Текст книги "Дочь Господня"

– Сними защитный покров! – с усмешкой приказал Гавриил, видя, что я так и собираюсь сидеть неподвижно, ощущая волны тепла, струящиеся сквозь тряпицу.

Я послушно подчинилась.

Это оказался деревянный кубок, потемневший от времени и выполненный как-то неумело – возможно, второпях. Его внутренняя поверхность отливала странным багряным отсветом, словно бы впитавшимся в неровные стенки. След крови Господней? Я содрогнулась от благоговения. Верила ли я собственным мыслям и чувствам? Возможно, нет, но… Чаша доверчиво лежала в моих слабых ладонях, испуская удивительное тепло, проникающее в каждую клеточку, в каждую частицу напряженного тела. Невероятное спокойствие и умиротворение снизошли на мою душу, наполняя меня верой и пониманием: Грааль – вот он, он и правда существует. По побледневшему, торжественно вытянувшемуся лицу струились тихие слезы просветления… Гавриил вынул Чашу из моих рук и завернул обратно в холст.

– Поняла? – скорее констатировал, чем спросил он.

Я не ответила, но ответа и не требовалось.

Отец Ансельм мягко взял меня за подбородок, заставляя посмотреть прямо ему в глаза. Странно, но сейчас он совсем уже не казался мне тем напыщенным вздорным толстяком, каким неизменно виделся всем монастырским воспитанникам. Суровая морщинка залегла между его требовательно нахмуренных бровей, щеки подобрались, нос заострился. Передо мной внезапно возникло лицо умное, хитрое и в высшей мере серьезное. А я-то всегда относилась к настоятелю с пренебрежением, считая занудой и извращенцем.

– Селестина, – проникновенно произнес настоятель, – пришло время раскрыть тайну твоего предназначения, час истины пробил!

И неожиданно меня охватил безотчетный страх. Холодная волна ужаса разлилась по спине, опоясывая спазмами предчувствия и обреченности. Осознание пришло само. Я внезапно поняла, что все, происходившее со мной ранее, случалось не просто так, а являлось лишь первым признаком чего-то важного и судьбоносного. А учили, воспитывали, готовили меня отнюдь не зря и не без причины. Эти навязчивые образы, возникающие в купели со святой водой, стоило лишь мне склониться над ней, чтобы омочить пальцы после исповеди, – образы странные и непонятные, в которых мне виделись звенящие мечи, чьи-то оскаленные клыки, испачканные в дымящейся крови, карие мужские глаза, опушенные густыми ресницами, и смуглый воин, осененный заревом огненных крыльев… Все это закономерно несло какой-то высший потаенный смысл. И, вероятно, совершенно не случайно мастер Кацуо занимался уроками боевого искусства иайдо именно со мной, и только со мной одной. И не просто так я умела творить боевые молитвы лучше всех своих сокурсников, ничуть не испытывая потребности в помощи личного Ангела-хранителя… Нет, скорее всего, мне уготовили какую-то особую участь, которой я, однако, вовсе не ждала и не желала…

– Не хочу! – обреченно заорала я, исступленно вырываясь из цепких рук отца-настоятеля. – Это ошибка, страшная ошибка…

Гавриил громко рассмеялся:

– Глупости! – мощное тело архангела буквально содрогалось от приступов безудержного веселья. – Никто еще в этом мире не смог так просто уйти от своего предназначения, от своей судьбы. А впрочем, ты и сама все знаешь!

– С чего это ты взял? – опешила я. – Я знаю, что я ничего не знаю!

Архангел глумливо хмыкнул и извлек из кармана несколько замызганных, жутко обтрепанных листов бумаги, при ближайшем рассмотрении оказавшихся не чем иным, как моей тетрадкой по Божьему слову, которую я бесследно посеяла пару месяцев тому назад.

– Читай! – сварливо буркнул Гавриил, раскрывая тетрадь посередине и бросая мне на колени.

Я послушно зашевелила губами.

– Вслух читай! – еще настойчивее рыкнул Гавриил.

Я испуганно замямлила, спотыкаясь и проглатывая слова:

 
Течет рекой людской поток…
А я уже в который раз,
Не в силах слить набора строк
Для описанья мертвых глаз,
 
 
Я в ужасе в толпе стою…
Стараясь, лишь бы не кричать:
«Вы все у смерти на краю,
На вас проклятия печать».
 
 
Любуюсь внешней красотой…
Но чувствую, как неспеша,
Сливаясь с мрачной пустотой,
В них разлагается душа.
 
 
Я словно в дьявольской игре…
Чудовищ страшных смрадный рой
Злорадно ржет на адском дне:
«Так насладись и ты игрой!»
 
 
Возможно, все предрешено…
Ни автомата, ни клинка,
Мне в этих играх не дано,
Лишь крест кладет моя рука.
 
 
Сжимается чудовищ круг…
А за спиною – лишь стена.
Давно погиб последний друг,
Я у стены стою одна.
 
 
Впитает и меня поток…
Успеть бы, трепетной рукой,
Черкнуть поспешно пару строк:
«Господь, прими. Даруй покой».
 

– Боже, спаси и помилуй! – оторопело выдохнула я. – Это еще что такое? Почерк мой, вне сомнения, но не помню, когда и зачем я это написала?

Гавриил довольно хмыкнул, победно подмигивая отцу Ансельму. Настоятель радостно потер ладони.

– Молитва! – снисходительно пояснил архангел. – Причем, очень сильная и энергетически действенная! Ты сама ее написала на уроке, во время лекции. Написала неосознанно, как это сейчас модно говорить среди молодежи – «на автопилоте»!

– И чё? – я недогадливо вытаращилась на ангела.

– Да ничё! – насмешливо передразнил меня Гавриил. – Такое под силу лишь высшим серафимам, вот чё! Бестолочь Уриэль, к примеру, на подобное не способен! Ты – избранная Дочь Господня, осененная архангельским чином, призванная возглавить воинство небесное в решающей битве со стригоями! Вот чё! Понятно?

– Мама! – обморочно пискнула я. – Спаси меня, Матерь Божья! Как же я это все сделаю?

Отец Ансельм пожал плечами, красноречиво намекая – да уж постарайся, придумай – как.

Я испустила отчаянный стон обреченности.

– Ага, согласна, значит! – покровительственно хлопнул меня по плечу архангел. – Ну, то-то же!

Собеседники давно уже воздали должное утонченной, но легкой трапезе, и сейчас на столе оставались лишь бутылка светлого вермута да плоское фарфоровое блюдо, наполненное фруктами. Гонтор де Пюи задумчиво повертел в руке тонкостенный бокал, любуясь переливами янтарной жидкости, медленно перетекающей по дорогому муранскому стеклу. Пальцы старого рыцаря чуть подрагивали, потому что все сказанное до этого момента, несомненно, являлась лишь неторопливой, искусственно затянутой прелюдией к ожидающему их настоящему и нелегкому разговору, приведшему двоих пожилых мужчин в уединенный кабинет кафе «Греко». Папа Бонифаций с доброй усмешкой наблюдал за любимым другом-недругом, удивляясь его невероятной выдержке. Выдержке и терпению, закаленными столетиями долгой и бурной на события жизни. Возможно, Бонифаций завидовал? А кто бы на его месте не позавидовал тому, кто имел возможность лично следить за витиеватыми поворотами человеческой истории, знакомыми Церкви только по книгам и летописям. Причем, тайным книгам и тщательно скрываемым летописям. А иногда даже и напрямую вершить эту самую историю! Верховный понтифик сердито хмыкнул, на краткое мгновение представив, что могло бы случиться с миром, опубликуй Ватикан запретные документы, скрываемые в его подземных хранилищах… «Нет, это просто невозможно, немыслимо! Сознание большинства людей весьма напоминает разум так и не повзрослевшего до конца подростка, совершенно не готового к адекватному принятию преднамеренно скрываемых от него фактов. Грааль, копье Лонгина, частицы обшивки Ноева ковчега… Истинно верующие совсем не нуждаются в вещественном подтверждении своей веры, а неверующие миряне скорее всего не поверят и собственным глазам, ехидно назвав представленные им доказательства ловкой подделкой и фальсификацией! Искренняя вера заключается не в молитвах, знамениях, чудесах и обрядах. Вера есть то, что живет в душе, сердце и разуме человека, освещая его жизненный путь и удерживая его от проявления чего-то низменного или недостойного. Вера в Бога неразрывно связана с верой в обычного человека, в его необычно возвышенную суть и сущность! Частица Бога живет в каждом из нас. И все-таки…» – Бонифаций вздохнул, мучимый вполне обоснованными сомнениями.

– Друг мой! – Папа ловко наклонил узкое бутылочное горлышко над бокалом Гонтора де Пюи, так же, как и он, очарованный тягучим движением ароматных капель. – Я давно хотел тебя спросить, да все не решался и откладывал, что же на самом деле произошло под городом Тырговиште в 1476 году?

Рыцарь поднял удивленный взгляд.

– А ты разве не знаешь? Но как же тогда создавались ваши знаменитые Ватиканские летописи? Неужели они умолчали о столь значимом для людей и стригоев событии?

Тень едва сдерживаемого недовольства на мгновение омрачила умное высокое чело Великого понтифика.

– Тебе приходилось встречаться с Уриэлем?

«Совершенный» кивнул.

– Ну, тогда ты должен помнить, что наш прекрасный архангел – личность в высшей мере самолюбивая и безмерно амбициозная! – иронично усмехнулся папа. – И он ой как не любит сознаваться в допущенных им промахах! Обычный эгоцентричный недостаток самоуверенного существа, присущий всем без исключения – ангелам, людям и стригоям. Поэтому в наших летописях, отредактированных высшим Небесным синодом, той легендарной битве отведено всего два скромных и скупых абзаца. Суть сводится к главному – ангелы и люди победили, злодей Дракула оказался разбит. Добро и Церковь восторжествовали. Но мнится мне почему-то – именно с тех тщательно замалчиваемых событий и начался тот странный, продолжающийся и по сей день, непримиримый разлад между Уриэлем и Гавриилом. Но почему именно с них?

Почему? При упоминании о дорогом его душе образе Влада Цепеша уголки бесцветных губ старого рыцаря печально поползли вниз. Нет, время не излечило застарелых душевных ран. Оно лишь притупило боль, задвинув ее в глубь потаенных закоулков хорошо натренированной памяти, сделав глухой, непроходящей и ноющей. Но де Пюи понимал, что папа не зря пригласил его на эту судьбоносную встречу, предлагая открыть старые тайны. Откровенность с его стороны предполагала наличие ответной откровенности со стороны Верховного понтифика. Поэтому рыцарь закрыл глаза, дабы воспоминания стали еще более отчетливыми, обрели необходимую для повествования яркость – и медленно заговорил…

Его последний сын – Владислаус Драгвилиа, именуемый также Владом Дракулой или Владом Цепешем, «колосажателем», никогда не отличался ни объективным терпением, ни присущей многим монархам снисходительностью, ни, тем более, исповедуемым христианами милосердием. Сильнее всего в этом мире он любил кровь, горячую человеческую кровь. И именно он в итоге оказался повинен в том, что священное имя «Совершенных» было забыто, сменившись страшным, зловещим прозвищем – стригой. Презрительным названием того, кто приходит под покровом ночи, отнимает силу, подчиняет своей воле и забирает жизнь. Не щадит никого – ни детей, ни женщин, ни стариков. Именно по его вине, по вине наследника благородной жертвенной веры война между Церковью и «Совершенными», чуть поутихшая после чудовищного разгрома Монсегюра, разгорелась вновь, став еще кровопролитнее, еще непримиримее. До момента появления Цепеша католическая церковь вполне могла торжествовать, имея полное право приписать себе роль единоличного властителя над умами и сердцами людей. Вера в Господа приобрела характер непоколебимых доктрин. Ведь даже храмовники-тамплиеры, последние из унаследовавших реликвии и учение «Совершенных» альбигойцев, канули в небытие, во главе с магистром де Моле сгорев на инквизиторском костре Еврейского острова. Жалкие остатки этого некогда могучего ордена бесследно рассеялись по свету, ересь была искоренена, Грааль надежно укрыт в церковных хранилищах. В христианском мире Европы воцарилось единство, смирение и благолепие. Но неожиданное появление Дракулы спутало все карты.

Он стал последним свежим ростком, казалось бы, погибающей, уходящей в прошлое Темной крови. Ростком сильным и бурным. Он основал новые кланы, стремительно разрастающиеся, набирающие мощь. До его рождения стригои оставались немногочисленными, размножаясь лишь естественным путем. Дракула подарил миру бессмертные чары своего укуса, бессчетно множа ряды новообращенных адептов. И к тому же, он первый смог создавать послушных слуг своей веры путем оживления мертвых тел, вливая в них капли стригойской крови. Страшных, разлагающихся тел, поднятых из смрадного зева могилы. Так возникли морои. Он также дал жизнь неисчислимому количеству детей, зачатых от человеческих женщин, но посредством Причастия из Атонора приобретших качества и сущность стригоев. Он отвергал политику тихого, незаметного существования, которого придерживался его родной отец – Гонтор де Пюи. И если от «Совершенных» Темный властелин не потребовал почти ничего, кроме девственной плоти Изабо д’Ан Марти, то стригои служили ему истово и кроваво, в полной мере оправдывая название Проклятых. Мир раскололся на две половины – на людей и стригоев. Гонтор де Пюи не принадлежал Свету, но и не ушел во Тьму. Его уделом стало великое серое Ничто, да редкие церемонии Причастия, заключавшиеся в испитии крови жертвы из Атонора – Чаши Тьмы. Причастие ради жизни, раз в год. Проклятые же изначально принадлежали Тьме душой и телом. И они самозабвенно пили кровь, пили все чаще, пили ежедневно – ради удовольствия, а не ради выживания. Пили ради молодости и бессмертия, ради власти, ради силы… Пили смерть ради жизни, не замечая, что сами они уже давно стали чем-то намного более страшным и отталкивающим, чем смерть. Ибо души их, напитанные злобой и жаждой, умирали без надежды на возрождение, навечно заточенные в бессмертных, но не живых телах. Гонтор и трое его соратников оказались в роли отвергнутых, номинально все еще являясь патриархами клана и старейшими существами в роду стригоев. «Совершенные» восприняли этот факт как величайшую насмешку судьбы и самый страшный итог свой длительной борьбы за убеждения. Они раскаялись и заключили Соглашение, связавшее стригойские кланы и святую католическую церковь нерушимыми взаимными уступками и жесткими обязательствами, включающими: право на Великую охоту, ежедневные поставки крови и лицензии на убийство определенного количества людей. И Соглашение действовало очень долго, обеспечивая видимость мирного сосуществования двух противоположных рас – людей и стригоев. Но ничто не может длиться бесконечно. Сбылось древнее пророчество – две ветви проклятой крови опять слились воедино, породив двух дочерей, которым суждено было нарушить шаткое равновесие, ввергнув мир в пучину новой войны. Начиналась новая эра, эра стригоев!

«Счастливы народы, чьи летописи производят скучное впечатление», – некогда написал философ Монтескье. Но эти справедливые слова ни в коей мере не относились к судьбе многострадального валашского народа, ибо зима 1476 года оказалась тем особенным периодом, коему суждено было навсегда остаться одной из самых страшных страниц в хрониках правления Влада Цепеша. Битва при деревне Поенари, возвышающейся на противоположном берегу бурной реки Арджеши, поставила точку в затяжной войне между Дракулой и его взбунтовавшимися вассалами. Чаша людского терпения переполнилась, бурно излившись через край. Бесконечные злодейства, творимые Цепешем, превысили само понятие «человечность», ввергнув страну в волну раздора и ужасающую разруху. Он, светлейший воевода Угро-Валахии, правитель герцогств Амлас и Фэгэраш, стал олицетворением тотального зла и первородной Тьмы, а поэтому вполне закономерно отторгся собственными подданными как чуждое им существо, инородный изверг, враг рода человеческого. Дракула бежал, но был пойман и провел немалый срок в плену у короля Венгрии – Матьяша Хуньяди, на сестре которого – юной княгине Дагмаре он женился несколько лет назад.

Но ход истории не поддается прогнозам и нередко поворачивается вспять, резко и непредсказуемо. Дракула вышел из заточения и на первое время стал героем и освободителем, сумевшим избавить страну от боярского произвола. Но это продолжалось недолго. А затем все вернулось на круги своя. Он мстил. Беспощадная рука, крепко сжимающая рукоять бесценного толедского клинка, подарка императора Сигизмунда, опустилась на головы ослушников, верша торопливый суд – как праведный, так и неправедный. Первыми казнили убийц его малолетних сыновей от прекрасной венгерской княгини, а среди них, с особой жестокостью – знатного боярина Дрогнева, живьем закопавшего в землю младшего из рода Дракулы – княжича Мирго. После этого жажда убийств завладела Владом целиком и полностью, утратив характер некой необходимости для выживания и превратившись в навязчивую манию. В 1457 году, насмехаясь над генуэзскими посланцами, прибывшими ко двору владыки Валашского, Дракула приказал с помощью гвоздей накрепко прибить к их головам не снятые перед ним скуфейки, сопровождая экзекуцию заносчивыми словами: «Вы снимаете шляпу лишь перед Богом, а при мне посмели остаться в скуфейках! Но ведь я и есть ваш Бог, я – господарь Дракула!» А позднее его вопиющее высокомерие возросло многократно, завершившись требованием заменить иконы в церквях на его светлейший портрет.

Зимние холода сковали землю непробиваемым ледяным панцирем, налету замораживали дыхание, толстой попоной узорчатой изморози серебрили бока загнанных, взопревших от скачки коней. Клинки примерзали к ножнам. Тетивы луков лопались от стужи, издавая пронзительный звон, сильно напоминающий человеческие стоны. Пальцы синели и не гнулись. Все живое затаилось, пытаясь сберечь последние крохи драгоценного тепла. А воинство Дракулы, согретое свежей людской кровью, побеждало, заключив смертоносное соглашение с холодом, мраком и снегом. Но когда силы бойцов уже почти иссякли, архиепископ города Тырговиште воззвал к Господу Иисусу Христу, умоляя его спасти последних уцелевших детей рода человеческого, освободить их от стригоев. И Бог внял мольбам своего преданного слуги. Воссияло небо заревом белым, и спустились с небес ангелы, облаченные в серебристые латы. А вел их воин красоты невероятной, и звался он архангелом Уриэлем. Но и это воинство не смогло противостоять неистовому Дракуле, дрогнуло и отступило, неся чудовищные потери.

– Трус! – громыхнуло с небес. – Трус и неженка!

И тогда божий слуга Гавриил, правая рука Господа, явился на поле брани и разбил ряды нечестивых стригоев. Уриэль же с тех пор затаил обиду и гнев.

Немало Проклятых полегло в той страшной сече, не избегнув карающей длани архангела Гавриила. Сам же воевода Влад Дракула, оставшийся в одиночестве и загнанный в топи близ монастыря на острове Снагов, сопротивлялся отчаянно, но скончался от полученных ран. Его погребли в освященной монастырской земле, в наглухо закрытом свинцовом гробу, вбив в сердце осиновый кол и отрубив голову, оскалившуюся белоснежными клыками. Гонтор де Пюи лично участвовал в похоронной церемонии, скорбя об участи неразумного сына…

Все это старый рыцарь и рассказал Верховному понтифику, с трудом подбирая нужные слова, борясь с горем и гневом, навсегда поселившимися в его истерзанной душе.

– А в 1932 году гроб Дракулы вскрыли, – тихо добавил Бонифаций, – но он оказался пуст…

– Я знаю, – нехотя промолвил рыцарь. – Выжившие стригои откопали могилу и похитили священные для них останки. Они имеют огромную ценность, без этих реликвий нельзя пробудить первородного Сына Тьмы…

– Так она жаждет именно этого? – спросил папа, имея в виду Андреа.

Де Пюи медленно кивнул:

– Думаю, что да! У нее есть Атонор, и она станет искать святой Грааль – второй ключ, открывающий Врата Ада и Рая. Она хочет установить на земле власть Тьмы, власть расы стригоев!

– Хорошо! – Папа довольно откинулся на спинку дивана. – Мы будем следить за нею, мы сумеем вовремя перехватить Сына Тьмы и упокоить его навечно! Я специально подкинул ей третий ключ от врат – хрустальный анх, ведь лучший способ защиты – это нападение! Пусть отныне события развиваются по спланированному нами сценарию.

– Ты совершил страшную ошибку и зря недооцениваешь Андреа! – удрученно покачал головой старый рыцарь. – Она слишком хитра, она станет охотиться за Граалем и сумеет обмануть твоих сторожей. А после того, как в ее руках окажутся все три ключа… – он помолчал, а затем посмотрел прямо в глаза своего собеседника, – после этого даже сам Бог не сможет противостоять силе Проклятых!

– Ну, это мы еще посмотрим! – самоуверенно улыбнулся папа. – Грааль спрятан надежно, да и пришло уже время призвать Дочь Господню, полностью готовую к войне со стригоями!

Но Гонтор продолжал уныло мотать седой головой:

– Андреа намного хитрее, чем ты думаешь…

«О да, – насмешливо подумала стригойка, прислушиваясь к миниатюрному динамику. – Лживый церковник, ты даже не представляешь, насколько я хитра и дальновидна!»

Белый лимузин, так замечательно вписывающийся в пейзаж весеннего Рима, неторопливо двигался по шумным улицам, направляясь в аэропорт Леонардо да Винчи. Местечко Фьюминичи, расположенное всего в тридцати двух километрах от столицы, всегда поражало Андреа своей удивительной неповторимостью и дразнящей мощью, связанной с гулом садящихся и взлетающих самолетов. Узкие полосы, расположенные на специально насыпанной территории, построенной на месте разработанных и заброшенных еще в античное время соляных копий, вдавались прямо в море. Белоснежный аэробус кампании «Вива ля Италиа» легко оторвался от земли, беря курс на Венецию. Андреа возвращалась домой. Она непринужденно откинулась на спинку удобного кресла, ловя на себе восхищенный взгляд молодого бизнесмена, сидящего в соседнем ряду. Брючный костюм цвета кофе с молоком безупречно подчеркивал совершенную фигуру девушки, эффектно оттеняя матовую, словно бы светящуюся изнутри кожу. Андреа прислушалась к исходящим от мужчины волнам восторга и желания, почти мурлыкая от переполняющего ее ощущения победы и едва сдерживаемого ликования. Он тоже летел в Венецию. «Что ж, это хорошо! – удовлетворенно подумала стригойка. – Я непременно приглашу его на чашечку чая, настала пора отменить ограниченное правило лицензий и перестать употреблять отвратительную мертвую кровь. Наше время пришло. Наступает эра стригоев!»

И она одарила очарованную жертву своей самой обворожительной улыбкой.