Текст книги "Аватара"

Глава II

– Я находился во Флоренции в конце лета тысяча восемьсот сорок… года, в самую прекрасную пору для знакомства с этим городом. У меня были время, деньги и прекрасные рекомендательные письма, и, как любой другой молодой человек, я не искал ничего, кроме развлечений. Я поселился на Лунгарно[30]30
  Лунгарно – набережная во Флоренции на левом берегу реки Арно.


[Закрыть], нанял коляску и погрузился в размеренную флорентийскую жизнь, столь притягательную для иностранца. По утрам посещал храмы, дворцы, галереи, спокойно и неспешно, дабы не пресытиться шедеврами, поскольку в Италии слишком жадных туристов скоро начинает тошнить от искусства. Я любовался бронзовыми дверями баптистерия[31]31
  Баптистерий – одно из старейших зданий Флоренции, построенное в романском стиле в 1059–1128 годах.


[Закрыть], статуей Персея работы Бенвенуто под арками Ланци[32]32
  …любовался… статуей Персея работы Бенвенуто под арками Ланци… – Бенвенуто Челлини (1500–1571) – флорентийский скульптор, представитель маньеризма, автор статуи Персея, стоящей под арками Лоджии Ланци на площади Синьории.


[Закрыть], портретом Форнарины в Уффици[33]33
  …портретом Форнарины в Уффици… – Форнарина (настоящие имя – Маргарита Лути), дочь римского булочника (ит. fornaro), возлюбленная Рафаэля в последнее десятилетие его жизни, изображенная на многих его полотнах. Картина с названием «Форнарина» (1518–1519) хранится в Риме, в Национальном музее античного искусства. Во Флоренции в Палаццо Питти находится другой ее портрет, который называется «Дама с вуалью» (1514). Уфицци – картинная галерея, открытая в 1737 году в здании, построенном для органов центральной власти Великого герцогства Тосканского в 1550–1580 годах.


[Закрыть] или же Венерой работы Кановы во дворце Питти[34]34
  …Венерой работы Кановы во дворце Питти… – Статуя Венеры Италийской скульптора Антонио Кановы (1757–1822) находится в Палаццо Питти – одном из самых грандиозных флорентийских дворцов (архитектор Бартоломео Амманати, 1511–1592).


[Закрыть], но всегда чем-то одним. Затем я завтракал в кафе Донея[35]35
  Кафе Донея – кондитерская во Флоренции, открытая в 1827 году Гаспаром Донеем – производителем шоколада и кондитерских изделий, поставщиком королевских дворов. Его кафе было центром светской жизни Флоренции.


[Закрыть], выпивал чашку кофе глясе, курил сигары, просматривал газеты и, украсив бутоньерку цветком от сидевших подле кафе хорошеньких цветочниц в больших соломенных шляпах, волей-неволей уходил домой на сиесту. В три часа дня приезжала коляска и отвозила меня в Кашины[36]36
  Кашины – парк протяженностью три километра на левом берегу реки Арно.


[Закрыть]. Кашины во Флоренции – то же, что Булонский лес[37]37
  Булонский лес – лесопарк на западе Париже, модное место прогулок и встреч.


[Закрыть] здесь, в Париже, с той лишь разницей, что там все друг друга знают, а круглая площадь служит подобием салона под открытым небом, где кресла заменяют встающие аккуратным полукругом экипажи. Женщины в парадных туалетах, полулежа на мягких сиденьях, беседуют с возлюбленными и воздыхателями, денди и дипломатами, которые со шляпами в руках устраиваются на подножках карет. Впрочем, вы все это знаете не хуже меня… Там составляют планы на вечер, назначают свидания, принимают приглашения; это своего рода биржа удовольствий, открытая с трех до пяти в тени больших деревьев под самым ласковым небом на свете. Чтобы занять более или менее приличное положение в обществе, нужно каждый день непременно появляться в Кашинах. Я и не помышлял манкировать этой обязанностью, а вечером, после ужина, наведывался в ту или иную гостиную или отправлялся в Перголу[38]38
  Пергола – оперный театр во Флоренции, построенный в 1656 году и в 1755 году перестроенный в камне. В 1657 году в этом театре была поставлена первая в истории опера-буффа.


[Закрыть], если певица того стоила.

Вот так я проводил лучший месяц моей жизни, но счастье не могло длиться вечно. Однажды в Кашинах появилась великолепная коляска. В это потрясающее творение венских каретчиков, шедевр Лауренци[39]39
  …потрясающее творение венских каретчиков, шедевр Лауренци… – Вена являлась одним из ведущих европейских центров производства карет. Как в Москве и Санкт-Петербурге, в Вене работали мастера, приглашенные из Италии и других стран. Людвиг Лауренци (1788–1859) был главой австрийской компании, производившей высококачественные кареты.


[Закрыть], сверкающий лаком и украшенный чуть ли не королевским гербом, была запряжена а-ля д’Омон пара коней[40]40
  …была запряжена а-ля д’Омон пара коней… – Герцог Луи д’Омон (d’Aumont, 1800–1888) в середине 1820-х годов изобрел особый способ запрягать лошадей, с одной стороны, придававший упряжке большую пышность и элегантность, а с другой – требовавший более рослых и сильных лошадей. Обычно таким способом запрягались цугом две пары лошадей, которыми управляли два форейтора, сидевшие на левых лошадях.


[Закрыть], самых прекрасных из всех, что когда-либо гарцевали в Гайд-парке[41]41
  Гайд-парк – крупнейший из королевских парков в Лондоне, излюбленное место отдыха лондонцев.


[Закрыть] или в Сент-Джеймсском парке[42]42
  Сент-Джеймсский парк – старейший парк в центре Лондона при дворце с тем же названием, где долгое время находилась королевская резиденция.


[Закрыть] под окнами большой гостиной королевы Виктории[43]43
  Королева Виктория – Александрина-Виктория (1819–1901), королева Соединенного королевства Великобритании и Ирландии (1837–1901), императрица Индии (1876–1901), эпоха правления которой была названа в ее честь викторианской.


[Закрыть]. Ими самым аккуратным манером правил совсем юный жокей в белых кожаных лосинах и зеленой курточке; медные детали упряжи, ступицы колес, ручки на дверцах блестели, словно золото. Взгляды всех присутствующих обратились к роскошному экипажу, который, выписав на песке плавную, точно циркулем начерченную, линию, остановился рядом с другими колясками. В карете находилась дама, но мы успели различить только кончик туфельки, лежавшей на переднем сиденье, краешек шали и большой зонт с белыми шелковыми оборками. Затем зонт закрылся, и перед нами воссияло лицо несравненной красоты. Я был верхом и смог подъехать достаточно близко, чтобы не упустить ни одной черточки этого чуда природы. Незнакомка была в платье цвета морской волны с серебристым глянцем: только очень уверенная в себе блондинка может отважиться на такое, ибо на подобном фоне всякая женщина с небезупречной кожей выглядит черной как смоль. Огромная шаль из белого плиссированного крепдешина, сплошь покрытого вышивкой того же цвета, окутывала ее мягкими волнами, будто туника на скульптурах Фидия[44]44
  Огромная шаль… окутывала ее мягкими волнами, будто туника на скульптурах Фидия. – До нашего времени сохранились лишь некоторые из работ древнегреческого скульптора Фидия (ок. 490–430 гг. до н. э.), и в частности, колоссальная статуя Афины Парфенос (ок. 438 г. до н. э.), одна из копий которой хранится в Античном собрании Государственных музеев Берлина. Афина Фидия одета в длинную тунику, ниспадающую широкими, струящимися складками.


[Закрыть]. Шляпка тончайшей флорентийской соломки, украшенная незабудками и нежными стеблями водных растений с узкими сине-зелеными листьями, служила ореолом ее головке, а драгоценностями красавица явно пренебрегала – лишь золотая ящерка, усеянная бирюзой, поблескивала на руке, сжимавшей зонтик из слоновой кости.

Простите, доктор, эту картинку из журнала мод влюбленному, для которого даже такие мельчайшие воспоминания обретают огромную значимость. Густые светлые локоны подобно потокам света двумя пышными волнами ниспадали по обе стороны ее лба, белого и чистого, словно свежий снег, выпавший ночью на самую высокую вершину Альп. Длинные ресницы – тонкие, как те золотые нити, с помощью которых средневековые миниатюристы изображают сияние вокруг головок ангелов, – наполовину скрывали ее глаза зелено-голубого цвета, цвета бликов, играющих под лучами солнца на поверхности ледников. Божественно очерченные губы алели, будто створки раковины Венеры, а щеки походили на стыдливые белые розы, краснеющие от признаний соловья и поцелуев бабочек. Ни одному художнику не под силу передать их неземную пленительность, свежесть и прозрачность; казалось, их оттенок никак не может быть обязан той красной жидкости, что течет в наших венах; лишь первые проблески Авроры на вершине Сьерра-Невады, алые сердечки некоторых белых камелий, паросский мрамор[45]45
  Паросский мрамор – мрамор с острова Парос, одного из Кикладских островов в Эгейском море. Этот мрамор, который систематически добывался в IV веке фракийскими рабами, был чистым и мелкозернистым и потому хорошо подходил для изготовления скульптур.


[Закрыть], просвечивающий сквозь розовую газовую вуаль, дают отдаленное представление об их цвете. Шея, открытая взору между лентами шляпки и шалью, сияла белизной с опаловым отливом по краям. С первого взгляда внимание привлекал не рисунок этой яркой головки, а только ее колорит – точно так воспринимаются добротные произведения венецианской школы[46]46
  Венецианская школа – стиль живописи, сложившийся в эпоху Возрождения в Венеции. Его отличительной чертой являются любовь к свету и насыщенность красок.


[Закрыть]. Вместе с тем ее абрис чистотой и изяществом напоминал античные профили, вырезанные на агатовых камеях.

Как Ромео забыл Розалинду, встретив Джульетту[47]47
  Как Ромео забыл Розалинду, встретив Джульетту… – Ошибка Готье: Розалинда – героиня пьесы Шекспира «Как вам это понравится».
  Полюбив Джульетту, Ромео говорит священнику: «Нет, с Розалиной у меня конец, / Я имя позабыл ее, отец» (см. Шекспир У. Ромео и Джульетта. Акт II, сц. 3, 45–46. Пер. Б. Пастернака).


[Закрыть], так и я, увидев эту недосягаемую красавицу, забыл все мои прошлые увлечения. Страницы моего сердца снова стали чистыми: все имена, все воспоминания стерлись. Я более не понимал, что могло привлекать меня в тех вульгарных связях, которых редко избегают молодые люди, я упрекал себя за них, словно за измену. Новая жизнь началась для меня с этой роковой встречи.

Ее карета покинула Кашины и поворотила в город, унося ослепительное видение. Я подъехал к молодому, весьма любезному русскому, большому любителю курортов, из тех, что встречаются во всех космополитических салонах Европы и знают всю подноготную их завсегдатаев, завел разговор о незнакомке и узнал, что это была графиня Прасковья Лабинская, литовка из знатного и очень богатого рода, чей муж вот уже два года воевал на Кавказе[48]48
  …муж вот уже два года воевал на Кавказе. – Имеется в виду Кавказская война 1817–1864 годов, в результате которой Кавказ был полностью присоединен к Российской империи. См. также примечание 11 к главе III.


[Закрыть].

Не стоит останавливаться на том, какие уловки пришлось пустить мне в ход, чтобы добиться приема у графини – в отсутствие графа она весьма настороженно относилась к новым знакомствам – но наконец я был принят: две вдовствующие княгини и четыре баронессы без возраста поручились за меня своей древней добродетелью.

Графиня Лабинская сняла великолепную виллу, в прошлом принадлежавшую семье Сальвиати[49]49
  Графиня… сняла… виллу, в прошлом принадлежавшую семье Сальвиати… – Вилла Сальвиати – исторический памятник в окрестностях Флоренции. Замок, построенный в начале XV столетия и окруженный парком, с 1450 года стал собственностью Аллемано Сальвиати – знатного флорентийца. Из этой семьи вышли несколько кардиналов и один художник. На этой же вилле жил Филиппо Сальвиати (1583–1614) – друг Галлилея и последователь Коперника.


[Закрыть], в полулье от Флоренции; всего за несколько дней она сумела привнести современный комфорт в этот старый дом, ничем не нарушив его суровую красоту и строгую элегантность. Тяжелые портьеры с вышитыми гербами удачно вписывались в стрельчатые арки; мебель старинной формы гармонировала со стенами, покрытыми темно-коричневым деревом или фресками приглушенных тонов, походившими на средневековые гобелены; ничто – ни яркие краски, ни кричащее золото – не раздражало глаз, наш век нигде не диссонировал с прошлым. Графиня же столь естественно выглядела в роли владетельницы замка, что, казалось, старый дворец был некогда построен именно для нее.

Если поначалу меня поразила лучезарная красота Прасковьи, то после нескольких визитов я был совершенно покорен ее редким, тонким и развитым умом. Когда она говорила о чем-то интересном, ее душа, так сказать, оголялась и делалась зримой. От белой кожи, словно от алебастра[50]50
  Алебастр – минерал молочно-белого цвета, разновидность гипса.


[Закрыть], исходило свечение, лицо покрывалось фосфоресцирующими бликами, светлым трепетом, о котором говорит Данте, когда живописует великолепие рая[51]51
  … лицо покрывалось фосфоресцирующими бликами, светлым трепетом, о котором говорит Данте, когда живописует великолепие рая… – «Рай» Данте целиком построен на образах, связанных с божественным светом, солнцем, лучами, пламенем, огнем, белизной, сиянием, блеском и т. п. «Лучезарность», «светоносность» характеризуют и образ Беатриче. Ср., напр., в пер. М. Лозинского: «Когда мой облик пред тобою блещет / И свет любви не по-земному льет, / Так что твой взор, не выдержав, трепещет, / Не удивляйся…» (Данте. Божественная комедия. Рай. V. 1–4); «Я взгляд возвел к той, чьи уста звучали / Так ласково… Одно могу сказать про то мгновенье: / Что я, взирая на нее, вкушал / От всех иных страстей освобожденье, / Пока на Беатриче упадал / Луч Вечной Радости и, в ней сияя, / Меня вторичным светом утолял» (Там же. XVIII. 7—18) – слова Беатриче и автора соответственно.


[Закрыть]; можно сказать, вам являлся ангел во плоти. Рядом с ней я был ослеплен, ошеломлен и потому очень глуп. Поглощенный созерцанием ее красоты, зачарованный звуками небесного голоса, превращавшего каждую фразу в несказанную музыку, я, вместо подобающих ответов, лепетал нечто бессвязное, отнюдь не делавшее чести моему уму. Слова выдавали мое смятение, мою непроходимую тупость, и порой едва уловимая ирония дружеской улыбкой скользила по прелестным губам Прасковьи.

Я не открывал графине своих чувств; глядя на нее, я лишался разума, сил, отваги; сердце билось, как будто хотело вырваться из груди и броситься на колени его повелительницы. Сотни раз я решал объясниться, но непреодолимая застенчивость останавливала меня; малейшая холодность или сдержанность графини повергали меня в глубочайший транс, сравнимый лишь с чувствами приговоренного к смертной казни, который, положив голову на плаху, ждет, когда лезвие топора рассечет его шею. Нервные судороги душили меня, тело обливалось холодным потом. Я краснел, бледнел и уходил, не проронив ни слова, с трудом находя дверь и шатаясь как пьяный на ступенях ее дома.

Переступив порог, я вновь обретал способность мыслить и оглашал окрестности самыми пламенными дифирамбами[52]52
  Дифирамб – здесь: преувеличенная, восторженная похвала.


[Закрыть]. Я посылал моему воображаемому идолу тысячу признаний, столь красноречивых, что перед ними никто не смог бы устоять. В моих немых апострофах[53]53
  Апострофа – риторический прием, обращение (воззвание) к воображаемому лицу или неодушевленному предмету.


[Закрыть]я равнялся с величайшими поэтами. Песни Песней Соломона с ее пьянящим восточным ароматом и лиризмом, навеянным гашишем, сонетам Петрарки[54]54
  Петрарка Франческо (1304–1374) – итальянский поэт, чьи сонеты, посвященные Лауре, идеализированной возлюбленной, сформировали язык любовной лирики Возрождения.


[Закрыть] с их платонической тонкостью и возвышенной изысканностью, «Интермеццо» Генриха Гейне[55]55
  «Интермеццо» Генриха Гейне – см. примечание 28 к главе I.


[Закрыть] с его нервической и исступленной чувственностью было далеко до этих нескончаемых душеизлияний, которым я отдавался весь, без остатка. После каждого такого монолога мне казалось, что покоренная графиня вот-вот спустится с небес, и не раз я сплетал руки на груди, думая, что заключаю ее в объятия.

Я был настолько одержим, что часами, как литанию любви, повторял только два слова: Прасковья Лабинская. Находя несказанное очарование в звуках ее имени, я медленно перебирал их, словно жемчужины, или выпаливал горячечной скороговоркой богомольца, впадающего в экстаз от собственной молитвы. Иногда я чертил дорогое сердцу имя на самой красивой веленевой бумаге[56]56
  Веленевая бумага – плотная бумага высшего сорта, внешне похожая на веленьтонкий пергамент из телячьей кожи. Впервые изготовлена в Англии в 1757 году.


[Закрыть], украшал его буквы каллиграфическими изысками средневековых рукописей, золотыми тенями, лазурными виньетками, изумрудными разводами. С пылкой кропотливостью и ребяческой дотошностью я посвящал этой работе долгие часы, разделявшие мои визиты к графине. Больше я ничем не мог заниматься, даже читать. Меня интересовала Прасковья – и только; я не распечатывал письма, приходившие из Франции. Не раз я пытался побороть себя, вспоминал известные всем влюбленным аксиомы обольщения и стратагемы[57]57
  Стратагема – военная хитрость.


[Закрыть], которые пускают в ход вальмоны[58]58
  Вальмон – персонаж романа Пьера-Шодерло де Лакло (1741–1803) «Опасные связи» (1782). Знатный господин, опытный обольститель и распутник.


[Закрыть] из Кафе де Пари[59]59
  Кафе де Пари – один из самых знаменитых и модных парижских ресторанов, находящийся на бульваре Итальянцев. Открыт в 1822 году в бывшем особняке русского миллионера Демидова. Существует по сей день.


[Закрыть] и донжуаны из Жокей-клуба, но применить их мне не хватало духу, и я досадовал, что нет у меня под рукой, как у стендалевского Жюльена Сореля, пачки посланий, чтобы переписывать их по одному и каждый день отсылать графине[60]60
  …досадовал, что нет у меня под рукой, как у стендалевского Жюльена Сореля, пачки посланий, чтобы переписывать их по одному и каждый день отсылать графине. – Аллюзия на роман Стендаля «Красное и черное» (1830), главный герой которого, Жюльен Сорель, чтобы завоевать сердце Матильды де Ла-Моль притворился, что любит другую, и воспользовался подаренными ему чужими любовными письмами (см. Стендаль. Красное и черное. Ч. II, гл. XXIV–XXX).


[Закрыть]. Любовь заполняла меня целиком, я довольствовался ею, ничего не требуя в ответ и не имея ни малейшей надежды, ибо в моих самых смелых мечтах я едва касался губами розовых пальчиков Прасковьи. Даже в XV веке юный послушник, припавший к подножию алтаря, и преклоненный рыцарь в тяжелых доспехах не испытывали к своей мадонне такого рабского обожания.

Господин Бальтазар Шербонно выслушал Октава с глубоким вниманием, поскольку для него исповедь молодого человека была не просто любовной историей, и сказал, как бы сам себе, когда рассказчик на мгновение умолк:

– Да, вот диагноз любви-страсти, любопытной болезни, с которой я столкнулся лишь однажды, в Шандернагоре[61]61
  Шандернагор – французская транскрипция названия индийского города Чандранагор, расположенного в Бенгалии, на севере от Калькутты. Город являлся французской колонией с 1673 по 1763 годы и с 1783 по 1793 годы.


[Закрыть], где юная пария[62]62
  Пария – здесь: представительница одной из низших кастовых групп (неприкасаемых) в Южной Индии.


[Закрыть] влюбилась в брахмана. Она умерла, бедная девочка, но то была дикарка, а вы, господин Октав, – цивилизованный человек, вас мы вылечим.

Закончив это маленькое отступление, врач подал господину де Савилю знак продолжать, сложил ногу, как саранча свою членистую ланку, и подпер коленом подбородок, устроившись в невообразимой для любого другого человека, но, похоже, любимой своей позе.

– Не хочу докучать вам деталями моих тайных страданий, – продолжил Октав, – и перейду к решающей сцене. Однажды, не сумев долее сдерживать настоятельное желание видеть графиню, я пришел раньше обычного. Было душно, надвигалась гроза. Я не нашел госпожу Лабинскую в гостиной. Графиня расположилась под стройными колоннами портика, выходившего на террасу со ступеньками в сад; она приказала вынести туда пианино, плетеные кресла и канапе. Жардиньерки, полные великолепных цветов – нигде нет таких свежих и таких ароматных цветов, как во Флоренции, – стояли между колоннами и наполняли благоуханием редкие дуновения ветра, долетавшего с Апеннин[63]63
  Апеннины – горная система, проходящая почти через весь Аппенинский полуостров, на котором находится большая часть Италии. Находится восточнее Флоренции.


[Закрыть]. В просветах аркады виднелись стриженые тисы и самшиты, над ними возвышались несколько столетних кипарисов, там обитали вычурные мраморные божества в духе Баччо Бандинелли[64]64
  Бачио Бандинелли (1493–1560) – флорентийский скульптор, представитель классицизма.


[Закрыть] и Амманати[65]65
  Амманати Бартоломео (1511–1592) – флорентийский скульптор и архитектор, соединивший в своем творчестве классицизм и пышное барокко.


[Закрыть]. Вдали, над силуэтом Флоренции, вырисовывались округлый купол Санта-Мария-дель-Фьоре[66]66
  Санта-Мария-дель-Фьоре – кафедральный собор Богоматери во Флоренции, построен Арнольдо ди Камбио (1245–1310) в готическом стиле. Собор был закончен в 1434 году и на момент завершения был самым большим в Европе. Его красный купол, являющийся символом Флоренции, состоит из восьми граней и по диаметру (сорок два метра) не имеет равных в мире.


[Закрыть] и устремленная ввысь квадратная башня Палаццо Веккьо[67]67
  Палаццо Веккьо (Старый дворец) – каменный дворец-крепость с башней высотой девяносто четыре метра. Зодчий – А. ди Камбио (см. примечание 37 к данной главе).


[Закрыть].

Графиня в небрежной позе полулежала на тростниковом канапе и никогда еще не казалась мне такой прекрасной. Ее тело, утомленное от жары, утопало, словно тело морской нимфы в белой пене, в просторном пеньюаре из индийского муслина, обшитого сверху донизу оборками, напоминавшими серебристые гребни волн. Стальная черненая брошь из Хорасана[68]68
  Хорасан – историческая область и название государства, которое включало северовосточную часть современного Ирана, юг современного Туркменистана и северную часть Афганистана. В XIV–XV веках был важнейшим центром науки, искусств и ремесел.


[Закрыть] скрепляла на груди это платье, легкое, как одежды, что струятся вокруг Ники, завязывающей сандалию[69]69
  …одежды, что струятся вокруг Ники, завязывающей сандалию. – Барельеф, изображающий богиню победы Нику, находился на парапете храма Ники Аптерос (424 г. до н. э.) в Афинах на Акрополе. Хранится в музее Акрополя.


[Закрыть]. Из рукавов, доходивших до локтей, подобно пестику из чашечки цветка, выглядывали руки; их цвет превосходил чистотой алебастр, из которого флорентийские скульпторы делают копии античных статуй. Широкий черный пояс с длинными концами смело нарушал всю эту белизну. Сочетание черного и белого, напоминавшее о трауре, могло бы навеять печаль, если бы из-под нижней складки муслина не выглядывал задорный носок маленькой черкесской туфельки из синего сафьяна с желтыми рельефными арабесками.

Светлые, будто наполненные воздухом волосы графини открывали чистый лоб и прозрачные виски, образуя своего рода нимб, в котором переливались золотые искорки света.

Рядом с ней, на стуле, трепетала от ветра большая шляпа из рисовой соломки, украшенная такими же черными лентами, как пояс ее платья, и покоилась пара шведских перчаток[70]70
  Шведские перчатки – тонкие замшевые перчатки с удлиненными манжетами, модные в 1850—1860-х годах.


[Закрыть], оставшихся не надетыми. Увидев меня, Прасковья захлопнула книгу – стихи Мицкевича[71]71
  …Прасковья захлопнула книгу – стихи Мицкевича… – Адам Мицкевич (1798–1855) – один из величайших поэтов Польши, основатель польского романтизма.


[Закрыть] – и приветливо кивнула. Она была одна – редкое и благоприятное обстоятельство. Я сел напротив, в кресло, на которое она мне указала. На несколько минут воцарилось молчание, которое грозило стать тягостным, но я не мог вспомнить ни одной расхожей фразы, уместной в таких случаях. Мысли путались, волны пламени поднимались от сердца к щекам, а любовь кричала мне: «Не упусти случая!»

Не знаю, что бы я сделал, если бы графиня, угадав причину моего смятения, не приподнялась и не протянула прекрасную руку, как будто желая прикрыть мне рот.

«Ни слова, Октав… Вы любите меня, я знаю, чувствую, верю. И я нисколько не сержусь на вас, ведь мы не вольны в любви. Другие, более жестокосердные, женщины сделали бы вид, что оскорблены, а я вам сочувствую, ибо не могу ответить вам любовью и мне очень грустно служить причиной вашего несчастья. Очень жаль, что вы повстречались со мной, – будь проклят каприз, заставивший меня покинуть Венецию ради Флоренции… Сначала я надеялась, что моя упорная холодность утомит и оттолкнет вас, но настоящему чувству, все признаки которого я читаю в ваших глазах, ничто не помеха. Я не хочу, чтобы моя нежность дала вам повод к напрасным надеждам и мечтам, не принимайте сострадание за поощрение. Ангел с алмазным щитом и сверкающим копьем[72]72
  Ангел с алмазным щитом и сверкающим копьем… – Со щитом и копьем изображаются архангел Михаил, ангел Рафаил и другие ангелы-воители, которые сражались с Сатаной (Драконом). См.: Нав. 5: 13–14; Откр. 12: 7–9.


[Закрыть] охраняет меня от всякого соблазна, этот ангел – моя любовь, ибо я обожаю графа Лабинского. Мне выпало счастье обрести страсть в замужестве».

Это признание, столь чистосердечное, доброжелательное и благородно-целомудренное, извергло поток слез из-под моих ресниц, я почувствовал, как у меня в груди лопнула пружина жизни.

Взволнованная Прасковья встала и, повинуясь женской жалости, нежно провела батистовым платком по моим векам.

«Ну же, не плачьте, – промолвила она, – я вам запрещаю. Постарайтесь думать о чем-то другом, представьте, что я навсегда уехала, умерла, забудьте меня. Путешествуйте, работайте, окунитесь в жизнь, ищите утешения в искусстве или любви…»

Я негодующе покачал головой.

«Вы думаете, что будете меньше страдать, продолжая видеть меня? – спросила графиня. – Приходите, я всегда приму вас. Бог учит прощать нашим врагам, так почему же поступать иначе с теми, кто нас любит? Однако мне кажется, что разлука – более надежное средство. Года через два мы сможем пожать друг другу руки безо всякого риска… Для вас», – добавила она, попытавшись улыбнуться.

На следующий день я уехал из Флоренции, но ни учение, ни путешествия, ни время не избавили меня от страданий, я знаю, что погибаю. Не мешайте мне, доктор!

– И с тех пор вы не видели графиню? – Голубые глаза доктора странно блеснули при этом вопросе.

– Нет, – ответил Октав, – но сейчас она в Париже. – И он протянул господину Бальтазару Шербонно карточку с выгравированными на ней словами: «Графиня Прасковья Лабинская принимает по четвергам».

Глава III

В те годы изредка, но все же попадались прохожие, которые, стремясь избежать облаков пыли и щегольского шума Елисейских полей, предпочитали прогуляться от оттоманского посольства[73]73
  Оттоманское посольство – посольство Османской империи, которая на Западе именуется Оттоманской. Существовало до Первой мировой войны, после которой империя распалась.


[Закрыть] в сторону Елисейского дворца[74]74
  Елисейский дворец – находится на пересечении проспектов Фобур-Сент-Оноре и Мариньи, в одном квартале от Елисейских полей. Построен в 1718 году по проекту архитектора Молле для графа д’Эвре и вскоре приобретен мадам де Помпадур; позже служил резиденцией Каролины Бонапарт и императрицы Жозефины. С 1873 года – резиденция президента Франции.


[Закрыть] по уединенному тенистому проспекту Габриеля, окаймленному с одной стороны деревьями, а с другой – садами. И среди этих любителей тишины мало нашлось бы таких, кто не остановился бы, заглядевшись с восхищением, смешанным с завистью, на редкой красоты особняк, где, казалось, богатство в виде исключения живет под одной крышей со счастьем.

Кому не случалось замедлить шаг у решетки парка, засмотреться на утопающее в пышной зелени белое здание и удалиться с тяжелым сердцем, как будто за этими стенами укрылась мечта всей жизни? Другие дома, напротив, своим видом навевают нескончаемую грусть. Тоска, запустение, отчаяние оставляют на их фасадах серый налет и сушат полуголые верхушки деревьев; облупившиеся статуи зарастают мхом, цветы увядают, вода в фонтанах зеленеет, дорожки зарастают, несмотря на все старания садовника, а птицы, если они еще не улетели, смолкают.

Сады, расположенные в конце проспекта Габриеля, отделялись от него канавой и тянулись более или менее широкими полосами до особняков, парадные фасады которых выходили на улицу Фобур-Сент-Оноре[75]75
  Сады, расположенные в конце проспекта Габриеля… тянулись… до особняков, парадные фасады которых выходили на улицу Фобур-Сент-Оноре. – Обе эти улицы находятся в восьмом округе Парижа (см. примечание 6 к главе I) и тянутся параллельно Елисейским полям. От дома Октава на улице Сен-Лазар до дома Прасковьи на проспекте Габриеля всего два километра.


[Закрыть]. Сад, окружавший упомянутый особняк, заканчивался у канавы насыпью, над которой высилась ограда из крупных необработанных камней, выбранных за любопытную неправильность их формы; шероховатые и неровные, эти стены подобно кулисам обрамляли свежий зеленый пейзаж, заключенный между ними.

Опунция, алый ваточник, зверобой, камнеломка, цимбалярия, очиток, альпийский горицвет, ирландский плющ, укоренившись в щелях кладки и уцепившись за малейшие ее выступы, прикрывали зеленью самых разных форм и оттенков строгий фон камней – живописец и тот не нашел бы более выгодного переднего плана для своего полотна.

Боковые стены этого земного рая прятались под вьющимися растениями: кирказон, синий страстоцвет, колокольчик, жимолость, гипсолюбка, китайская глициния, греческий обвойник сплетались своими усиками, корнями-прицепками, шипами и стеблями в сплошной живой занавес; счастье не желает жить в заточении, и благодаря этой зелени сад походил скорее на полянку в лесу, чем на клочок земли, со всех сторон теснимый городом.

Немного отступив от каменных оград, живописными группами стояли деревья с пышной листвой контрастных оттенков: лаковое дерево, канадская туя, американский клен, зеленый ясень, белая ива и южный каркас, над которыми возвышались две или три лиственницы. Между деревьями простирался идеально ровный газон из райграса[76]76
  Райграс – травянистое растение, райграс пастбищный, или райграс английский. Используется для создания густых и устойчивых газонов.


[Закрыть]; тонкий, мягкий и шелковистый, словно бархат королевской мантии, и такого изумрудного цвета, какого добиваются только в английских усадьбах; естественный ковер, на котором так любит покоиться глаз и который боится помять нога; растительный покров, где днем дозволено резвиться на солнце ручной лани с маленькой герцогской дочкой в кружевном платье, а ночью при свете луны проскользнуть какой-нибудь Титании из Вест-Энда под руку с Обероном[77]77
  …дозволено… проскользнуть… Титании из Вест-Энда под руку с Обероном… – Титания и Оберон – королева фей и ее муж, наделенный властью Купидона, из комедии Шекспира «Сон в летнюю ночь» (1595). Вест-Энд – район фешенебельных особняков в Лондоне.


[Закрыть], чье имя внесено в Книгу пэров и баронов[78]78
  Книга пэров и баронов – британский реестр дворянских семейств. Первый том «Peerage of England, Scotland and Ireland» был опубликован Джоном Дебретом в 1802 году, второй – «Baronetage of England» – в 1808 году. К середине XIX века эти два тома слились в один и издавались под разными названиями, например, в 1879 году вышел «Debrett’s Peerage, Baronetage, Knightage and Titles of Courtesy».


[Закрыть].

Искусственный дождик поддерживал траву в свежем и влажном состоянии даже в самые засушливые дни лета. Вокруг коротко стриженного газона желтой лентой бежала аллея из песка, тщательно просеянного, дабы, не дай бог, осколок раковины или острый камешек не поранили аристократические ножки, оставлявшие на нем свои нежные отпечатки.

В то время, когда происходила эта история, по краям газона взрывался цветочный фейерверк из пышной герани, чьи алые соцветия пылали на фоне темной земли.

Завершалась перспектива изящным фасадом особняка. Стройные колонны ионического ордера[79]79
  Ионический ордер – один из трех (средний по визуальной тяжести, считавшийся «женственным») ордеров греческой системы архитектурных ордеров, сформировавшейся в V веке до н. э.


[Закрыть], поддерживавшие аттик[80]80
  Аттик – стенка над венчающим сооружение (дом, триумфальная арка) карнизом, часто украшаемая рельефом или надписями. Иногда аттиком служит невысокий этаж.


[Закрыть], каждый угол которого поверху украшали мраморные скульптурные группы, придавали дому вид греческого храма, перенесенного сюда по капризу миллионера, и подправляли, навевая мысли о поэзии и искусстве, все, что могло показаться чрезмерным в этом великолепии. Между колоннами виднелись шторы в широкую розовую полоску. Почти всегда опущенные, они подчеркивали окна, которые распахивались в портик, подобно стеклянным дверям.

Когда своенравное небо Парижа соизволяло натянуть позади этого маленького палаццо лазурное полотнище, особняк так выгодно смотрелся на фоне зеленых куп, что его можно было принять за временное пристанище королевы фей[81]81
  Пристанище королевы фей – см. примечание 5 к данной главе.


[Закрыть] или за увеличенную картину Барона[82]82
  Барон Анри (1816–1895) – французский живописец, мастер небольших жанровых композиций классического стиля.


[Закрыть].

По бокам особняка выдавались в сад две оранжереи; их стеклянное покрытие между позолоченными рамами переливалось на солнце, подобно бриллиантам, создавая для множества редких и ценных экзотических растений иллюзию их родного климата.

Пройдись какой-нибудь поэт по проспекту Габриеля при первых проблесках Авроры, он услышал бы, как соловей выводит последние трели своего ноктюрна, да увидел бы, как дрозд в желтых тапочках прогуливается, будто у себя дома, по аллее сада. Зато ночью, когда стихает шум экипажей, возвращающихся из Оперы, тот же поэт смутно различил бы чью-то белую тень под руку с красивым молодым человеком и вернулся бы в свою тесную мансарду со смертельной тоской на сердце.

Именно здесь, как читатель уже догадался, жила с некоторых пор графиня Прасковья Лабинская и ее муж граф Олаф Лабинский, вернувшийся с Кавказа после победоносной кампании, где он если и не сражался врукопашную с мистическим и неуловимым Шамилем[83]83
  Шамиль (1799–1871) – третий имам Дагестана и Чечни (1834–1859 гг.), лидер кавказских народов в их борьбе против российских колонизаторов (см. примечание 19 к главе II).


[Закрыть], то наверняка имел дело с самыми фанатичными и преданными мюридами[84]84
  Мюрид – воин, участник борьбы за «истинную веру», то есть ислам. Мюридизм стал знаменем национально-освободительного движения на Кавказе и крупным идейно-политическим фактором, позволившим кавказским народам оказывать упорное и длительное сопротивление имперским войскам.


[Закрыть] знаменитого имама. Он избежал пули, как избегают их только отчаянные смельчаки, которые устремляются навстречу опасности, а кривые дамасские сабли диких воинов ломались о его грудь, не причиняя ей вреда. Отвага служила ему неуязвимой броней. Граф Лабинский обладал той бесшабашной храбростью, что свойственна только славянам, которые любят риск как таковой, и о которых можно сказать словами одной старинной скандинавской песни: «Они убивают и погибают, смеясь!»

Упоение, с каким вновь обрели друг друга супруги, для которых брак был не чем иным, как страстью, дозволенной Богом и людьми, смог выразить только Томас Мур в своей «Любви ангелов»[85]85
  Упоение… смог выразить только Томас Мур в своей «Любви ангелов»! – Томас Мур (1779–1852) – поэт, признанный певцом Ирландии после публикации сборника «Ирландские мелодии» (1832–1834), сто тридцать стихотворений из которого были положены на музыку. Стихотворением «Любовь ангелов» (1823), повествующем о злоключениях трех ангелов, влюбленных в смертных дев, Мур положил начало жанру «ангельской» поэзии, вдохновившей других поэтов, в частности Альфреда де Виньи.


[Закрыть]! Каждой капле чернил с нашего пера следовало бы превратиться в частицу света, а каждому слову – высохнуть на бумаге, пылая и благоухая, подобно крупице ладана. Как описать две души, слитые воедино, похожие на две капли росы, которые, скатившись по лепестку лилии, встретились, смешались, поглотили друг друга и превратились в одну неделимую жемчужину? Поскольку счастье – редкий гость в этом мире, человек не подумал об изобретении слов, способных его передать, тогда как слова для изображения душевных и физических страданий занимают бесчисленные колонки в словарях всех языков.

Олаф и Прасковья полюбили друг друга еще детьми, сердце каждого из них билось при звуках лишь одного-единственного имени, почти с колыбели они знали, что будут принадлежать друг другу, – все остальное для них не существовало. Можно сказать, в них воссоединились половинки платоновского андрогина, искавшие друг друга после первоначального разъединения[86]86
  …воссоединились половинки платоновского андрогина, искавшие друг друга после первоначального разъединения… – Имеется в виду миф, изложенный в диалоге Платона (427–347 гг. до н. э.) «Пир» (ок. 385 г. до н. э.). Согласно этому мифу, когда-то у людей существовал третий пол – андрогины, которые соединяли в себе и мужское, и женское начала. Страшные своей силой, они посягали даже на власть богов, за что Зевс разрубил их пополам и перемешал. С тех пор получившиеся половинки ищут друг друга, потому что жаждут вернуть целостность своей душе. Эта легенда наложила глубокий отпечаток на художественную традицию Запада, и, в частности, на романтическое толкование любви, которое очень точно изложено Готье в этом пассаже.


[Закрыть], они образовали ту двуединость, которая являет собой полную гармонию, и так, бок о бок, шли, точнее, летели, по жизни в едином порыве, словно два голубя, влекомых, как прекрасно сказал Данте, одной волей[87]87
  …летели… словно два голубя, влекомых, как прекрасно сказал Данте, одной волей – имеются в виду строки из «Божественной комедии» Данте. Ср. в пер. М. Л. Лозинского: «Как голуби на сладкий зов гнезда, / Поддержанные волею несущей, / Раскинув крылья, мчатся без труда…» (Ад. V. 82–84).


[Закрыть].

Дабы ничто не омрачало это блаженство, огромное богатство защищало его, подобно золотому куполу. Стоило этой лучезарной паре появиться, и нищие забывали о своих страданиях и убожестве, а слезы высыхали. Олафу и Прасковье был свойственен тот благородный эгоизм, каковым наделены все счастливые люди, в своем свечении они не были глухи к чужой боли.

С тех пор, как политеизм[88]88
  Политеизм – многобожие, религия, основанная на вере во многих и разных богов. Готье имеет в виду, прежде всего, религию древних греков и римлян.


[Закрыть] унес с собой молодых богов, этих улыбчивых гениев и юных небесных созданий с их абсолютно совершенными, гармоничными и идеально чистыми формами, с тех пор как античная Греция перестала петь гимн красоте строфами Пароса[89]89
  …петь гимн красоте строфами Пароса… – То есть воспевать красоту богов в изваяниях из паросского мрамора (см. примечание 16 к главе II).


[Закрыть], человек жестоко злоупотребляет данным ему дозволением быть уродливым и, хоть создан по образу и подобию Божьему, представляет Бога на земле довольно скверно. Но граф Лабинский сим дозволением не воспользовался: немного вытянутый овал лица, тонкий, изящный нос, четко очерченные губы, подчеркнутые светлыми, лихо закрученными усами, слегка выдающийся подбородок с ямочкой и черные глаза – пикантная особенность, притягательная странность – все это делало его похожим на одного из ангелов-воителей, Михаила или Рафаила[90]90
  …ангелов-воителей, Михаила или Рафаила… – См. примечание 43 к главе II.


[Закрыть], которые в золотых доспехах борются с демоном. Он был бы слишком красив, если бы не мужественный блеск в его темных зрачках и загар, которым покрыло его азиатское солнце.

Граф был среднего роста, худощав, строен, нервозен, однако под видимой хрупкостью он прятал стальные мускулы. Когда по случаю какого-нибудь посольского бала Олаф надевал костюм польского вельможи, шитый золотом, сверкающий бриллиантами и усыпанный жемчугом, он проходил между гостями, подобно яркому видению, вызывая зависть мужчин и восхищение женщин, к которым, благодаря Прасковье, сделался совершенно равнодушным. Нет нужды добавлять, что граф обладал не только внешними достоинствами. Он также был наделен и умом, и сердцем. Добрые феи щедро одарили его в колыбели, а злая колдунья, которая все портит, в тот день пребывала в исключительно хорошем настроении[91]91
  Добрые феи… одарили его в колыбели, а злая колдунья… пребывала в… хорошем настроении. – Шутливая аллюзия на знаменитую сказку Шарля Перро (1628–1703) «Спящая красавица (1697).


[Закрыть].

Вы понимаете, что с таким соперником Октав де Савиль тягаться не мог, и что он правильно поступил, решив спокойно умереть на подушках своего дивана, несмотря на надежду, которую пытался внушить его сердцу фантасмагорический доктор Бальтазар Шербонно. Забыть Прасковью было единственным, но невозможным лекарством, увидеть ее снова – для чего? Октав чувствовал, что воля молодой женщины никогда не ослабеет, а сердце останется нежным, но неумолимым, сочувствующим, но холодным. Он опасался, как бы его плохо зарубцевавшиеся раны вновь не открылись и не начали кровоточить при виде той, которая невольно убивала его, и при этом ни в чем не винил ее, свою возлюбленную и свою убийцу!