Текст книги "Carpe Jugulum. Хватай за горло!"

Терри Пратчетт
Carpe Jugulum. Хватай за горло!

Сквозь рваные черные тучи, подобно умирающей звезде, летел огонек, он падал вниз, на землю…

…На землю, то есть, собственно, на Плоский мир…

…Но, в отличие от любой другой падающей звезды, этот огонек каким-то странным образом управлял своим падением, иногда чуть взмывая, порой сворачивая в сторону и все же… неминуемо приближаясь к земле.

На мгновение блеснул снег на склонах гор, когда необычная звездочка, потрескивая, пронеслась над ними.

Затем в горах наступил промежуток, и земля резко ушла куда-то вниз. Огонек влетел в глубокий каньон и с грохотом помчался по его изгибам, рассыпая яркий свет по закованным в синий лед стенам.

Но вдруг свет погас, как будто его отключили, хотя потухшая звездочка продолжала свой путь по озаренной луной ленте, что прореза́ла горные пики.

А потом каньон закончился и звездочка вылетела на широкий склон, по которому талая вода из ледника начинала свое движение в далекое озеро.

Вопреки всякому здравому смыслу, внизу находилась долина, вернее, целая цепочка долин, прижимавшихся к высоким острым пикам, и уже за долинами следовал еще один крутой обрыв, а потом начиналась бескрайняя равнина. Небольшое озерцо, затянутое туманом, маняще поблескивало впереди. Тут был даже лес. И поля, похожие на лоскутное одеяло, которое кто-то набросил на горные склоны.

Ветер стих, воздух потеплел.

Звездочка-тень описала большой круг.

Однако не она одна проникла незамеченной в мирные горные долины. Было кое-что еще, практически не видное глазу. Трава волновалась, и вереск шуршал, как будто двигалась маршем некая армия из очень мелких существ, настроенных весьма и весьма решительно.

Наконец звездочка-тень добралась до большой плоской скалы, с которой открывался прекрасный вид на леса и поля, и одновременно с этим из-под древесных корней выступила армия. Самая настоящая армия из крошечных синих человечков – синих и рыжеволосых. Кое-где море рыжих волос разбавлялось маленькими остроконечными шапочками (тоже синими, кстати). И все до единого человечки были вооружены мечами. И все были не больше шести дюймов ростом.

Человечки быстренько построились и воззрились на землю, которой суждено было стать их домом, после чего, вскинув в воздух мечи, издали боевой клич. Возможно, этот клич прозвучал бы более впечатляюще, если бы войско договорилось заранее и сошлось на каком-нибудь одном варианте, но, похоже, у каждого человечка был собственный боевой клич и каждый крохотный воин готов был на месте прирезать любого, кто посмеет воспользоваться его изобретением.

– Нак-мак-Фигли!

– Траккансы нале-напра!

– Ща мы ва рва-порва!

– Верзуны!

– Всем кирдыкс, один оста!

– Нак-мак-Фигли, нах!

– Нах себя, синяя сво!

Горстка долин, купающаяся в остатках вечернего солнечного света, именовалась королевством Ланкр. Поговаривали, будто бы с окрестных пиков можно увидеть Край света.

А еще поговаривали (правда, не те, кто жил в самом Ланкре), будто бы за Краем творится такое… Якобы там, куда беспрестанно изливается море, стоят четверо гигантских слонов, и стоят они на панцире у громадной, как мир, черепахи, а сама черепаха плывет по бескрайнему космосу.

Жители Ланкра слышали об этой гипотезе и считали ее более-менее соответствующей действительности. То, что мир плоский, совершенно очевидно (хотя в самом Ланкре единственными плоскими поверхностями были столы и головы некоторых жителей). И даже маленькая черепашка может тащить на своем панцире весьма значительный груз. А слоны, что ни говори, обладают достаточной силой. В общем, явных провалов в логике не наблюдалось, следовательно, данную теорию вполне можно было принять на веру.

Нельзя сказать, что ланкрцы не интересовались окружающим миром. Напротив, они чувствовали глубокий, личный и жгучий интерес к происходящим вокруг событиям и постоянно задавались вопросами типа: «Не помешает ли дождь сенокосу?», хотя, наверное, прежде всего следовало бы спросить: «Что мы вообще здесь делаем?»

Философы с презрением относятся к подобному недостатку духовных амбиций – именно поэтому философы частенько ночуют на улице и с пустым брюхом.

Благодаря своему местоположению и климату Ланкр вывел особую породу людей: практичных, открытых и твердолобых, породу, которая весьма преуспевала в равнинном мире. Кроме того, Ланкр являлся известным поставщиком волшебников и ведьм – лучшие представители данных профессий вышли именно отсюда. Те же философы не раз задавались вопросом: ну как, спрашивается, сей ограниченный народец мог подарить миру столько известных практиков волшебных искусств? А ответ достаточно прост: только твердо стоящий на земле человек способен строить прочные воздушные замки.

Так все и шло. Дочери и сыновья Ланкра покидали родимый край, делали карьеру, карабкались по всевозможным служебным лестницам и никогда-никогда не забывали посылать какую-то денежку домой.

Ну а те, кто оставался в Ланкре, не слишком-то часто сталкивались с внешним миром. Ну, разве что изредка получали письма с заковыристыми обратными адресами.

Зато окружающий мир о них не забывал.

Огромная плоская скала уже опустела, но по вересковым зарослям в сторону долины мчался решительный клин.

– Навар варить!

– Нак-мак-Фигли!

Вампиры бывают самые разные. На самом деле считается, что разновидностей вампиров ничуть не меньше, чем всяких болезней[1]1
  В том смысле, что есть заразные и смертельно опасные болезни, а есть болезни почти даже невредные – просто некоторое время вы ходите полусогнувшись и шарахаетесь от немытых фруктов.


[Закрыть].

И вампиры – это не только люди (если, конечно, вампиров вообще можно назвать людьми). Среди жителей Овцепикских гор существует поверье, что любой безвредный инструмент, будь то молоток или пила, возжаждет крови, если им не пользоваться больше трех лет. В Гате свято верят в существование арбузов-кровососов, хотя тамошние предания весьма туманны насчет того, чем именно эти арбузы-кровососы занимаются. Вполне возможно, их корки являются к вам по ночам.

Исследователей вампиров традиционно озадачивали два вопроса. Во-первых, почему вампиры обладают такой властью? Их ведь так просто убить. Существует масса способов отправить вампира на тот свет, помимо традиционного осинового кола в сердце, – кстати говоря, данное средство не менее эффективно действует и на обычных людей, так что оставшиеся без надобности колы никогда не пропадут. Классический вампир проводит светлое время суток в гробу под охраной какого-нибудь престарелого, не отличающегося проворством горбуна, который вряд ли сможет противостоять даже самой небольшой толпе. И тем не менее один-единственный вампир способен удерживать в повиновении целую деревню, а то и городок…

И вторая загадка: почему все вампиры так глупы? Мало того что они постоянно носят смокинги (вот уж примета, которая выдает тебя, так сказать, вместе с твоим гробом), так они еще, словно бы нарочно, выбирают в качестве своего жилья всякие старые замки, где так легко победить вампира, сорвав с окна тяжелые шторы или составив из настенных украшений какой-нибудь религиозный символ. И неужели вампиры действительно верят, что если написать свое имя задом наперед, то тебя никто не узнает?

В многих милях от Ланкра по ухабистой дороге, вьющейся через болота, тряслась некая карета. Судя по тому, как она подпрыгивала, путники путешествовали налегке. Но как будто сама тьма сопровождала их.

Кони были черными, под стать экипажу (из общей цветовой гаммы выпадал только нарисованный на дверцах герб), и голову каждого коня украшал черный плюмаж. Такие же черные плюмажи торчали и по углам кареты, создавая впечатление громадной зловещей тени, катящейся по дороге. Карета словно бы притягивала к себе ночь.

Достигнув холма посреди болот, карета, заскрипев, остановилась. Неподалеку виднелись развалины какого-то особняка; сквозь груды камней и дерева уже успели пробиться чахлые деревца.

Кони стояли смирно, лишь изредка переступая с копыта на копыто и встряхивая гривами. Кучер, сгорбившись, сидел на козлах и чего-то ждал.

Четыре фигуры, окутанные серебристым лунным светом, летели над облаками. Разговор велся на повышенных тонах, один из говоривших был чем-то весьма обеспокоен или даже раздражен – настолько резким и неприятным был голос.

– Ты позволил ему уйти! – обвинил голос с характерными визгливыми нотками, которые сразу выдавали личность, вечно недовольную всем и вся.

– Он был ранен, Лакки. – Второй голос звучал по-отцовски успокаивающе и содержал лишь едва уловимый намек на то, что говоривший сдерживается из последних сил.

– О, как я их ненавижу! Они такие… мерзостные!

– Разумеется, малыш. Наследие сомнительного прошлого.

– Вот если б я так красиво горела, я бы не хоронилась по углам. Ну почему они так поступают?

– Полагаю, когда-то это имело для них практическое значение.

– И они… как там ты их называешь?

– Эволюционным тупиком, Лакки. Одинокими мореплавателями в морях прогресса.

– Значит, убивая их, я делаю им одолжение?

– Да, малыш, именно так. А теперь, может, мы…

– А вот курицы не горят, – перебила Лакки. – Нет, конечно, горят, но плохо.

– Мы наслышаны о твоих экспериментах. Ты бы хоть убивала их сначала… – устало посоветовал третий голос, явно принадлежавший юноше. В каждом слоге звучали нотки «старшего брата».

– Но зачем?

– Ну, во-первых, малыш, твои опыты стали бы куда тише…

– Милая, слушай папу, – раздался четвертый голос, который, судя по всему, принадлежал матери семейства и который любил остальные голоса искренней, безусловной любовью.

– Вы… вы… нечестные!

– Малыш, мы же позволили тебе побросаться камнями в пикси. Жизнь не может состоять сплошь из развлечений.

Услышав приближавшиеся сквозь облака голоса, кучер встрепенулся – и как раз вовремя, поскольку внезапно чуть поодаль возникли четыре фигуры. Кучер неуклюже спустился на землю и услужливо распахнул дверь кареты.

– Хотя кое-кому из этих мелких негодников удалось ускользнуть, – заметила мать.

– Ничего страшного, дорогуша, – успокоил отец.

– Я их так ненавижу, – протянула дочка. – Они тоже эволюционный тупик, а, пап?

– Пока еще нет, малыш, несмотря на все твои героические усилия. Игорь! В Ланкр!

Кучер обернулся.

– Флушайт, герр мафтер.

– Гм, Игорь, я тебя, конечно, уже спрашивал, но неужели нельзя говорить правильно?

– Я умейт только так, герр мафтер.

– И я, кажется, приказывал тебе снять с кареты эти дурацкие перья!

Кучер виновато шаркнул ногами.

– Мы должны имейт черный перья, герр мафтер. Такой традифия.

– Немедленно убрать, – велела мать. – Что о нас люди-то подумают?

– Флушайт, фрау мафтер.

Существо, которое называли Игорем, захлопнуло дверь кареты и похромало к лошадям. Почтительно сняв плюмажи, Игорь спрятал их под свое сиденье.

– А Игорь тоже эволюционный тупик? – донесся из кареты визгливый голосок.

– Очень на это надеюсь, малыш.

– От тупиков флышайт, – буркнул себе под нос Игорь, взмахивая поводьями.

Послание начиналось следующим образом:

«Вы сердешно приглашаетесь…»

…И было унизано множеством великолепных завитушек, сквозь которые так трудно продираться, но выглядят которые официальнее некуда.

Довольно улыбнувшись, нянюшка Ягг поставила открытку обратно на каминную полку. Особенно ей нравилось слово «сердешно». Богатое, мощное словечко. И многообещающе горячительное.

В данный момент нянюшка утюжила свою лучшую нижнюю юбку. То есть сидела в кресле у камина, пока одна из невесток, имя которой в очередной раз вылетело у нее из головы, работала утюгом. А нянюшка ей помогала – указывая на пропущенные места.

Приглашение было роскошным, особенно позолоченная кромка фигуристая, словно облитая золотым сиропом. Скорее всего, золото было ненастоящим, но блестело на все сто.

– Вот это место неплохо бы прогладить еще раз, – сказала нянюшка, доливая в кружку пива.

– Конечно, нянюшка.

Еще одна невестка, чье имя нянюшка наверняка вспомнила бы, если бы постаралась, начищала красные нянюшкины башмаки. Невестка номер три с превеликой осторожностью снимала пушинки с лучшей нянюшкиной остроконечной шляпы, водруженной на специальную подставку.

Поднявшись, нянюшка неторопливо направилась к заднему крыльцу. Небо почти полностью потемнело, и лишь редкие рваные облака неслись по нему, время от времени закрывая собой ранние звездочки. Нянюшка понюхала воздух. Зима, как правило, надолго задерживалась в горах, но в этом ветре определенно чувствовался запах приближающейся весны.

«Хорошее время, – подумала она. – Честно говоря, самое лучшее». Как было принято считать, всякий новый год начинался в страшдество, когда поворачивали вспять зимние приливы, но на самом деле настоящий новый год начинался именно сейчас, когда из-под слоя застарелого снега проглядывала первая зеленая травка. В воздухе витали перемены, нянюшка чувствовала это всеми своими косточками.

«Костям верить нельзя», – всегда говорила ее давняя подруга, матушка Ветровоск. Но она постоянно твердила что-нибудь подобное.

Нянюшка Ягг закрыла дверь. В дальнем конце сада, на лишенных листвы деревьях, прорезающих небо уродливыми загогулинами, кто-то захлопал крыльями и что-то прострекотал, приветствуя нисходящую на мир тьму.

Тем временем Агнесса Нитт, стоя посреди своего домика, с сомнением разглядывала свою остроконечную шляпу. Впрочем, Агнесса всегда и ко всему относилась с сомнением.

Затем, подобрав волосы, она принялась критически рассматривать себя в зеркале, тихонько напевая незатейливый мотивчик. Пела она просто так, ни к кому в особенности не обращаясь. Пение – дело такое: только начни петь своему отражению в зеркале, потом запоешь дуэтом с какой-нибудь синичкой, затем подтянутся прочие лесные обитатели, ну а дальше остановить тебя можно будет только огнеметом.

О нет, Агнесса просто пела – в гармонии с самой собой. Последнее время это случалось все чаще, особенно когда она отвлекалась на что-нибудь. У Пердиты был довольно противный голосок, но она всегда настаивала на своем участии.

Как гласит житейская мудрость (люди вообще склонны к очень жестоким житейским наблюдениям), внутри всякой толстушки живет тощая девица и много-много шоколадных конфет. Пердита и была той самой тощей девицей, что жила внутри Агнессы.

Агнесса сама не знала, когда в ее тело подсел этот невидимый пассажир, хотя мама частенько рассказывала, что в детстве, когда, например, пропадала миска со сливками или разбивалась какая-нибудь ваза, Агнесса всегда винила в этих странных и таинственных происшествиях какую-то «другую маленькую девочку».

Лишь теперь Агнесса понимала, что, выдумывая себе всякие оправдания, поступала не слишком мудро, ведь в ее жилах с самого рождения текла ведьмовская кровь. С возрастом воображаемая подружка никуда не делась – наоборот, она тоже выросла, превратившись в настоящую занозу.

Агнесса недолюбливала Пердиту, считая ее самовлюбленной, эгоистичной и порочной особой, а Пердита, в свою очередь, от всей души ненавидела Агнессу, которую считала жирной, жалкой и слабовольной пустышкой, через которую люди просто переступали бы, если бы не надо было карабкаться на такую кручу.

Имя Пердита Агнесса придумала себе в качестве удобного ярлыка для поступков, которые не должна была совершать, и желаний, которые не должна была испытывать, – этакое прозвище для язвительного комментатора, что постоянно выглядывает из-за плеча и ехидно посмеивается. Во всяком случае, так она себя успокаивала. Но иногда ей казалось, что это Пердита создала Агнессу в качестве девочки для битья.

Агнесса старалась следовать правилам. Пердита их презирала и считала, что неподчинение правилам – это круто. Агнесса считала, что такие правила, как «Не падай в утыканную острыми кольями яму», были придуманы не зря. Пердита считала, что, к примеру, те же правила поведения за столом глупые и репрессивные. Агнессе, напротив, совсем не нравилось, когда в нее попадают кусочки капусты, вылетающие изо рта соседа по столу.

Пердита считала остроконечную шляпу ведьмы весьма убедительным символом власти. Агнесса считала, что низенькой, плотной девушке не стоит носить высокую шляпу, особенно с черными платьями, поскольку в такой шляпе больше походишь на большую трубочку лакричного мороженого, уроненную кем-то с небес.

Беда заключалась в том, что правы были обе: и Агнесса, и Пердита. В Овцепиках остроконечная шляпа пользовалась большим влиянием. Люди обычно разговаривали со шляпой, а не с человеком, ее носившим. И, попав в беду, люди шли за помощью к ведьме[2]2
  Зачастую чтобы всего-навсего вежливо попросить ее: «Пожалуйста, не делай то-то и то-то».


[Закрыть].

Да, и всякие черные одежды. Тоже непременный атрибут. Пердите нравился черный цвет. Она считала, что это круто. Тогда как Агнесса считала, что черный цвет не слишком-то идет девушкам, испытывающим некоторые проблемы с окружностью тела… и вообще, что это за словечко – «круто»?! Подобным образом разговаривают только те, чьих мозгов даже на чайную ложку не хватит.

Вот Маграт Чесногк, к примеру, никогда не носит черный цвет, а словечко «круто» если и использует, то лишь по отношению к горным склонам.

Слегка подустав от собственной остроконечности, Агнесса отвернулась от зеркала, окинула взглядом домик, который раньше принадлежал Маграт, а потом стал принадлежать ей, и вздохнула. Затем ее взгляд упал на шикарную, отделанную золотом открытку, лежавшую на каминной полке.

Похоже, Маграт раз и навсегда отошла от дел. Ушла в отставку, чтобы стать королевой, – теперь в этом не было никаких сомнений, даже если они когда-то у кого-то и были. И нельзя сказать, что нянюшка Ягг и матушка Ветровоск одобряли это ее решение, хотя на людях они ничего подобного не говорили. Наоборот, отчасти они даже гордились тем, что Маграт вышла замуж за короля, и соглашались с тем, что именно такой образ жизни был для нее самым подходящим – правда, при этом над их головами, переливаясь всеми ментальными цветами, висела невысказанная фраза: «В своей жизни Маграт удовольствовалась вторым местом».

Помнится, поняв это, Агнесса едва не расхохоталась. Вторым местом? И ведь не поспоришь… С ведьмами насчет первых-вторых мест спорить бесполезно. Они просто не понимают, в чем состоит предмет спора.

Матушка Ветровоск жила в хижине с соломенной крышей, настолько древней, что там успело прорасти молоденькое деревце, и мылась дождевой водой из бочки. Большую часть своей жизни она провела в полном одиночестве, не нуждаясь ни в чьей компании. Ну а нянюшка Ягг… Другого такого укорененного человека надо было еще поискать. Да, разумеется, нянюшка не раз посещала другие страны, но, как говорится, Ланкр всегда был в сердце ее – и в печенках, и в селезенке, и во всем остальном тоже. А еще матушка Ветровоск и нянюшка Ягг были искренне убеждены, что «уж они-то лучше знают» и «за всем остальным миром нужен глаз да глаз».

Пердита считала, что девушке, ставшей королевой, больше нечего желать.

Агнесса считала пределом желаний оказаться от Ланкра как можно дальше. Это первое. И второе: чтобы ее голова принадлежала ей одной и никому больше.

Она в который раз поправила шляпу – да, вроде так лучше – и вышла из домика.

Ведьмы никогда не запирали двери. В этом не было необходимости.

Когда она пересекла озаренную лунным светом лужайку, две сороки опустились на соломенную крышу покинутого домика.

Тем временем матушка Ветровоск… В общем, окажись рядом случайный наблюдатель, он был бы немало озадачен ее действиями.

Матушка бросила внимательный взгляд на плитки, которыми был вымощен порог у черного хода, и приподняла ногой лежавший там старый лоскутный коврик.

Потом прошла к передней двери, которой никогда не пользовалась, и проделала то же самое. Кроме того, она тщательно исследовала трещинки в дверном косяке.

Затем матушка вышла на улицу. Ночью случились заморозки – умирающая зима еще пыталась показывать зубы, – и прошлогодние листочки, забившиеся под дом, были покрыты инеем. Поежившись от холода, матушка принялась ковыряться в расставленных возле двери цветочных горшках.

Обыскала растущие у крыльца кусты. Снова вернулась в дом.

Поглядела на часы. Часы в Ланкре были непременным атрибутом, хотя сами ланкрцы редко когда интересовались всякими там минутами. Хочешь сварить яйцо? Пропой про себя пятнадцать куплетов песни «Ах, куда подевалась перчица?». Но долгими зимними вечерами тиканье часов так успокаивает…

Опустившись в кресло-качалку, матушка уставилась на дверь.

Вдруг в лесу заухали совы. Чьи-то быстрые шаги простучали по дорожке, ведущей к хижине матушки, и чьи-то кулаки с грохотом заколотили в дверь.

Сторонний наблюдатель, никогда не слышавший о железном самообладании матушки Ветровоск, которым можно было гнуть подковы, мог бы подумать, что в этот момент матушка с облегчением, едва слышно вздохнула.

– Что ж, почти вовремя, – пробормотала она.

Тут, рядом с конюшнями, шума царившей в замке суматохи почти не было слышно. Ястребы и соколы спокойно сидели на жердочках, пребывая в собственных внутренних мирках, состоявших сплошь из стремительных падений и восходящих потоков. Периодически птицы бряцали цепями и хлопали крыльями.

Сокольничий Ходжесааргх готовился к сегодняшнему празднеству в своей крошечной каморке, когда вдруг понял, что в птичьем питомнике воцарилась полная, абсолютная тишина. Удивившись, он выглянул проверить, что происходит. Все птицы замерли в клетках, как будто чего-то ждали. Даже орел Король Генри, с которым можно было иметь дело, лишь облачившись в полный доспех, настороженно косил глазом.

Может, крыса забежала? На этих гнусных тварей подопечные Ходжесааргха реагировали примерно таким вот образом. Сокольничий пошарил взглядом по углам. Нет, никаких крыс, хотя, возможно, гадина успела улизнуть.

Для участия в предстоящих сегодня событиях Ходжесааргх выбрал канюка Вильяма, на которого мог всецело положиться. Разумеется, Ходжесааргх мог положиться на всех своих птиц, но лишь в одном: при первой же возможности они непременно постараются нанести телесные повреждения максимальному числу оказавшихся рядом людей (и прежде всего самому Ходжесааргху). Вильям, напротив, считал себя курицей и, как правило, не представлял ни малейшей опасности.

Однако сейчас даже Вильям уделял некое внимание окружающему миру, что случалось с ним нечасто. Разве что во время кормежки.

«Странно», – подумал Ходжесааргх. Пожав плечами, он удалился обратно в каморку.

Птицы, задрав головы, продолжали смотреть вверх, словно крыша вдруг куда-то подевалась.

Матушка Ветровоск опустила взгляд на круглое, раскрасневшееся и чем-то обеспокоенное лицо.

– Постой-постой, ты ведь… – Она собралась с мыслями. – Юный Чотли из Ломтя, правильно?

– Ты… – Судорожно переводя дыхание, мальчик прислонился к косяку. – Ты… б'стрей…

– Просто сделай несколько глубоких вдохов. Водички принести?

– Ты… т'бя…

– Да-да, конечно. Просто дыши.

Чотли принялся послушно хватать ртом воздух.

– Госпоже-Плющ-и-ее-дочке-нужна-помощь! – наконец выпалил он, почти не делая промежутков между словами.

Матушка сорвала шляпу с вешалки у двери и, протянув руку вверх, достала из-под крыши помело.

– А мне казалось, за ней присматривает госпожа Господиеси, – сказала она, пришпиливая к волосам остроконечную шляпу ловкими движениями воина, готовящегося к внезапной битве.

– У нее там какая-то беда!

Не тратя времени на дальнейшие расспросы, матушка ринулась прочь по дорожке.

Лужайка перед домом завершалась невысоким обрывом – в том самом месте, где тропинка делала резкий изгиб и уходила в леса. Перекинув ногу через судорожно дергающееся помело, матушка решительно прыгнула вниз.

До земли оставались считаные футы, когда в помеле наконец проскочила магическая искра, и матушка, чиркнув башмаками о папоротники, взмыла в ночное небо.

Дорога петляла по горам, будто оброненная кем-то лента. Свист ветра не смолкал ни на миг.

Разбойник с большой дороги сидел на мощном вороном жеребце. Возможно, это был единственный жеребец в мире, к седлу которого была привязана лестница.

Объяснялось все очень просто. Лихого человека звали Казанундой, и он был гномом. Принято считать, что гномы весьма законопослушные существа, они стараются держаться особняком и в делах сердечных (и прочих делах, связанных с некоторыми другими органами) действуют крайне осмотрительно. И гномы действительно таковы. Но порой генетика выбрасывает на зеленом сукне жизни весьма странное сочетание костей, и тогда гномья среда рождает Казанунду, который предпочитает плотские удовольствия деньгам и питает к женскому полу страсть, которую все прочие гномы питают лишь к золоту.

Признавая полезность законов, Казанунда следовал им лишь в тех случаях, когда это ему было выгодно. Грабителей и разбойников он от всей души презирал, но в то же время не мог не согласиться, что занятие сие не лишено приятности, поскольку целыми днями ты находишься в сельской местности и дышишь свежим воздухом, что весьма полезно для здоровья, в отличие от всяких городов, битком набитых ревнивыми мужьями, которым только дай повод дубиной помахать.

Беда была лишь в том, что никто из путников не принимал Казанунду всерьез. О нет, с каретами проблем не было, кареты останавливались, но почему-то путешествующие в них люди сразу начинали глупо шутить: «И это разбойник с большой дороги? Поискал бы ты себе дорогу поменьше! Вырасти сначала! Гы-гы-гы…» Стрела, всаженная в коленную чашечку, сразу отбивала охоту к дурацким шуткам, но это было немножко неприятно.

Он задумчиво дул на окоченевшие руки, когда его внимание привлек стук копыт. По дороге приближалась карета.

Казанунда уже было собирался покинуть свое скромное укрытие, как вдруг заметил второго грабителя, появившегося из леса, что тянулся вдоль противоположной стороны дороги.

Карета послушно остановилась. Конкурент объехал ее, склонился к двери и начал было произносить традиционную речь (Казанунда находился слишком далеко, чтобы слышать его слова), но тут…

…Из окошка внезапно высунулась чья-то рука и стремительно утянула грабителя внутрь.

Некоторое время карета ходила ходуном, потом дверь распахнулась и на дорогу вывалился грабитель.

Карета, скрипнув колесами, покатила дальше.

Немного выждав, Казанунда приблизился к телу. Пока хозяин отвязывал лестницу и спускался на землю, конь терпеливо ждал.

Казанунда сразу понял, что грабитель мертв. Живые люди, как правило, отличаются некоторым наличием крови в жилах.

Проехав еще несколько миль, экипаж остановился на вершине перевала, с которого начинался длинный извилистый путь вниз, к Ланкру и равнинам.

Четыре фигуры вышли из кареты и приблизились к краю склона.

За их спинами в небе собирались облака, но здесь воздух был морозным и кристально чистым. На са́мом горизонте поблескивал в лунном свете Край Диска, а далеко внизу отчетливо виднелось прижавшееся к склонам гор маленькое королевство.

– Ворота в мир, – сказал граф Сорокула.

– Причем неохраняемые, – добавил его сын.

– Напротив. Обладающие крайне эффективной защитой, – сказал граф и улыбнулся. – Вернее, обладавшие… до сегодняшнего дня.

– Ведьмы встанут на нашу сторону, – заметила графиня.

– Во всяком случае, одна из них, – согласился граф. – Исключительно… занятная женщина. Из исключительно занятной семьи. Дядя рассказывал мне о ее бабушке. Женщины из рода Ветровосков всегда стояли одной ногой в темном мире. Это у них в крови. Причем силу свою они черпают именно в отрицании этого непреложного факта. – Его зубы ярко сверкнули в темноте. – Но скоро, очень скоро она поймет, какая сторона хлеба намазана маслом.

– И с какой стороны позолочен пряник, – добавила графиня.

– О да. Отлично сказано. Это расплата за то, что она принадлежит к клану Ветровосков. Таковы все их женщины. Чем ближе к старости, тем отчетливее слышится им лязг печной заслонки.

– Однако, насколько мне известно, она крайне несговорчива, – заметил сын. – И хитра.

– А давайте ее убьем! – воскликнула дочь графа.

– Лакки, малыш, нельзя убить всех.

– Почему?

– Потому. О нет, будет куда интереснее… использовать ее. Окружающий мир она видит исключительно в черно-белых цветах. В эту ловушку попадают почти все, кто обладает силой. О да! И такой вот разум… очень легко направить в нужном направлении. Нужно лишь чуток подтолкнуть.

Послышался шум крыльев, и нечто двухцветное опустилось на плечо графа.

– И вот это… – задумчиво пробормотал граф, гладя сороку по крылу. Из внутреннего кармана камзола он достал белую картонку. Края карточки, освещенные лунным светом, ярко блеснули. – Кто бы мог предположить? Раньше ничего подобного не случалось. И это еще раз доказывает, что грядет новый мировой порядок.

– Милый, дай-ка мне свой носовой платок, – перебила графиня. – Ты немножко испачкался.

Она промокнула подбородок графа и убрала заляпанный кровью платок обратно в мужнин карман.

– Вот теперь все в порядке.

– Но другие ведьмы… – напомнил сын, поморщившись так, словно при одном упоминании ведьм во рту у него все сводило.

– Да, конечно. Надеюсь, мы с ними повстречаемся. Будет очень забавно.

И они вернулись в карету.

Сознание постепенно возвращалось. Покачнувшись, незадачливый грабитель наконец поднялся на ноги, которые как будто что-то держало. Впрочем, это неприятное чувство возникло лишь на мгновение. Он раздраженно потер шею и поискал взглядом коня, который обнаружился совсем неподалеку, у ближайшей скалы.

Однако, когда разбойник попытался взять коня под уздцы, рука прошла сквозь кожаные ремешки и лошадиную шею так, словно те были абсолютно бесплотны. Громко заржав, конь вскинулся на дыбы и умчался прочь бешеным галопом.

Не слишком-то удачная ночка выдалась, устало подумал разбойник. Сначала добыча ускользнула, не хватало еще и коня лишиться… Но кем были эти люди? В карете что-то произошло – что-то весьма неприятное.

Разбойник принадлежал к тому типу людей, которые, получив трепку от более сильного соперника, тут же начинают искать жертву послабее, чтобы сполна на ней отыграться. «Ну, кому-то сегодня ночью очень не поздоровится, – поклялся про себя разбойник. – Кроме того, мне потребуется новый конь…»

И тут, словно бы откликнувшись на его мысли, ветер донес топот копыт. Достав из ножен клинок, разбойник шагнул на дорогу.

– Кошелек или жизнь!

Лошадь послушно остановилась в нескольких футах от него. Разбойник едва слышно присвистнул: похоже, госпожа Удача наконец повернулась к нему лицом. Лошадь была просто превосходной, поджарой, выносливой – настоящий скакун, а не какая-нибудь деревенская кляча. И какой красивый цвет шкуры… Лошадь как будто светилась в тусклом свете звезд, а упряжь ее, судя по всему, была украшена серебром.

Всадник был с головы до ног укутан в плащ, что неудивительно – ночь выдалась холодной.

– Кошелек или жизнь! – еще раз крикнул грабитель.

– ПРОШУ ПРОЩЕНИЯ?

– Твой кошелек, – повторил грабитель, – или твоя жизнь. Дальше сам догадаешься или как?

– А, ДА, КОНЕЧНО. ПАРОЧКА МОНЕТ У МЕНЯ НАЙДЕТСЯ.