Текст книги "История Рима"

Однако не избег и Сулла крупных ошибок, которые до известной степени объясняют ту ненависть, какую веками питали многие к его имени. Он слишком откровенно, можно сказать цинично, относился ко многим явлениям. То публичное осмеяние человечности, какое чувствуется в опубликовании списка проскриптов, в приказании публично заколоть ослушного генерала, тот индифферентизм к преступлениям своих пособников, какой проявлял Сулла, – все это не только оскорбляло нравственное чувство, но было и государственною ошибкою, так как подготовило и жестокость, и бессовестность всех следующих революционных кризисов.

Глава IX
Финансы государства и частное хозяйство. Национальность. Религия. Воспитание. Литература и искусство

Экономическое положение государства, повинности провинций. Сельское и денежное хозяйство. Развитие роскоши. Нравы. Смешение народностей. Эллинизм. Философия в Риме. Государственная религия. Воспитание юношества. Трагедия, комедия. Сатира. Состояние наук

От битвы при Пидне, когда римляне утвердили свое мировое владычество, до времени Суллы прошло почти 90 лет. За это время Рим сделал немало территориальных приобретений, но могущество государства несомненно падало. На полях Акв Секстийских и Верцелл разыгрался первый акт той борьбы, которая не прекращалась уже до разрушения Римского государства и, может быть, не закончилась еще и теперь, борьбы прежних европейцев с новыми пришельцами – племенами германскими, славянскими, а затем и среднеазиатскими.

В Италии городская община Рима поглотила союз италиков и явно стремилась поставить и другие народности в положение не союзников, более или менее полноправных, а прямо в положение подданных. Весь государственный строй был до корня разрушен действиями как той партии, которая требовала изменений, так и той, которая требовала сохранения старого. Все отрасли государственного управления пришли в хаотический беспорядок. Гражданство в массе потеряло всякое влияние на дела управления, теперь фактически управлял или один случайно влиятельный человек, или замкнутый круг олигархии – то родовой, то денежной, – и вопросы государственные в случае несогласия решались силою, сначала дубинами, а потом мечом. Самоуправлявшейся общины не было, и государству оставалось подчиниться деспотической власти, и вопрос был лишь в том, станет ли этим деспотом одно лицо или партия.

Умирало старое государство от давних и глубоких социальных язв, главным образом от развития невольничьего пролетариата и разорения им сельского населения. Менее столетия тому назад казалось, что Рим наверху благоденствия, и вот солнце свободы садилось неудержимо и сумерки окутывали мир, над которым еще так недавно сияло солнце счастья, свободы и могущества. Теперь все общество в мучительном сознании беспомощности и бессилия пред надвинувшимися тяжкими вопросами томилось и ожидало: найдется ли такой гениальный человек, который воссоздаст государство из того хаотического беспорядка, в какой оно пришло?

Остановимся несколько, чтобы взглянуть, в какое положение приведено было государство теми социальными и политическими потрясениями, которые были только что изложены, и прежде всего познакомимся с экономическим и финансовым положением республики.

В Италии граждане не платили уже никаких налогов, и единственные доходы, которые государство получало здесь, оно извлекало из отдачи в аренду оставшихся у него земельных участков, из сборов таможенных и некоторых немногочисленных налогов на роскошь. В провинциях государство считало себя собственником всех земель, принадлежавших прежним властителям, и участки этой земли оно раздавало в пользование частным лицам за арендную плату. Наряду с этим в провинциях собирались различные государственные налоги, и прямые и косвенные, в виде разных сборов, связанных с торговлею. Отдельные государства и даже общины обложены были весьма различно, но вообще в римскую государственную казну провинциалы платили в общем менее, чем прежним своим властителям. На них упадали зато расходы на местную администрацию, на общественные здания, пути сообщения, расходы не незначительные. Как общее правило, римляне принимали на счет государственного казначейства содержание войск и военное управление. По закону военачальники могли требовать с населения на нужды армии и различных сборов натурою, с тем что за все поставленное будет уплачено; но сроки и размеры уплат определялись самими администраторами, и есть несомненные свидетельства, что требования были нередко чрезмерны и что расплачивались весьма несправедливо.

Вообще произволу всех римских властей в провинциях был открыт чересчур большой простор. В свою личную пользу они собирали с провинциалов огромные суммы, и всаднические суды открыто покровительствовали всяким злоупотреблениям, и если кто из римских чиновников подвергался преследованиям по суду, то обыкновенно именно наиболее умеренные и честные, которые поэтому самому не могли достаточно располагать в свою пользу судей. Вообще, в течение этого периода сохранялось еще в принципе старое и почтенное правило, что владычество Рима не есть обогащение его на счет провинций, но начались уже и отступления от этого правила, и вся операция по раздаче в Риме хлеба была целиком основана на значительных доходах, какие римляне извлекали от введения откупной системы собирания всех налогов в Азии.

В первую, мирную, половину того периода, о котором мы теперь говорим, государственная казна имела большие свободные суммы. На эти средства Италия была покрыта целою сетью отличных шоссированных дорог, осушены были на полуострове обширные болота, доставившие прекрасные земли для поселений и обработки. Но нельзя не сказать, что в значительной мере это делалось за счет сокращения военных расходов, так как армия и особенно флот были совершенно заброшены, а следствием этого был потом целый ряд военных неудач. В течение революционного периода равновесие бюджета было совершенно разрушено, и только Сулла снова его восстановил, главным образом благодаря тому, что уничтожил основную причину финансовых затруднений – хлебные раздачи.

Сельское хозяйство оставалось в том же печальном положении, как в конце предшествующего периода. По-прежнему капитализм разрушал хозяйство мелких собственников. Не развивались нисколько и ремесла, и промыслы. Торговля же и денежные обороты римских капиталистов были по-прежнему значительны и даже еще усилились. Рядом с политическою олигархиею, которая правила через сенат, создалась могущественная олигархия капиталистов, в руках отдельных лиц скопились колоссальные богатства, которые давали возможность их обладателям оказывать заметное влияние и на политические дела. Коринф был разрушен именно по настояниям этой финансовой олигархии, которая и захватила в свои руки огромные торговые обороты Коринфа. По требованию той же группы капиталистов основана была Нарбонна, город, важный в торговом отношении, хотя по политическим соображениям сенат не сочувствовал основанию этой колонии.

Чрезмерное развитие торговых и денежных операций было причиною того, что множество италийцев лучшие свои годы проводили в отдаленных провинциях, где иногда италийцы и погибали массами, как было, например, при начале Митридатовой войны. К концу рассматриваемого периода число свободного населения в Италии никак не превышало 7 000 000, а количество рабов достигало 13 000 000 – отсюда понятно то значение, которое приобретали восстания рабов.

При чрезмерном напряжении денежного хозяйства неизбежные в нем кризисы разражались со страшною силою и влекли за собой серьезные экономические затруднения, и только отлично организованная монетная система Рима до известной степени ослабляла их силу: римское правительство очень твердо держалось правила чеканить всегда монету узаконенной пробы и полноценную. Только раз сделано было отступление от этого правила, когда Друз, изыскивая средства продолжать даровую раздачу хлеба, провел в 91 г. закон, в силу которого на каждые 7 серебряных денаров выпускался один медный, лишь покрытый тонким слоем серебра, этим денарам присваивалось равное хождение с серебряными, и они принимались во все казенные платежи. Операция эта была не чем иным, как выпуском денежных знаков, но выпуском весьма умеренным и осторожным; тем не менее через 10 лет она была прекращена из опасения вызвать какое-либо недоверие к монете. На всем Западе имели исключительное распространение римские денары, в греческих же областях повсеместно удержались и греческие тетрадрахмы.

Спутниками высокого развития денежного хозяйства явились и здесь, как это всегда бывает, чрезмерная роскошь, склонность к мотовству, к грубым чувственным удовольствиям. Роскошь страшно развилась в Риме, но это была не изящная роскошь, которая является как цвет культуры, а роскошь грубая, доступная пониманию людей и совершенно лишенных чувства изящного, та роскошь, которая ценит не художественность, а редкость и дорогую цену того или другого предмета. Огромные деньги тратились, например, на общественные игры для того, чтобы выпустить на арену сразу 100 львов. Возводились огромнейшие раззолоченные дворцы, стоившие, по крайней мере, в сто раз дороже, чем стоил обыкновенный удобный дом. Распространился обычай носить дорогие одежды, на стол и на убранство пиров делались затраты прямо чудовищные: еще Сципион Эмилиан имел столового серебра всего приблизительно 32 фунта, через 30 лет, по крайней мере, в 150 домах были приборы приблизительно по 100 фунтов, а Друз имел столовый сервиз. В столице новое направление в нравах и в умах господствовало всесильно, не слышалось против него даже и такого, в сущности, безрезультатного протеста, как недавние еще речи Катона; если старые нравы держались где-нибудь, то только в глухих уголках Италии.

Глубоко важным результатом политических событий рассмотренного периода были значительные изменения в самих национальностях, которые действовали в пределах Римского государства.

Великая борьба, наполнившая III и II вв. римской истории, поглотила второстепенные народности. Наиболее значительная из них, финикийская, после разрушения Карфагена медленно исходила кровью. Получали безусловное преобладание римская и греческая национальности. Рассеявшиеся благодаря торговым и денежным делам по областям и провинциям римляне уже в то время заложили первые основы той романизации всего Запада, которая составляет крупнейший факт в истории Европы.

Но совершался процесс не только романизации, а одновременно и эллинизации Запада, потому что римляне и в эту эпоху относились к грекам так же, как в предшествующую, и во всех отраслях умственной и общественной жизни за греческими образцами по-прежнему признавалось не только равное, но и высшее значение. Сношения Италии с Грецией были чрезвычайно оживленны. В Италию шел непрерывный приток греческих философов, риторов, поэтов, учителей. Они занимали в Риме уже довольно видное положение и становились почти необходимыми членами всякого интеллигентного кружка. Эллинское образование стало неизбежною и важнейшею частью высшего образования в Италии. Эллинская цивилизация коснулась не одних высших слоев общества, она стала в полном смысле слова общераспространенною, потому что масса рабов восточного происхождения распространяла эллинизм и в низших кругах. Как в провинциях жило множество римлян, так Италия кишела греками, сирийцами, египтянами, финикиянами, евреями. Понятно, что этими путями особенное распространение получали не высшие результаты эллинского развития, а именно худшие его стороны: не формировался в новые, высшие формы римский характер усвоением лучших плодов греческой культуры и греческого ума – усваивалась лишь внешность греческой цивилизации, утрачивалась прежняя любовь, прежняя приверженность к своему, пожалуй слишком исключительная, но взамен не получалось что-либо равноценно новое.

В общей совместной жизни сглаживались яркие особенности разных племен и народностей и усиливалась одна общая черта – изношенность, измельчание характеров. Особенно ослабел латинский характер в самом Риме. Именно здесь всего более развивался – одинаково и в высших, и в низших слоях общества – пустейший и презренный космополитизм. Тесное сближение, можно сказать, взаимное проникновение, двух даровитейших племен древности дало в последующие века огромные результаты: вся европейская цивилизация опирается на этот процесс, но в первое время смешение национальностей несло лишь горькие плоды во всех областях умственной жизни – и в религии, и в философии, и в литературе.

Римская религия была так тесно, органически связана с государственным строем, что политическая революция разрушила и ее, – и на развалинах старинных верований в высших кругах общества распространились или безверие, или философские системы, в кругах же низших – всевозможные виды суеверий.

К тому времени, когда в Риме стала исчезать старинная религиозность, эллины давно уже пережили эпоху простой веры. Веры у них уже и не было, а была лишь философия; теперь ее заимствовали у них и римляне.

Но и философская мысль Эллады изжила себя. Философия этой поры не освобождала мысль, не окрыляла ее, а заковывала в узкие рамки схоластического философствования: римляне усвоили греческую философию не в гениальных творениях Платона и Аристотеля, а от их слабейших учеников и толкователей. В Риме получили распространение школы эпикурейская, стоическая и новых академиков, последняя школа была по преимуществу критическою и диалектическою, самостоятельной системой воззрений она не проводила; учение эпикурейцев и стоиков было определеннее. Последователи Эпикура признавали, что основное начало мира косно, разнообразие вещей они объясняли механическими сочетаниями, существование богов и бессмертие души они отрицали и идеалом для человеческой жизни почитали уравновешенное существование, не возмущаемое ни духовными порывами, ни какими-либо излишествами, крайностями телесных удовольствий или неудобств. Последователи Зенона, стоики, признавали основную сущность мира изначала деятельною, признавали существование богов и их влияние на мир и идеалом человеческой жизни ставили постоянную деятельность в стремлении согласоваться с природою.

Первоначально в Риме философские учения встретили прием весьма недружелюбный. Нерасположение к философии установилось здесь с первого публичного дебюта представителя греческих философов Карнеада, который в 155 г. беззастенчиво защищал вероломный захват афинянами Оропа, тогда против этого ритора и всей греческой философии сурово выступил Катон, возмущавшийся цинизмом, с каким философ оправдывал явное нарушение справедливости. После этого в Риме надолго сохранилось недружелюбное отношение к философам и философии, и особенно к системе эпикурейской; эту последнюю здесь усвоили первоначально лишь в небольших кружках как оправдание всяких чувственных излишеств. Мало-помалу, однако, предубеждение стало ослабевать, и через несколько времени стоицизм распространился уже значительно.

Первоначально учение Зенона было усвоено в сципионовском кругу, но и здесь довольно скоро умозрительная часть системы была совершенно отодвинута на второй план, на первый же поставлено моральное ее учение. Со своими суровыми нравственными требованиями, со своею склонностью к казуистической морали, со своею простою, грубоватою аллегоризациею стоицизм был совершенно в духе римлян и так тесно примыкал к религии, как только может к ней примыкать философия. Утратив живое религиозное чувство, простую веру, последователи стоических учений, однако, признавали, что религиозные учения и обряды желательно сохранить для простого народа в силу практических соображений. Уже в сципионовском кругу было высказано то положение, которое так часто повторялось впоследствии, что необходимо соблюдать пред глазами толпы самым строгим образом все предписания религии, хотя для образованных людей религия эта, собственно говоря, совершенно не нужна. И вот люди, сами совершенно не веря, пресерьезно исполняли обязанности авгуров, упорно отстаивали права жреческих коллегий, требовали, чтобы народные собрания были непременно распускаемы, если авгур усмотрит неблагоприятные проявления воли богов. Они надеялись сделать веру орудием политики – и так же ошибались тогда, как многократно ошибались на этом самом пункте люди и других эпох: тот народ, который думали они обманывать религиозными обрядами и церемониями, утратил, так же как и они сами, свою старую веру, и на требования авгуров прекратить собрание граждане отвечали иной раз угрозами и насилиями.

Как всегда, и в эту эпоху смешение народов вело к смешению религиозных представлений. Глубоко встревоженная мысль человека того времени повсюду искала ответа на разные волновавшие ее и не разрешенные вопросы, она поднималась на все высоты и бросалась во все бездны. Как почва с истреблением вековых лесов быстро покрывается сорными растениями, так с исчезновением веры быстро занимают ее место всевозможные суеверия. Во всех слоях римского общества, от высших до низших – или, вернее, от низших до высших, – распространились, особенно через рабов, всевозможные верования и культы, взращенные в жаркой и душной атмосфере Востока.

Среди политической, умственной и нравственной распущенности развивался чудовищный мистицизм. Множество людей предпринимало религиозные странствования по обетам, в Риме имели огромный успех разные пророки и пророчицы. Дошло до того, что в эпоху борьбы с союзниками сенат под давлением общественного мнения однажды должен был издать несколько распоряжений согласно указаниям одной гадалки. Наибольшее распространение получил и был почти официально признан культ пессинунтской Матери Богов, а культов тайных или запрещенных существовало великое множество.

Глубокие перемены совершились и в воспитании. Эмилий Павел, покоритель Греции, сам вполне подчинился влиянию греческой цивилизации, он был первым, кто признал ее тем, чем она и остается с тех пор для всех – цивилизациею древнего мира. Сам Павел был уже слишком стар, когда впервые с благоговением созерцал он Фидиева Зевса, и сам не мог уже усвоить целиком ту цивилизацию, которая его пленила, но он сделал все, чтобы она вошла в плоть и кровь его детей, и достиг этого. С этого времени для молодых и обеспеченных римлян было обязательно усвоение всего того, что преподавалось в Греции. Некоторые поняли, что лучше усваивать себе чистый эллинизм непосредственно, чем довольствоваться тем испорченным его подобием, которое уже давно распространялось в Италии. Для других следовать примеру Павла стало всевластным требованием моды. Произведения греческой литературы давно уже изучались в Риме, теперь стали изучать научно и произведения литературы римской, которая в предыдущий период обогатилась несколькими ценными произведениями. Комедии Плавта и Теренция теперь делались предметами публичных курсов, на которых их рассматривали критически. Появились и первые курсы римского красноречия. К сожалению, здесь слишком быстро и полно подчинились влиянию подобных курсов Эллады и чересчур много внимания и времени стали уделять пустым, безжизненным темам, которые почитались тем интереснее, чем труднее казалось что-нибудь по ним сказать. Оппозиция такому направлению, выставлявшая старый принцип римского красноречия – чтобы говорилось коротко, просто и ясно о данном живом деле, – оказывалась бессильною и скоро смолкла. То образование, которое давалось теперь в Риме латинской молодежи, тогда же было окрещено названием общечеловеческого, гуманитарного. Оно действительно отрицало всякую национальную исключительность, от всего специально латинского отрекалось, но оно далеко не было общечеловеческим, потому что признавало исключительность социальную и даже именно на нее опиралось.

Литература изучаемой нами теперь эпохи изменилась соответственно общему характеру времени. В предыдущий век бодрые люди, закаленные в гигантской борьбе, с юношеским непониманием трудности задачи, но и с юношескою бодростью устремились к недостижимой цели – создать свою литературу, равную греческой. Эта горячая пора увлечения скоро прошла, и в литературе наступила своего рода реакция: люди, более чуткие к прекрасному, поняли недосягаемую прелесть того, чему так смело надеялись создать равное. Суровой критике подвергнуты были произведения латинских подражателей в том кружке Сципиона, где изучалась греческая литература в подлинниках, где ее впервые в Риме поняли глубоко. Энний, Плавт и их младший современник Пакувий вызывали в этом кругу тонкую и острую критику и сдержанную, но губительную насмешку. Здесь было признано невозможным создать произведения, равные греческим, и задачею поставлена была выработка чистого, изящного языка. В этом отношении и были достигнуты результаты, замечательные по оценке самого Цицерона, но умы томились среди неразрешенных вопросов, связанных с революцией, и писатели, выражавшиеся правильным, изящным языком, оказывались литераторами вялыми, без внутренней мощи, без огня. Таков Пакувий, племянник и младший современник Энния, живший на рубеже III и II вв. (219–129). Теренций, высокоталантливый автор комедий (196–159), рисует характеры более тонко, чем Плавт, диалог у него превосходен, но у него вовсе нет той энергии комизма, той широты штрихов, обрисовывающих характеры, той смелости ведения действия, которыми так блещет в комедии Плавт. Плавт подражал разным популярным греческим писателям своего времени, Теренций – исключительно Менандру, самому скромному и самому тонкому из греческих комиков. Зато, что касается языка, Теренций стоит далеко выше Плавта и принадлежит вообще к лучшим латинским писателям. В таком же духе, как Теренций, писал – много, впрочем, ему уступавший – Афраний. Он писал комедии из чисто римской жизни, но под несомненным влиянием греческих поэтов. Большое развитие получили так называемые «ателланы», фарсы, обыкновенно одноактные, полные грубых комических положений и весьма бесцеремонных эпизодов. Название свое этот род произведений получил от имени одного оскийского города, разрушенного еще за присоединение к Ганнибалу, жители этого города почитались в Италии как бы образцами неотесанности и глупости.

Эпическая поэзия находилась в полном упадке и не представила ничего сколько-нибудь замечательного. Сцена была в прежнем положении: с чисто римским ханжеством долго не разрешали устроить в столице постоянного театра, хотя во многих городах провинции театральные здания давно существовали и хотя ежегодно в Риме огромные суммы расходовались на устройство временных театральных сооружений. Интерес публики к сценическим представлениям непрерывно возрастал, и одним из ближайших друзей Суллы был Квинт Росций, знаменитый римский актер того времени.

Наиболее крупным явлением в римской литературе рассматриваемого периода была сатира, вполне оригинальный, чисто латинский род стихотворных произведений, не имевший никакой определенной формы и заключавший любое содержание. Первым писателем сатир был Лицилий (148–103), гражданин латинского города Суэссы, человек состоятельный, отлично образованный и всеми уважаемый за свои личные достоинства. В сатирах он является и тонким литературным критиком, и благородным проповедником более чистых и скромных нравов. В политическом отношении он, естественно, является писателем оппозиционным, его стихотворения приобрели быстро необычайную популярность, которая доказывает, что литература стала уже и общественною потребностью, и силою.

К изучаемой эпохе относится деятельность Полибия (ок. 200–120), который был одним из виднейших членов в римских литературных кругах, хотя писал по-гречески. Родом из Магелополя в Пелопоннесе, Полибий играл на родине довольно видную политическую роль, а после третьей Македонской войны был взят в числе заложников в Рим и здесь провел безвыездно 17 лет, вращаясь в кругу Павла Эмилия. Полибий был современником и очевидцем великого исторического факта: на его глазах известный тогда мир подчинился римскому господству в сфере политической и греческому – в сфере интеллектуальной; на его глазах жизнь всех народов Средиземного моря слилась в одну под гегемонией римского могущества и эллинского образования. В ясном понимании этого факта он написал свою историю. Она является первой, которую можно назвать всеобщею, потому что она совершенно свободна от партикуляризма греческих историков. Полибий с приемами греческого писателя обработал обширные римские источники, и в смысле богатства материала, его расположения, в смысле критики источников и правдивости рассказа Полибий представляет замечательное явление. Для римской истории труд Полибия чрезвычайно важен: та эпоха, которую описал он, – от Ганнибаловских войн до начала II в. – принадлежит к числу наиболее ясных для нас. Но нельзя не сделать Полибию одного существенного упрека: он понимал историю не как явление нравственного порядка, а как своего рода механического, и поэтому все его суждения по вопросам религии, права и чести плоски, мелки, а в некоторых случаях и прямо нелепы.

По сравнению с произведением Полибия римские хроники представляют собою жалкие и скучные компиляции, нередко совершенно вздорные. С чрезвычайною подробностью, со всевозможною хронологическою обстоятельностью описываются в них события древнейших эпох, относительно которых не только не было, но несомненно и не могло быть сколько-нибудь точных свидетельств. Впрочем, некоторые хроники, касавшиеся времен ближайших, имеют известную цену, писаны они все уже по-латыни, а не по-гречески, как писались ранее. Несколько видных деятелей изучаемой эпохи вели свои записки, записывали и распространяли свои речи и составляли сборники своих писем, эти памятники впоследствии доставили ценный материал римским историкам.

Параллельно с развитием литературы и в зависимости от этого развития разрабатывались грамматика и орфография, зарождалась история римской литературы, развивалась вообще римская филология. Луций Стилон около 104 г. занялся изучением памятников древнейшего латинского языка, он старался установить и точный текст комедий Плавта. От этого же времени сохранился любопытный учебник риторики, автор которого относится неодобрительно к греческим ораторским приемам, находит их мелочными и искусственными и требует от речей большей простоты и деловитости.

Из специальных знаний за это время сделала успехи в Риме только юриспруденция: выработались многие тонкие юридические понятия и определения, совершенно неизвестные еще авторам XII таблиц. Развивалась и юридическая литература: сначала распространялись сборники советов по разным судебным делам, а затем началась и систематизация права. Сочинения Квинта Муция Сцеволы, который был консулом и главным понтификом и умер в 82 г., стали исходною точкою всех систем римского права и всех учебников его. Толчок более систематической и научной разработке правоведения был дан несомненно знакомством с философско-практическим схематизмом современной греческой философии.

Искусство находилось в жалком положении. Распространилась мода осматривать памятники искусства в Греции и, пожалуй, любовь к ним. Охотно увозили и в Рим произведения греческих художников, особенно то, что доставалось в виде военной добычи. В Риме возведено было много роскошных зданий, но все это делалось греками, и ни собственных архитекторов, ни собственных живописцев Рим не дал. Музыка и танцы получили широкое распространение, но исключительно как необходимое украшение роскошных обедов: и закон, и многие римляне по-прежнему относились к этим занятиям как к чему-то презренному. Это не мешало, однако, тому, что и представители знатнейших фамилий упражнялись усердно и в музыке, и в танцах, хотя и не достигали сколько-нибудь значительных успехов.

Во всем – и в умственной деятельности как в сфере практической политики – видим мы у римлян упадок производительности и силы. Распространялись и знания, и интерес к искусству, но только в смысле усвоения сделанного другими, творчества не было. Нация пережила уже свою юность и явно клонилась к упадку.