева и ее коллега по Египетскому залу, смотритель комнаты Мумий и саркофагов Арина Павловна Шумякова, обычно отлучались на обед по очереди.

Смотрителям не разрешено покидать вверенный музейный зал надолго – в туалет и то надо просить коллегу из соседнего зала «приглядеть».

Но Василиса и Арина Павловна скооперировались. Они дружили с тех самых пор, как два месяца назад Арина Павловна пришла на работу в музей.

Василиса отлучалась из зала чаще приятельницы. По старой еще модельной привычке то и дело ходила прихорашиваться перед зеркалом – поправлять парик, подкрашивать губы, пудриться. На людях все время, в зале, надо следить за собой.

Арина Павловна ходила обедать в столовую музея, но возвращалась она быстро. Всего два месяца, как она похоронила своего брата, за которым преданно ухаживала много лет. И боль потери уничтожила, по ее словам, ее прежний здоровый аппетит.

Василиса приятельницу понимала – она и сама всю жизнь – малоежка. Понимала она и то, что после похорон Арина Павловна нашла себе при помощи каких-то доброхотов эту вот работу смотрителем в музее. Дома одинокой пенсионерке, да еще после похорон брата, тяжко, а тут все же люди кругом. И потом, деньги платят.

Этот рабочий день обещал быть долгим, растягиваясь к тому же и на всю ночь – репетиции ночи музеев. Поэтому приятельницы решили посетить столовую дважды – в обед и в ужин.

На ужин первой ходила Арина Павловна и опять-таки вернулась быстро.

– Ну иди, Васенька, – сказала она Василисе. – А то столовая уже закрывается.

И тут в Египетском зале замигал верхний свет и внезапно погасла вся правая сторона.

– Снова что-то с проводкой, – сказала Василиса.

– Иди в столовую, я сейчас позвоню электрикам, – Арина Павловна подошла к телефону на стене у двери в Египетский зал и набрала внутренний номер технических служб.

В ожидании электрика она присела на банкетку у входа в Египетский зал. Отсюда и часть комнаты Мумий и саркофагов просматривается.

Оттуда он и появился. Этот высокий ангелоподобный мальчик. Он нес стремянку на плече так легко, словно она не весила ни грамма. Походка у него какая-то неровная, разболтанная. Вертит узкими бедрами, словно женщина легкого поведения. И эти волосы – белые, льняные… красивые волосы, но уж больно длинные для парня его возраста. Когда он сутулится и наклоняет голову, вот как сейчас, волосы почти полностью закрывают его лицо. А потом он вскидывает голову, и эта шелковистая белая волна приходит в движение. Но глаз все равно не видно. Виден лишь пухлый капризный детский рот.

Арина Павловна поджала свои сухие губы. Этот ангелоподобный мальчик… электрик… нет, официально у него должность длинно звучит – помощник специалиста по электротехнике и слаботочным системам, никогда ей не нравился.

Имя у него тоже какое-то не такое. Она пробовала его пару раз назвать как обычно – Миша, но он все поправлял – Майк.

И вопросы он порой задает странные. Просто мороз по коже от этих его вопросов. Когда выпадает у него свободная минутка, поднимается сюда из своего технического отдела в комнату Мумий и саркофагов и смотрит экспонаты.

– Миша… то есть, Майк, опять сегодня что-то со светом тут, – сказала Арина Павловна Шумякова. – Сейчас вся правая сторона перегорела.

Майк… тот самый Майк Тригорский, фамилию и имя которого так и не назвал участковый Миронов Кате, молча поставил стремянку у стены.

Он возился минут пять, потом пошел в Античный зал смотреть электрический щит и проверять сигнализацию.

Снова вернулся, переставил стремянку поближе к залу Мумий и саркофагов.

Арина Павловна наблюдала, как он копается в проводке, сняв одну из панелей на стене.

В обоих залах – ни одного посетителя. Что бы там ни говорили, а музеи в будний день посещают скупо и неохотно. Арина Павловна оглянулась на двери Египетского зала. Скорее бы Василиса вернулась, что ли…

– Майк, ну что там? Что со светом?

Он не ответил. Арина Павловна не видела его лица – эти чертовы белые шелковистые волосы, разделенные прямым пробором.

И тут она услышала голоса – женские, раздраженные, на повышенных тонах.

Мимо Египетского зала прошли менеджер музея Кристина и высокая блондинка в сером деловом костюме – отлично сшитом, дорогом, ловко сидящем на ее крупной фигуре.

Все, в том числе и Арина Павловна Шумякова, знали, что со вторника в музее работает проверка Счетной палаты. И эта дама – какая-то шишка, то ли аудитор, то ли какой-то эксперт – одним словом, к нам приехал ревизор!

– На акулу похожа, правда?

Арина Павловна вздрогнула: этот парень… Майк уже не на своей стремянке, не под потолком, а прямо у нее за спиной. Словно подкрался стремительно и неслышно.

– Какую еще акулу? О чем ты, Майк?

– Тетка, что с Кристиной. Улыбается, как акула. Полон рот белых зубов.

Майк смотрел вслед менеджеру музея Кристине и эксперту Счетной палаты Дарье Юдиной. Арина Павловна Шумякова не поняла – это что, у него такой комплимент? Он восхищается вот так женской улыбкой?

– Что со светом?

– Все нормально.

– А почему не горело?

– Я не знаю, контакт отошел, наверное.

Майк Тригорский не торопился забирать свою стремянку электрика. Он медленно направился в комнату Мумий и саркофагов. Арина Павловна пошла за ним.

Майк остановился у стенда с погребальной маской фараона. Долго смотрел. Потом медленно пошел вдоль витрин с саркофагами.

– А где крюки? – спросил он.

– Какие еще крюки?

– Ну, которые они в ноздри засовывали и вытаскивали мозг.

– Кто – они? – строго спросила Арина Павловна.

– Ну, эти… жрецы, что ли, или как их там.

Голос у него – юношеский, и в тоне сквозит любопытство. И еще что-то…

– Инструменты, использовавшиеся при подготовке трупов к бальзамированию и мумификации, вон в той витрине – крайней.

Майк подошел к витрине.

– Крючья… Это они с мертвыми делали? А с живыми?

– Что – с живыми? – еще строже спросила Арина Павловна.

– Живым они крючья в нос совали? Мозги выкачивали? И как через такую маленькую дырку… ноздрю можно было все вытащить?

– Я понятия не имею.

– Да, вы же у нас недавно. Вы у нас новенькая.

Она не видела его глаз сквозь шелковую завесу его белесых волос, но чувствовала, что он смотрит, словно ощупывает ее взглядом.

В зал вошли две голландские пожилые туристки и остановились перед великолепным саркофагом писца фараона Аменхотепа, отделанным черной смолой и позолотой.

Глава 13
Двери закрываются

Катя вслед за Анфисой поднялась по ступеням и вошла в тенистый сумрачный портик, украшенный ионическими колоннами.

Тот самый, знакомый с детства.

Позже она часто вспоминала этот момент. Они с Анфисой словно переступили некую невидимую черту. Они и представить себе не могли, какие странные, пугающие и трагические события впереди.

Музей, за век своей истории видевший немало и хорошего и плохого, переживший все это, перемоловший в пыль, как жернова судьбы, неумолимо приближался к катастрофе.

Катя открыла тяжелую дверь и оглянулась – в шесть часов вечернее солнце светит мягко, золотит купол храма Христа Спасителя, играет бликами на лобовых стеклах спешащих по Волхонке машин.

Такое приятное солнце… такой приятный майский вечер…

– Ты что? – спросила ее Анфиса.

– Ничего.

– Тогда идем.

И они вошли в музей.

Анфиса усадила Катю с сумками с аппаратурой в гардеробе на банкетку, а сама пошла, как она смешно выразилась, в Верхнее царство…

– Почему это Верхнее?

– Это у них местный музейный сленг такой, – Анфиса строила из себя бывалую музейщицу. – Я когда в прошлый раз разрешение подписывала, они меня тут водили по кабинетам, в директорский и администрации. И называли все это Верхнее царство. Ну, как в Древнем Египте. Объяснили, что изначально музей сто лет назад формировался вокруг их замечательной египетской коллекции, которая до сих пор главный хит.

– Если есть Верхнее царство, должно существовать и Нижнее, – заметила Катя.

– Угу, вот как раз в нем мы сейчас и находимся, – Анфиса кивнула на вестибюль и гардероб. – Ладно, пойду опять вознесусь в горние выси. А ты жди меня.

Она нырнула куда-то по коридору, неплохо ориентируясь в музейных декорациях. А Катя осталась.

Раздался мелодичный сигнал и приятный голос… такой же приятный и мягкий, как закатное солнце там, снаружи, как вечерний майский вечер, объявил:

Уважаемые посетители, через четверть часа наш музей закрывается. Просим всех пройти на выход.

Через несколько минут пустой вестибюль начал наполняться народом. В гардероб мало кто заглядывал, лишь те немногие, кто сдал свои куртки, плащи и зонты. Посетители музея толпились вокруг киосков, продававших альбомы живописи, открытки, сувениры с логотипом музея.

Катя смотрела в сторону белой мраморной лестницы с ажурной решеткой.

На страже у ворот стоял… то есть, удобно сидел на стуле за столом билетер, интеллигентнейшего вида старичок в синем костюме и с тростью.

Посетители не торопились покидать вестибюль. Мелодичный сигнал с приятным голосом повторился.

Осторожно, двери закрываются…

Берегись…

Кто не поберегся, голову с плеч…

Катя зевнула украдкой и достала из сумки бутылку минералки. Ждать Анфису скучно. И уйти нельзя.

А кто это сказал: «Берегись, а не то голову с плеч»?

– Все, вот и я, – Анфиса, раскрасневшаяся, довольная, размахивающая какой-то маленькой бумажкой, возникла словно ниоткуда – из бокового коридора. – Ты что тут, спишь, что ли?

– Я на тренажере перезанималась, а потом душ горячий, меня может в любую минуту разморить, – Катя прикалывалась. – Вот лягу тут на банкетке, свернусь калачиком и просплю всю эту волшебную ночь. Ну, все подтвердили?

– Все путем, – Анфиса уже рылась в сумке, извлекая фотокамеры. – Я хотела саму хозяйку Верхнего царства снять, директрису. Но она сегодня на прием в посольство уезжает. Репетируют тут ночь музеев без нее. Заместительницей остается как раз Вавич.

– Кто он такой?

– Не он, а она, Виктория Феофилактовна, я тебе говорила, она мою выставку в галерее видела. Так, погнали, нечего рассиживаться. Я хочу снять момент, когда они закроют двери, когда последний посетитель выкатится вон колобком и они запрут музей.

– Так вот же, снимай, – Катя указала на боковой выход у гардероба, куда сочился утлый ручеек покидающих музей экскурсантов, шествующих мимо скучающего на посту полицейского.

– Фу, тут такая проза, – Анфиса скорчила гримаску. – Что здесь снимать? Мы сейчас пойдем на главную лестницу, к центральному входу.

– Но выход здесь, – Катя улыбалась.

– Они сделают все для меня, я договорилась! Пошли, пошли. Ты тоже поучаствуешь.

И Анфиса не обманула.

Они свернули налево по коридору, прошли и вынырнули уже у касс.

Вот двери музея. А вот она, знаменитая высокая главная лестница – колонны золотистого мрамора, зеленые стены, бежевая ковровая дорожка с алой полосой.

Пусто, лишь один охранник с рацией в вестибюле.

– Здравствуйте, это у меня тут съемка, вот разрешение, – Анфиса подкатилась к нему, как мячик, камеры на ремнях прыгали на ее полной груди. – Мы сейчас снимем, как последний посетитель покидает музей и вы закрываете двери.

Охранник кивнул, потом взял разрешение, прочел, что-то буркнул в рацию и глянул сверху вниз на Анфису и Катю.

– Валяйте, снимайте.

– А где этот последний посетитель? – спросила Катя.

– Ты и есть последний посетитель, – Анфиса ликовала. – Зачем, думаешь, я тебя позвала, душечка? Помогать мне. Ну-ка, ну-ка, сейчас мы выстроим мизансцену… Так, ты в дверях и оглядывайся… ну же, оглядывайся! Тут такая красота, и ты сожалеешь, что этот день… вечер закончился и ты уходишь… уходишь прочь от всей этой красоты и тайны.

Катя как в раме замерла на пороге музея. Тяжелые дубовые двери. Она переступила порог. Оглянулась. Анфиса фотографирует! И двери музея захлопнулись.

И вот она снова на улице. Одна в этом ионическом портике.

Она стояла у закрытых дверей. Никто не торопился пускать ее обратно.

– Эй! Анфиса!

Нет ответа.

Потом – бу-бу-бу, как из бочки, глухие голоса. Что там еще случилось?

– Кать! Ты там?

– Я тут, откройте двери!

– Охранник говорит, они уже закрылись, здесь таймер сигнализации, и он его не хочет перезапускать, – голос Анфисы жалобный, резкий и глухой одновременно, словно издалека, а на самом-то деле она орет с той стороны через дверь. – Обойди музей и зайди с того входа, то есть, с выхода!

– Что?

– Обойди музей и зайди с выхода, так охранник сказал, он уже по рации предупредил, тебя пустят!

Катя спустилась во двор музея. Вот вам и «последний посетитель»! Медленно она вышла за ограду музея и начала свой обход со стороны Колымажного переулка.

Подошла к выходу, где стоял полицейский.

– Вам по рации передали, это я, – сказала она.

– Что?

«Придется, наверное, показать ему удостоверение», – Катя уже хотела достать его из сумки, но тут…

– А, это вы, проходите. Вы там фильм, что ли, снимаете?

– Мы фотографируем для выставки к столетию музея.

– Абзац тут сегодня полный с этой их репетицией, – полицейский хмурился. – И кто только додумался на ночь людей в музей пускать? Ночью спать надо, а не по музеям шастать.

Катя снова прошла мимо гардероба и очутилась в вестибюле. Но ажурная решетка наверху белой мраморной лестницы уже закрыта. И билетер ушел. Впрочем, туда наверх нам не нужно, нужно пройти снова в главный вестибюль к парадной лестнице с золотистыми колоннами.

И Катя свернула в коридор мимо туалетов. Еще один коридор… тут, кажется, налево… Как это Анфиса здесь ловко сновала…

– Я тебя прошу, успокойся. Это совсем не то, что ты думаешь.

– А что я должна думать?!

– Это совсем не то!

– А что? Если ты пялишься на нее постоянно? На меня ты так не смотришь. Вы что, раньше встречались? У вас что-то было?

– Ри, я прошу тебя… Вот черт…

Хрррррррррррр!

Что это? Катя замерла. Этот странный звук посреди скандала. Два голоса – женский, злой, тревожный и мужской – тоже тревожный, виноватый. И этот странный неприятный звук – то ли свист, то ли хрип.

– Поверни крышку, ты ингалятор не так держишь.

– Ри, я прошу тебя, не надо сцен. Это совсем не то, что ты подумала.

– Дыши… дыши глубже… Эх ты, я же люблю тебя. А ты… это ведь то, о чем я подумала, и ты сам это знаешь. Только вот лжешь. Лжешь мне прямо в глаза. Думал, я проглочу эту ложь? Ошибаешься. Я сама все про вас узнаю.

Катя двинулась вперед.

В пустом музейном коридоре – двое: молодая брюнетка в брючном костюме и модных очках без оправы и высокий видный блондин в неброском костюме – кудрявый, с проседью на висках, хотя еще и не старый, похож на актера Игоря Костолевского.

У брюнетки на щеках даже сквозь тональный крем проступают алые пятна гнева. Кудрявый блондин впился губами в спрей-ингалятор. Широкая грудь его ходит ходуном.

Беседовали на повышенных тонах именно они, а теперь при виде Кати – чужой, незнакомой, посторонней, вынужденно замолкли.

Катя прошмыгнула мимо. Надо же, какие страсти в музее… Но не наше дело, не наше дело. Мы тут только мимоходом, мимолетно, кратко. Наша цель – волшебная ночь в музее.

Хрррррр…. Какой противный звук. Это ингалятор выдает струю ментола. Им отчетливо пахнет в коридоре. Судя по всему, этот мужчина болен астмой.

Катя свернула за угол. И вот он – сумрачный вестибюль у касс и главная лестница – золотистые колонны, бежевая с алой полосой дорожка. На втором этаже гаснут лампы – две из четырех. А у дверей музея в вестибюле Анфиса и невысокая пожилая женщина в лимонно-желтом костюме «шанель», белой блузе, в удобных замшевых туфлях с изящными пряжками. Чистота и благородство прекрасной старости.

– Кать, ну наконец-то, где тебя носит так долго? Вот Виктория Феофилактовна, пожалуйста, познакомьтесь, это Катя, она мой самый верный помощник. Я без нее как без рук.

Катя подошла. Ага, это и есть старший куратор отдела личных коллекций госпожа Вавич. В отсутствие директора она тут самая главная.

– Добрый вечер, – поздоровалась Катя. – Простите, я здесь у вас немножко заблудилась.

– И не мудрено. Музей большой, – Виктория Феофилактовна улыбалась приветливо. – Но на ночь музеев мы закрываем второй этаж. Там залы небольшие, и мы решили, что туда ночные экскурсии не пойдут. Зато открыт весь первый этаж, наша гордость, наша визитная карточка – Египетский зал, Античный зал, Итальянский дворик.

– Я там… то есть, мы там все отснимем тоже, – Анфиса – сама энергия. – Виктория Феофилактовна, я бы хотела сначала сделать несколько ваших снимков. Как вы, например, спускаетесь… такая замечательная лестница, и вы, как хозяйка музея…

– Я не хозяйка, я лишь скромный куратор.

– Ну да, как хранитель, как добрый гений этого места, – пылкую Анфису уже несло, она размахивала цифровой камерой. – Вас не затруднит подняться наверх и потом медленно спуститься?

Виктория Феофилактовна улыбнулась еще мягче – ну что ж, раз надо, это же музей – инициатор съемки, и старческой походкой, однако весьма бодро и энергично, начала восходить по ступенькам.

– Есть, Верхнее царство! – Анфиса нажала на кнопку, и цифровая камера выдала целую серию беспрерывных снимков.

Потом она стала снимать, как куратор идет по лестнице своего музея.

Катя молча наблюдала за ними. Сама она вспоминала невольно сцену в коридоре. Любовная сцена и одновременно сцена ревности. Ну что ж, кто сказал, что музейщикам любить запрещено? Однако какой-то неприятный осадок остался… надо же, она подслушивала! И этот свист спрея противный.

– Все отлично, я потом выберу лучшие снимки, – Анфиса радовалась, как дитя, – Виктория Феофилактовна, а теперь я хочу снять вас в каком-нибудь зале. Например, в Античном, где статуи, ой нет, лучше в Египетском!

Виктория Феофилактовна, порозовевшая от удовольствия и прогулки по лестнице, явно испытывавшая невинное удовольствие от того, что ее фотографируют и вот так – долго, тщательно, с таким энтузиазмом, благожелательно кивнула и повела их в Египетский зал, благо совсем рядом на первом этаже – только свернуть.

Ладья вечности встретила их.

Катя разглядывала фреску. Какая большая фреска… какие яркие краски, тысячи лет прошли, а они все еще не потускнели от времени.

Ладья вечности – она прочла это на табличке сбоку.

Ладья вечности из смерти в жизнь, и она словно приглашает их подняться на борт.

А потом Катя оглянулась и увидела, что у нее за спиной стоит женщина. И вздрогнула от неожиданности.

Надо же… с этой женщиной – высокой, с фигурой девушки, длинными ногами модели и непоправимо увядшим, постаревшим, сильно накрашенным лицом я уже встречалась.

Только эта женщина теперь похожа на старую египетскую царицу, словно сошла с той вон фрески. Парик… в тот раз он был рыжим, и она носила шляпу, а теперь парик цвета воронова крыла.

Василиса Одоевцева – смотритель Египетского зала созерцала Катю с высоты своего роста. Катя и сама не маленькая, но эта дама в роскошном черном парике имеет рост не меньше ста восьмидесяти пяти, просто баскетбольный какой-то рост.

– Девочки, как вы тут? Как настроение? – бодро спросила Виктория Феофилактовна. – Вот, знакомьтесь, это наши гости, фотографы.

– Вы что, для журнала фотографируете?

Это спросила другая смотрительница, вышедшая на зов из соседнего небольшого зала, залитого мертвенным желтым светом. Женщина лет шестидесяти – крашеная блондинка, аккуратно подстриженная, в темной юбке и черном жакете, в мягких туфлях без каблуков.

– Для фотовыставки к столетию музея, – сказала Катя.

– У нас тут часто снимают, но всегда по разрешению.

– Есть у них разрешение, все подписано, не волнуйтесь, Арина Павловна, – Виктория Феофилактовна приняла изящную позу на фоне выставленного в витрине гранитного барельефа с текстом пирамид – стелы, покрытой иероглифами.

– Я спрашиваю, потому что должна по инструкции. Тут ведь запрещены фото– и киносъемка.

– Они получили разрешение здесь работать. Это все на славу музея, – Виктория Феофилактовна повернулась к Арине Павловне Шумяковой: – Я давно хотела отметить, что вы очень пунктуально и точно исполняете обязанности смотрителя.

Катя заметила, что Анфиса снимает Викторию Феофилактовну, но взор ее то и дело обращается туда, к Ладье Вечности, на фоне которой словно египетская статуя застыла колоритная Василиса. Катя вспомнила ее имя и фамилию – Василиса Одоевцева… да, она из «Приюта любви»… она еще говорила, подрабатывает там уборщицей при кошках… и что-то о двух работах… так, значит, она тут в музее работает смотрителем?

– Ой, простите, можно вас тоже пофотографировать? – закончив со старшим куратором, Анфиса почти взмолилась: – У вас такая неординарная внешность. Получатся замечательные снимки!

Василиса гордо выпрямилась.

– Да я прямо не знаю. Виктория Феофилактовна, это удобно?

Василиса явно жеманничала и кокетничала.

Виктория Феофилактовна снова кивнула. Но не так благожелательно, как в прошлый раз.

– Меня раньше много снимали для журналов. Хотя в советское время журналов мод было мало, но меня снимали часто, – Василиса повернулась в профиль.

– Да, моя дорогая, вы говорили, что в молодости работали модельером на Кузнецком Мосту, – сказала Виктория Феофилактовна.

– Не модельером, я была ведущей… то есть, по-нынешнему, топ-моделью Дома моды на Кузнецком. И меня также снимали для календаря «Советские бриллианты». Специально из Гохрана и с ювелирной фабрики привозили такие вещи на съемку, такие украшения в экспортном исполнении, какой там «Де Бирс», – Василиса достала пудреницу. – Да, было время, жила полной жизнью. Ну все, я готова, съемка пошла!

Анфиса закружила вокруг нее, щелкая камерой.

– Суперкласс!

Катя и Арина Павловна Шумякова созерцали процесс съемки. Арина Павловна оперлась спиной о косяк двери и скрестила на груди руки. Ее никто не собирался фотографировать, и она была этим, как показалось Кате, слегка обижена.

– Я должна вас покинуть, у меня много дел. Вы фотографируйте, работайте спокойно. Все, что вам покажется интересным. Наши сотрудники с удовольствием вам помогут, – Виктория Феофилактовна собралась уходить. – Двери моего кабинета всегда открыты.

– Ой, Виктория Феофилактвона, погодите, пожалуйста, не уходите. Я вот о чем хотела попросить, – Анфиса тут же потеряла к Василисе, как к объекту съемки, всякий интерес. – Выставка называется «Фантомы и легенды ночи». Портреты сотрудников на фоне экспозиции – это прекрасно. Но это лишь несколько снимков. Я бы… то есть, мы с Катей хотели снять что-то необыкновенное, что-то очень интересное, захватывающее… саму суть музея… может быть, какой-то особый экспонат или… я не знаю, что-то связанное с местной легендой, тайной. Ведь музей полон тайн, я знаю, я читала – такая история, такие коллекции. Хотелось бы сделать снимки, которые бы стали основой всей выставки.

Виктория Феофилактовна поправила свою идеальную укладку.

– Ну что ж, музей пойдет вам навстречу. Это будет интересно и полезно, как говорит мой менеджер, в смысле рекламы. Хотя такой музей, как наш, ни в какой рекламе не нуждается. Но сейчас новые времена, новые веяния, всякие там пиар-технологии. Подождите минуту.

Она достала из кармана жакета мобильный и набрала номер.

– Кристина, подойдите, пожалуйста, в Египетский зал, мы тут с фотокорреспондентами. Хочу с вами посоветоваться.

Через две минуты в Египетский зал вошла брюнетка в очках без оправы, в брючном костюме. Та самая… Катя сразу ее узнала. Итак, это Кристина – менеджер музея. Как тот кудрявый красавец ее назвал… Ри, кажется?

– Кристина, как вы считаете, это хороший пиар-ход – показать на снимках выставки к столетию музея процесс изучения экспонатов нашей новой коллекции? – спросила Виктория Феофилактовна.

– Это хороший пиар-ход. Выставляя такие снимки на обозрение общественности, по сути, мы этим заявляем, что коллекция уже у нас, в наших фондах, – голос Кристины звучал спокойно. И не скажешь, что всего полчаса назад она устраивала сцены в музейном коридоре.

– Олег Олегович ведь хотел сегодня вечером продолжить осмотр артефактов?

– Да, он собирался работать с коллекцией.

– Вот и прекрасно. Тогда проводите фотокорреспондентов к нему.

– Но, Виктория Феофилактовна… вообще-то это против правил, это чисто рабочий процесс, и мы… он станет возражать.