Текст книги "Движущиеся картинки"

Границы зрения Виктора заволокло туманом, и в этом тумане проступали силуэты, менявшие форму и исчезавшие, прежде чем он успевал их рассмотреть. Беспомощный, как муха в потоке смолы, владеющий своей судьбой не более чем мыльный пузырь в урагане, он склонился и поцеловал ее.

Сквозь звон в его ушах пробивались новые слова:

– Зачем он это делает? Разве я велел ему это сделать? Никто не велел ему это сделать!

– …а потом мне приходится за ними выгребать, а это, скажу я вам, совсем не…

– Крути ручку! Крути ручку! – верещал Достабль.

– А теперь он зачем так на нее смотрит?

– Ух ты!

– Если перестанешь крутить ручку, тебе в этом городе больше не работать!

– Слушай, господин, я ведь член Гильдии Рукоя-торов…

– Не останавливайся! Не останавливайся!

Виктор выплыл на поверхность. Шепот утих, сменившись далеким шумом волн. Реальность возвратилась, жаркая и резкая, и солнце было пришпилено к небесам, точно медаль за превосходную погоду.

Девушка глубоко вздохнула.

– Я… ой… прости, пожалуйста, – забормотал Виктор, пятясь от нее. – Я правда не знаю, что на меня нашло…

Достабль заскакал на месте.

– Вот оно, вот оно! – завопил он. – Когда будет готово?

– Говорю же, мне бесов надо кормить и убирать за ними…

– Конечно, конечно… зато у меня будет время нарисовать афиши, – сказал Достабль.

– Я уже их подготовил, – холодно сообщил Сильверфиш.

– Не сомневаюсь, не сомневаюсь, – возбужденно протараторил Достабль. – Не сомневаюсь, что подготовил. Не сомневаюсь, что на них написано что-то вроде: «Возможно, вам будет Любапытно взглянуть на Интересную Движущуюся Картинку»!

– И что тут не так? – требовательно спросил Сильверфиш. – Всяко лучше, чем горячая сосиска!

– Говорю же, когда ты продаешь сосиски – ты не топчешься на месте и не ждешь, когда люди их захотят, а идешь и заставляешь их почувствовать голод. А еще – мажешь сосиски горчицей. Вот именно это твой паренек сейчас и сделал.

Достабль похлопал Сильверфиша по плечу, а другой рукой сделал широкий жест.

– Разве ты не видишь? – спросил он. И застыл. Странные мысли приходили к нему быстрее, чем он успевал их думать. У него голова шла кругом от возбуждения и перспктив.

– «Кленок Страсти», – сказал он. – Вот как мы ее назовем. Не в честь какого-то старого хрыча, который небось давно уже копыта отбросил. «Кленок Страсти». Да. Бурная Сага о… о Влечении и Жаркой, Жаркой, Жаркой какеетам под Палящим Первобытным Солн-цем Измученного Континента! Романтика! Очарование! В трех Незабываемых Катушках! Захватывающие Битвы Насмерть С Плотоядными Чудовищами! Вы завопите, когда тысяча слонов…

– У нас всего одна катушка, – брюзгливо пробубнил Сильверфиш.

– Днем снимем еще! – провозгласил Достабль, вращая глазами. – Всего-то и нужно, что больше драк и чудовищ!

– Но слонов‑то у нас точно нет! – завопил Сильверфиш.

Скала поднял щербатую руку.

– Что? – рявкнул Сильверфиш.

– Если у вас есть чуток серой краски и что-нибудь для ушей, мы с Морри можем…

– Никто еще не делал трехкатушечный клик, – задумчиво проговорил Гафер. – Это непросто будет. Почти десять минут, как-никак. – Он задумался. – Наверное, можно сделать катушки побольше…

Сильверфиш понял, что его загнали в угол.

– Послушайте, – начал он.

Виктор не сводил глаз с девушки. Остальные на них внимания не обращали.

– Э‑э, – промямлил он. – Кажется, нас друг другу не представили?

– Тебе это, похоже, не помешало, – сказала она.

– Обычно я себя так не веду. Я, наверное… заболел. Или что-то в этом роде.

– О, отлично. И мне, видимо, от этого должно полегчать?

– Может, присядем в теньке? Тут очень жарко.

– У тебя взгляд сделался таким… жгучим.

– Правда?

– Это было очень странно.

– Я и чувствовал себя очень странно.

– Знаю. Дело в этом месте. Оно в тебя проникает. Ты знаешь, – спросила она, усаживаясь на песок, – что для обращения со всякими там бесами есть целая куча правил: что их нельзя утомлять, чем их можно кормить и так далее. А вот на нас всем наплевать. Даже с троллями лучше обращаются.

– Наверное, это как-то связано с тем, что в них семь футов росту и тысяча фунтов весу, – предположил Виктор.

– Меня зовут Теда Уизел, но друзья зовут меня Джинджер, – представилась она.

– А меня зовут Виктор Тугельбенд. Гм. Но друзья зовут меня Виктор, – сказал Виктор.

– Это ведь твой первый клик?

– Как ты догадалась?

– Ты так выглядел, будто всем этим наслаждался.

– Ну, это ведь лучше, чем работать, разве нет?

– Подожди, пока проведешь здесь столько же, сколько я, – едко сказала она.

– А сколько ты здесь?

– Почти с самого начала. Пять недель.

– Надо же. Все случилось так быстро.

– И это лучшее, что когда-нибудь случалось, – ровным голосом сказала Джинджер.

– Ну, наверное… скажи, а нам можно пойти пообедать? – спросил Виктор.

– Нет. Нас могут позвать в любую минуту, – сказала Джинджер.

Виктор кивнул. В общем и целом он без особенных проблем жил, упрямо, но спокойно делая то, что хотел, и не понимал, почему должен от этого отказываться даже и в Голывуде.

– Тогда им придется кричать, – сказал он. – Я хочу поесть и выпить чего-нибудь холодненького. Возможно, я просто перегрелся на солнышке.

Джинджер колебалась:

– Ну, здесь, конечно, есть столовая, но…

– Отлично. Веди.

– Здесь людей вышвыривают только так…

– Что, не сделав третьей катушки?

– Они говорят «Народу, который хочет пробиться в движущиеся картинки, и без вас полно»…

– Отлично. Это значит, что у них будет весь остаток дня для того, чтобы найти среди них парочку наших двойников. – Виктор прошагал мимо Морри, который тоже пытался укрыться в тени камня.

– Если нас кто-нибудь будет искать, – сказал Виктор, – мы ушли на обед.

– Что, прямо сейчас? – поразился тролль.

– Да, – твердо сказал Виктор и двинулся дальше.

Сзади доносились голоса Достабля и Сильверфиша, схлестнувшихся в яростном споре, а время от времени – реплики рукоятора, говорившего расслабленным тоном человека, который знает, что ему сегодня в любом случае заплатят шесть долларов.

– …назовем ее эпопеей. О ней лет сто еще будут говорить.

– Ага, о том, как мы обанкротились!

– Слушай, я знаю, где можно сделать цветные гравюры практически за бесценок…

– …Я тут подумал: может, у меня получится шпагатом привязать к рисовальному ящику колесики, и тогда его можно будет перевозить с места на место…

– И люди скажут: «Ах, этот Сильверфиш – вот создатель движущихся картинок, у которого хватило духу дать народу то, что он хочет» – вот что они скажут. Человек, который раздвинул эти, какихтам, искусства…

– …а если сделать этакий шест на вертлюге, так мы сможем рисовальный ящик прямо вплотную…

– Что? Ты правда думаешь, что они так скажут?

– Поверь мне, Томми.

– Ну… ладно. Ладно. Только никаких слонов. Я хочу, чтобы ты это уяснил. Никаких слонов.

– Странная штуковина, – сказал аркканцлер. – Какая-то куча глиняных слонов. Ты же вроде говорил, что это машина?

– Скорее… скорее устройство, – неуверенно поправил его казначей. Он потыкал устройство пальцем. Глиняные слоны закачались. – Кажется, его собрал Умелец Риктор. Это было еще до меня.

Оно было похоже на большой узорчатый горшок ростом почти с человека ростом с большой горшок. По верхнему краю висели на мелких бронзовых цепочках восемь глиняных слонов; один из них после казначеева прикосновения раскачивался взад-вперед.

Аркканцлер заглянул внутрь.

– Сплошные рычаги и мехи́, – с отвращением заметил он.

Казначей повернулся к университетской управительнице.

– Скажите, госпожа Герпес, – спросил он, – что именно произошло?

Госпожа Герпес, дородная, розовая и затянутая в корсет, пригладила свой рыжий парик и подтолкнула крошечную служанку, которая рядом с ней смотрелась точно буксирчик.

– Расскажи его светлости, Ксандра, – велела она.

Судя по виду Ксандры, находиться здесь ей совсем не хотелось.

– Понимаете, сэр, пожалуйста, сэр, я пыль вытирала, понимаете…

– Она-с пыль-с вытирала-с, – услужливо пояснила госпожа Герпес. Когда на нее находил острый приступ классового почтения, она могла порождать букву «с» даже там, где это было не предусмотрено природой.

– …а потом он как зашумит…

– Он-с зашумел-с, – сказала госпожа Герпес. – Поэтому она рассказала мне, ваша светлость, как-с и‑с полагается-с.

– Как звучал этот шум, Ксандра? – спросил казначей так ласково, как только смог.

– Пожалуйста, сэр, он звучал как-то вроде… – она закатила глаза, – «вумм… вумм… вумм… вумм… вуммвуммвумм ВУММВУММ… плиб», сэр.

– Плиб, – очень серьезно повторил казначей.

– Да, сэр.

– Плиб-с, – эхом отозвалась госпожа Герпес.

– Это он так в меня плюнул, – пояснила Ксандра.

– Исторг слюну-с, – поправила ее госпожа Герпес.

– Как я понимаю, один из слонов выплюнул маленький свинцовый шарик, – сказал казначей. – Это и был, э‑э, «плиб».

– Вот как, – сказал аркканцлер. – Я не потерплю, чтобы всякие там горшки в людей харкались.

Госпожу Герпес передернуло.

– С чего он это сделал? – спросил Чудакулли.

– Не могу сказать, мэтр. Я думал, вы можете знать. Кажется, Риктор читал здесь лекции в то время, когда вы были студентом. Госпожу Герпес весьма заботит, – добавил казначей тоном, по которому становилось ясно, что когда госпожу Герпес что-то заботит, проигнорировать это может только весьма недальновидный аркканцлер, – что на прислугу будет оказано магическое воздействие.

Аркканцлер постучал по горшку костяшками пальцев:

– Это старик Риктор-Счетовод, что ли? Ты о нем говоришь?

– Видимо, да, аркканцлер.

– Совершенный псих. Считал, что все на свете измерить можно. Не только длину, и вес, и тому подобное, а вообще все. «Если что-то существует, – говорил, – значит, оно измеримо». – Глаза Чудакулли затуманились воспоминаниями. – Какие только странные штуковины он не изобретал. Думал, что можно измерить истину, и красоту, и сны, и все такое прочее. Так это, значит, одна из игрушек старика Риктора? Интересно, что она измеряет.

– Я‑с считаю, – высказалась госпожа Герпес, – что ее стоит-с убрать куда-нибудь, где-с она никому не навредит-с, если вы не-с возражаете-с.

– Да, да, да, разумеется, – торопливо ответил казначей. Удержать прислугу в Незримом Университете было непросто.

– Избавьтесь от него, – велел аркканцлер.

Казначей пришел в ужас.

– О нет, сэр, – сказал он. – Мы никогда ничего не выбрасываем. К тому же он может быть очень ценным.

– Хм-м‑м, – протянул Чудакулли. – Ценным?

– Это наверняка важный исторический артефакт, мэтр.

– Тогда оттащи его ко мне в кабинет. Я ведь говорил, что его нужно украсить. Пусть будет вот этакая броская безделушка. А теперь я пошел. Надо кое с кем переговорить насчет дрессировки грифона. Доброго вам дня, дамы…

– Гм, аркканцлер, а не можете ли вы подписать, – начал казначей, но обращался он к закрывающейся двери.

Никто не спросил у Ксандры, какой именно из глиняных слонов выплюнул шарик; впрочем, это им ничего бы не сказало.

Тем же вечером парочка грузчиков перенесла единственный рабочий ресограф[5]5
  Букв.: «вещностнописец», т. е. устройство для обнаружения и измерения нарушений в ткани реальности.


[Закрыть] во вселенной в кабинет аркканцлера.

Никто так и не сообразил, как озвучить движущиеся картинки, однако звук, в первую очередь ассоциировавшийся с Голывудом, все-таки был. Это был стук молотков.

Голывуд набрал критическую массу. Новые дома, новые улицы, новые районы возникали в одну ночь. А в тех местах, где наспех обученные подмастерья-алхимики еще не освоились как следует с самыми сложными этапами производства октоцеллюлозы, исчезали даже быстрее. Но большого значения это не имело. Стоило дыму рассеяться – и кто-то уже снова стучал молотком.

Голывуд разрастался путем деления. Требовались только некурящий парнишка с недрожащими руками, способный читать алхимические знаки, рукоятор, мешок бесов да солнечный свет. Ах да, и немножко людей. Но в них недостатка не было. Если ты не умел разводить бесов, смешивать химикалии или ритмично вращать ручку, ты всегда мог приглядывать за лошадьми или работать официантом, носить интересное выражение лица и надеяться. А если и это не получалось – стучать молотком. Шаткие постройки одна за другой окружали древний холм, их тонкие доски уже коробились и выгорали под безжалостным солнцем, однако потребность в новых все не убывала.

Ведь Голывуд звал. С каждым днем он привлекал все больше людей. И они не затем прибывали, чтобы становиться конюхами, или официантками, или плотниками быстрого реагирования. Они прибывали, чтобы делать движущиеся картинки.

И сами не знали почему.

Как прекрасно знал Себя-Режу-Без-Ножа Достабль, если двое или больше людей соберутся в одном месте, кто-нибудь обязательно попытается продать им сомнительного вида сосиску в тесте.

Теперь, когда сам Достабль нашел себе иное призвание, эту нишу заняли другие.

Одним из них был клатчец Нодар Боргль, чей огромный сарай, где каждый звук отдавался эхом, был не рестораном, а скорее кормовой фабрикой. В одном его конце стояли огромные дымящиеся чаны. Остальное место занимали столы, а за столами…

Виктор был поражен.

…сидели тролли, люди и гномы. И несколько номов. И, кажется, даже парочка эльфов – самых неуловимых обитателей Плоского мира. И множество других существ – Виктор надеялся, что это были тролли в костюмах, потому что иначе всех ожидали большие проблемы. И все они ели, причем, что самое невероятное, не друг друга.

– Берешь тарелку, встаешь в очередь, а потом платишь, – объяснила Джинджер. – Это называется самоприслуживание.

– То есть ты платишь до того, как поешь? А если окажется, что еда кошарная?

Джинджер мрачно кивнула:

– Вот поэтому ты и платишь заранее.

Виктор пожал плечами и наклонился к гному, стоявшему за прилавком:

– Мне, пожалуйста…

– Рагу, – сказал гном.

– А какое рагу?

– А оно разным не бывает. На то оно и рагу, – буркнул гном. – Рагу есть рагу.

– Я имел в виду, из чего оно сделано? – уточнил Виктор.

– Если спрашиваешь – значит, недостаточно проголодался, – сказала Джинджер. – Два рагу, Фрунт-кин.

Виктор взглянул на серовато-коричневую массу, налитую в его тарелку. Странные сгустки, вынесенные на поверхность таинственными конвекционными потоками, на мгновение показывались, а потом скрывались – хотелось надеяться, что навсегда.

Боргль был сторонником Достаблевой кулинарной школы.

– Или рагу, или ничего, парнишка. – Повар осклабился. – Полдоллара. Дешево, за полцены.

Виктор неохотно расстался с деньгами и огляделся в поисках Джинджер.

– Сюда, – позвала она, присаживаясь за один из длинных столов. – Привет, Громоног. Привет, Брекчия, как делишки? Это Вик. Он новенький. Привет, Сниддин, я тебя и не заметила.

Виктор обнаружил себя зажатым между Джинджер и горным троллем, одетым во что-то, с виду похожее на кольчугу, но оказавшееся голывудской кольчугой, то есть кое-как сплетенной веревкой, окрашенной серебрянкой.

Джинджер завязала оживленную беседу с четырехдюймовым номом и гномом, одетым в половинку медвежьего костюма, отчего Виктор почувствовал себя немножко лишним.

Тролль кивнул ему, а потом посмотрел на свою тарелку и скорчил рожу.

– Они енто пемзой называют, пожаловался он. – Даже лаву соскрести не потрудились. И песка совсем не чувствуешь.

Виктор уставился на тарелку тролля.

– А я и не знал, что тролли едят камни, – ляпнул он, не успев себя остановить.

– А почему нет?

– Ну, вы же из них сделаны.

– Ага. Но ты вот из мяса сделан – а что ты ешь?

Виктор взглянул на свою тарелку.

– Хороший вопрос, – проговорил он.

– Вик рисуется в клике у Сильверфиша, – сказала, обернувшись, Джинджер. – Похоже, они собираются делать трехкатушечник.

Вокруг с интересом забормотали.

Виктор осторожно отложил нечто желтое и дрожащее на край тарелки.

– Скажите, – задумчиво начал он, – а когда вы играете в картинках, вы не… вы не слышите что-то вроде… не чувствуете, что вы… – он заколебался. Все смотрели на него. – Я хочу сказать, вам никогда не казалось, будто что-то играет через вас? Я не знаю, как еще это объяснить.

Его соседи по столу расслабились.

– Енто просто Голывуд, – сказал тролль. – Он в тебя проникает. Енто оттого, что тут так много творческой энергии.

– Хотя у тебя приступ был очень сильный, – добавила Джинджер.

– Такое постоянно случается, – задумчиво сказал гном. – Это просто Голывуд. На прошлой неделе мы с ребятами работали над «Гномьими историями» и вдруг запели хором. Ни с того ни с сего. Как будто у нас в головах возникла одна и та же песня. Каково?

– А что за песня? – спросила Джинджер.

– Не представляю. Мы ее «Песней Хайхо» назвали. Там и слов‑то других не было. Хайхо-хайхо. Хайхо-хайхо.

– По-моему, у вас, гномов, все песни такие, – пророкотал тролль.

Был уже третий час, когда они вернулись на площадку для рисования движущихся картинок. Рукоятор, откинув заднюю крышку ящика, скоблил пол крошечной лопаткой.

Достабль дремал на своем холщовом стуле, накрыв лицо носовым платком. А вот Сильверфиш бодрствовал.

– Где вас двоих носило? – завопил он.

– Я проголодался, – сказал Виктор.

– Ну так, значит, ты голодным и останешься, мальчик мой, потому что…

Достабль приподнял уголок платка.

– Давайте начинать, – пробубнил он.

– Но ведь нельзя же, чтобы актеры нам указы-вали…

– Закончим клик, а потом уже его вышвырнем, – сказал Достабль.

– Точно! – Сильверфиш погрозил Виктору с Джинджер пальцем. – Вам в этом городе больше не работать!

С горем пополам они пережили этот день. Достабль заставил их привести лошадь, а потом обругал рукоятора, потому что рисовальный ящик все еще нельзя было перемещать. Бесы жаловались. Пришлось поставить лошадь мордой к ящику; Виктор подпрыгивал в седле, изображая, что скачет. Как сказал Достабль, для движущихся картинок этого было достаточно.

После этого Сильверфиш нехотя выдал им по два доллара и прогнал.

– Он расскажет остальным алхимикам, – обреченно сказала Джинджер. – Они же все приятели.

– Я смотрю, мы за день получаем только два доллара, а тролли – три, – заметил Виктор. – Почему?

– Потому что троллей, которые хотят рисоваться в движущихся картинках, не так много, – объяснила Джинджер. – А хороший рукоятор вообще получает шесть-семь долларов за день. Актеры значения не имеют.

Она повернулась и сердито посмотрела на него.

– У меня все было хорошо, – сказала она. – Не замечательно, но хорошо. Я много работала. Люди думали, что на меня можно положиться. Я строила карьеру…

– В Голывуде карьеры не построить, – возразил Виктор. – Это как строить дом на болоте. Здесь все не по-настоящему.

– Но мне это нравилось! А ты все испортил! И мне, видимо, придется возвращаться в дурацкую деревеньку, о которой ты, наверное, даже не слышал! Обратно в треклятые доярки! Спасибо тебе огромное! Каждый раз, увидев коровий зад, я буду вспоминать о тебе!

Она в бешенстве умчалась по направлению к городу, оставив Виктора наедине с троллями. После долгого молчания Скала откашлялся.

– У тебя есть где переночевать? – спросил он.

– Кажется, нет, – еле слышно ответил Виктор.

– Мест вечно для всех не хватает, – сказал Морри.

– Я думал, что посплю на пляже, – сказал Виктор. – Здесь, в конце концов, довольно тепло. Думаю, мне не помешает хороший отдых. Спокойной ночи.

И он убрел по направлению к берегу.

Солнце садилось, и ветер с моря принес немного прохлады. Вокруг темнеющей громады холма загорались огни Голывуда. Голывуд расслаблялся лишь во мраке. Когда твое основное сырье – дневной свет, ты не тратишь его зря.

На пляже было довольно приятно. Туда почти никто не забредал. Плавник, растрескавшийся и покрытый коркой соли, не годился для строительства. Он длинной белой полосой окаймлял границу прилива.

Виктор набрал его достаточно, чтобы развести костер, а потом улегся и стал смотреть на прибой.

С вершины соседней дюны, спрятавшись за кустиком сухой травы, за ним внимательно наблюдал Чудо-Пес Гаспод.

Было два часа пополуночи.

Она поймала их в свои сети и радостно струилась из-под холма, наполняя мир своим блеском.

Голывуд грезит…

Он грезит за всех.

В горячей спертой тьме дощатой хижины Джинджер Уизел грезила о красных ковровых дорожках и рукоплещущих толпах. И о решетке. Во сне она раз за разом возвращалась к решетке, и дующий оттуда теплый ветер подымал ее юбки…

В чуть менее жаркой тьме чуть более дорогой хижины Сильверфиш, создатель движущихся картинок, грезил о рукоплещущих толпах и о том, что ему вручают приз за лучшую движущуюся картинку в истории. Это была огромная статуя.

В песчаных дюнах беспокойно спали Скала и Морри – тролли по природе ночные создания, и сон в темноте противоречит их многовековым инстинктам. Они грезили о горах.

На пляже, под звездами, Виктор грезил о топоте копыт, развевающихся одеждах, пиратских кораблях, схватках на мечах и о люстрах…

На соседней дюне спал, закрыв один глаз, Чудо-Пес Гаспода и грезил о волках.

А вот Себя-Режу-Без-Ножа Достабль не грезил, потому что не спал.

Дорога в Анк-Морпорк была долгой, к тому же он предпочитал продавать лошадей, а не ездить на них, но все же он ее одолел.

Грозы, так осторожно огибавшие Голывуд, ничуть не боялись Анк-Морпорка, и поэтому там лил дождь. Ночную жизнь города он, впрочем, не останавливал – только мочил.

Нет такой вещи, которую невозможно купить в Анк-Морпорке, даже посреди ночи. Достаблю нужно было совершить множество покупок. Ему нужны были афиши. Ему нужны были самые разные вещи. Многие из них имели отношение к идеям, родившимся у него в голове за время долгой поездки, и теперь он должен был очень тщательно объяснить их другим людям. И объяснить быстро.

Когда он наконец вышел на заплетающихся ногах в серый свет зари, дождь падал сплошным занавесом. Канавы переполнились. Отвратительные гаргульи умело блевали с крыш на головы прохожих, хотя теперь, в пять часов утра, толпы несколько разошлись.

Достабль набрал полную грудь густого городского воздуха. Настоящего воздуха. Вам пришлось бы долго искать, прежде чем найти воздух более настоящий, чем в Анк-Морпорке. Вдохнув его лишь однажды, можно было понять, что до вас этим воздухом многие тысячи лет дышали другие люди.

Впервые за несколько дней Достабль ощутил, что мыслит ясно. Такое уж странное влияние оказывал Голывуд. Пока ты находился в нем, все казалось естественным, казалось, что именно такой жизнь и должна быть, но стоило уехать из него и оглянуться – и ты словно смотрел на блистающий мыльный пузырь. Как будто в Голывуде ты был немного другим человеком.

Что ж, Голывуд был Голывудом, а Анк был Анком, и Анк был стабилен и, по мнению Достабля, неуязвим для всяких голывудских странностей.

Он шлепал по лужам и слушал дождь.

Вскоре он впервые в жизни заметил, что у дождя есть ритм.

Странно. Можно прожить в городе всю жизнь, потом уехать, вернуться и лишь тогда услышать, что у дождевых капель, срывающихся с водосточных труб, есть свой ритм: ДАМди-дам-дам, дамди-дамди-ДАМ-ДАМ…

Несколько минут спустя сержант Колон и капрал Шноббс из Ночной Стражи, укрывшись в дверном проеме, дружески делили самокрутку и занимались тем, в чем Ночная Стража была особенно хороша: держались в тепле и сухости и избегали неприятностей.

Они были единственными свидетелями того, как безумная фигура, шлепавшая по улице под ливнем, начала выделывать пируэты между лужами, ухватилась за водосточную трубу, огибая угол, и, пристукивая каблуками, скрылась из виду.

Сержант Колон передал напарнику размокший бычок.

– Это ведь старина Себя-Режу Достабль был? – спросил он, помолчав.

– Ага, – ответил Шнобби.

– Счастливый он какой-то, тебе не показалось?

– Тронулся, наверное, – предположил Шнобби. – Песни под дождем распевает.

Вумм… вумм…

Аркканцлер, заполнявший племенную книгу своих драконов и наслаждавшийся вечерним стаканчиком перед камином, поднял взгляд.

…вумм… вумм… вумм…

– Чтоб тебя! – пробормотал он и подошел к большому горшку. Тот раскачивался из стороны в сторону, как будто здание сотрясалось.

Аркканцлер зачарованно смотрел.

…вумм… вуммвуммвуммВУММ.

Горшок остановился и затих.

– Странно, – сказал аркканцлер. – Чертовски странно.

Плиб.

На другом конце комнаты разлетелся осколками графинчик с бренди.

Чудакулли Карий набрал полную грудь воздуха.

– Казначееей!

Виктора разбудила мошкара. Воздух уже прогрелся. День снова обещал быть ясным.

Он забрел на отмель, чтобы умыться и прочистить голову.

Посмотрим… у него есть вчерашние два доллара и горстка пенни. Он может себе позволить остаться здесь еще на какое-то время, особенно если будет спать на пляже. А Борглево рагу, хоть и считалось едой лишь формально, было достаточно дешевым – хотя, если подумать, питание в этом месте грозило неловкими столкновениями с Джинджер.

Виктор сделал еще шаг – и ушел под воду.

Раньше ему не доводилось купаться в море. Он всплыл, едва не захлебнувшись, и отчаянно забарахтался на месте. До пляжа было всего несколько ярдов.

Виктор расслабился, дал себе время восстановить дыхание и неспешно поплыл от берега туда, где не было волн. Вода была кристально чистой. Он видел, как дно резко уходит вниз, сменяясь – Виктор ненадолго всплыл, чтобы глотнуть воздуха, – неясной синевой, в которой едва-едва можно было, сквозь кишащие косяки рыб, разглядеть очертания разбросанных на песке светлых прямоугольных камней.

Он нырнул и пытался доплыть до самого дна, пока у него не зазвенело в ушах. Самый огромный омар, какого ему доводилось видеть, махнул в его сторону усиками из-за каменного шпиля и скрылся в глубинах.

Виктор, задыхаясь, выплыл на поверхность и вернулся на берег.

Что ж, если с движущимися картинками не выгорит, здесь вполне можно рассчитывать на карьеру рыбака.

А можно и просто поселиться на пляже. У кромки дюн лежало столько высушенного ветрами плавника, что им можно было бы несколько лет отапливать весь Анк-Морпорк. В Голывуде разводить костры никому и в голову не придет – разве что для готовки или для дружеских посиделок.

А здесь кто-то занимался именно этим. Выходя на берег, Виктор заметил, что чуть дальше плавник на пляже навален не хаотически, а явно c какой-то целью, аккуратными кучами. Еще дальше был сложен из камней примитивный очаг.

Его засыпало песком. Быть может, кто-то еще жил на пляже, дожидаясь шанса прорваться в движущиеся картинки. Если приглядеться, груда бревен за полускрытыми песком камнями выглядела так, словно их намеренно стащили в одно место. Глядя со стороны моря, можно было вообразить, что несколько бревен образуют арочный проход.

Быть может, этот человек все еще там. Быть может, у него найдется что-нибудь попить.

Там и вправду отыскался человек. Но в питье он не нуждался уже несколько месяцев.

Было восемь утра. Безама Плантера, владельца «Одиоза», одного из повылезших в Анк-Морпорке, как грибы после дождя, картиночных залов, разбудил громовой стук в дверь.

Ночь прошла неудачно. Горожане Анк-Морпорка любили новизну. Беда была в том, что они любили ее недолго. Первую неделю дела у «Одиоза» шли прекрасно, во вторую неделю он сработал в ноль, а теперь умирал. Ночной показ почтили своим присутствием один мертвый гном и орангутан, который пришел со своим арахисом. Доходы Безама зиждились на продажах арахиса и хлопнутых зерен, поэтому он проснулся в дурном настроении.

Он распахнул дверь и осоловело выглянул наружу.

– Мы закрыты до двух часов, – сообщил он. – Дневной сеанс. Тогда и приходи. Свободных мест навалом.

Он захлопнул дверь. Та отскочила от башмака Достабля и ударила Безама по носу.

– Я пришел обсудить специальный показ «Кленка Страсти», – сказал Достабль.

– Специальный показ? Какой еще специальный показ?

– Тот, который я пришел обсудить.

– Мы ничего не показываем ни про какие специальные страстные клинки. Мы показываем «Захватывающую…».

– Господин Достабль говорит, что вы показываете «Кленок Страсти», – пророкотал кто-то.

Достабль привалился к дверному косяку. За его спиной высился утес. Он выглядел так, словно кто-то швырялся в него стальными шариками тридцать лет кряду.

Утес согнулся пополам и склонился к Безаму.

Безам узнал Детрита. Детрита узнавали все. Он был не из тех троллей, которых можно забыть.

– Но я даже ничего не слышал о… – начал Безам.

Достабль извлек из-под плаща огромную жестянку и ухмыльнулся.

– А вот афиши, – добавил он, доставая толстый белый рулон.

– Господин Достабль разрешил мне налепить парочку на стену, – гордо поведал Детрит.

Безам расправил афишу. От ярких красок слезились глаза. На ней была изображена надувшая губы девушка, весьма отдаленно напоминавшая Джинджер и одетая в блузку, которая была ей слишком мала, и Виктор, который одной рукой перебрасывал ее через плечо, а другой – отбивался от многочисленных чудовищ. Вдалеке извергались вулканы, рассекали небеса драконы и пылали города.

– «Движущеяся Картинка, Каторую Нисмагли Запретить!» – неуверенно прочитал Безам. – «Абжигающее Приключение Под Роскаленным Дабела Сонцем Неизведанного Кантинента! Мущина И Женщинна В Вадавароте Абизумевшаго Мира!! Племенные *Делорес Де Грех* в роли Женщины и *Виктор Мараскино* в роли Коэна-Варвара!!! ТРЕПЕТ! ПРИКЛЮЧЕНИЯ!! СЛОНЫ!!! Скоро в ближайшем Картиначном Зале!!!!»

Он перечитал афишу заново.

– И какого племени эта Делорес де Грех? – подозрительно спросил он.

– Там должно было быть «пламенные», – объяснил Достабль. – Как звезды – мы поэтому и звездочки вокруг их имен нарисовали, видишь? – Он склонился поближе и перешел на пронзительный шепот: – Но говорят, что она дочь клатчского пирата и его дикой, непокорной рабыни, а он – сын… сын… изгнанного волшебника и отчаянной бродячей танцовщицы фламенко.

– Надо же! – невольно поразился Безам. Достабль мысленно похлопал себя по спине. Его и самого это впечатлило.

– Думаю, тебе стоит начать показ где-нибудь через часик, – посоветовал он.

– Так рано утром? – удивился Безам. На этот день у него был запланирован клик «Захватывающая Штудия Гончарного Ремесла», что его весьма тревожило. Это предложение казалось куда более многообещающим.

– Да, – твердо сказал Достабль. – Его захочет посмотреть куча народу.

– Ну не знаю, – усомнился Безам. – У картиночных залов дела в последнее время идут не очень.

– Этот клик они посмотреть захотят, – заверил Достабль. – Поверь мне. Разве я тебе когда-нибудь врал?

Безам почесал голову:

– Ну, как-то в прошлом месяце ты продал мне сосиску в тесте и пообещал…

– Это был риторический вопрос, – перебил его Достабль.

– Агась, – подтвердил Детрит.

Безам обмяк.

– О. Ну ладно. В риторике я не мастак, – признал он.

– Вот и здорово, – сказал Достабль, ухмыляясь как хищная резная тыква. – Ты, главное, откройся вовремя, а потом сиди и греби деньги лопатой.

– О. Хорошо, – слабо пробормотал Безам.

Достабль дружески приобнял его.

– А теперь, – сказал он, – поговорим о процентах.

– А что такое проценты?

– Возьми-ка сигару, – предложил Достабль.

Виктор медленно шел по безымянной главной улице Голывуда. Под ногтями у него был песок.