Текст книги "Темная лошадка"

Интересно, сколько времени он здесь стоит? И трудно ли подкупить такого парня, как этот, чтобы отпер несколько денников? Ночная грошовая работа по охране лошадей, которые стоят больше, чем средний человек заработает за всю жизнь, вполне может изменить представления о добре и зле.

Я скользнула на пассажирскую половину передней скамейки, мокрую и скользкую от усиливающегося дождя. Переложив пистолет в левую руку, охранник включил мотор и развернулся кругом. Я села вполоборота к нему, незаметно завела руку за спину и проверила, на месте ли мое оружие. Порядок, по-прежнему там – за поясом джинсов, под курткой и водолазкой.

– Куда мы едем?

Он не ответил. На поясе у него потрескивал радиопереговорник: другие охранники сообщали о вырвавшихся на волю лошадях. Мой не торопился в эфир, чтобы сообщить кому-нибудь о задержанной. Мы ехали к центральной части комплекса, призрачного и нереального в два часа утра, как город привидений.

– Я хочу поговорить с вашим начальством, – веско заявила я. – И пусть кто-нибудь свяжется с детективом Лэндри из конторы шерифа.

Тут он повернул голову.

– Зачем?

Теперь не отвечала я. Пусть подумает.

Мы ехали мимо других охранников; еще какие-то люди бежали под дождем, спеша принять участие в аттракционе поимки пьяных от свободы горячих коней. Позади остались ряды палаток, пустые мелочные лавки. Дождь лил стеной.

Наконец тележка остановилась рядом с одним из больших фургонов, где помещались конторы дирекции ипподрома, и он выключил мотор. Мы вместе поднялись по железной лесенке, и охранник подтолкнул меня вперед. За металлическим столом стоял толстяк с внушительным, размером с кирпич, радиопереговорником в руках и прислушивался к шуму из динамика. Зоб у него был как у жабы: огромная, шире головы, кожная складка вываливалась из воротника рубахи. На нем тоже была синяя форма охранника, с двумя-тремя дополнительными нашивками на груди. Экипировка для доблестного отсиживания задницы и осуществления неограниченного руководства.

– Это она, – сказал тот, кто меня привел. – Я поймал ее, когда она открывала двери денников.

Я посмотрела ему в лицо и спросила тоном, не оставляющим сомнений в моих намерениях:

– Сюрпризы помимо того, что у вас в кармане, еще будут?

Я точно знаю, что пистолет у него был заряжен. Пусть, пусть только попробует сказать, что грозил мне, чтобы попугать! По должности ему оружия не полагается. Да и разрешения на ношение огнестрельного оружия у него наверняка нет. Если все это так и я заявлю на него в полицию, очень вероятно, что по меньшей мере работу он потеряет. И по его лицу я видела, что именно обо всем этом он сейчас и думает.

Впрочем, будь он поумнее, не вкалывал бы здесь наемным полканом в чужом мундире.

– Вы застали меня в конюшне с фонарем, – выждав паузу, заявила я. – Я хотела помочь. Так же, как и вы.

– Вы имеете что-то против Майкла Берна? – спросил толстяк. Выговор у него был тягучий, флоридский.

– Я никогда не была знакома с Майклом Берном. Однако сегодня утром я наблюдала его шумный, с угрозами, спор с Доном Джейдом. Вероятно, вы пожелаете выяснить, где находится в данный момент мистер Джейд.

Старший уставился на меня.

– Берн уже едет, – сказал он. – И с ним двое полицейских. Присядьте, мисс …?

Я не ответила и садиться не стала, хотя от полученных ударов спина у меня болела как сволочь.

– Вам надо будет попросить представителей власти расценивать территорию вокруг той палатки как место преступления, – сказала я. – Кроме того, что ваш подозреваемый выпустил лошадей, он еще напал на меня, когда я пыталась обратить его в бегство. Они найдут там вилы или метлу – что-то с длинным черенком, на котором могли остаться отпечатки его пальцев. Я хочу, чтобы ему было предъявлено обвинение. А мне срочно нужно пройти медицинский осмотр, и пусть сфотографируют мои синяки. Возможно, я подам в суд. Что здесь за начальство, если оно не может обеспечить людям и животным элементарную безопасность?

Толстяк воззрился на меня так, будто в жизни ничего подобного не видел и не слыхивал.

– Вы кто?

– Я не собираюсь сообщать вам свое имя.

– Мисс, ваше имя мне необходимо. Это для протокола.

– Значит, у вас возникла проблема, потому что имени я вам не скажу. – Я пожала плечами. – Я не обязана что-либо вам говорить. Вы не представитель государственной службы правопорядка, а следовательно, не имеете права требовать от меня сведений.

– Полицейские уже едут, – угрожающе заметил он.

– Вот и славно. С радостью отправлюсь с ними, хоть у них и нет никаких оснований для моего ареста. Стоять в проходе конюшни, насколько мне известно, – не преступление.

– Бад говорит, вы выпустили лошадей.

– По-моему, логично еще раз спросить Бада, что именно он видел.

Он посмотрел на Бада.

– Так выпускала она их или нет?

Бад тупо молчал. Очевидно, он был не способен выдать даже ту ложь, при помощи которой хотел то ли спасти собственную задницу, то ли заслужить похвалу шефа.

– Она просто была там, – пробормотал он наконец.

– И вы тоже, – заметила я. – Откуда нам знать, не вы ли открывали те двери?

– Это же нелепо! – фыркнул толстяк-жаба. – Зачем бы ему это делать?

– Могу лишь строить догадки. Деньги. Злой умысел. Психическое расстройство.

– Вероятно, те же мотивы применимы к вам.

– Не в данный конкретный момент.

– У вас есть лошади на этом ипподроме, мисс …?

– Я уже все вам сказала, – заявила я. – Могу я позвонить своему адвокату с вашего телефона?

Он прищурился.

– Нет!

Я пожала плечами и села на стул у стола. У толстяка затрещал радиопередатчик – привратник сообщил о прибытии наряда полиции. Вот она, удача! В данных обстоятельствах появление Майкла Берна обрадовало бы меня намного меньше.

Толстяк велел привратнику отправить патрульный автомобиль к конторе.

– Выпустить лошадей – серьезное правонарушение, – обратился он ко мне. – За это вы и сесть можете.

– Нет, не могу, потому что не я их выпускала. А преступнику могут вменить в вину злостное хулиганство, что является мелким правонарушением. Его оштрафуют, возможно, направят на общественные работы. Сущие пустяки по сравнению, например, с незаконным ношением оружия, – поглядывая на помрачневшего Бада, возразила я.

– Кажется, вы говорили, что больше ни слова не произнесете, – пробормотал он.

За стенкой фургона хлопнула автомобильная дверца. Я встала и пригладила пятерней мокрые волосы. Вошел полицейский с таким видом, будто его разбудили звонком посреди сладкого сна.

– Что там, Марш? Кто-то выпустил кляч? Она?

– Она была рядом, – буркнул толстяк. – Возможно, знает что-нибудь о преступлении.

Полицейский равнодушно взглянул на меня.

– Это так, мэм?

– Я буду говорить только с детективом Лэндри. Лично, – ответила я.

– Как ваше имя, мэм?

Я прошла мимо него к двери, по дороге бросив взгляд на именной жетон на куртке.

– Поговорим в машине, помощник шерифа Сондерс. Поехали.

Сондерс удивленно посмотрел на толстяка, но тот лишь покачал головой:

– Удачи, сынок. Она та еще штучка.

9

– И ради этого вы подняли меня с постели?

Лэндри переводил взгляд с Сондерса на меня. С таким лицом он, очевидно, смотрит на несвежую еду.

– Она ни с кем больше говорить не желает, – пояснил Сондерс.

По дороге к кабинету Лэндри злобно бормотал:

– И везет же мне! Вообще не понимаю, что мы все здесь делаем. Могли бы на месте за полчаса разобраться. О господи!

– На меня было совершено нападение, – сказала я. – По-моему, это компетенция следователя.

– Вот и берите, кого дают. Порядок вам известен.

– Но я уже установила контакт с вами относительно этого дела.

– Ничего подобного, потому что никакого дела нет. То, о чем вы говорили со мной вчера, делом не является.

На вахте перед входом в отдел Лэндри сдал сидящему за пуленепробиваемым стеклом дежурному свой именной жетон и пистолет. Сондерс сделал то же самое. Я вытащила из-за пояса свое оружие и положила в лоток вместе с ключами от машины. Лэндри уставился на меня.

– У меня есть разрешение, – пожала плечами я.

– Ты, кретин! – напустился он на Сондерса. – Она могла еще в машине снести тебе твою пустую башку!

– Что вы, детектив, – проворковала я, проскальзывая мимо него в отпертую дежурным дверь, – я не такая девушка.

– Убирайся, Сондерс! – окрысился Лэндри. – Толку от тебя как от козла молока!

Итак, мы бросили несчастного Сондерса у вахты. Лэндри протиснулся мимо меня, играя желваками на скулах, и мы прошли через общую комнату в кабинет для допросов. Лэндри распахнул дверь:

– Сюда.

Я вошла и сразу села, не дожидаясь приглашения. Боль в спине мешала глубоко вздохнуть. Я начала думать, не сходить ли в самом деле к врачу.

Лэндри захлопнул дверь.

– Какого черта вы себе думали?!

– Это вопрос довольно обширный, поэтому я остановлюсь только на главном. Я отправилась в конно-спортивный комплекс в поисках хоть каких-нибудь намеков на то, что могло случиться с Эрин Сибрайт.

– Но вы ведь не зашли в ту конюшню, где она работала? Она была конюхом у некоего Джейда. Как получилось, что вы оказались совсем в другой конюшне?

– Майкл Берн – враг Дона Джейда. Сегодня утром на моих глазах он угрожал Джейду.

– Как угрожал?

– Что-то вроде: «Если я докопаюсь, что коня загубил ты, я тебя уничтожу».

– И в отместку Джейд пробирается в конюшню к этому Берну и выпускает лошадей? Велика важность!

– Велика – для тренера, которому придется объяснять владельцу, каким образом лошадь в четверть миллиона ценой сломала ногу, бегая ночью без присмотра.

Тяжко вздохнув, Лэндри наклонил голову под каким-то странным углом, будто хотел вправить себе шейный позвонок.

– И вы подняли меня с постели из-за этого?

– Нет. Исключительно ради смеха.

– Вы, Эстес, просто шило в заднице. Хотя, вероятно, не я первый вам об этом говорю.

– Говорили и похуже. Но мне до лампочки. Я и сама о себе не особо высокого мнения, – ответила я. – Вы, наверное, считаете меня взбалмошной идиоткой? И на здоровье. Мне все равно, что вы обо мне подумаете. Хочу только, чтоб вы знали: там творится что-то недоброе, и все ниточки сходятся к Дону Джейду. А Дон Джейд – тот, у кого работала Эрин Сибрайт. А Эрин Сибрайт пропала. Вы не замечаете здесь никакой связи?

Он покачал головой.

– Как мне доложили, вас застали именно там, в конюшне, в тот самый момент. Откуда мне знать, что не вы выпустили этих коней, просто чтобы привлечь к себе внимание? Хотите, чтобы все посмотрели на Джейда, и устраиваете этот маленький спектакль…

– Красиво сказано! А вилами я тоже сама себя избила? Уверяю вас, я не настолько ловка.

– По-моему, вы неплохо держитесь на ногах, расхаживаете повсюду. На мой взгляд, ничего страшного с вами не случилось.

Я скинула куртку и встала.

– Ну ладно. Обычно на первом допросе я так себя не веду, но если вы обещаете не называть меня шлюхой…

Повернувшись к нему спиной, я до самой шеи задрала свитер.

– Если эти отметины выглядят хотя бы примерно так же, как болят…

– Господи.

Он произнес это негромко, без злости, без нажима, как будто из него вдруг выпустили весь пар. Вряд ли дело было в свежих рубцах, которыми наградил меня нападавший, – скорее в пестрой сетке шрамов, украшающих мою спину последние два года.

Не того я сейчас хотела. Совсем не того. Со шрамами я живу уже очень давно. Они – часть меня. Я никому их не показываю, потому что и себя тоже не особо демонстрирую. Я о них не думаю. И не смотрю на них. Ущерб, нанесенный моему телу, странным образом мне безразличен, потому что я сама стала безразлична себе.

И вдруг этот ущерб сделался очень важен. Я почувствовала себя эмоционально раздетой. Беззащитной.

По-прежнему стоя спиной к Лэндри, я одернула свитер, взяла куртку. Мне было стыдно, и я злилась на себя.

– Забудьте, – буркнула я. – Поеду домой.

– Будете предъявлять иск?

– Кому? – поворачиваясь к нему лицом, фыркнула я. – Подонку, которого вы не удосужитесь ни найти, ни тем более допросить? Ведь все происходящее вокруг ипподрома не представляет для вас ни малейшего интереса? Если только, разумеется, кого-нибудь все-таки не убьют.

Он не нашелся что ответить.

Уголок моего рта приподнялся в подобии злой улыбки. Я шагнула мимо него к двери.

– Всего доброго, Лэндри. Найду труп – позвоню.

– Эстес, погодите.

Когда я снова обернулась и посмотрела на него, он отвел глаза.

– Вам надо к врачу. Я вас отвезу. Может быть, у вас сломано ребро.

– Бывало и похуже.

– Господи боже, ну вы и упертая!

– Не нужно мне вашей жалости, – отрезала я. – И сочувствия вашего не нужно. Не надо меня любить или переживать за меня. От вас мне ничего не нужно, кроме того, чтобы вы делали свою работу. Но, очевидно, я хочу слишком многого. Не надо меня провожать. Я дорогу помню.

Лэндри все-таки довел меня до вахты. В полном молчании мы получили обратно оружие. Пока шли по коридору и спускались по лестнице, я делала вид, будто он перестал существовать.

– Я свое дело делаю хорошо, – сказал он, когда впереди показался выход.

– Неужели? Это какое? Или вы по второй специальности профессиональный придурок?

– Ну, вы и фрукт!

– Я такая, какой приходится быть.

– Нет, – возразил он. – Вы грубы, вы стерва, и почему-то из-за этого думаете, будто выше всех остальных.

Дождь лил по-прежнему. В лучах прожекторов на стоянке водяные струи казались белыми. Машины Сондерса не было.

– Отлично, – сказала я. – Видимо, придется вам все-таки везти меня домой.

Лэндри злобно покосился на меня и поднял воротник куртки.

– К черту! Вызовите такси!

Пока он садился в машину, разворачивался и выезжал со стоянки, я стояла, не спуская с него глаз. Потом вернулась к вахте, где был телефон.

Ничего не поделаешь – сама нарвалась.

Когда наконец приехало такси, водитель попался любопытный; ему хотелось поболтать, выяснить, что я делала в полиции в 3.45 утра. Я пояснила, что моего парня разыскивают за убийство, и больше он вопросов не задавал.

Я кое-как устроилась на заднем сиденье и по дороге домой гадала, как проводит эту ночь Эрин Сибрайт.

Акт второй
СЦЕНА ПЕРВАЯ

Затемнение

Место действия: старый фургон.

Ночь. Под потолком лампочка без абажура. Замызганное окно без занавесок. Старая, насквозь ржавая железная кровать с панцирной сеткой. Грязный, весь в пятнах матрас без простыни.

Эрин сидит скорчившись у изголовья, испуганная, раздетая. Одно запястье приковано к решетке кровати. Волосы всклокочены. Под глазами круги от туши. Нижняя губа рассечена и кровоточит.

Она очень хорошо понимает, что ее снимают на видео, и знает, кто режиссер. Старается по возможности прикрыть наготу. Тихо плачет, пытаясь спрятать лицо.

Режиссер: Гляди в объектив, сука. Говори текст!

Она мотает головой, отворачивается.

Режиссер: Говори! Или хочешь, чтобы я заставил?

Она снова мотает головой, смотрит в камеру.

Эрин: Помогите!

Затемнение.

10

Ни хрена ему не удалось поспать, и все из-за этой Эстес! Во-первых, среди ночи вытащили из постели. А вернулся домой – и опять из-за нее не уснуть. Стоило закрыть глаза, как он видел ее спину, исполосованную рубцами. Проступающие поверх после нападения в конюшне кровоподтеки – ерунда, бледные тени по сравнению с прежними увечьями.

Увечьями… В сущности, что он знает об Эстес? Пока она работала, их пути не пересекались. У следователей по наркотикам свои прибабахи. Они слишком много времени проводят в подполье и оттого делаются обидчивыми и непредсказуемыми. Это мнение возникло после трагедии, положившей конец карьере Эстес – и жизни Гектора Рамиреса. О том случае Лэндри было известно то же, что и всем: Эстес выхватила «пушку», нарушила инструкцию, пошла на штурм одна, и вся операция полетела к чертям.

Об Эстес он никогда и ничего не думал – кроме того разве, что, вылетев со службы, она получила по заслугам. Знал, что была ранена, лежала в больнице, судилась с полицейским управлением из-за пенсии по инвалидности (развлечение то еще, если задуматься). Но к нему все это не имело ни малейшего касательства, и на Эстес ему плевать. Она только создает проблемы. О чем он раньше догадывался, а теперь знает по опыту.

Вот стерва! Поучить решила, как ему работать!

Интересно все-таки, что там с ней стряслось в конном центре и действительно ли это как-нибудь связано с девчонкой, которая, по ее словам, пропала…

Черт возьми, если девчонка пропала, неужели некому было заявить об этом, кроме двенадцатилетней сестры? А родители как же? А работодатель?

Родителям, возможно, только и надо, что от нее отделаться. А у начальника, возможно, аферы посолиднее. Может, это он и отходил Эстес по спине черенком метлы. Он ведь видел ее спину, пеструю от рубцов и шрамов, кожа да кости…

В пять тридцать Лэндри вылез из постели, натянул шорты, потянулся, сделал сотню приседаний и сотню отжиманий и начал новый день. Еще раз.

Билли Голем целит прямо мне в лицо. Я делаю последний судорожный вдох.

Он резко поворачивается и стреляет. Грохот оглушительный. Пуля попадает Гектору Рамиресу в лицо и выходит из затылка, забрызгав стоящего позади Сайкса кровью и ошметками мозгового вещества.

Я лезу за своим пистолетом, но Билли сталкивает меня с порога и пускается бежать к джипу, пока я тщетно силюсь подняться на ноги.

Ревет мотор.

– Билли! – ору я и бегу за ним.

Черт! Черт! Черт!

От крика у него набухают жилы на шее. Он дает задний ход и бьет по газам.

Я бросаюсь на переднюю дверь, цепляюсь за боковое зеркало и рамку окна, запрыгиваю на подножку. Я не думаю, что делаю. Просто действую.

Я ору. Он тоже орет.

Он выхватывает пистолет и направляет мне в лицо.

Я бью по дулу, бью по морде Билли.

Он выкручивает руль на триста шестьдесят градусов, джип шарахается назад. Моя нога срывается с подножки. Билли бросает машину вперед, из-под колес дробью выстреливает гравий.

Я пытаюсь удержаться и не упасть. Еще бы уцепиться за руль!

Джип выезжает на асфальт. Голем резко выворачивает баранку влево. Его лицо исказилось и застыло, как маска: рот разинут, глаза выпучены. Я пытаюсь схватиться за него, но он распахивает дверцу, и джип входит в штопор.

Я зависаю в воздухе.

Падаю.

Твердый асфальт под спиной.

Левая скула разбивается, как яичная скорлупа.

Потом на меня надвигается черная тень джипа Билли Голема, и я умираю.

И просыпаюсь.

Пять тридцать утра. После двух часов обрывочной дремы, так и не дождавшись, пока обломок ребра проткнет одно или оба моих легких, я кое-как спустила ноги с кровати и силком заставила себя подняться. Добрела до ванной, встала голая перед зеркалом и посмотрела на себя. Тощая. Прямоугольные отметины на бедрах – там, откуда брали лоскуты кожи для пересадки. Полукруглые вмятины на левой ляжке.

Повернувшись спиной к зеркалу, я попыталась заглянуть назад через плечо. Увидела то, что продемонстрировала вчера Лэндри, и обругала себя дурой.

Единственное, чему отцу удалось научить меня: никогда не показывай слабости, никогда не обнаруживай беззащитности.

Синяки от побоев – темно-лиловые полосы. Болят, когда вздыхаю. Нет, надо все-таки показаться врачу.

В шесть пятнадцать, задав корму лошадям, я поехала в больницу. Рентген показал, что переломов нет. Дежурный терапевт с красными от недосыпа глазами (должно быть, спал еще меньше, чем я) расспросил меня, явно не поверив ни единому моему слову о случайном падении с лестницы. Медсестра смотрела подозрительно. Меня дважды спросили, не хочу ли я пообщаться с полицией. Я поблагодарила и отказалась. Никто особо не настаивал, что навело меня на мысль, скольких избитых женщин благосклонно отпустили отсюда просто так, обратно в их личный ад.

Терапевт изрыгнул длинный перечень медицинских терминов, желая устрашить меня своим дорогостоящим образованием. Я равнодушно посмотрела на него и сказала:

– У меня все бока в синяках.

Он пожал плечами.

– Я пропишу болеутоляющее. Поезжайте домой, отдохните. Никаких серьезных физических нагрузок в ближайшие двое суток.

– Да, хорошо.

Он дал мне рецепт на викодин. Я расхохоталась, когда увидела, и по пути к выходу сунула листок в карман ветровки. Руки-ноги у меня работают, обломки костей не торчат, кровь не течет. Я не лежачая больная, все в порядке. Насколько мне известно, от такого не умирают, а мне надо побывать в куче мест и увидеться с массой людей.

Первый звонок – Майклу Берну или, точнее, секретарю Майкла Берна. Майкл – человек занятой.

– Спросите его, найдется ли у него минута побеседовать с потенциальным клиентом, – сказала я. – Если нет, я всегда могу обратиться по тому же делу к Дону Джейду.

Время у Майкла сразу же чудесным образом нашлось, и секретарь дал ему трубку.

– Майкл Берн. Чем могу быть полезен?

– Мне нужно, чтобы вы облили грязью вашего приятеля, мистера Джейда, – негромко ответила я. – Я частный детектив.