Текст книги "Маленький цветок розы. Перевод Елены Айзенштейн"

Маленький цветок розы
Перевод Елены Айзенштейн

Авторы: Готье, Бодлер, Малларме, Верлен, Аполлинер

Переводчик Елена Оскаровна Айзенштейн

© Готье, 2021

© Бодлер, 2021

© Малларме, 2021

© Верлен, 2021

© Аполлинер, 2021

© Елена Оскаровна Айзенштейн, перевод, 2021

ISBN 978-5-4490-4491-4

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Теофиль Готье

Амбиции

 
Поэт, в сердцах ты будишь эхо звучное,
Волнуешь толпу своими страстями,
Пишешь на меди надписи штучные,
Заставляешь сиять свое имя для тех, кого видишь друзьями.
 
 
Бежать в четырех шагах от зари,
Иметь народ тридцати стран земли,
Видеть землю в устремлениях безликих,
Быть Наполеоном – еще более великим!
 
 
Что знаю я? быть Шекспиром, быть Данте, быть Богом,
Когда б мы были во всем этом, всем этим, – добра немного.
Мир переполнен вами, пуста души берлога.
 
 
Но кто, однако, заполнит сердца твоего пропасть?
О победитель, что нам туда, поэт, бросить?
– Любовное слово, сорвавшееся с женских уст!
 

Поэт, в сердцах эхо пробуждаешь ты звучное,

Волнуешь толпу страстями,

Высекаешь в латуни деянья кипучие,

Заставляешь сиять свое имя речами!

Бежать в четырех шагах от зари,

Владеть народами тридцати стран земли,

Видеть, что земля безучастна к твоим амбициям,

Наполеоном быть двойником и рыцарем!

Что знаю я? быть Шекспиром, быть Данте, быть Богом,

Когда б мы были во всем этом, всем этим, – добра немного.

Мир полон вами, пусто в души берлоге.

Но кто, однако, заполнит сердца твоего пропасть?

О победитель-поэт, что туда нужно бросить?

С уст женских любовного слова шепот!

Газель

 
В ванной, на мозаике близ краба
Я люблю увидеть сабо,
У ног моих небрежных.
Серебряной и желтой кожи сабо,
Мне нравится, что Ночь,
Когда покину мою ванную огромного масштаба,
Кусает кость слоновую волос и темный плащ,
И течет вода розовая арабов
На грудь мою, и важно,
Как заря и роза,
Смешивает ароматы и жемчуга сагу.
Я люблю тонкий аромат не зря
Цветок Гурии беря,
На китайской тарелке —
Шербет серого янтаря,
Опиум, жидкое небо,
Нежный и коварный яд,
Кто заполнит пустую душу
Звездным счастьем наград,
А вода повторяет
Нежной музыки звукоряд,
Бежит шлюпка турецкая
Под созвездьем огней-ягнят.
Я люблю фесок алые балдахины,
Звенящие цехины,
Где сияние злата,
Где месяца переливы,
Цветущее дерево, где сидит
Птица близ розы стыдливой.
Фонтан, где вода объясняется торопливо, —
Все мне нравится счастливо.
Но на земле и на небе
Из всех сокровищ предпочитаю ревниво
Моего юного и прямого сердца
Любящего заливы!
 

Матросы

 
По воде глубокой и голубой
Путешествуем мы с тобой,
По окрестностям мира,
Серебряный след
Зондских островов зефиром.
От неба Индии сожжённого
Почти до полюса студёного.
 
 
Маленькие звёздочки
Указывают своим золотым пальцем,
В какую сторону
Направить должно парус;
Как птицы белые,
Крыльями парусов помахав небосводу,
Мы пробуем воду.
 
 
Мечтаем о земле,
Которой мы бежим,
О матери своей,
О молодой любви —
Но легкая волна
Вмешается в игру,
Смежит души хандру.
 
 
Терзает труженик
Земли скупой поля;
Раскроют воды
Шпоры корабля,
И море сотворит в пустотах
И жемчуг, и коралл
Без боли, без работы.
 
 
Высоты бытия!
Баюкают фрегат,
В пучинах жития —
Бессмертья виноград,
Реют воды потоком,
По голубой пустыне
Идем мы с Богом!
 

В поцелуях воды

 
В поцелуях воды на берегу
О ранах волны рассказ,
Чтобы утешить дикий цветок
На заре в дождях.
Вечером бриз скажет о нем
Древнему кипарису,
Горлице на дубе проговорит
Сожалений каприсы.
 
 
В спящих потоках,
Где все отдыхает
Вне страданий, вне ран,
Луна рассказывает о бледности.
Святая София, храм
Шепчет в голубом неба чертоге,
Мечтатель в вверенном ему небе
Снит сон о Боге.
 
 
Дерево иль гробница, голубь иль роза,
Скалы иль волны —
Все здесь может взмолиться,
Рассказом пролиться неровным.
Я одинок, и нет в этом мире
Мне эха в эфире.
Нет ничего, кроме голоса огромного
Геллеспонта темного.
 

Маленький цветок розы

 
Высоко в горах,
Близ Гвадаррамы,
Открываешь Испанию,
Как панораму.
 
 
Безграничный горизонт.
Эскуриал огромный.
Поднимается мрачный собор
Королевской скукой черной.
 
 
И видно в мягкости
Пушистого тумана,
Так далеко, что может обмануться взор,
Мадрида каменный узор.
 
 
Гора так высока
Что на гранитных склонах
Гостит только орел,
Гнездясь в скалы разломах.
 
 
Зима, сверкая, извлечёт
Блестящих пик богатства.
Природы зимней серебро,
Словно седые старцы.
 
 
Люблю их гребней чистоту
В любой другой сезон.
Гипюра хладного шитьем,
Связавших окоем.
 
 
Большие облака
Похожи на тюрбан,
Напяленный горой
И в дождь, и в ураган.
 
 
И сосны, чьим корням
Подобен рук захват,
Взрывают водостоки,
Выстроившись в ряд.
 
 
И бриллианты вод,
Что под травой бегут,
Вращают камней водопад,
Бормочут Имя тут.
 
 
Но, прежде всех вещей,
Люблю в душе скалы
Малюсенький цветок
Найти внутри горы.
 

Роза

 
Я знаю все оттенки розы:
Пурпурной, красной, цвета киновари и карминной
Я знаю тон румяный бабочкиных крыльев.
Все краски, что являют скромность розы.
 
 
В Гренаде, где течет Ксенил,
Я на Муласене парчой, фольгой белил
Увидел снег, красневший под лучами,
Как поцелуй, звездой закатною открытый пред очами.
 
 
И видел я зарю, что отражением пурпурным
К Венере вознеслась, откинув плат лазурный,
И удивлялся в рощах свежего румянца холодку.
 
 
А роза, что на лбу жемчужном с краю,
Воспетая в коротком мадригале,
Чей аромат вкушают тут прилежно,
Полна оттенков свежих, самых нежных.
 

Юной итальянке

 
Февраль дрожит белой изморозью и снегом;
Дождь бьется по углам крыш, словно о край ковчега;
И ты говоришь: «О, ангелы-братья,
Когда же смогу лесных фиалок собрать я?»
 
 
Небо наше плачущее, и весна во Франции
Зябка, словно зима у тлеющего камина;
Париж в грязи, когда Флоренция в прекраснейший из сезонов
Перебирает сокровища под эмалью газонов.
 
 
Вижу деревья с контурами черных тог;
Твоя душа обманута их нежным пылом:
Лазурны только фиалки глаз твоих милых,
И весну смешит цвет твоих щёк!
 

На трех пейзажистов
(Салон 1839 года)

 
Для нас везенье, критиков и журналистов,
Словно античный раб, с воротничком почище,
Без передышки и без срока,
В банальной круговерти рока
Бездумно крутим мельницу журнала,
Живем, исчезнув в гипсовой пустыне залов,
Мы люстры вместо солнца ценим свет,
Едва великий пейзажист, восторженный поэт,
Богатую листву, лазоревое небо
Прорвет лучом ночным, наполнив душу негой,
Так создается на картине красоты алмаз,
Хотим живописать его, но он далек от нас,
Хотя журналы есть, и красоты намек – всё то,
Чем человек в суровой книге Бога пренебрег,
Вода, и воздух, и деревья, и пространство,
Лугов велюровых и звезд апрельских царства,
Серебряные блёстки, искры золотые,
О дети без картин и без наследствия! Пустые,
Мы позабыли б нашу мать Природу,
Оглушены жужжаньем славы модной,
Что создается прессой и на свет влияет,
Тлеть в сердце мелким ссорам позволяет;
Теряем сокровенную любовь к божественным предметам,
Не слушая античности заветов
В складках плаща, что сброшен был на мир,
Как девы робкой мягкая туника,
Стыдливо спрятавшая наготы кумир.
 
 
Спасибо всем вам, дорогие мастера!
Любовники дубов зеленых, почвы красной,
Которых видит Рим под сумраком своих дерев,
Рисующими куст и профили окрестных гор и рек,
Тех, что о жизни и о солнце заявляют,
В холстах своих нас алым светом согревают,
Не выходя из дома, совершаем мы турне,
Проходим по Парижу множеством пейзажей,
Лазури неизменною овеяны плюмажем,
Картины ваши словно раздвигают стены,
Распахнутые окна – им родня,
Откуда смотрим на великие зеленые поля,
На золотую жатву осени и леса мезонины,
На горизонт без края и лазурь небесной нивы.
 
 
Таким мы видим одиночество художника,
В душе смятение, страданье уничтожившего,
Пещерой Червара, чей образ кистью точной
Бертон[1] упрямый высек мощно.
Мы видим вас на покрасневших скалах,
На пастбищах, где коз живет немало,
Склоняют главы козы, в знойном солнце тонут,
Грызут скалу, не находя бутона.
Их путь исполнен света столь,
Что лентой меловой сияет каменная соль,
И очень редко здесь ступает вдруг наш человеческий каблук,
Теряясь в глубине средь римских штук.
 
 
Деревьев стройных ряд с умеренной листвой,
Едва чернеют их стволы в тени совсем скупой,
Подъяты, как флагштоки, купаются их лбы,
В безоблачной прозрачности небесной глубины,
И будто бы презрев все удовольствия земли,
Желая спрятать нимфу, тайну выдали они:
Фильтруют воздух дня их ветки слишком мощно,
Исследуют желания и все мечты на прочность,
Под градом веток их худой анахорет
Укрытье может выбрать, одиночества обет.
 
 
Ни травы, ни цветок не сгладят ту суровость,
И ясность тона не сокроет желтой краски новость,
Уступы скал подобны тут гадюкам,
Покинувшим ползучих тел приюты,
Чьих нитей бледных ядовитые пружины,
На солнце разомлев, обнимут скал вершины.
И жаждущая птица выпьет только горсть
Сочащихся по горным сводам слёз;
Но той пустыни сдержанной подарен властный дар,
Есть в нашем климате прохлады, свежести нектар,
Где тени непрозрачны и где в волнах трав
Телицы плавают, озона в грудь набрав,
Где вечный взор сияет в небе строгом,
И человек так далеко, а мы как будто с Богом.
 
 
О мать ты гения! Божественная бонна,
Утешная и не воспетая в бесцветности огромной,
О одиночество! Объятье молчаливых рук,
Скучая в мире, небо впитывая вдруг,
Когда смогу с тобою, как анахорет,
Над книгою склонить главу, где сеет мысли свет?
 
 
А дальше Алиньи[2], с карандашом в руке,
Как Энгр, игравший профилем людским в черновике,
В розы’сках идеала, в прелести дерев витает
И кистью мраморной картины высекает.
Он знает, сквозь жестоких контуров темницу
Потоки и лавины дня пытаются пробиться,
И всем картинам подпись точная идет,
Афинским скульптором ласкает силуэт,
Как Фидий, на Венере наводивший глянец,
С любовью склоны обнаженных скал он гладит.
 
 
Вот Магдалина[3]. Последняя звезда
Мерцает золотом на полотне небесного пруда.
Раскаясь в глубине своей пустыни,
Мария слушает концерт зари,
Организованный оркестром ангелов разбег,
И киннор древних, и готический ребек.
Сгорающий от любопытства луч пронзает купола,
Где мирно спят маленьких птиц тела,
Окутанные ореолом ангельских кудрей,
Вдруг просветленные отбле’сками теней,
Пока туники ангелов и край их ног
Купает в утренней тени зари поток.
Оттенка бурого земля, как волосы Цереры,
Деревень Рима озаренных плодородные карьеры,
По бороздам, мерцающим почти до горизонта,
Как океаном золотым там жатвы контур,
И, как курильница благоухающих паров,
Дым поднимается в клубов водоворот.
Хрустальный небосвод так чистотой играет,
Что видим бесконечности лазурь за его краем.
И впереди, там, у ажурных стен из кирпича,
В античных позах горстка пахарей, ворча,
С собакой, изводящейся от жажды,
Которая остатком свежести на почве страждет,
Простая группа в тихой грации идиллий,
Которую Пуссен знавал и полюбил б Вергилий.
Но вечер с горной высоты спустился,
Тень сделается серой, углубится,
Лимон и апельсин разбавят зелени сурьму,
Закат весь истончен, сложил уж края бахрому,
Молчит цикада, и мы слышим звон
Воды сбегающей, потоков гон,
И мира спящего безгласные часы
Сплетают влажные от слез воды власы,
Едва хватает света, чтобы знаков разобрать ядро,
Там имя скромное, начертанное в черном уголке – Коро[4].
 
 
И мы ныряем в дождик и туман,
В грязь мостовой и в сажи неба чан,
И вместо прежних милых окоемов —
Углы на стенах, крыши зданий темных,
Вновь ветер плачет, ночь зажгла фонарь,
Потоки светятся, бросая теней тусклых хмарь,
Повсюду – шум повозок, песни, крики ближе.
О светлая Италия, прощай! – Мы – в пасмурном Париже.
 

[1] Рене Теодор Бертон – французский художник, портретист, автор картин на исторические темы.

[2] Клод Франсуа Теодор Каруэль Д'Алиньи – французский пейзажист. В Италии подружился с Ж. Б. Коро.

[3] Речь идет о картине К. Алиньи «Магдалина в пустыне» (картина находится в музее Страсбурга).

[4] Жан Батист Камиль Коро – французский художник, один из выдающихся пейзажистов.

Шарль Бодлер

Кот

 
Ступай, мой добрый кот, моим влюбленным сердцем
Коснись меня когтями мягких лап,
Тону в прекрасных я твоих глазах,
Агата и металла перце.
 
 
И нежных пальцев быстрых ласка
Потреплет глянец головы и гибкой шеи,
Рука тебя коснется – точно херес
Пьянит электризованные нервы.
 
 
Ты отражение моей любимой.
И взгляд ее – он твоему подобен.
Как твой тот взгляд, глубокий и холодный,
Как твой, жестокий, колющий, как дротик.
 
 
От головы до самых лап,
Изящный, словно стела,
Ты источаешь тонкий аромат
Вокруг коричневого тела.
 

Кот

 
В моем мозгу гуляет тихо,
Мяуча в комнате ума,
Прекрасный, добрый, сильный, милый
Мой кот – естественность сама.
 
 
Его призванье – это ласка и тишина без грома нот,
Но тихий голос вдруг растет,
Чарует тембром мелко, чутко,
Как будто сказочная дудка.
 
 
Как жемчуг, голос чист его,
Он душу поит, словно песня,
То прыгнет, то шагнет – и вот
Уж осветил души поместье.
 
 
Он усыпит любой недуг
И пробудит мои экстазы.
Ему, как мне, не нужно слов
Чтоб высказать любую фразу;
 
 
Ему не нужен меткий лук,
Чтобы вонзиться песней в душу,
Струною царской кормит слух,
Когда хочу его я слушать.
 
 
Не знаю, кем тот голос дан,
Гармоний тайной напоённый,
Кот серафический, друг-кот,
Мой чуткий ангел утонченный.
 

 
Бело-коричневая шубка,
Я запах твой впитал, как губка,
И ласку вечера, и дома,
Кроме тебя нет ничего другого.
 
 
Знакомый дух ты этих мест,
Судья, тиран, визирь, Зевес,
В империи моих владений
Может, ты фея или Гений?
 
 
Когда я на тебя смотрю, ты выгибаешь гордо спину,
И делаешь смешную мину, и прилипаешь, как магнит,
В квартире властно ты царишь.
Не человек, кот – мой двойник.
 
 
И в изумлении гляжусь
Я в блеск опалов раскаленных.
И вспыхивают изумленно
Живые фонари зрачков.
 

День памяти

 
Молчанье похоронено в муаре,
Расположилось только в сгибах мебели,
Которая стоит особыми столбами,
Ушедшими из памяти, из времени.
 
 
Стара торжественная книга для гаданий,
Где иероглифы, чьих контуров дыханье
Распространяет крыл знакомый трепет,
Похороню их просто в кабинете.
 
 
Из краха смеха истинная злоба
Меж ними с ясностью подруги хлынула
До самой паперти до храма не для срама.
 
 
И в трубах золотых шатров высоких пыл,
Бог Рихард Вагнер, излучающий сакральность,
Убог ты для чернильных слез Сибилл.
 

Музыка

 
Музыка овладевает мною, словно море!
Я свой парус расправил
Под туманным пологом или в неба хоре
 
 
Я дышу полной грудью
Под нависшим паруса нутром
Поднимаюсь и спускаюсь водой звучной
По спине огромных гор
 
 
Чувствую вибрации во мне всех страстей
Посудины моей страдающей кифара
Под порывами ветра ощущает стихий удары
 
 
В суровых пучинах
Меня баюкают бури чаянья
И иногда спокойствие – лишь отраженье
Моего отчаянья.
 

Великанша

 
В те дни, когда природа с властной живостью
Придумывала день за днем чудовищных детей,
Как к королевским лапам сладострастной кошки,
Я припадал к ногам прекрасной великанши, живя в жару страстей.
 
 
Как мне приятно было видеть ее тело
С цветущей в нем душой,
Свободно росшее в тени любви большой,
И я угадывал, когда вдруг сердца темный жар
Высиживал туманов взгляда влажный пар.
 
 
Я постоянно открывал столь соблазнительные зоны,
Как скалолаз и спелеолог, карабкался по гибким склонам,
И если летнее безнравственное солнце,
 
 
Играя, излучалося в округе,
Любил покоиться в тени грудей подруги,
Как хутор мирный у подножья гор.
 

Соответствия

 
Природа – это храм с колоннами живыми,
Позволивший слететь стеснительным словам,
Чрез рощи символов там человек идет тропинками кривыми,
Ему подаренными по его мольбам.
 
 
Как эхо долгое, что поражает даль
В ночи и глубине согласной,
Огромная, как ночь, громадная, как ясность,
Цветов, звучаний, ароматов дань.
 
 
Те запахи свежи, словно щека ребенка,
Нежны, словно гобой, юны, как луга цвет,
И есть иных богатств торжественная тонкость:
 
 
Янтарь и мускус, ладан и смола —
Читаю перечень бесчисленный сей вслух:
Слова поют, перенося и чувств, и мыслей дух.
 

Прекрасный корабль

 
Красавица, хочу тебе я рассказать
О прелестях твоих, что дарят деве спелость.
Хочу твою красу живописать,
Где детскость сочетает зрелость.
 
 
Когда широкой юбкою взметаешь бурь раскат,
Ты движешься по зале, будто бы фрегат
Меняет курс, качаясь на волнах залива,
И медленно, и нежно, и лениво.
 
 
Для твоей длинной, гладкой шеи и блестящих плеч
Паваны медленной и странной речь.
Торжественно, как лодка, ты плывешь,
Великолепно, девочка, идешь.
 
 
Красавица, хочу тебе я рассказать
О прелестях твоих, что дарят деве спелость.
Хочу твою красу живописать,
Где детскость сочетает зрелость.
 
 
И горло чудное твое так бьет муаром,
И горло дивное твое – прекрасный замок,
Чьих светлых стен подвижен след,
Как кудрей льнущих свет.
 
 
И жестки кудрей розы, как кинжалы.
Ты шкафчик, секретер с прекрасной дверцей,
Чей дух ликера, специй, вин,
Так опьяняет мозг и сердце!
 
 
Когда широкой юбкою взметаешь бурь раскат,
Ты движешься по зале, будто бы фрегат
Меняет курс, качаясь на волнах залива,
И медленно, и нежно, и лениво.
 
 
Испытывая мук экстаз,
Воланы за ногами бросились охотиться тотчас,
Словно две ведьмы, что в ковше из стали,
Напиток черный верности мешали.
 

 
И руки твои мышцами воюют
По ним боа скользит, словно ревнует,
И отпечатает настойчивый шпион
В груди твоей любви закон.
 
 
Для твоей длинной, гладкой шеи и блестящих плеч
Паваны медленной и странной речь
Торжественно, как лодка, ты плывешь,
Великолепно, девочка, идешь.
 

Стефан Малларме

 
Мне грустно, я, увы, прочел уже все книги!
Прочь, прочь, моя душа, от пьяных птиц,
Узнавших облаков отчаянные миги!
Ничто не радует: ни отраженье сада старого в глазах,
Ни рвущегося сердца стук, дрожащего над морем.
Ни лампы ясной пустота, ни белизны бумаги простота,
Ни женщины с ребенком красота,
О ночь! – в покое не удержат доле.
Я покидаю этот брег! Души моей корабль
Поднял свой якорь для щедрот природы.
Томлюсь! Чужды мне чаяний жестокие уроды,
Прощай, стыдясь, скажу, взмахнув платком,
И, может быть, я буду приглашен
Грозой, волной над кораблем.
Да, я потерян, одинок, без мачт, без островов,
О, мое сердце, слушай пенье моряков!
 

Вздох

 
Моя душа в твоем челе, о тихая сестра,
Валящаяся крапинами осени чадра,
Чрез ангельских небес пространную гряду
Встает, словно в меланхолическом саду,
Вздыхающей струи воды в небесной сфере верность.
Нежна лазури октября и чистота, и бледность!
Кто отразит осенних вод бескрайнюю истому?
И вижу на воде, среди опавших листьев на ветру,
Прохладных борозд пустоту, и, будто золотя фарфор саксонца,
Там тянет руку желтый луч сияющего солнца.
 

Дар стихотворения

 
Принадлежу тебе, дитя идумейской ночи!
Тьма! С бледным, окровавленным, оборванным крылом,
И запахом, и золотом кипит оконное стекло,
И вижу лед квадратов, увы, мертвых окон.
Сама Аврора бросила на ангельскую лампу
Свои ладони! И когда их вознесла,
Отцу враждебному пытаясь улыбнуться,
Бесплодность одиночества призвала содрогнуться.
О колыбель послушной дочери невинной,
У хладных ног твоих прими ужасные крестины,
И голос твой споет струне и клавесину,
Завядшим пальцем из груди исторгнув сонатину,
Куда сивиллина река той женской белизны впадает?
Для губ, в которых воздух святости лазурью голодает?
 

Поль Верлен

Сентиментальный разговор

 
В парке одном ледяном и пустом
Тени две старый вели разговор.
Глаза их мертвы, а губы мягки,
Из призрачных уст раздавались стихи.
В парке одном ледяном и пустом
Души листали прошлого том:
– Помнишь ли ты нашу старую страсть?
– Хочешь напомнить памяти власть?
– Именем прежним бьется сердце твое?
– Нет, уж больше оно не поет.
– Душу мою ли видишь ты в снах?
– Нельзя в счастье вернуться, ах, прошлое – прах.
– Где ртов наших связь и мечты хлеба?
– Лазурь убежала – черна судьба.
Они шли тропою, увитой овсом,
И ночь лишь узнала тогда обо всем.
 

Женщина и кошка

 
Она играет с кошкой.
И дивно видеть, как наперебой
Рука и лапка – обе белы —
В вечерней тени ведут бой.
 
 
Она нечестно прячет, как рахат-лукум
Под черной тонкой варежкой своей
Агатовые ногти,
Блистающие, острые, как ум.
 
 
Другая также наслаждается сраженьем,
И когти остренькие не смирит внушеньем,
Но дьявол не лишится ничего от этого движенья.
 
 
И в будуаре, где звенит и греет, словно мех,
Ее воздушный мягкий смех, блестят, как слово в строчке
Четыре фосфорические точки.
 

Гийом Аполлинер

Бестиарий, или кортеж Орфея

«Бестиарий» – это тридцать коротких стихотворений Аполлинера, изданных в 1911 году. Каждое стихотворение рисует портрет, выражающий нравственный и психологический портрет животного, который напоминает человеческий. Некоторые из портретов Аполлинера положены на музыку Франсисом Пуленком и другими композиторами.

Элемиру Бурже

Орфей

 
Восхищайтесь властью знаков и благородством линий.
Это голос, которого свет не видел.
О нем Гермес Трисмегист говорил в своем Примандре.
А может – Вергилий в своей «Энеиде».
 

Черепаха

 
О волшебная Фракия, бреда спрут!
Хоровод моих пальцев, перебирающих лиру, тесен!
Все животные неизменно ходят вокруг
Моего черепашьего панциря, моих песен.
 

Лошадь

 
Мои строгие сны узнают тебя верхом,
Золотой шар судьбы моей станет прекрасным кучером,
Я сама была сдерживавшим бег неистовым пастухом
Всех стихов, написанных мной по случаю.
 

Тибетская коза

 
Из золота козье руно для того,
Кому нужно немного.
Но для Язона сурового тем грош цена
Шерстинкам, в которые я влюблена.
 

Змея

 
Красота спелее голубики,
Но жесток любовника упрек.
Ева, Клеопатра, Эвридика,
Я могу назвать хоть четырех.
 

Кошка

 
В моем доме я желаю видеть
Женщину с ее умом,
Кошку, ту, что, странствуя по дому,
С умным взглядом книг не зрит ее,
И еще, презрев судьбы запреты,
Я хотела б так блажить,
Видеть тех друзей в любое время года,
Без которых не могу я жить.
 

Лев

 
О лев, о злосчастный и жалостный образ
Низложенных роком царей-иноземцев,
Не в пору тебе иностранная клетка,
Закрытая в Гамбурге правильным немцем.
 

Заяц

 
Я не какой-то там французский заяц,
Распутный и трусливый, как все звери,
Как зайцы и влюбленные у двери,
О, я немецкий заяц,
Я просто тот, чьих мыслей коромысло
Летит в пространство постигаемого смысла.
 

Кролик

 
Мне ведом интерес к другому полу,
И я хотел бы получить в гареме
Кой-что, как все другие звери. Жизни теорему
Аргументируй средь тимьяна, на равнине,
В легчайшей Нежности теснине…
 

Верблюд

 
Дон Педро с верблюдами
Путешествовал, восхищенный, по миру.
Если бы мне достались верблюды,
Это такая была бы валюта,
Все бы стало мне по плечу,
Я бы исполнил, что захочу.
 

Мышка

 
Прекрасные дней моих, о мышья беготня,
И перегрызанность моей нелепой жизни суетливой.
Мышиный Бог! Мне будет двадцать восемь лет,
Имея жажду счастья, прожила я несчастливо.
 

Слон

 
Я слон с редкой костью слоновой
И с бивнями безо всяких чехлов.
Пурпуром смерти
Вьется ценный мой рот!
А покупаю я славу поэта
Ценой мелодичных слов.
 

Орфей

 
Посмотрите на эти морды отвратительные,
Тысячи лап и сто глаз в секунду,
Коловратки, клещи, насекомые,
И микробы самые удивительные,
Семь чудес света
И дворец Роземунды.
 

Гусеница

 
Работа приносит богатство
Станем работать, поэты!
Подобно гусеницам, превратимся
В бабочек, танцующих менуэты.
 

Муха

 
Мы, мухи, знаем песни,
Изученные в дикой Норвегии,
Мы, мухи, снежные божества,
И потому мы смелые.
 

Блохи

 
Друзья, возлюбленные, блохи,
Жестокости и страсти крохи
Мы подбираем слишком часто,
Вся наша кровь бежит для них.
Мы не оставим вас одних,
Возлюбленные так несчастны!
 

Кузнечик

 
Вот кузнечик. Стал он
Пищей святого Жана.
Может, мой стих, как этот прыгун-чародей —
Гостинец для лучших людей.
 

Орфей

 
Что сердца соблазн твоего и неба строгого, мой ороситель,
Рыбак, ну, ответь мне, какая рыба из пресной или морской воды,
Равна ему по форме и вкусу,
Прекрасный, Иисус, мой спаситель?
 

Дельфин

 
Дельфины, вы играете в морях,
Но горек реки поток,
Иногда моей радости вспыхивают якоря,
Но жизни отбор жесток.
 

Осминог

 
Чернила вздымаю в небо,
Тяну кровь любимых душ.
Мне наслажденья хлебы
Быть монстром для дорогуш.
 

Медуза

 
Медузы – несчастные головы
С шевелюрами лиловыми,
Я люблю вас с вашими аббатствами,
Бурь богатствами.
 

Рак

 
Неопределенность – моя страсть.
Только знаю я такую власть:
Словно тащит на себе меня орда
Все не туда и не туда.
 

Карп

 
В ваших садках, в ваших прудах
Карпам полное приволие.
Смерти царство вас забыло:
Рыбы в меланхолии.
 

Орфей

 
Женщины с крыльями,
Амур и сирены, играющие у жизни края,
Знают, как песни бесчеловечные умирают.
Мне нужны не проклятые птицы, но ангелы Рая.
 

Сирены

 
Знаешь ты, где сирены провожают свою скуку,
Когда высказывает море в ночи свою муку?
Мы, море, как ты, полны кораблей голосов могучих,
Называющих в песнях протяжных свой возраст ревучий.
 

Голубь

 
Голубь, голубь и дух,
Породивший Христа,
Иисусом клянусь,
Я Марию люблю,
На Марии женюсь.
 

Павлин

 
Сделав колесо, та птица
Чей хвост достает до земли и ладен
Стала более прекрасной,
Но обнаружила, что сзади.
 

Сова

 
Бедное сердце мое – это сова,
Пригвождено, колотится, переколотится.
Кровь, пыль, конец борьбе, сдаюсь.
Всем, кто меня любит,
Я отдаюсь.
 

Ибис

 
Да, я уйду в тень мутную,
О смерть неминуемая,
Латыни мертвенность и ужасного слова чернила.
Ибис, птица на краю Нила.
 

Вол

 
Херувима в Раю звучит небесная похвала,
Где кипит у ангелов застолье.
Мы тогда снова выпьем жизни вина,
Когда Бог позволит.