Текст книги "Вереск и бархат"

ГЛАВА 3

Пруденс медленно повернулась лицом к вошедшим. Керкпатрик крепко удерживал ее за талию.

«Мужчины не выглядят веселыми», – подумала она. Солнечный свет померк перед белокурым гигантом, закрывшим собой дверной проем. Он пригнулся и вошел в хижину, в которой сразу же стало тесно; пол застонал под тяжелыми шагами обутых в сапоги ног. Это мог быть не кто иной как Тайни.

Он откинул назад голову и оглушительно рассмеялся, сотрясая стены ветхого строения.

– Я напугал тебя, а? Ты хорошо научил меня. «Подкрадывайся неслышно, если хочешь разбогатеть».

Его длинная косматая борода и ореол белокурых волос делали его похожим скорее на викинга, волею судьбы заброшенного сюда, чем на пограничного шотландского грабителя. Пруденс едва ли удивилась бы, если бы он перебросил ее через плечо и понес на свой корабль. Девушка прижалась к груди Керкпатрика и в испуге склонила голову ему на плечо.

Пруденс вцепилась в него еще сильнее, когда некое шутовское существо, сидящее на подоконнике издало гнусавое восклицание:

– Позор, Керкпатрик! Где твоя маска? Видно, что тебя не сильно волнует судьба этой малышки, а? Мне прихватить ее с собой на прогулку сейчас или попозже?

Пруденс решила, что он был самым уродливым ребенком, которого она когда-либо видела. Но вскоре поняла, что он был вовсе не ребенком, а юношей. Его острые мелкие черты напоминали скорее лисью мордочку, чем лицо человека; потемневшие от загара руки были худы и жилисты. Он, причмокивая, высасывал нектар из цветка жимолости и нагло ухмылялся Пруденс.

– В этом не будет необходимости, Джейми, – сказал Керкпатрик. – Девчонка слепа.

– Слепа? – эхом отозвался гигант.

– Слепа? – потрясение переспросила Пруденс. Керкпатрик больно ущипнул девушку, и она послушно сощурилась.

– Вы меня слышали? – повторил он. – Она слепа и не видит ничего, кроме слабого света и неясных очертаний предметов. Сбившись с пути, она забрела на эту гору прошедшей ночью.

Джейми смял цветок в своем веснушчатом кулаке.

– А что она делала на этой горе? Собирала маргаритки?

Прежде, чем Керкпатрик успел ответить, Пруденс выпалила:

– Я была на пикнике.

Брови Тайни угрожающе сошлись на переносице. Он скрестил могучие, как березовые стволы, руки на своей груди.

– Не мокровато ли для пикника, а?

Керкпатрик предостерегающе дернул ее за волосы. Но девушка проигнорировала его предупреждение.

– Но ведь день был хороший. Видите ли, я блуждала много часов, пока ваш лаэрд не оказался настолько добр, что спас меня и привел сюда… в свой замок.

– Наш лаэрд? – загоготал Джейми.

– Его замок? – переспросил Тайни.

Пруденс пошарила рукой по полу перед собой, поморщившись, когда острая заноза вонзилась ей в палец.

– Мне, пожалуй, пора собираться. Лаэрд Керкпатрик сказал, что один из вас, его слуг, проводит меня к дороге, где я смогу подождать какой-нибудь экипаж, чтобы добраться до дома.

– В самом деле? – Тайни нахмурился. – Наш лаэрд – добрейшая в мире душа, – ядовито заключил он.

Себастьян ухмыльнулся.

– Они всегда это твердят.

Пруденс поднялась. Джейми соскочил с подоконника в хижину. Лицо Себастьяна напряглось, но он и бровью не повел, чтобы выдать себя. Он понимал, что его люди еще не убедились в ее неопасности для себя, и молил Бога, чтобы и девушка осознала это. Себастьян скрестил руки на груди, спрятав таким образом стиснутые кулаки.

Пруденс сделала неуверенный шаг к двери и вытянула руки перед собой, ощупывая пространство. Осторожно, не издав ни звука, Тайни поставил стул у нее на пути. Себастьян вздрогнул, когда девушка коленом ударилась об острый угол.

– Прошу прощения, сэр, – извинилась она. Девушка на ощупь, спотыкаясь о неровности пола, обошла вокруг стола, стремясь развеять сомнения пришедших в своей беспомощности. Когда ее рука потянулась к спинке стула, Джейми сдернул платье и, самодовольно улыбаясь, поднял его вверх. Серебряные шпильки посыпались на пол. Он схватил одну, повертел в руках, разглядывая жемчужины, и сунул добычу в карман.

Пруденс ощупала спинку стула и нахмурилась.

– Я уверена, что именно здесь оставила свое платье просушиться, – растерянно произнесла она.

Джейми бросил бархат ей в лицо.

– Вот оно. Должно быть, упало.

– Благодарю вас, – тихо ответила девушка и принялась натягивать платье.

Трое мужчин с жадностью наблюдали за ее неловкими движениями, когда она застегивала корсаж и надевала влажные башмаки.

Выпрямившись, Пруденс сцепила на груди руки. Настроение Себастьяна упало, когда он понял, чего она ждет. Если бы только глупый котенок подошел и потерся о ее ноги. Тайни заметил котенка и вытащил его из-за поленницы. Он поднял его на уровень глаз, разглядывая взлохмаченную мордочку.

Пруденс прикрыла глаза, сдерживая слезы. Она не смела протестовать, понимая, что тем самым выдаст себя и подвергнет смертельной опасности свою жизнь. Но ведь Тайни мог сломать шею животного двумя пальцами.

Низкий рокот заполнил комнатку. Глаза девушки распахнулись. Она недоумевала, за что этот громила рычит на ее кота, но краем глаза уловила ухмылку на лице Керкпатрика. Тайни что-то ласково бормотал, поглаживая котенка. Он потерся своей заросшей щекой о мягкий, пушистый мех, зажмурившись от удовольствия.

– Я люблю кошек. Моя мамаша всегда держала хотя бы одного.

– Я тоже их люблю, – сказал Джейми, – когда больше нечего есть.

Пруденс внутренне содрогнулась.

– У этой маленькой твари есть имя, девочка? – спросил ее Тайни.

– Себастьян.

Джейми фыркнул.

– Какое глупое имя. Керкпатрик поморщился.

– Отдай леди ее кота, Тайни. Джейми, отведи ее к дороге. Отведи ее прямо к дороге, затем сразу же возвращайся обратно. Ты понял?

Джейми взмахнул своей бесформенной шляпой и склонился в шутовском поклоне.

– Я не глухой, мой лаэрд.

Тайни сунул котенка в руки Пруденс.

– Благодарю вас, мистер Тайни.

Пруденс должна была воспользоваться последним шансом и еще раз взглянуть на Ужасного Шотландского Разбойника Керкпатрика. Она медленно пробиралась вдоль стены, пока ногой не коснулась тюфяка, на котором лежал Себастьян. Она опустилась рядом с ним на колени, болезненно сознавая, что две пары глаз настороженно смотрят ей в спину. Девушке представилась прекрасная возможность еще лучше рассмотреть лицо мужчины, хоть этого и не требовалось. Оно запечатлелось в ее памяти навечно. Она будет видеть его, просыпаясь по утрам и закрывая глаза поздним вечером. В солнечном свете еще явственней была видна поразительная красота мужчины. Пруденс коснулась его щеки, стараясь запомнить ощущение теплой кожи под своими пальцами.

– Благодарю вас за вашу доброту, сэр. Она не будет забыта.

Он коротко и крепко сжал ее руку.

– Надеюсь.

Пруденс поспешила отвернуться, чтобы скрыть невольные слезы.

Джейми предложил девушке руку. Она стояла, никак не реагируя на его жест до тех пор, пока он не взял ее ладонь в свою.

– Ты когда-нибудь слышала шутку о слепой шлюхе и безруком моряке? – спросил он, ведя девушку к выходу.

Себастьян задумчиво смотрел им вслед. Тропинка, ведущая к хижине, опустела, но он не торопился повернуться к Тайни, стараясь оттянуть начало неприятного для него разговора.

Тайни оперся бедром о стол. Дерево застонало под его тяжестью.

– Я испугался за тебя, парень, не обнаружив записки в старом дубе. Я подумал, что закон достал тебя.

Себастьян боялся встретиться с оценивающим, тревожным взглядом своего товарища. Тайни знал его лучше, чем кто-либо другой. Еще мальчишками они вместе бегали по вересковым склонам. Тайни был единственным, кто осмеливался встать между Себастьяном и кулаками его отца. Это стоило ему двух зубов и снискало безграничную преданность Себастьяна.

– Ты же знаешь, д'Артану все это не понравится, – продолжал Тайни. – Если девчонка проболтается, опасность будет грозить не только тебе, но и ему.

Себастьян придал своему лицу выражение веселой жестокости, которое, сколько он себя помнил, всегда было у его отца и которое ему всегда так хотелось стереть ударом кулака.

– Нет, Тайни. Если она проболтается, то накличет прежде всего беду на свою шею.

Тайни встревоженно покачал головой и, пройдя через хижину, присел рядом с ним на корточки. Ярко блеснули серебряные шпильки, которые он бросил Себастьяну на колени.

– Тебе лучше сохранить их. Они – единственное, что мы имеем за целую ночь работы.

Себастьян подождал, пока Тайни выйдет, чтобы наколоть щепок на растопку, и собрал шпильки. Он обращался с ними с таким благоговением, словно они были украшены чем-то намного более ценным, чем жемчужины, и принадлежали не иначе как королеве.

Джейми был самым неприятным созданием из всех, которых Пруденс доводилось встречать. Ей не терпелось остаться наедине со своими мыслями, но он без умолку сыпал шутками, более подходящими в компании проститутки, чем в компании леди. Она едва заметно отстранялась от него всякий раз, когда этот малый останавливался, чтобы почесаться и сплюнуть, опасаясь, чтобы какое-нибудь мерзкое насекомое не выпрыгнуло из его всклоченной шевелюры. К тому времени, когда они достигли дороги, Пруденс, демонстрируя свою беспомощность, забрела в мокрый и колючий куст ежевики; оступилась и провалилась ногой в кроличью нору; наткнулась на ствол дерева. Нежная кожа саднила от множества царапин, а ее голени к завтрашнему дню от множества ушибов станут фиолетово-черными.

Джейми осторожно выглянул из-за куста и оглядел обе стороны дороги.

– Жаль, что приходится оставлять тебя здесь совсем одну, – сказал он. – На тебя могут наткнуться грабители. Ты же знаешь, какие они, эти грабители. Они любят слепых девчонок. – Он нахально подмигнул ей. – Слепые девчонки не умеют целоваться и разговаривать?

– Со мной будет все в порядке. Будьте так добры, помогите мне сесть на обочине дороги. Я уверена, что скоро меня кто-нибудь подберет.

Пруденс с трудом подавила в себе желание дать ему хорошего пинка, когда он вывел ее на середину дороги и подтолкнул вниз, заставляя сесть.

– Ну вот, милашка, сиди здесь, на этой полянке среди полевых цветов. Разве они не чудесны? – Джейми сморщился. – Понюхай их.

Пруденс не слышала никакого запаха. Дорожная грязь покрыла ее юбку. «Он, должно быть, действительно думает, что я слепа и глупа», – рассердилась девушка. Она ослепительно улыбнулась ближайшему дереву.

– Благодарю вас. Вы настоящий джентльмен.

Джейми обошел ее, став сзади.

– Ну, мне пора идти. Приятного тебе денька. Сделав несколько нарочито громких шагов, Джейми затаив дыхание встал поодаль.

Пруденс начала тихонько напевать, как это сделала бы любая благовоспитанная леди, оставленная на цветущем лугу в ожидании экипажа. После первого куплета песни «Мой красавчик – пастушок», Джейми облегченно вздохнул и растворился в лесу.

Утреннее солнце уже катилось к полудню, когда Пруденс, наконец, решилась оглянуться. Ярко зеленела глянцевая, омытая дождем листва. Щебетали птицы, наполняя лес суетой и гомоном. Не увидев и не услышав ничего подозрительного, Пруденс подобрала свои грязные юбки и зашагала к лугу.

Косматая голова высунулась из-за дуба. Карие глаза сузились, и Джейми что-то заворчал себе под нос, когда Пруденс легко перепрыгнула через неглубокую канавку, пересекающую луг, усеянный желтыми лютиками.

Он покачал головой и сдавленно хихикнул.

– Чертовски проворна для слепой девчонки. Что ты на это скажешь, Керкпатрик?

Джейми побежал к хижине, перепрыгивая через валуны, как сумасбродный горец, каковым он и являлся.

Пруденс влезла через открытое окно в конце длинного коридора, благословляя железные решетки и подъемные оконные рамы, которые выбрала ее тетя для своей нескончаемой реконструкции, и сожалея, что окно в ее комнату закрыто на задвижку.

Она сняла башмаки и пошла на цыпочках по паркетному полу. Послышались шаркающие шаги, и внушительная фигура дворецкого, старика Фиша, величественно выплыла из-за угла. Девушка в отчаянии огляделась: ни двери, ни алькова поблизости. Она вжалась в стену, словно могла каким-то чудом раствориться среди изящной резьбы деревянных панелей.

Дворецкий прошел мимо, даже не взглянув на нее, и произнес на ходу:

– Доброе утро, мисс Пруденс. Ваша тетя просила передать, что уехала в Лондон на две недели. Она надеется, что вы не будете скучать.

Пруденс ошеломленно смотрела широко раскрытыми глазами на негнущуюся спину удаляющегося от нее по коридору старика, затем опустила взгляд на свое одеяние. Ее юбки свисали лохмотьями, открывая запыленные, все в ссадинах, лодыжки; пуговицы на корсаже едва держались. Спутанные в ком волосы, свисая, закрывали один глаз.

Плечи девушки тяжело опустились. Она только что пережила самое необычайное приключение в своей жизни, и ни одна душа в этом доме не побеспокоилась о ней, не заметила ее долгого отсутствия.

Жуткая тишина дома давила на нее, и Пруденс проскользнула в свою маленькую комнату. Она выпустила котенка погулять в саду, но теперь пожалела, что не принесла его сюда. Надеясь, что успокаивающая ванна поднимет ей настроение, она позвонила служанке. Уютная кровать с пологом тоже выглядела чрезвычайно соблазнительно. Было бы совсем неплохо сослаться на головную боль и провести остаток дня среди пуховых подушек. Видит Бог, ее тетя делала так довольно часто. Но не следует забывать, что при этом тетя не всегда была одна.

От этой мысли Пруденс ощутила прилив почти физической боли. Она повернулась так резко, что смахнула со своего туалетного столика фарфоровую статуэтку богини Дианы, которая звонко раскололась, брызнув во все стороны осколками. В длинном ворсе ковра запутался зубчатый кусочек лепного рта прекрасной богини, словно браня девушку за столь нехарактерную для нее вспышку раздражения.

Две служанки втащили медную ванну и наполнили ее душистой водой. Они вымели осколки статуэтки и молча удалились, прихватив с собой разорванную одежду Пруденс, которую она приказала сжечь.

Приняв ванну, девушка набросила на себя халат и присела к туалетному столику. Она убрала волосы с лица, скрутив их на затылке в тугой узел, и закрепила шпильками. Ни одному влажному завитку не было позволено выбиться из строгой прически. «Тяжелые волосы. Невозможные волосы», – подумала девушка. Они плохо пудрились. Они вились непослушными прядями. Сколько раз тетя предлагала обрезать их и прикрыть модным париком. Пруденс отказалась носить парик, но ее волосы, по возможности, были всегда гладко зачесаны.

«Тебе не нужна поэзия, Пруденс. Ты – сама поэзия».

Хриплый голос преследовал девушку. Она сдавила пальцами виски, стараясь избавиться от этого наваждения: разбойник с большой дороги прятал лицо в ее невозможных волосах; его теплое сладкое дыхание шевелило тяжелые завитки. Он вглядывался в глубину фиалковых глаз, умоляя разрешить ему прикоснуться к ее обнаженному телу.

Пруденс воткнула еще одну шпильку в тугой узел, намеренно стараясь причинить себе боль. Она открыла шкатулку из вишневого дерева, достала из нее тяжелые очки и водрузила их себе на нос. Отец выкроил время, оторвавшись от напряженной работы над своими изобретениями, чтобы изготовить их для нее.

Подняв голову, Пруденс взглянула на свое отражение. Пылкая девушка, которая провела ночь в объятиях разбойника, исчезла. Ее место заняла невзрачная женщина с ничем не примечательным лицом Пруденс Уолкер. Дурнушка Пруденс, послушная дочь, благоразумная племянница.

Толстые стекла очков, как щиты, скрывали ее глаза, но придавали остроту ее зрению. Ей никогда не хватало мужества объяснить своему отцу, что мир неясных очертаний, в котором она пребывала, позволял ей не замечать жестокости и несправедливости реальной жизни.

Пруденс рывком сняла очки. Ее отражение в зеркале расплылось, стало туманным и серым, как поверхность озера в дождливый день.

ГЛАВА 4

Освинцованное оконное стекло искажало мир. Солнечные лучи, проникая сквозь него, рассыпались на полу изумрудным сиянием. Себастьян услышал, как тихо за его спиной отворилась массивная дверь. Не оборачиваясь, он переступил с ноги на ногу, чтобы скрыть, что он все еще тяжело опирался на трость.

Персидский ковер заглушал шаги д'Артана. Он усаживался за стол орехового дерева, когда Себастьян повернулся к нему лицом. Старик откинулся на стуле и обхватил подбородок своими костлявыми пальцами. Загадочная улыбка тронула его тонкие губы. Он не предложил Себастьяну сесть. В комнате не было ничего, кроме стола и троноподобного стула. Себастьян знал, чего ожидал д'Артан. Старик будет хранить свое таинственное молчание до тех пор, пока он не заговорит первым. Но Себастьян твердо вознамерился не доставлять ему этого удовольствия. Он сжал позолоченный набалдашник своей трости, выжидая.

Д'Артан, тем не менее, знал Себастьяна так же хорошо, если не лучше, чем Себастьян знал его. Сладкозвучная французская речь д'Артана полилась плавно и вкрадчиво, лаская слух Себастьяна. Даже в чужой стране старик предпочитал общаться с ним на своем родном языке.

– Твоя рана? Она беспокоит тебя?

– Нет. Она почти зажила.

Себастьян лгал. Боль в лодыжке бывала порой такой невыносимой, что выступали слезы на глазах. Он по-прежнему просыпался дрожа, весь в поту от ночных кошмаров, если ему снилось то солнечное утро, когда Тайни заново сломал неправильно сросшуюся кость. Опиум, который он заставлял Себастьяна курить, притуплял боль, но не затуманивал сознание. Не изгонял он из памяти Себастьяна и воспоминания о чарующем девичьем голосе, таком пленительно-мягком, как ворсинки бархата. Он не любил говорить о той ночи. Ему не хотелось, чтобы циничная ухмылка д'Артана запятнала память о ней.

Себастьян постучал тростью по ковру.

– У тебя здесь довольно милое пристанище.

Д'Артан изогнул бровь.

– Со стороны лорда Кэмпбелла было весьма любезно позволить мне воспользоваться его загородным имением, пока он сам живет в городе.

– По-прежнему любимец Эдинбурга, да? Играешь на сочувствии лорда Кэмпбелла трагической судьбе французских эмигрантов, бежавших от революционного террора?

– Британцы печально известны отсутствием у них воображения за исключением тех случаев, когда дело касается их собственных толстых шкур. Они видят во мне свою судьбу, случись революции пересечь Ла-Манш.

Д'Артан вынул пробку из графина со скотчем и наполнил до краев два бокала. Один он подал Себастьяну.

– Это одна из причин, по которой я позвал тебя сюда. Восхищение лорда Кэмпбелла наконец-то перешло в нечто более осязаемое. Завтра я отправляюсь в Лондон на встречу с королем[4]4
  Георг III – король с 1760 года. Опираясь на торийскую группировку в парламенте, пытался оттеснить вигов от управления страной и взять руководство политикой в свои руки. Принимал деятельное участие в борьбе европейской реакции против Великой Французской революции и организации коалиции против Наполеона. В связи с умопомешательством Георга III в 1811 году было назначено регентство принца Уэльского.


[Закрыть]. Я буду избран в британскую Палату Общин и наделен крошечным ежегодным пенсионом в размере пяти тысяч фунтов.

Себастьян поперхнулся, виски обожгло ему горло, когда он откинул назад голову и рассмеялся.

– Старик Георг, должно быть, снова рехнулся. Интересно, какова бы была реакция короля и лорда Кэмпбелла, если бы они узнали, что приютили не эмигранта, а самого яркого революционера, и что твой крошечный пенсион будет послан в Париж для покупки пороха и ружей?

Д'Артан пожал плечами.

– Никакого пороха. Никакой революции.

– Никакой революции. Никакой войны с Англией. Сомневаюсь, что король будет столь гостеприимен, когда обнаружит, что его страна смотрит в дула ружей, приобретенных на английские фунты.

– Распространение нового государственного устройства неизбежно. – Д'Артан поднял бокал. – За славу Франции.

Себастьян тоже поднял бокал и предложил свой тост.

– За славу д'Артана. Насколько высоки твои стремления? Возможно, Почетный Гражданин Великобритании?

Он вытер рот тыльной стороной ладони грубоватым жестом, который старик не выносил.

Д'Артан барабанил своими длинными ухоженными ногтями по столу, с неприязнью оглядывая трость Себастьяна.

– Какая неудача – этот несчастный случай с тобой. Но еще большая неудача – неосторожность, которая за этим последовала, а? Твой человек говорил мне о некой юной мадемуазель.

«Черт бы побрал Тайни, – мысленно выругался Себастьян. – Он защищает мои интересы, как волчица защищает своих щенков». Но Себастьян приготовился к удару, который, чувствовал, вот-вот последует.

– Я далек от того, чтобы ограничивать тебя в твоих любовных приключениях, – продолжал д'Артан, – но, думаю, это неумно – открывать лицо перед какой-то маленькой воркующей потаскушкой.

Раздражение и упрек, сквозившие в голосе старика, не изменили выражения его лица. Он умел владеть своими чувствами. Себастьян всегда считал, что лицо д'Артана неправдоподобно гладкое для человека его возраста.

– Разве не ты говорил мне, что маска добавляет привлекательность стремительной опасности и некоторую пикантность и загадочность твоим… э… романтическим приключениям?

Себастьян не мог припомнить, говорил ли он когда что-либо настолько глупое и бессердечное. Должно быть, после встречи с Девони Блейк он был весьма доволен собой, что позволил себе подобное заявление.

– Я не намеренно открывал себя. Моя маска слетела при падении. Что же касается девушки, она не была воркующей потаскушкой.

Д'Артан откашлялся.

– Тем хуже. Тебе бы следовало использовать свое обаяние, чтобы сделать ее таковой. Угроза скандала могла бы прекрасно заставить ее молчать.

– Не припоминаю, чтобы насилие было в числе моих обязанностей.

Старик пожал плечами так, как это могут делать только французы.

– Зачем считать это обязанностью? Считай это привилегированностью положения.

Себастьян отвернулся к окну, испытывая необходимость на несколько секунд избежать пристального внимания этих стальных глаз и привести в порядок мысли. Чтобы отвлечься, он отодвинул задвижку и распахнул окно. Легкий ветерок ворвался внутрь, принеся с собой аромат жимолости и дразнящее тепло чудесного летнего дня. Неожиданный приступ тоски сдавил грудь Себастьяна. Он с силой опустил кулак на подлокотник.

– Если ты так хорошо информирован, то также должен знать, что девушка, о которой идет речь, слепа.

Д'Артан презрительно фыркнул.

– Немного сбилась со своего обычного пути, да?

Себастьян круто развернулся.

– Инцидент исчерпан. Я больше никогда ее не увижу. Какое она имеет для нас значение?

– Она – никакого. – Д'Артан барабанил пальцами по столу, позволяя гневу Себастьяна разжечь и его гнев. – Но ты имеешь. Ты имеешь значение для Франции и имеешь значение для меня. Как Себастьян Керр ты можешь добиться поддержки нового французского правительства в высших кругах лондонского и эдинбургского общества.

– Я намеревался поговорить с тобой об этом. Полагаю, что та информация, которую я принес тебе о речи маркиза Дувра против Национальной Ассамблеи, не имела никакого отношения к несчастному случаю, произошедшему с его фаэтоном в парке?

Д'Артан печально покачал головой.

– Какая жалость, что он сломал ноги. Говорят, когда-нибудь он снова сможет ходить. Но я пригласил тебя не для того, чтобы обсуждать жестокость маркиза в обращении с лошадьми. – Он поднялся и принялся вышагивать вдоль стола, сцепив руки на пояснице. – До сих пор я был снисходителен к твоему маленькому увлечению грабежом на дорогах. Но я не хочу рисковать моим новым положением и влиянием. Ты стал слишком дерзок и самоуверен. Ты уже превращаешься в легенду! Слагаются баллады о приключениях лихого горца. Эти велеречивые английские судьи начинают тебе завидовать. Как ты думаешь, о ком мечтают их жены, когда…

– Хватит! – загремел Себастьян, в гневе переходя с изысканного французского на английский. – Тебе бы следовало помнить, что мое «маленькое увлечение грабежом» наполнило твои сундуки золотом задолго до того, как лорд Кэмпбелл выделил тебе пенсион. Ты же прекрасно знаешь, кто платит за все драгоценные пушки и ружья, которые ты контрабандой переправляешь во Францию. – В волнении акцент Себастьяна стал заметнее. – Забудь о девчонке. Она была одета по моде двухлетней давности. Возможно, она сестра какого-нибудь обнищавшего сквайра[5]5
  Сквайр – дворянское звание в Англии.


[Закрыть]. Сомневаюсь, что она вращается в тех же кругах общества, что и я.

Болезненный спазм горькой улыбки искривил губы старика.

– Возможно, ты и прав, – сказал Д'Артан с раздражающим спокойствием. – И тем не менее, это очень большой риск. Если тебя поймают, не понадобится много ума и сил, чтобы связать твое имя с моим. И тогда вся моя работа сведется к нулю.

Он снова опустился в кресло и принялся перебирать бумаги на столе, словно они приобрели первостепенную важность.

– К тому времени, как я в августе вернусь из Лондона, ее нужно убрать. Что-нибудь несложное. Падение с лошади. Несчастный случай на охоте. Ну, ты знаешь, как устроить такие вещи.

Себастьян схватился руками за край подоконника и тупо уставился на аккуратно подстриженную лужайку перед домом. «И почему это высшая знать так упорно стремится создать Англию в миниатюре повсюду, где бы ни находилась, – недоумевал он, – укрощать и обуздывать величие дикой природы, которое являлось неотъемлемой принадлежностью Шотландии?» Сам он скучал по снежным вершинам Бен-Невиса, диким вересковым долинам с журчащими по ним речушками.

Себастьян сжал зубы и решительно вскинул подбородок. Д'Артан об этом не знал, но к тому времени, как он вернется из Лондона, Себастьян найдет надежное убежище за такой же аккуратно подстриженной изгородью вокруг старого парка с изумрудными лужайками, в тишине огромного, богато обставленного дома. Это будет добровольное заточение, но зато оно освободит его от обязательств перед такими, как д'Артан, до конца его жизни.

Как наяву он услышал ангельски-нежный голос девушки, предостерегающий его от ошибок: «Грабеж – опасное занятие. Рискованное не только для вашей шеи, но и для души».

Еще не было поздно свернуть с опасного пути, отделавшись лишь легкими царапинами. Еще алчность и жажда легкой наживы не погубили безвозвратно его душу. Он еще не превратился в негодяя, который с легкостью ради спасения своей шкуры погасит огонь в аметистовых глазах прелестной незнакомки.

Д'Артан поднялся и подошел к нему.

– Если ты откажешься защитить себя, я буду вынужден послать одного из своих людей выследить ее. Не думаю, что у них такие же высокие и болезненные нормы нравственности, как у тебя.

Себастьян даже не пытался скрыть презрения в своем голосе.

– В этом не будет необходимости. Если наши с девушкой пути снова пересекутся, что маловероятно, я сам справлюсь с ситуацией.

Д'Артан нежно похлопал его по плечу.

– Прекрасно, парень. Ты делаешь честь своей французской крови. Твоя мать гордилась бы тобой.

– Не думаю, дедушка. Скорее, это мой отец гордился бы мной.

Себастьян сбросил руку старика и зашагал из комнаты. Д'Артан, мрачно задумавшись, наблюдал в окно, как его внук пересекал лужайку.

Вопль ярости сотряс тишину. Пруденс от неожиданности застыла. Книга соскользнула с коленей на пол.

– Пруденс! – За визгливым криком последовал рев. – Пруденс! Иди же оторви это проклятое животное от моего парика!

Глаза Пруденс испуганно расширились.

– Себастьян! – ахнула она.

Девушка подскочила со стула и бросилась по коридору к спальне тети Триции, высоко подняв юбки. Но не успела она добежать до двери, как котенок выпрыгнул из-за угла с париком в зубах. Его лапы скользили и разъезжались по вощеному полу. Выпустив когти в тщетной попытке замедлить скольжение и оставляя глубокие царапины на дорогом покрытии, он врезался в стену, окутавшись душным облаком ароматной пудры. Пруденс подхватила котенка на руки, отделяя спутанные пряди парика от цепких коготков, как раз в тот момент, когда разъяренная тетя, шурша шелками, вылетела из своей спальни.

Триция дрожащей рукой указала на Себастьяна, невозмутимо слизывающего пудру с лап.

– Это животное… это животное… это злобное создание… – ее голос сорвался до бессвязного шипения.

Триция отказывалась называть кота по имени или даже признавать, что оно у него есть.

Увидев, что истерика тети быстро приближается к обмороку, Пруденс подала ей потрепанный парик. В бессильной ярости женщина вырвала его из рук Пруденс. Ее глаза сузились.

– Мне следовало распорядиться, чтобы Фиш скормил это животное Борису, пока я была в Лондоне.

Пруденс спрятала кота за спину и простодушно проговорила:

– Тетя Триция, не хмурьтесь так. От этого появляются крошечные морщинки.

Лицо Триции моментально разгладилось и стало похоже на фарфоровую маску. Она потрогала нежную кожу под глазами кончиками пальцев с длинными крашеными ногтями и испустила вздох облегчения. Неосторожная гримаса не нарушила ее совершенства.

Забыв о котенке, Триция упорхнула в спальню.

– Войди, Пруденс. Ты можешь посмотреть, как я буду одеваться.

– Мое заветное желание, – мягко отозвалась девушка. Она поцеловала капризного котенка в нос, прежде чем отпустить его, и последовала за тетей.

В спальне витал приторно-сладкий запах пудры и сиреневой воды. Платья всевозможных цветов и оттенков устилали пол, словно беспомощные жертвы ужасного взрыва. Пруденс содрогнулась при воспоминании о подобной трагедии, произошедшей в ее жизни несколько лет назад. Она сняла кружевную нижнюю юбку с парчового пуфика и села у ног тети, подперев подбородок ладонью.

Девушка наблюдала, как Триция наносила краску из ламповой сажи на свои рыжие брови. Аккуратно выщипанная, изящная дуга бровей придавала ее тонкому лицу выражение постоянного удивления, но столь искреннего и естественного, сколь искусным было использование ею косметики. «Мое лицо – это холст, – любила говорить она Пруденс. – Мой долг – сделать из него незабываемое произведение искусства». Глядя на преображенное лицо тети, Пруденс соглашалась, что оно действительно было произведением искусства. Хотя Триция и использовала краски больше, чем Микеланджело, все же это делалось настолько осторожно и неуловимо, что она никогда не выглядела вульгарно, несмотря на модную в лондонских салонах аристократическую бледность.

– Знаешь, моя дорогая Пруденс, – сказала Триция, накладывая карминную краску на губы, – сегодня самый важный день в моей жизни.

– А я думала, что самый важный день в вашей жизни был, когда вы выходили замуж за виконта.

Тетя тяжело вздохнула.

– Ах, да, бедняжка Густав.

– Густав был немецким принцем, – напомнила ей Пруденс. – Виконта звали Бернаром.

Триция на мгновение растерялась, руки, застегивающие кружевной воротничок едва заметно дрогнули. Пруденс представила, как она мысленно загибает пальцы, подсчитывая количество своих бывших мужей.

Триция вскинула руки.

– Густав. Бернар. Какая разница? Прошлое, каким бы милым оно не было, есть прошлое. Сегодня мы встречаем моего нового жениха. – Она взяла Пруденс за подбородок своей мягкой белой рукой. – Он с нетерпением ждет встречи с тобой. Я заверила его, что ты не будешь нам в тягость после того, как мы поженимся. Я рассказала ему, как мой бедный Густав обожал тебя.

– Вы, должно быть, имели в виду бедного Бернара? Густава уже не было в живых, когда я переехала к вам. А Рутчер вовсе не обожал меня. Он просто терпел меня, потому что я вела счета и все домашнее хозяйство. Это Бернар обожал меня.