Текст книги "Мелкие боги"

– Повезло тебе. Один шанс из миллиона, – сказал Брута.

– Будучи быком, я никогда не испытывал подобных неудобств. Орлов, способных поднять быка, можно пересчитать по пальцам на одной голове. Кстати, есть твари и похуже орлов, это…

– Знаешь, а они очень вкусные, – произнес чей-то голос за спиной Бруты.

Брута мигом вскочил на ноги – с виноватым видом и черепашкой в руке.

– А, здравствуйте, господин Достаб.

Все в городе знали Себе-Рублю-Руку Достаба – поставщика подозрительно свежих святых мощей, подозрительно несвежих прогорклых леденцов на палочках, начиненных песком фиников и других давно просроченных продуктов. Он в некотором роде представлял собой стихийную силу, вроде ветра. Никто не знал, откуда он приходит и куда уходит на ночь. Но на рассвете он уже был на месте и вовсю продавал липкие сласти паломникам. Большинство паломников появлялись в городе впервые, и у них не было самого необходимого для общения с Достабом, а именно – опыта предыдущих встреч с ним. Здесь, на площади, нередко можно было увидеть паломника, пытающегося с достоинством расклеить челюсти. Впрочем, жрецы торговлю Достаба только поощряли. Многие наиболее фанатичные паломники, проделав полный опасности путь в тысячу миль, были вынуждены подавать прошения на языке жестов.

– Прекрасный получится суп. Не хочешь ли прикупить на десерт шербета? – с надеждой в голосе спросил Достаб. – Всего один цент за склянку, и учти: это только ради тебя – я, можно сказать, руку себе отрубаю…

– А это что за дурак? – поинтересовался Ом.

– Я вовсе не собираюсь ее есть, – торопливо произнес Брута.

– Что, хочешь обучить ее каким-нибудь фокусам? – ухмыльнулся Достаб. – Рискованные переползания через горящий обруч и всякое такое?

– Избавься от него, – велел Ом. – Тресни по башке, а труп спрячь за статуей.

– Заткнись, – огрызнулся Брута, снова начиная испытывать некоторые неудобства от разговора с тем, кого никто больше не слышит.

– А вот грубить не надо, – обиженно произнес Достаб.

– Это я не тебе, – пояснил Брута.

– А кому? Черепахе? – язвительно спросил Достаб.

Брута выглядел виноватым.

– Моя старуха-мать тоже иногда разговаривала с гербилом, – продолжал Достаб. – Домашние животные прекрасно снимают стрессы. Ну и чувство голода, разумеется.

– Этот человек врет, – вмешался Ом. – Я могу читать его мысли.

– Можешь?

– Что могу? – переспросил Достаб и косо посмотрел на Бруту. – А если ты даже и не съешь ее, будет чем занять время. Ехать-то долго.

– Ехать куда?

– В Эфеб. С тайной миссией. Будут какие-то переговоры с безбожниками.

В принципе, Брута ничему не удивился. В замкнутом мирке Цитадели новости распространялись, как лесной пожар после засухи.

– А, – безразлично откликнулся он. – Ты об этом.

– Говорят, сам Б’ей Реж едет, – добавил Достаб. – И еще этот, как его, сирый кардинал.

– Дьякон Ворбис – очень милый человек, – возразил Брута. – Он был очень добр ко мне, даже попить дал.

– Не может быть… Впрочем, это не важно. Лично я против него ничего не имею, – поспешил заверить юношу Достаб.

– Почему ты до сих пор разговариваешь с этим идиотом? – влез Ом.

– Он… мой друг, – ответил Брута.

– Жаль, у меня нет такого друга, – мечтательно промолвил Достаб, посчитав, что слова были обращены к нему. – С такими друзьями врагов у тебя просто не будет. Может, ты возьмешь кишмиш в сахаре? Или леденцов-напалочников?

В опочивальне Бруты спали еще двадцать три послушника – поскольку иерархи церкви придерживались твердого убеждения, что отдельные опочивальни поощряют греховность. Человеку неискушенному данное утверждение могло показаться весьма и весьма спорным, потому что, если как следует поразмыслить, самые разнообразные грехи более присущи как раз компании. Однако эти самые размышления и считались наистрашнейшим грехом. Люди, предоставленные самим себе, рано или поздно начинают предаваться глубоким раздумьям, тогда как всем известно, что глубокие раздумья приостанавливают рост. И одной из причин такой приостановки является отрубание ваших ног.

Поэтому Брута был вынужден удалиться в сад – под аккомпанемент божественных воплей, доносящихся из его кармана, куда Великий Бог Ом был засунут вместе с мотком шпагата, садовыми ножницами и пригоршней семян.

Наконец Великого Бога вытащили.

– Послушай, – сказал Брута, – пользуясь удобной возможностью, хочу сообщить тебе, что я был избран для выполнения крайне важного задания. Я отправляюсь в Эфеб на переговоры с безбожниками. И меня выбрал сам дьякон Ворбис. Он – мой друг.

– А кто он такой?

– Главный эксквизитор. Обеспечивает… надлежащее поклонение тебе.

Ом уловил нерешительность в голосе Бруты и сразу вспомнил решетку. И творившееся под ней…

– Он пытает людей, – холодно заметила черепашка.

– Нет, нет! Этим занимаются инквизиторы. Их можно только пожалеть, потому что, как рассказывал брат Нюмрод, они работают очень много и за низкую плату. Нет, эксквизиторы просто… решают вопросы. Как говорит брат Нюмрод, нет инквизитора, который не мечтал бы стать эксквизитором. Вот почему они готовы работать в любое время. Иногда они работают по нескольку дней подряд и даже не спят.

– Пытки… – задумчиво пробормотал Великий Бог.

Нет, такой человек, как тот, которого он видел в саду, не станет марать руки ножом. Предоставит заниматься этим другим людям. У Ворбиса другие методы.

– Они избавляют людей от скверны и ереси, – пояснил Брута.

– Но люди… не всегда… выживают в процессе?

– Это не имеет значения, – убежденно произнес Брута. – То, что происходит с нами в этой жизни, в действительности все это нереально. Да, иногда бывает немножко больно, но это неважно. Зато после смерти ты значительно меньше времени проведешь в преисподней.

– А если эксквизиторы ошибаются? – спросила черепашка.

– Они не могут ошибаться, – возразил Брута. – Их направляет рука… твоя рука… твоя передняя нога… вернее, твоя лапка…

Черепашка мигнула единственным глазом. Она вспомнила жар солнца, свою беспомощность и лицо человека, наблюдавшего за происходящим не с жестокостью, нет, куда хуже – с интересом. Кто-то наблюдает за чьей-то смертью только для того, чтобы узнать, сколько времени займет весь процесс. Это лицо Ом никогда не забудет. И разум, стальной сгусток разума.

– И все-таки, предположим, они ошибутся, – продолжала настаивать черепашка.

– Я не слишком силен в теологии, – ответил Брута, – но в завете Урна все объяснено предельно ясно. Эти люди хоть в чем-то да виноваты, иначе ты, в своей мудрости, не направил бы к ним квизицию.

– Правда? – Ом продолжал вспоминать то лицо. – Значит, они сами виноваты в том, что их пытают? И я действительно так сказал?

– «В жизни нас судят по тому, какие мы в смерти…» Урн Третий, глава VI, стих 56. Бабушка рассказывала мне, что после смерти люди предстают перед тобой, и они должны пересечь ужасную пустыню, а ты взвешиваешь их сердца на каких-то весах, – промолвил Брута. – Если сердце человека тяжелее перышка, ты отправляешь грешника в ад.

– Вот те на, – удивилась черепашка, а потом добавила: – Парень, а тебе не приходило в голову, что я не могу заниматься всем этим и одновременно бродить здесь с панцирем на спине?

– Ты можешь делать все, что захочешь, – возразил Брута.

Ом внимательно посмотрел на него.

«Он действительно верит. Он не умеет врать».

Сила веры горела в Бруте ярким огнем.

А потом правда ударила Ома так, как земля бьет черепаху, выпущенную из орлиных когтей.

– Ты обязан взять меня с собой в Эфеб.

– Я сделаю все, как ты велишь, – кивнул Брута. – И ты покараешь их огненным мечом и железными копытами?

– Очень может быть, – ответил Ом. – Но ты должен взять меня с собой.

Он пытался скрыть свои самые сокровенные мысли, чтобы Брута ничего не услышал. «Только не оставляй меня здесь!»

– Но ты можешь попасть туда значительно быстрее, если я оставлю тебя в Цитадели, – продолжал Брута. – В Эфебе живут одни нечестивцы. Чем быстрее он будет очищен, тем лучше для всех. Ты можешь перестать быть черепахой, налететь на них огненным ветром и уничтожить эту страну.

Ом думал об огненном ветре, а черепашка думала о бескрайних просторах пустыни, о чириканье и грустных вздохах богов, которые угасли до обычных джиннов и голосов в воздухе.

Боги, у которых не осталось верующих…

Ни одного. Даже одного верующего – и то достаточно.

Боги, которых оставили…

А что касается пламени веры, горящего в Бруте… Целый день Великий Бог Ом бродил по Цитадели, и за весь день ему удалось найти только одного верующего.

Б’ей Реж пытался помолиться.

Он давно уже не пробовал этим заниматься.

Да, конечно, были восемь обязательных ежедневных молитв, но, когда на землю спускалась чернильная ночь, вместе с ней приходили мысли: генерал-иам прекрасно понимал, что такое эти обязательные молитвы. Привычка. Возможно, удобная пауза для размышлений. А еще – метод измерения времени.

Молился ли он когда-нибудь по-настоящему? Открывал ли душу и сердце чему-то вне себя или над собой? Наверное, да. Быть может, когда был молодым. Он даже не помнил, когда это было. Кровь смыла все воспоминания.

Он сам во всем виноват. Иначе быть не может. Он уже бывал в Эфебе. Столица, возведенная из белого мрамора на скале, что нависала над синим Круглым морем, даже понравилась ему. А еще он посещал Джелибейби, этих безумных жителей речной долины, которые верили в богов со смешными головами и помещали своих мертвых в пирамиды. Он бывал даже в Анк-Морпорке, на другом берегу моря; жители этого города верили в любого бога, пока у него или у нее были деньги. Да, в Анк-Морпорке были целые улицы, на которых теснились всевозможные храмы, словно карты в колоде. И никто никого не пытался сжечь – пожары, конечно, случались, но только в тех случаях, которые считались нормальными для Анк-Морпорка. Никто никого не трогал, каждый сам выбирал себе свой рай и свой ад, куда и направлялся той тропой, которая ему больше нравилась.

Сегодня он выпил слишком много вина. Обнаружь его тайные запасы квизиция, он бы через десять минут оказался на пыточном станке.

Да, в этом старине Ворбису не откажешь. Когда-то, давным-давно, квизицию можно было подкупить, но не сегодня. Главный эксквизитор вернулся к основам. В нынешние дни царила демократия острых ножей. А наиболее активно поиски ереси велись на высших уровнях церкви. Ворбис объяснил все крайне ясно: выше по дереву – тупее пила.

О, куда же ушла та старая, добрая вера…

Он снова закрыл глаза, но продолжал видеть то рога на крыше храма, то фрагменты предстоящей бойни, то… лицо Ворбиса.

Ему понравился тот белый город.

Даже рабы там были довольны жизнью. Обращение с рабами подчинялось определенным правилам. Некоторые поступки по отношению к ним были запрещены. Рабы даже имели собственную цену.

О Черепахе он узнал именно там – и уловил в этом здравый смысл. «Вроде все разумно, – подумал он тогда. – Имеет смысл». Смысл не смысл, а подобные размышления приведут его прямиком в преисподнюю.

Ворбис все о нем знает. Иначе и быть не может. Шпионы эксквизитора повсюду. Жаль Сашо, он принес немалую пользу. Интересно, сколько Ворбису удалось из него вытянуть? Неужели он все рассказал?

Ну конечно, а как же еще? Он наверняка все рассказал.

Что-то внутри Б’ей Режа оборвалось.

Генерал-иам посмотрел на висевший на стене меч.

А почему бы и нет? Все равно ему уготованы вечности вечностей в огненных преисподних…

И это знание в некотором роде дарует свободу. Когда самое меньшее, что с тобой могут сделать, – это все, что угодно, самое большее уже не кажется столь ужасным. Если его собираются сварить, как ягненка, почему бы не быть зажаренным, как барану?

Генерал-иам с трудом поднялся на ноги и после пары попыток снял ножны со стены. Покои Ворбиса неподалеку, если, конечно, он сумеет подняться по лестнице. Один удар, и все будет кончено. Он мог разрубить Ворбиса пополам без малейшего усилия. А потом… возможно, потом ничего не случится. Где-то живут люди, разделяющие его взгляды. В любом случае можно спуститься к конюшням, а к рассвету его ищи-свищи. Может, ему даже удастся добраться до Эфеба, пересечь пустыню…

Он протянул руку к двери, попытался нащупать ручку.

Та повернулась сама собой.

Дверь приоткрылась, и Б’ей Реж в страхе отшатнулся.

За ней стоял Ворбис, лицо его, озаренное мерцающим светом масляной лампы, выражало мягкую озабоченность.

– Прошу простить меня за столь поздний визит, господин, – промолвил эксквизитор. – Но мне показалось, что нам просто необходимо поговорить. О завтрашнем дне…

Меч выпал из руки Б’ей Режа.

Ворбис наклонился вперед.

– Что-нибудь не так, брат?

Он улыбнулся и вошел в комнату. Два инквизитора в капюшонах скользнули следом.

– Брат, – повторил Ворбис.

И закрыл дверь.

– Ну, как тебе там? – участливо осведомился Брута.

– Буду греметь, как горошина в горшке, – проворчала черепашка.

– Могу добавить соломы. И смотри, что еще я принес.

Пучок зелени упал на голову Ома.

– Взял на кухне, – пояснил Брута. – Шелуха и капустные листы. Я их украл, а потом подумал, что это ведь не может считаться воровством, раз я взял их для тебя…

Дурной запах полусгнивших листьев явно свидетельствовал о том, что Брута совершил преступление, когда овощи находились уже на полпути к помойке, но Ом ничего не сказал. Не сейчас.

– Все верно, все верно… – только и пробормотал он.

Должны быть другие, утешал он себя. Обязательно. За городом. А здесь все извращенно и неестественно. Но… перед Великим Храмом собралось столько паломников. Это были не просто сельские жители, то были самые преданные из самых преданных. Целые деревни складывались деньгами, чтобы послать сюда паломника, который бы помолился за всех. Но пламени веры не было. Был страх, благоговейный ужас, было страстное желание, была надежда. Все эти эмоции имеют свои запахи. Но пламени веры не было.

Орел бросил его недалеко от Бруты. Спустя некоторое время он… очнулся. Первые смутные воспоминания касались того, как он жил в образе черепахи. А сейчас он помнил, как был богом. На каком расстоянии от Бруты эти воспоминания начнут затухать? В миле от мальчика? В десяти? Как это произойдет? Почувствует ли он, как из него уходят знания, как он вновь превращается в жалкую рептилию? Но, возможно, останется часть, которая будет помнить – всегда и безнадежно…

Великий Бог Ом содрогнулся.

Ом сидел в плетеном коробе, висевшем на плече Бруты. Там и в лучшие времена было не слишком удобно, а сейчас короб часто трясся, поскольку Брута пританцовывал от утреннего морозца.

Некоторое время спустя появились конюхи, ведущие лошадей. Кое-кто одарил Бруту странным взглядом. Ну а Брута всем улыбался. Это показалось ему лучшим поведением в такой ситуации.

Он уже начинал испытывать голод, однако оставить свой пост не смел. Ему приказали стоять здесь. Но потом донесшиеся из-за угла звуки заставили его таки сделать несколько шагов, чтобы выяснить, что там происходит.

От площади его отделяло крыло здания, и похоже было, что там готовится к походу еще один отряд.

О существовании верблюдов Брута знал. В деревне, где жила его бабушка, была пара этих животных. Но здесь, как ему показалось, собрались сотни верблюдов, и все они выражали недовольство, словно плохо смазанные насосы, и воняли, как тысячи промокших половиков. Среди верблюдов ходили люди в джелибах и периодически лупили животных палками, что является наиболее надежным и не раз апробированным методом общения с верблюдами.

Брута подошел к ближайшему животному. Мужчина привязывал к горбу бурдюки с водой.

– Доброе утро, брат, – поздоровался Брута.

– Отвали, – ответил мужчина, не оборачиваясь.

– Пророк Бездон говорит нам (глава XXV, стих 6): «Горе тому, кто поганит свой рот проклятиями, ибо слова его не что иное, как пыль», – нравоучительно промолвил Брута.

– Правда? Тогда бери его с собой и отваливайте оба, – равнодушно ответил мужчина.

Брута замялся. Формально мужчина только что заработал гарантированное место в тысяче преисподних и месяц или два пристального внимания квизиции, но, присмотревшись, Брута заметил, что разговаривает с членом Божественного Легиона: из-под накидки воина торчал меч.

А легионеры, как и инквизиторы, пользовались особыми уступками. Частые близкие контакты с нечестивцами влияли на их разум и подвергали их души смертельной опасности. Брута решил проявить великодушие.

– Куда же вы отправляетесь со всеми этими верблюдами в такое чудесное утро, брат?

Воин затянул веревку.

– Скорее всего, в ад, – ответил он с мерзкой ухмылкой. – Вслед за тобой.

– Правда? А по словам пророка Ишкибля, для поездки в преисподнюю человеку не требуется ни верблюд, ни лошадь, ни мул. Он может въехать туда на своем языке. – В голосе Брута послышались нотки неодобрения.

– А никто из старых пророков не говорил, что всякие любопытные придурки заслуживают хорошего удара по уху? – осведомился легионер.

– «Горе тому, кто поднимет руку свою на брата, поступая с ним аки с Безбожником», – процитировал Брута и добавил: – Это Урн. Наставления XI, стих 16.

– «Отваливай побыстрее и забудь, что видел нас здесь, иначе не миновать тебе беды, друг мой», – откликнулся легионер. – Сержант Актар, глава I, стих 1.

Брута нахмурился. Такого пророка он что-то не припоминал.

– Уходи отсюда, – раздался в его голове черепаший голос. – Неприятности нам совсем ни к чему.

– Надеюсь, поездка будет приятной, – вежливо произнес Брута. – Куда бы вы ни направлялись.

Он вернулся на свое прежнее место.

– Насколько я могу судить, этому человеку суждено провести долгое время в преисподней исправления, – пробормотал Брута.

Бог благоразумно промолчал.

Группа путешественников в Эфеб уже начала собираться. Брута стоял по стойке смирно и старался никому не мешать. Он увидел с дюжину воинов на лошадях, но в отличие от погонщиков верблюдов эти были одеты в надраенные кольчуги и желто-черные плащи, которые легионеры надевают только в особо торжественных случаях. Бруте показалось, что выглядят они очень впечатляюще.

Наконец к нему подошел один из конюхов.

– Что ты здесь делаешь, послушник? – спросил он.

– Отправляюсь в Эфеб.

Конюх еще раз смерил его взглядом и усмехнулся.

– Неужели? Да ты даже обряд посвящения еще не прошел! И ты едешь в Эфеб?

– Ага.

– С чего это ты взял?

– Потому что я так сказал ему, – раздался за спиной у конюха голос Ворбиса. – И вот он здесь, согласно моим пожеланиям.

Бруте хорошо было видно лицо конюха. Выражение его стремительно изменилось – так масляная пленка растекается по поверхности лужи. Потом человек развернулся, словно ноги его были приколочены к гончарному кругу.

– Мой господин Ворбис, – пролепетал он льстиво.

– И ему нужен конь, – сказал Ворбис.

Лицо конюха пожелтело от ужаса.

– С превеликим удовольствием. Лучший, что найдется в конюшне…

– Мой друг Брута всего-навсего скромный служитель Ома, – ответил Ворбис. – Ему достаточно обыкновенного мула. Правда, Брута?

– Я… я не умею ездить верхом, мой господин, – смущенно произнес Брута.

– На муле может ездить каждый, – успокоил Ворбис. – И на него легко забраться, когда упадешь. Итак, мне кажется, все в сборе.

Он вопросительно поднял бровь на сержанта стражи, который тут же отрапортовал:

– Ждем только генерала-иама Б’ей Режа, господин.

– А, сержант Симони, не так ли?

Ворбис обладал кошмарной памятью на имена. Он помнил буквально всех. Сержант немного побледнел, затем твердо отдал честь.

– Так точно! Мой господин!

– Мы выступаем без генерала-иама Б’ей Режа.

Буква «н», входящая в слово «но», появилась было на губах сержанта, но тут же исчезла.

– У него возникли другие дела, – пояснил Ворбис. – Очень важные и неотложные. Заниматься которыми может только он сам, лично.

Когда Б’ей Реж открыл глаза, все вокруг было серым.

Он видел комнату вокруг себя, но только смутно – в виде каких-то воздушных граней.

Меч…

Он уронил меч, но, наверное, клинок будет нетрудно найти. Генерал-иам сделал шаг вперед и, почувствовав слабое сопротивление вокруг лодыжек, посмотрел вниз.

А вот и меч. Но пальцы генерала-иама прошли прямо сквозь рукоять. Как будто Б’ей Реж был пьян, но пьян он не был. Но и трезвым он тоже не был. Вдруг он ощутил… необычайную ясность мыслей.

Он обернулся и посмотрел на то, что задержало на миг его движение.

– О, – выразился Б’ей Реж.

– ДОБРОЕ УТРО.

– О.

– СНАЧАЛА ВСЕГДА ВОЗНИКАЕТ ЛЕГКОЕ СМУЩЕНИЕ МЫСЛЕЙ. ТАК ПРОИСХОДИТ СО ВСЕМИ.

К своему ужасу, Б’ей Реж увидел, как высокая черная фигура в плаще повернулась и шагнула прочь сквозь серую стену.

– Подожди!

Из стены высунулся череп в черном капюшоне.

– ДА?

– Ты ведь Смерть?

– НЕСОМНЕННО.

Б’ей Реж собрал все, что осталось от достоинства.

– Я тебя знаю, мы неоднократно встречались.

Смерть долго смотрел на него.

– ЧТО-ТО НЕ ПРИПОМИНАЮ.

– Уверяю тебя…

– ТЫ ВСТРЕЧАЛСЯ С ЛЮДЬМИ. ЕСЛИ БЫ ТЫ ВСТРЕТИЛСЯ СО МНОЙ… МЫ БЫ СЕЙЧАС НЕ РАЗГОВАРИВАЛИ.

– Но что теперь со мной будет?

Смерть пожал плечами.

– ТЕБЕ ЛУЧШЕ ЗНАТЬ, – ответил он и исчез.

– Подожди!

Б’ей Реж бросился на стену и, к своему величайшему удивлению, почувствовал, что она для него не препятствие. Он оказался в пустом коридоре. Смерти нигде не было.

А потом он понял, что это вовсе не тот коридор, который он помнил так хорошо – с вечными тенями и песком под ногами.

В конце того коридора не было свечения, которое сейчас притягивало его, как магнит притягивает железные опилки.

Неизбежному невозможно сопротивляться. Рано или поздно ты все равно попадешь туда, где тебя уже ждет это самое неизбежное.

Так и случилось.

Б’ей Реж вышел сквозь свечение в пустыню. Небо было черным и усыпанным крупными звездами, но черный песок, уходивший в никуда, был тем не менее ярко освещен.

Пустыня. После смерти – пустыня. Пустыня. И никаких тебе преисподних. Может, еще есть надежда?

Он вспомнил песню из далекого детства. Странно, но она повествовала вовсе не о муках. Никто в ней не корчился под железными копытами. И рассказывала она не об Оме, ужасном в своей ярости. То была простая домашняя песня, внушающая неподдельный ужас своим постоянным повторением:

И ты пойдешь по наводящей грусть пустыне…

– Где я? – спросил он хрипло.

– ЗДЕСЬ НЕТ ПОНЯТИЯ «ГДЕ», – ответил Смерть.

Пойдешь по ней совсем один…

– А что в конце пустыни?

– СУДИЛИЩЕ.

И никто не пройдет ее за тебя…

Б’ей Реж оглядел бесконечный унылый простор.

– И я пойду по ней совсем один? – прошептал он. – Но в песне говорится, что это поистине ужасная пустыня…

– НЕУЖЕЛИ? ВПРОЧЕМ, МНЕ ПОРА, Я НЕСКОЛЬКО ЗАДЕРЖАЛСЯ ЗДЕСЬ…

Смерть исчез.

Б’ей Реж по привычке глубоко вздохнул. Может, ему удастся отыскать пару камней. Маленький – чтобы взять в руку, а большой – чтобы спрятаться за ним, пока он будет поджидать Ворбиса…

Эта мысль пришла ему в голову тоже по привычке. Месть? Здесь?

Он улыбнулся.

«Прояви благоразумие. Ты же был легионером. Это просто пустыня. Сколько ты их пересек в свое время?

И ты выжил, познавая их. В самой безжизненной пустыне обитают целые племена. Они умеют слизывать воду с теневой стороны барханов и все такое прочее… Такие пустыни они считают своим домом. Посели их на огороде, и они решат, что ты сошел с ума…»

В голове мелькнуло некое давно слышанное изречение: пустыня – это то, что у тебя в голове, а не то, что вокруг. Итак, очистим мысли и…

«Здесь нет места для лжи. Нет места притворству. Так всегда в пустынях. Остаешься только ты – и то, во что ты веришь.

А во что я всегда верил?

Я верил, что, если человек в общем и целом живет правильно, не в соответствии с тем, что твердят жрецы, а в соответствии с тем, что ему кажется пристойным и честным, в конце концов все обернется к лучшему».

Несколько запутанно для жизненного кредо. Но пустыня разом стала выглядеть более привлекательной.

Б’ей Реж отправился в путь.

Мул был невысоким, а ноги Бруты – длинными. При желании юноша мог встать и пропустить животное под собой.

Порядок процессии был не совсем таким, каковым мог представить его непосвященный. Сержант Симони и его легионеры ехали впереди, по обе стороны дороги.

За ними следовали слуги, чиновники и мелкие жрецы. Ворбис ехал позади всех, как и подобало эксквизитору, следящему за своим стадом.

А Брута ехал рядом. Впрочем, от такой чести он бы с радостью отказался. Брута относился к тем людям, которые потеют даже в морозный день, и пыль прилипала к нему, словно вторая песчаная кожа. Но Ворбис, казалось, получал какое-то извращенное удовольствие от его компании. Иногда он даже задавал ему вопросы:

– Слушай, Брута, сколько, по-твоему, миль мы уже прошли?

– Четыре мили и пять эстадо, господин.

– А откуда ты знаешь?

Ответа на этот вопрос у него не было. Откуда он знает, что небо голубое? Знает, и все тут. Невозможно думать о том, как ты думаешь. Это словно открывать сундук ломом, который заперт внутри самого сундука.

– И сколько времени это у нас заняло?

– Чуть больше семидесяти девяти минут.

Ворбис рассмеялся. Честно говоря, Брута не понял причину его смеха. Для него загадка состояла не в том, каким образом он все помнит, а в том, каким образом другие умудряются столько забыть.

– Твои предки обладали столь же блестящим даром?

Молчание.

– Они тоже все-все помнили? – терпеливо переспросил Ворбис.

– Не знаю. Я помню только бабушку. И у нее была… хорошая память. На некоторые вещи.

Особенно на проступки.

– И хорошее зрение и слух.

То, что она могла видеть и слышать через две стены, казалось ему просто феноменальным.

Брута осторожно повернулся в седле. В миле позади над дорогой поднималось облако пыли.

– А вон и остальные легионеры, – заметил он невзначай.

Его слова, казалось, поразили Ворбиса. Возможно, впервые за несколько лет кто-то посмел обратиться к нему столь непосредственно.

– Остальные? – уточнил он.

– Сержант Актар и его люди. Всего девяносто восемь верблюдов, навьюченных бурдюками с водой, – перечислил Брута. – Я видел их перед тем, как мы выступили.

– Ты их не видел, – сказал Ворбис. – Они не с нами. И ты должен забыть о них.

– Слушаюсь, господин.

Снова просьба совершить невозможное…

Через несколько минут облако пыли сместилось с дороги и начало подниматься по пологому склону, ведущему в глубь пустыни. Некоторое время Брута тайком наблюдал за ним, а потом поднял глаза на небеса.

В небе упорно кружила какая-то точка.

Он поспешно прикрыл ладонью рот.

Но Ворбис все же расслышал его вздох.

– Тебя что-то беспокоит, а, Брута?

– Я вспомнил о Господе, – не задумываясь ответил он.

– О Господе мы всегда должны помнить. Помнить и верить, что Он сопровождает нас в этом нелегком пути.

– Конечно, он нас сопровождает, – ответил Брута, и абсолютная убежденность юноши заставила Ворбиса улыбнуться.

Брута прислушался, ожидая услышать ворчливый внутренний голос, но – тишина. На мгновение ему в голову пришла ужасная мысль: черепашка вывалилась из короба и… Но короб все так же давил на плечо.

– И мы должны нести в себе уверенность, что Господь пребудет с нами в Эфебе, среди тамошних безбожников.

– Вряд ли он нас там оставит, – ответил Брута.

– Грядет пришествие очередного пророка. Мы должны быть готовы, – продолжил Ворбис.

Облако пыли достигло вершины бархана и исчезло в безмолвных просторах пустыни.

Брута пытался забыть о нем, но с таким же успехом можно было пытаться опустошить опущенное под воду ведро.

В пустыне еще никому не удавалось выжить. Виной тому были не только бесконечные барханы и безумная жара. В самом ее центре, куда не забредали даже самые безумные кочевники, обитали ужасы ужасные. Океан без воды, голоса без ртов…

Впрочем, ближайшее будущее Бруты содержало в себе достаточно ужасов…

Он уже видел море раньше, хотя омниане море не поощряли. Возможно, потому, что преодолеть пустыню значительное труднее, чем переплыть море. Пустыни не дают людям разбежаться. Но иногда препятствие в виде пустыни становилось проблемой, и тогда приходилось путешествовать по морю.

Иль-дрим представлял собой несколько жалких лачуг вокруг каменной пристани, у которой стояла трирема под священным знаменем. Путешественники от церкви были, как правило, людьми весьма высокопоставленными, а церковь предпочитала путешествовать с шиком.

Забравшись на очередной бархан, отряд остановился.

– Мы стали мягкими, Брута. Изнеженными и испорченными, – сказал Ворбис.

– Да, господин Ворбис.

– И открытыми для пагубного влияния. Это море, Брута. Оно омывает нечестивые берега, служит источником крамольных мыслей. Люди не должны путешествовать, Брута. Истина содержится в центре. Чем дальше ты от него уходишь, тем больше ошибок совершаешь.

– Да, господин Ворбис.

Ворбис вздохнул.

– Во времена Урна мы плавали в одиночку на лодках из шкур и попадали туда, куда посылали нас Господь и ветер. Вот как должен путешествовать поистине святой человек.

Крохотная искра неповиновения, разгоревшаяся в Бруте, сообщила, мол, ради того, чтобы твои ступни и морские волны разделяли две надежные палубы, она бы, пожалуй, пошла на риск совершить пару-другую ошибок.

– Я слышал, Урн однажды доплыл до острова Эребос на мельничном жернове, – промолвил Брута для поддержания разговора.

– Нет ничего невозможного для сильного в вере, – ответствовал Ворбис.

– А ты попробовал зажечь спичку об желе?

Брута замер. Не может быть, чтобы Ворбис не услышал этот голос!

Голос черепашки, казалось, раскатился по всем окрестностям.

– Это что еще за козел?

– Пошевеливайтесь! – велел Ворбис. – Нашему другу Бруте не терпится подняться на борт.

Он послал лошадь вперед.

– Где мы? Кто это такой? Здесь жарко, как в аду, можешь мне поверить, я знаю, о чем говорю.

– Я не могу сейчас разговаривать! – прошипел Брута.

– Эта капуста воняет, как какое-то болото! Я хочу салата! Немедленно дай мне листочек!

Лошадей выстроили вдоль пристани и начали по одной заводить на судно. Короб на плече Бруты принялся бешено раскачиваться. Брута заозирался с виноватым видом, но никто не обращал на него внимания. Не замечать Бруту было довольно просто. Существовали тысячи занятий куда более увлекательных, чем наблюдение за Брутой. Даже Ворбис оставил его и сейчас разговаривал с капитаном.

Брута нашел себе место на остроконечной корме, где одна из мачт с парусом загораживала его от случайных взглядов. Потом с некоторым страхом он открыл короб.

– Орлов поблизости нет? – раздался из недр панциря осторожный вопрос.

Брута посмотрел на небо.

– Нет.

Из панциря высунулась голова.

– Ты… – начала черепашка.

– Я не мог разговаривать! – попытался оправдаться Брута. – Вокруг было слишком много народу. А ты разве… разве ты не можешь брать слова прямо у меня из головы? Ты же должен уметь читать мысли.

– Мысли смертных совсем другие, – отрезал Ом. – Думаешь, слова в голове возникают как на небе? Ха! С таким же успехом можно искать смысл в куче отбросов. Намерения – да. Эмоции – да. Но не мысли. Если зачастую ты сам не знаешь, о чем думаешь, почему это должен знать я?