Текст книги "Главная роль"

Глава восьмая

1

Алесь в кабинете Варвары.

Наверное, в жизни каждого бывает момент, когда не видишь выхода из тупика.

Только зло людям приносит. Лизу сына лишил и предал. Аполлону разрушил любовь.

И Варвару взорвал. Жила Варвара, удовольствие от жизни получала, а теперь вишь – «нутро ей поменяли».

И задачку, что задала ему Варвара, не может решить.

Кто ворует: Херувим, водители, директора заводов, полигонов, сортировочных баз? За руку не схватишь. В «друзья», чтобы раскололись перед ним, не заманишь! Вроде все улыбаются ему, в глаза заглядывают. Но разве кто из этих улыбчивых поверит в добрые намерения Варвариного компаньона?! И ясно – никто не поднесёт ему на блюдечке свои умные хитрости!

Ещё один вопрос – может, и позаковыристее первого. Допустим, раскроешь ворюг… а что с ними делать? Уволить? Убьют ведь они Варвару – сейчас нравы простые! И его следом. За Варварой хоть мифический «фраер» стоит, а за ним – никого! Не уволишь, но не дашь воровать, тоже пришьют обоих! На черта без выгоды горбатиться на кого-то?! Не советские времена, когда на голом энтузиазме возносились дворцы, на гора шахты угля выдавали, а колхозники за так отдавали хлеб и всё остальное!

Как ни шевельнись, конец один.

Только бы без мучений прибили!

Ничто не держит в этой жизни. Лизу не вернуть. Сына нет. Друзей не завёл. Варвару, как бы ни старался, полюбить не сможет! Со всех сторон тянет холодом, сжимает в ржавую гармошку.

Тупик в его жизни.

Ну и чего суетиться? Хватит небо коптить.

Для этого нужен Херувим. Пусть разом порешит его.

Тихо во Дворце.

С первого дня удивляет Алеся эта тишина. Людей в здании много. Да словно мыши – снуют мимо без шороха, без звука.

Только ранним утром услышишь, как часто раздвигаются и сдвигаются двери лифта. Без криков и шарканий, культурненько вымуштрованные водители устремляются в боковой отсек на их с Варварой этаже, к холлу перед диспетчерской, чтобы получить талоны и распределение: кто куда сегодня отправится. Да в обеденный перерыв, если прислушаться, елозит лифт вверх, вниз – едут работнички в кафе. А так сидят все по своим кабинетам. Курить в кабинетах разрешено, для этого специальная вытяжка придумана. Вообще-то женщин во Дворце больше, и они не курят. Варвара объяснила: набирала немолодых, они сговорчивые – Перестройкой не испорчены, привыкли довольствоваться малым.

Тишина давит на уши.

Его утро начиналось с Лизы. Сидят друг против друга за завтраком, и Лизины взгляд и улыбка заряжают его на целый день ожиданием чуда.

В новой своей жизни видит каждую трещину тротуара, каждую песчинку, прикрывшую лёд, нос забит запахом пота работничков… – реальностью кричит день: вот как я рыгаю, как пукаю и харкаю, вру и лукавлю. Материален мир. Быт и тараканы, а не ощущение всемогущества и многоцветия… не слышит он больше голосов, поднимающих ввысь, не бьёт больше в глаза свет. Вот оно – электричество, и ты знаешь, как рождается ток и как по проводам подбегает к лампочкам.

Ну, и зачем ему эта мёртвая реальность, в которой возвышаются с шестиэтажный дом горы мусора? Вся сегодняшняя для него жизнь – мусор, как и жизнь большинства в его несчастной сейчас стране. Дворцы, иномарки, ради которых избранные и убить готовы, – не одухотворённые, их потрогать можно. Разве заменят они – «Свеча горела на столе…»[7]7
  Борис Пастернак.


[Закрыть] или голубой звон воздуха в Коктебеле? Лизу не вернуть. Не начать жить снова.

Если Херувим не идёт, он сам пойдёт к Херувиму: пусть убьёт его!

А ноги еле семенят – старческой походкой, какой от Лизы уходил, тащат его к последней минуте. Сейчас скажет Херувиму то, что понял.

Не постучав, рванул на себя дверь – сразу разозлить Херувима! И отшатнулся.

Вася стоит на своём столе, верёвку вокруг шеи затягивает, другой конец к люстре привязан. И стул под яркой люстрой стоит.

Вот когда увидел – маленькая девочка она! И ужас в её глазах.

– Нет! – крикнул без голоса, подскочил к Васе, осторожными руками снял верёвку с шеи, обхватил её, дрожащую.

В один день решили они с Васей уйти из жизни.

Снял её со стола, поставил на пол. Спросил робко:

– Как тебя зовут?

Она дрожит, губы прыгают, в имя звуки никак не соберутся. Золотистая крошка в радужках, под глазами – чернота, и скулы, как у дистрофика.

– Ты есть хочешь, – попытался он остановить то, что с ней происходит. – Скажи телефон твоих родителей.

– Их нет, – еле слышно.

– Как нет?

– Из детдома я.

– Сколько тебе лет?

– Шестнадцать.

– А сколько лет у Херувима работаешь?

Она удивлённо смотрит. Наконец понимает, о ком он.

– Он удочерил меня, когда мне было тринадцать.

– Удочерил?!

Она приподнимает свитер – вся грудь в синяках и подтёках, соски воспалены.

– Он живёт с тобой?

Она кивнула.

– Как зовут тебя?

– Аня.

Едва касаясь, взял её за руку.

– Идём!

Варвары в кабинете нет. Вынул из конверта с его именем сто долларов и повёл Аню из здания.

Взял машину, в обменном пункте обменял доллары на рубли, в канцтоварах купил бумагу и ручки. Перед Лизиным подъездом остановил шофёра, сунул ему деньги.

«Лиза, прости меня за всё. Прошу: спаси Аню. Она – детдомовская, попала в руки бандита в тринадцать лет. Я вынул её из петли».

И вдруг услышал голос Херувима: «болевые точки какие»…

Убьёт Херувим Лизу вместе с Аней. И его. Сразу поймёт, чьих это рук дело.

Стал быстро писать:

«Дома Аню не держи ни секунды, могут убить вас обеих, спрячь у знакомых. Будь осторожна. Прости за то, что подвожу тебя к опасности, но, кроме тебя, никого на свете у меня нет. Ты – большая актриса. Я разрушил тебе жизнь. И до конца мне искупать вину перед тобой. Прости, Лиза. И спасибо за всё. Я жил, пока был рядом с тобой. Алесь».

Он смотрел, как Аня тянет на себя дверь.

Вот дверь захлопнулась.

Сейчас Аня пешком поднимается на седьмой этаж. Нет, она едет в лифте. Это он любил нести Лизу на руках – ещё ступенька, ещё, выше, выше.

– Поедем, что ли? Волка ноги кормят!

Алесь вздрогнул.

– Подвези до метро, если можно, – попросил.

– Все отдал, что ли? Чего уж. Тебе обратно, что ли? Не люди мы, что ли?

– К самому зданию не нужно… – благодарно тронул он парня за плечо.

Так и ехал на заднем сиденье, продолжал смотреть, как Аня тянет на себя дверь их с Лизой дома.

Теперь он хотел жить. Лиза больше не одна: у неё есть дочь Аня.

Что с ним случилось сегодня? Он объявил бой Херувиму. Постарается вывести Херувима на чистую воду и спасти от него Варвару. Не умеет убивать, научится. Им двоим не жить!

Как это у него никого на свете нет?

Есть Варвара, поверившая в то, что он защитит её.

Есть Лиза. Ну и пусть, что они не вместе. Теперь Аня, его посланница, будет за него любить Лизу.

А чтобы жили Варвара, Лиза и Аня, Херувим должен из жизни исчезнуть. Теперь не Варвара поставила перед ним эту задачу, он сам поставил её перед собой.

Херувим не должен понять, что исчезновение Ани как-то связано с ним. Их никто не видел. И машину никто не видел.

Прежде всего он убедит Херувима в том, что его жена – Варвара, и других уязвимых точек у него не было и нет.

Сонная одурь исчезла. Варвара вкрутила его в преступный бизнес, и он встаёт на сторону жертв этого бизнеса.

Много вопросов сразу.

Что знает и чего не знает Варвара? Как можно понять это, не спрашивая её ни о чём? Кто из людей Варваре предан? Есть ли тут вообще люди или все – воры?

Скорее в свой кабинет! Он никуда не выходил. Он тут крутился. И телефон раскалён от переговоров.

Вернулся или не вернулся Херувим?

У него в кабинете – Варвара. Сидит за его столом, просматривает бумаги, отчёты Херувима.

– Как хорошо, что ты вернулся. Куда ходил?

– Да вот бумагу и гелиевые ручки покупал.

– Что, у тебя бумаги нету?

Он засмеялся.

– Я гелиевые ручки люблю, а твои – тугие.

– А бумагу зачем купил? – Но ждать ответа не стала. – Ты хотел познакомиться с фраером, то есть с моим благодетелем. Он ждёт нас в ресторане. Тоже хочет познакомиться с тобой.

2

Они все трое в коридоре. И Лиза во все глаза смотрит на улыбающегося мальчишку. Таким она Гоги не видела.

– Спасибо, Лиза. Я, кажется, снова жив.

Робко дрогнул звонок.

– Кого ещё нам Бог принёс?

Гоги открывает дверь. На пороге девочка, очень блёклая, без кровинки в лице, с мутным взглядом. Её бьёт дрожь.

Гриф тянется к ней и начинает лизать её руку.

Лиза секунду смотрит на Грифа и кидается к девочке.

– Кто прислал вас ко мне? Что с вами? Вас избили? Вас обидели? – За плечи вводит в дом.

Регина накидывает на девочку свою шубу.

Лиза видит лишь подпись Алеся. Буквы сливаются с лицом девочки, которая, замерев, смотрит на Лизу и не отнимает рук у Грифа – тот продолжает их лизать. Но вот лицо девочки проявляется чётче, и чем дольше они с Лизой смотрят друг на друга, тем светлее становится оно – тает блёклость, золотая крошка начинает плясать по радужке.

Девочку прислал Алесь. Гриф сразу понял это.

Гоги забирает у Лизы лист, читает, и по его лицу расползается страх. Передаёт лист Лизе. Она читает.

– Что же ты никак не согреешься? – причитает Регина. – Пойдём, я тебя чаем напою! – И ведёт девочку в кухню.

– Риша, я напою! – Лиза суёт письмо в карман, обегает Грифа и девочку, ломая спички, зажигает газ. – Сейчас, Аня. Ничего больше не бойся! Гоги, идите скорее домой! – кричит она, пытаясь обуздать энергию, хлынувшую в неё. – Гоги, мы справимся, а вам надо срочно поспать. Аня, садись сюда, Алесино любимое место. Риша, вот тебе доллары, пожалуйста, скорее беги разменяй, купи, пожалуйста, много еды, Аню нужно срочно кормить! Гоги, пожалуйста, вам срочно надо поспать! Аня, почему ты села на краешек дивана, садись поглубже!

– Лиза, успокойся! Ты так возбудилась! Вас обеих могут убить. Это не игра. И это не индюк директор детдома. Это преступник.

Аня поднимает лицо от Грифа, в которого уткнулась.

– Он сюда не придёт. Он не знает, что это Алесь Леонидович, он не свяжет одно с другим. Я поем и уйду.

– Ты никуда не уйдёшь! – Лиза передаёт письмо Регине. – По крайней мере сегодня останешься здесь. Гоги, пожалуйста, идите скорее спать. Обещаю, позвоню сразу, если что.

– Я тоже думаю, за ночь он не успеет. А завтра, может быть, решится вопрос с домом.

– Стойте! – Регина всё ещё держит письмо у близоруких глаз. – Вы не очень понимаете, что означает слово «бандит». Это гангстер, тот, кто ни перед чем не остановится. Тот, кто не способен ни любить, ни жалеть. Посмотрите на Аню. Я вам всё про неё расскажу: он её плохо кормил, истязал и довёл до Освенцима. Так, Аня?

Аня испуганно переводит взгляд с одного на другого.

– Будешь много спать, много есть. – Лиза гладит её по мёртвым волосам и цыплячьей шее. – Ты слышала, Риша, он не свяжет Алеся с исчезновением Ани. Пока свяжет, пройдёт какое-то время. За это время…

– Мы переделаем её внешность! – Регина, наконец, кладёт лист на стол и поджигает все конфорки. Потом осторожно снимает с плеч Ани свою шубу. – Сейчас здесь будет тепло. Идём, Гоги, я провожу тебя до машины, куплю еды и поеду в театр. У меня, Лиза, Ане будет надёжнее. Никто никогда не найдёт её у меня. После антракта приеду за Аней.

– Я останусь здесь, в доме Алеся Леонидовича. Не из-за меня… вообще ему грозит…

– Что? – одними губами спрашивает Лиза.

– Я всё скажу… – лепечет Аня. – Ему нужно бежать оттуда. – Она жадно ест последний кусок хлеба.

– Я сейчас, Аня… Принесу еды… я сейчас… Гоги, идёмте!

Аня ест хлеб, пьёт чай. Лиза смотрит на Аню. Эта девочка всё знает об Алесе: где он, кем работает. Вперёд себя Алесь прислал девочку. И сейчас он войдёт. И больше никогда не бросит её.

Аня пьёт чай. И вдруг говорит: «Мама!»

Не вздрогнула, не вскочила, как сидела – так и сидит, как смотрела – так и смотрит.

Радуга – в полнеба. Они тогда только поженились и любили ходить в лес. Гроза загнала их под ёлку. Они прижались друг к другу. Это ощущение проникновения друг в друга. Не физиологическое, электрическое – вспышками молний, сквозящими даже сквозь густые ветви, энергетическими струями, избивающими землю и ветви. А у них с Алесем – одно сердце и одно дыхание.

И сейчас у неё с Аней один пульс.

Не послышалось, Аня сказала: – «Мама!»

Ждала сына, пришла дочь. Начало жизни. Накормить, смазать ссадины, сторожить сон.

Гриф сразу понял – дочка. Замер мордой на её коленях.

Дочка. Вон как доверчиво погрузила свои руки в шерсть Грифа.

Звонит телефон.

Надо подойти. Может, Петя?! Может, родители. Лиза встаёт. Но вместо того, чтобы идти к телефону, руки погружает в Анины волосы и так стоит.

Звонит телефон. Надо ответить.

Звонят в дверь. Надо открыть.

– Я открою, – говорит Аня и продолжает сидеть. Открывает Лиза.

А потом Аня снова ест. Творог и сыр.

Регина говорит не переставая:

– Прежде всего поменяем фамилию. Потом облик. Наверняка он наматывал косы на руки и тянул и таскал её за них.

Аня вздрагивает.

– Нужна модная стрижка, никто Аню не узнает. Пойдёт учиться. Она будет наша общая дочь. Мы её замуж выдадим.

Аня вздрагивает.

– Нет!

– Нет, нет! – вторит ей Лиза. – Сама решит, выходить или не выходить, всё сама…

– Я должна срочно бежать, девочки!

Лиза смотрит, как Аня ест.

…Так началось её материнство.

Первое действие после еды – поменять Анин облик. В парикмахерской выбрала самую молоденькую и улыбающуюся девушку, дождалась, когда та освободится.

– Пожалуйста, – всю свою радость и надежду вложила в это слово, – накормите, вылечите волосы моей дочки и сделайте самую модную стрижку.

– Хной, хотите, будем лечить? Натуральное лекарство.

– Хочу!

Лиза смотрит, как мёртвые волосы падают на пол, – никто никогда больше не будет тащить за них!

– Ну, теперь начнём лечиться, хну завариваем кипятком, – распевает весело девушка и рассказывает, как действует хна на корни волос. – Втираем как можно глубже. Теперь хорошо укутаем голову и держим в тепле пять-семь минут. Больше не надо, вы же не красить хотите, так?

– Точно понимаете!

Аня словно всю жизнь сидит в парикмахерской. С любопытством следит за каждым движением доброй девушки. И, набравшись смелости, спрашивает:

– Долго вы этому учились?

– Уж не хочешь ли ты делать причёски? Если решишь, иди ко мне в ученицы!

– Мама, я хочу!

Лиза смеётся.

– Почему бы и нет?! Но давай сначала посмотрим и другие профессии, может, ещё что-нибудь захочешь делать?!

– Давай! – серьёзно соглашается Аня. – Но ты запомнишь, что я хочу быть её ученицей?

– Обязательно запомню! Если можно, напишите нам, пожалуйста, ваше имя и телефон.

Когда девушка феном высушила волосы, обе ахнули. Аню не узнать – чёлка и пышная, чуть рыжеватая шапка из волос превратили Аню в красавицу. Регина права: прежде всего нужно было поменять облик.

– А как же я надену шапку? – робко спросила Аня.

– Ничего не случится, не бойся, это ж твои собственные волосы, я их не начёсывала, смело надевай, а снимешь, рукой распушишь, вот и всё. Хну надо втирать раз в неделю, не меньше, пока волосы полностью не обновятся!

Они вышли на улицу.

– Приглашаю тебя в кафе-мороженое, надо же отметить твоё превращение! – И тревожно спросила: – Почему ты ходишь, сильно раздвигая ноги. У тебя что-нибудь болит?

Аня кивнула.

В «Шоколаднице» крутила головой, разглядывала столики и людей. А когда принесли фирменные блинчики, пирожное и клубнику с мороженым, уставилась на них неподвижным взглядом. И только крошки чёртиками скакали в её глазах.

– Это всё мне одной? – спросила робко.

Лиза не ответила и не кивнула. Застыв, смотрела на девочку, пробующую на язык и сопровождающую любопытством и восторгом каждый кусок и каждую ложку мороженого.

Только сидит Аня снова на краешке стула.

– А теперь скорее к гинекологу!

Такси. Поликлиника.

Лиза даёт сто долларов регистраторше.

– Паспорта у дочки пока нет, все документы в милиции. У дочки моя фамилия. Срочно нужен гинеколог. И чтобы не ждать!

– Пойдёте к платному?

– Конечно!

– Вы слишком много даёте, у меня нет сдачи. Подождите, сбегаю разменяю.

Гинеколог – тощая выцветшая пожилая женщина – долго прилаживает зеркало, долго смотрит.

– Это… это… – Лиза про себя договаривает – «ужас!». – Это кто же это так с вашей дочерью, мамаша? Как же… она сидит и ходит? Что же вы… Это кто же…

– Вы можете начать лечить? – осаживает Лиза зациклившуюся на одних и тех же словах врачиху.

– Но у нас нет препаратов. Вот вам рецепты, – женщина порывисто пишет, – сами достанете! Как же это… Вы сами не справитесь, нужен врач.

Лиза за руку выводит Аню из кабинета.

Ванная. Сама, едва касаясь ссадин, моет Аню, льёт на раны перекись, смазывает их «спасателем», укладывает девочку в свою постель, гладит по пышным рыжеватым волосам.

– Спи, пожалуйста, скорее, ты так устала сегодня…

И, наконец, садится к телефону. Подробно рассказывает родителям свой день, передаёт эмоции врача, просит мать срочно достать лекарства, читает им Алесино письмо и снова повторяет испуганное бормотание врача.

– Завтра же, доченька, приезжай ко мне в поликлинику, отведу к самому лучшему гинекологу, сама посмотрю. – Но тут же дрожащим голосом просит: – Отдай девочку Регине! И тебя, и нас бандит вычислит, в этом нет ничего трудного. Узнать, где раньше жил Алесь, просто. – В два голоса родители уговаривают её, чуть не плачут.

И, как ни пытается она доказать им – бандит не знает, что Алесь причастен к этому, стоят на своём:

– Ты в своём театре жила как в вакууме, ничего не видела, ничего не слышала. Человечину едят, пытают людей, убийство – норма. Бандит не человек, безжалостен, – убеждают Региниными словами. – Раз в жизни послушай родителей, возьми машину, отвези девочку Регине. Будем лечить, будем заботиться, пожалуйста! Только пусть живёт у Регины.

– Нет! – Лиза отключает трубку.

Рано утром просыпается от едва ощутимого шороха в доме. Вот полилась вода, вот едва стукнула крышка кастрюли, вот вспыхнул газ в двух конфорках. Лиза словно повторяет Анины движения: Аня мешает гречневую кашу, заваривает чай, накрывает на стол.

Господи! Да ведь скоро чтение Гогиной пьесы! Не опоздать бы!

А что делать с Аней? Оставить одну нельзя…

Звонят в дверь.

– Гоги! Как хорошо, что вы пришли!

Они вдвоём входят в кухню.

«Мама!» – гремит вчерашнее из конфорок и кастрюли, из Аниных слепящих глаз и дымящихся кружек.

И Гоги слышит это звенящее «мама!», потому что вдруг говорит:

– Спасибо, доченька! – И прикладывает обе руки к груди.

Они смотрят друг на друга.

– Тебя нельзя узнать! Ты очень красивая!

Брызжет свет в её кухне.

– Не волнуйся, – говорит Гоги Лизе, – мы её одну не оставим, она с нами в театр поедет! Давайте, девочки, скорее завтракать, у нас мало времени! Я очень люблю гречневую кашу!

Аня напряжённо смотрит на неё, и Лиза понимает: ну, как тебе моя каша, а чай я правильно заварила, а сыр с колбасой разложила красиво? И Лиза спешит успокоить её:

– Спасибо, всё очень вкусно. Всё очень красиво. А чай точно какой я люблю!

На язык рвётся слово «доченька», которое так легко выплеснулось из Гоги, и это слово уже живёт в её доме, и бьётся пульсом в кухне вместе с робким и властным – «мама!».

Глава девятая

1

– Тебе надо срочно кончить шофёрские курсы, у меня тут простаивает одна иномарка, на такси не наработаешь, что капусту на землю бросать.

– Какую ещё капусту? – машинально спрашивает Алесь, а сам снова смотрит: Аня с письмом в руке тянет на себя дверь их с Лизой подъезда. Вот она поднимается в лифте, вот нажимает на кнопку звонка, вот видит Лизу: косы на груди, глаза – Грифа.

Гриф первый почует его запах. Вынимал Аню из петли, снимал со стола, за руки уводил из кабинета Херувима, до машины вёл за руку, а в машине держал за плечи, словно Аня вот-вот кинется убегать. Давай, девочка, сразу протяни к Грифу руки, Гриф начнёт лизать их. И Лиза сразу поймёт, до письма, от кого Аня. Аня – его послание Лизе. И Лиза спасёт Аню. И, когда ужас с Херувимом и мусором кончится, они станут жить втроём: он, Лиза и их девочка Аня.

– Капуста – это деньги! – внезапный голос.

Что связано с ним?

Голос – мост между его двумя жизнями.

Сказать Варваре, что он хочет к Лизе.

Чем ты будешь кормить Лизу и Аню, если уйдёшь из фирмы? – слышит он или думает.

– Ну чего мы расселись? Собирайся, поехали, у нас через сорок минут встреча.

В эту секунду в кабинет ворвался Херувим.

– Где?.. А ну… где?..

На себя не похож: губы прыгают, зуб на зуб не попадает.

– Что – «где?» – удивилась Варвара. – Что с тобой, Генка, стряслось? Ишь, рожу потерял. Дело к тебе…

Если бы вчера вот так ворвался Херувим, наверняка в штаны надул бы, а сегодня Алесь встал и полуобнял Варвару: та аж замерла в его руках!

– В-вася где?

– В сортире или в кафе… – еле звучит Варвара.

– Иди… – лепечет Херувим.

– Куда? – едва доносится даже до Алеся, хотя Варвара в его руках.

– В сортир, мать твою! – в бешенстве кричит прежний Херувим. – В кафе без меня не смеет, жрать я веду.

Варвара продолжает стоять странно тихая и покорная.

– Вот! – Херувим показывает Варваре верёвку.

– Ну и что?! – не понимает Варвара.

– А то. Стул на столе и петля. Или сама испугалась, или кто-то вынул.

Варвара выскальзывает из рук Алеся. И Алесь замерзает, как в тот – первый день разлуки с Лизой: что, если доберётся Херувим до Лизы, что, если Варвара подумает – он начинает с ней другие отношения.

– Нет её в сортире! – кричит Херувим. – Был я там. И в кафе был! И во всех кабинетах нашего долбаного Дворца!

– Так зачем меня в сортир посылаешь? Куда же она могла деться?

– Ты мне и скажи! Не твоих ли рук дело?

Варвара засмеялась.

– Э-э, соратничек… похожа я на самоубийцу, ну-ка, скажи?! Да кто с тобой свяжется… Э-э, соратничек, – повторила она и неестественно громким голосом зачастила: – Мы с Алесем Леонидовичем сегодня в верхах наш «Мусор» представляли: выбивали новый полигончик, старый уже до неба. Заскочили сюда бумаги взять и намылились на следующую встречу, ой, пардон, Алесь Леонидович, собираемся. У нас сегодня день административный. Это ты по заводикам катаешься, план обеспечиваешь сегодня, а вот мы радеем о нашей с тобой общей выгоде – о расширении наших пространств…

Херувим жалко скривился.

– Куда она могла сбежать?

– Здесь болтаться с высунутым языком почему-то раздумала, – чуть не кричит Варвара, утрируя каждое слово. – А свести счёты с жизнью можно разными способами: под поезд в метро…

– У неё билетов и денег нет!

С первых звуков неестественно громкого Варвариного голоса, с её слов «Мы с Алесем Леонидовичем» ясно: поняла.

– В ледяную прорубь засунуть себя! – громко перечисляет Варвара. – А ещё под машину сигануть, под электричку. А ещё… может, дома тебя сюрприз ожидает.

– Домой не попадёт, у неё ключа нет.

Коридор, лестница, машина, узкие улицы окраины. Варвара мрачно молчит.

Словно в громадном аквариуме кувыркаются, корёжатся, изламываются дома и машины, люди и столбы, расплываются огни домов и фонарей приближающегося центра.

– Ты к Лизе её отвёз?

Они едут на обед к Варвариной «крыше». А ему впору в лечебницу к психиатру – такая ломка происходит в нём, так искажено всё вокруг, будто он потерял зрение и координацию. У него нет сил ответить Варваре, потому что буквы корёжатся, изламываются, валятся в разные стороны, никак не могут собраться в простые слова: «Спасибо, Варя».

2

Они опоздали на десять минут. Гоги опозданий не любит. И вот сам…

Он вбегает в театр как мальчишка, чуть не на одной ножке прыгает, мчится к лестнице на второй этаж, кричит:

– Аня, здесь твоя мать работает много лет, она у тебя самая талантливая актриса.

Его шаги гулко отбивают дробь по мраморному полу.

Аня спешит за ним на цыпочках, словно боится сделать полу больно. Гоги оборачивается к ней, берёт её за руку.

– Девочки, сегодня для меня самый большой день. Я ещё никому свою пьесу не читал.

Они так и вошли в репетиционный зал втроём, плечом к плечу. И как к амбразуре пулемёта припали к удивлению разом замолчавших артистов, к их мечущимся с одного на другого взглядам.

Гоги собрал их взгляды в фокус своего – улыбающегося.

Он вообще редко улыбался, и сейчас перед таращимися на него артистами топтался совсем другой – нестрашный и не защищённый человек в празднике.

– Во-первых, пожалуйста, простите за опоздание. Во-вторых, сегодня я вам первым буду читать свою пьесу. Да, к сожалению, написал её я сам. В-третьих, рассчитываю на вашу помощь, прошу по ходу чтения записывать свои соображения, предложения, идеи. Все ваши критические замечания принимаю. Хочу, чтобы получилось коллективное творение.

Гурич, высокий блондин с пышной шевелюрой и распахнутыми плечами, никогда не скупится на реплики. Он – герой-любовник и считает себя незаменимым, спешит все ситуации, темы и сцены пометить своим тавро: его высказывания повторяются артистками с придыханием. А мальчики Гурича недолюбливают, из-за него их придерживают – даже двадцатилетних играет он. Гурич царствен всегда, а сейчас он жуёт взглядом Гоги, как Гриф – резиновую куклу: что-то не так, что-то происходит сегодня, рушится что-то привычное.

С главными героинями несколько другая ситуация. Гоги их меняет. Ни одна не может похвастаться, что на особом положении.

Верочка – натуральная блондинка и очень гордится своими богатыми волосами, холит и лелеет их. А вот голубые глазки ей приходится увеличивать и подсветкой, и накладными ресницами. Верочка получает роли гоголевских и чеховских уездных барышень – пылких мещаночек.

Ларисе, высокой, статной худышке с распахнутыми серо-зелёными глазами, достаются романтические героини. Но её внешность – загадочной, внутренне богатой, не понятой окружающими натуры – обманчива. Она завистлива и склонна к пафосу: Гоги часто приходится осаживать её: «А ну-ка, попроще, попроще, пожалуйста!»

У Ларисы с Верочкой война. То, что нравится одной, вызывает неприятие у другой. И обе они открыто влюблены в Гоги. Ловят каждое его слово, готовы бежать к нему по мановению ресниц. А уж если он похвалит одну, другая готова выцарапать сопернице глаза.

Сейчас обе одинаково непонимающими и настороженными взглядами вцепились в Лизу: сожрать, похрустывая косточками.

Гоги спешит ей на выручку:

– Лиза решила уйти из театра по особым обстоятельствам. Я уговорил её сыграть напоследок одну роль – в новой пьесе и вот, наконец, привёз в театр. Прошу взять тетради и ручки. Мне очень нужна ваша помощь.

Лиза с Аней, как сквозь строй, пошли к свободным стульям.

Пока стояла рядом с Гоги, плечом ощущая его щедрое тепло, чувствовала себя под защитой. Но, оторвавшись от Гоги физически, вдруг испугалась: как же они с Аней без него? Он снова, как все её годы в театре, – над всеми, царь и Бог, а она – одна и мурашка. Ухватилась за Анину руку и крепко сжала: не одна, нет, не мурашка, нет! И Гоги не бросил их!

В комнате очень тихо. Кожей Лиза чувствует исходящее от людей недоумение: что, почему сегодня всё не так?

Гоги начал читать чуть хриплым, не своим голосом:

– Ночь. Старая актриса Алина Раевская над своим дневником в Южинском переулке. Пышные волосы, недоумённый, не видящий ничего взгляд, чуть надтреснутый голос:

«Я родилась недовыявленной и ухожу из жизни недопоказанной. Я недо… И в театре тоже. Кладбище несыгранных ролей».

«Жалуюсь я на директора театра. Он тринадцать лет не даёт мне ролей».

«…День кончился, ещё один. Напрасно прожитый день – никому не нужной моей жизни»… «бесконечные дни без репетиций, вечера без спектаклей, жизнь без воздуха. И только память уходит и не оглядывается, “как сердитая соседка”…»

«Когда мне не дают роли в театре, чувствую себя пианистом, которому отрубили руки».

«Я – выкидыш Станиславского».

«Тоска, тоска, я в отчаянии. И такое одиночество. Где, в чём искать спасение “Час тоски невыразимой: всё во мне, и я во всём”, – это сказал Тютчев, мой поэт».

О своей жизни Фаина Георгиевна говорила:

«Если бы я, уступая просьбам, стала писать о себе, это была бы жалобная книга – “Судьба – шлюха”».

«В театре меня любили талантливые, бездарные ненавидели, шавки кусали и рвали на части».

«Кто бы знал мое одиночество? Будь он проклят, этот самый талант, сделавший меня несчастной…»

Раневская здесь. Вернулась из небытия. Звучит голос её дневников. Лиза слышит Раневскую, видит глаза.

Не Раевская, героиня пьесы, это она, Лиза, вселилась в Раневскую… это её дневник.

Встаёт, прижав руки к груди.

Видит сошедшиеся на ней взгляды.

Садится.

Настырно эхом повторяются в ней горькие сетования Раневской. И одновременно разыгрываются мизансцены.

Не Гоги читает свою пьесу, пьеса идёт сама по себе.

Раевская с директором. Директор кричит на Раевскую голосом Гурича. Интонации Гурича: «Ну, нет у меня для вас ролей! Не спорю, вы талантливы, но у вас комический талант. А пьесы, что мы играем…»

Лиза выключает голос Директора.

Лишь распахнувшиеся на всё лицо глаза Раевской – непонимающие. Нетвёрдым голосом Раевская говорит:

«Я могу сыграть и Кручинину в “Без вины виноватые”».

«Вы слишком стары для Кручининой!» – морщится Директор.

«Могу сыграть роль королевы-матери в “Гамлете”!»

Директор смеётся дребезжащим смехом:

«И для неё вы слишком стары! Пожалуйста, отдыхайте. Вы заслужили отдых!».

Мизансцена с ведущей актрисой театра, ей достаются все главные роли. Не Верочка, всё-таки Лариса… томным голосом выговаривает Раевской, как надо играть ту или другую сцену. Раевская подыгрывает ей её же томным голосом – покорная, соглашается: да, да, милочка, именно так и надо играть.

Но вот входит Режиссёр. Почему-то Лиза в этой роли видит Гоги. Голос его больше не хрипит – низкий, глубокий, от которого млеют, по словам Верочки, все бабы театра. Режиссёр (Гоги) предлагает Раевской пробоваться в главной роли. «Вы отнимаете у меня мою роль? – удивляется Лариса. – Она же не сможет…»

Режиссёр гладит Ларису по голове и говорит: «Посмотрим».

Из старой, одинокой, под ветром качающейся на перепутье, Раевская превращается в молодую. Падают на плечи и спину пышные волосы, энергией и робостью наполняются глаза. Да она моложе Ларисы! И нет Ларисиной томности, взрыв и тишина одновременно, и характер из пресного превращается в многогранный.

Режиссёр (Гоги) восхищённо смотрит на Алину Раевскую. Так он смотрит на неё. Не Раевская, она – Лиза получила свою первую главную роль.

И все прослеживают Гогин взгляд и смотрят на неё.

Гоги не читает, он ставит мизансцену за мизансценой.

Раневская – Алина Раевская – Лиза ведёт диалог с Режиссёром (Гоги) робко и наступательно: на ходу сочиняет свою пьесу, ему показывает разлёт ситуаций и психологий. Она играет за Ларису её главную роль и открывает Ларисе, что творится в душе героини, чего та не заметила. То игривая и лёгкая, то страдалица, то противоречивая и непредсказуемая, Раневская – Алина Раевская – Лиза развязывает узлы, навязанные в ней автором.

По пьесе, в Раневскую, в Алину Раевскую, влюблён Режиссёр, а она влюблена в грустного комика. Лиза видит в этой роли лишь Анатолия – своего партнёра по эпизодическим ролям. А ещё Анатолий играет верных слуг и преданных друзей, перед которыми герои-любовники произносят свои монологи. Глаза у него чуть слезятся, жена давно умерла, а дочка с семьёй живёт за границей. Ей же он всегда улыбается и оказывает рыцарское внимание, словно самый удачливый, самый счастливый, каждой её «старухе» и «продавщице» приносит цветы. На сцене Анатолий тоже живёт не свою актёрскую жизнь. И звучит её тихий вопрос Гогиной героини к Режиссёру: «Почему не даёте серьёзных ролей ему, почему сделали из него лишь комика»?