Текст книги "Добрые предзнаменования"

– Эти идиоты из этой идиотской газетенки, – обычно заявлял Мерчисон, – просто сами, мать их, не знают, какое чудо, мать их, у них есть.

На самом деле руководство «Нэшнл Уорлд Уикли» прекрасно знало, что у них есть: у них есть Военный Корреспондент. Они только не знали, почему он у них есть и что с ним, точнее, с ней, делать.

Обычно «Нэшнл Уорлд Уикли» рассказывал миру, как на булочке в «Биг Маке», купленном в Де-Мойне, появилось лицо Христа, приводя также и высокохудожественный рисунок булочки; как недавно Элвиса Пресли видели в Де-Мойне, где он работает в «Бургер-Лорде»; как одна домохозяйка из Де-Мойна вылечилась от рака, слушая записи Элвиса; как оборотни, наводнившие Средний Запад США, произошли от гордых жен первопоселенцев в результате изнасилования их снежным человеком; и как Элвиса забрали с собой пришельцы из космоса в 1976 году, потому что он был слишком хорош для этого мира[18]18
  Следует заметить, что одна из этих историй не выдумана.


[Закрыть].

Вот такой вот «Нэшнл Уорлд Уикли», тираж четыре миллиона экземпляров еженедельно, и ему был так же нужен Военный Корреспондент, как эксклюзивное интервью с Генеральным секретарем ООН[19]19
  Состоялось в 1983 году; беседа проходила следующим образом:
  Вопрос: Так вы и есть Секретарь Объединенных Наций?
  Ответ: Si.
  Вопрос: Элвиса видеть не приходилось?


[Закрыть].

Итак, они платили Кармин Шарлах немалые деньги за то, чтобы она ездила и разыскивала войны, и не обращали внимания на толстые конверты с плохо напечатанными рукописями, которые она время от времени присылала из самых разнообразных горячих точек, чтобы оправдать свои – впрочем, вполне разумные – расходы.

Они находили это вполне справедливым, поскольку, с их точки зрения, она не была настолько уж хорошим военным корреспондентом, хотя, безусловно, была самым привлекательным из них, что уже немало, если разговор идет о «Нэшнл Уорлд Уикли». В ее сообщениях о военных действиях всегда рассказывалось о каких-то типах, паливших друг в друга, но при этом в них начисто отсутствовало понимание глубинных политических связей и следствий происходящего, а главное – понимание Того, Что Интересно Аудитории.

Иногда они передавали очередную ее историю на литературную обработку. («Иисус явился девятилетнему Мануэлю Гонзалесу во время решительного сражения на Рио Конкорса и сказал, чтобы тот шел домой, потому что его мать беспокоится. “Я знаю, что это был Иисус, – рассказал нам храбрый мальчик, – потому что он был в точности такой, когда его картинка чудом появилась на моей коробке с бутербродами”».)

Хотя по большей части «Нэшнл Уорлд Уикли» оставлял ее в покое и тщательным образом помещал все ее сообщения в корзину для мусора.

Мэрчисону, Ван Хоуму и Анфорту не было до этого дела. Они знали одно: где бы ни разразилась война, мисс Шарлах оказывалась там первой. Практически до того, как.

– Как ей это удается? – вопрошали они, теряясь в догадках. – Как, чтоб ее, это ей удается?

А их взгляды, встречаясь, безмолвно соглашались: если бы она была машиной, это был бы «Феррари». Эта женщина скорее подходила на роль красавицы-супруги продажного генералиссимуса из терпящей крах страны третьего мира – и она здесь, среди нас! Повезло нам, ребята, а?

А мисс Шарлах молча улыбалась и заказывала всем еще по одной за счет «Нэшнл Уорлд Уикли». И смотрела, как из-за нее начинают не на шутку разворачиваться боевые действия. И улыбалась.

Она оказалась права. Она создана для журналистики.

Пусть даже так, но отдыхать нужно всем, и Кармин как раз устроила себе первый отпуск за одиннадцать лет.

Она отправилась на маленький остров в Средиземном море, получавший основной доход от туризма. Выбор ее было довольно странным, поскольку при взгляде на мисс Шарлах было ясно, что она может провести отпуск на любом острове размером меньше Австралии только в том случае, если владелец этого острова – ее личный друг. А если бы вы за месяц до этого сказали любому из туземцев, что надвигается война, он бы посмеялся над вами и попробовал бы всучить вам подставку для бутылки, сделанную из пальмового волокна, или картинку с видом на залив, выложенную из морских ракушек. Так было месяц назад.

А вот как было теперь…

…теперь раскол по религиозно-политическим соображениям (а именно – частью какого из четырех миниатюрных государств на материке не является их остров) разделил страну на три враждующих группировки, уничтожил статую Девы Марии на главной площади единственного города и покончил с туризмом.

Мисс Шарлах сидела в баре отеля «Паломар дель Соль» за бокалом того, что здесь именовалось коктейлем. В углу усталый пианист перебирал клавиши, а официант в парике с начесом тянул в микрофон:

 
О-о-о-о-о-о-однажды жил на све-ете
Бии-еееееленький бы-чооооооооооок…
О-о-о-о-о-отчень-отчень грууууууштный
Бии-еееееленький бы-чооооооооооок…
 

В окно влетел человек с ножом в зубах, автоматом Калашникова в одной руке и гранатой в другой.

– Менем Тювкфкой Фганивации Ффобоввения убъяввяю этот фотевь… – начал он и остановился. Он вынул нож изо рта и начал снова: – Именем Тюркской Организации Освобождения объявляю этот отель нашей собственностью!

Два последних туриста, оставшихся на острове[20]20
  Мистер Томас Трелфол с супругой, проживавшие по адресу: 9, Элмс, Пейнтон, Девоншир. Они всегда придерживались того мнения, что самое лучшее в отпуске – это возможность не читать газет и не слушать новости, то есть полностью отрешаться от мира. Вследствие расстройства желудка у мистера Трелфола и легкого солнечного удара, случившегося с миссис Трелфол после первого дня на пляже, они вышли из номера первый раз за десять дней.


[Закрыть], нырнули под столик. Мисс Шарлах невозмутимо выудила вишенку-мараску из коктейля, поднесла к алым губам и слизнула ее с черешка так, что присутствующих мужчин бросило в холодный пот.

Пианист встал, залез под крышку рояля и достал оттуда музейный пулемет.

– Этот отель уже захвачен Греческой Территориальной Бригадой! – завопил он. – Один неверный шаг и в тебе появится несколько лишних дырок!

В дверях показались новые действующие лица: огромный чернобородый индивидуум с золотозубой ухмылкой и древней картечницей Гатлинга в руках. За его спиной виднелся отряд его соратников, столь же огромных, хотя и не столь же внушительно вооруженных.

– Этот стратегически важный отель, годами служивший символом греко-турецких фашистских империалистов, разграблявших страну своим поганым туризмом, переходит в собственность итало-мальтийских борцов за свободу! – учтиво пробасил он. – Теперь мы вас всех прикончим!

– Чушь! – сказал пианист. – Тоже мне – стратегически важный! Просто здесь лучший винный погреб.

– Он прав, Педро, – сказал обладатель «калашникова». – Именно поэтому он нашим и нужен. Иль хенерал Эрнесто де Монтойя вызвал меня и говорит: Фернандо, говорит, война кончится к субботе, парни захотят отметить это дело. Будь так добр, дуй в «Паломар дель Соль» и захвати его как трофей.

Чернобородый побагровел.

– Он стратегически важный, Фернандо Кьянти! Я сделал большую карту острова, и этот отель точно посередине, так что он чертовски дьявольски стратегически важный! Можешь мне поверить!

– Как же! – парировал Фернандо. – Ты еще скажи, что если из дома Малыша Диего виден загнивающий капиталистический частный нудистский пляж, так это тоже стратегически важный объект!

Пианист залился глубоким румянцем.

– Наши заняли его сегодня утром, – признался он.

Наступила тишина.

И в тишине раздалось громкое шуршание шелка. Кармин положила ногу на ногу.

Кадык пианиста прыгнул вверх-вниз.

– Это очень стратегический объект, – выдавил он, стараясь не обращать внимания на женщину на высоком стуле у барной стойки. – То есть, если кто-нибудь решит высадить туда десант с подлодки, нужно занять место, откуда все видно.

И тишина.

– В любом случае он стратегически важнее, чем этот отель, – выдавил пианист.

Педро зловеще кашлянул.

– Следующий, кто что-нибудь скажет. Все равно что. Умрет. – Он ухмыльнулся. И поднял ружье. – Отлично. А теперь – все к дальней стене!

Никто не двинулся с места. Они уже его не слушали. Они слушали, как кто-то тихо и невнятно бормочет что-то монотонно неразборчивое у входа в отель.

По стройным рядам борцов за свободу внезапно пробежала некая рябь, несмотря на все их попытки не сходить с места. Через них непреклонно протискивалось все то же бормотание, начинавшее превращаться в более или менее разборчивые фразы:

– Вы, господа, не обращайте на меня внимания, жаркий выдался денек, а? Три раза обошел весь остров, никак не мог найти адрес, кто-то здесь считает, что улицы на домах писать не надо или что? Нет, нашел, конечно, четыре раза спрашивал-переспрашивал, плюнул, пошел на почту, на почте уж точно знают, и то им пришлось мне план нарисовать, где уж он тут у меня…

С невозмутимостью щуки, заглянувшей в садок с форелью, из-за спин тяжеловооруженных мужчин появился человечек в очках. В руках он держал длинный, узкий, завернутый в оберточную бумагу пакет, перевязанный бечевкой. Единственной уступкой местным климатическим условиям в его облике были коричневые открытые сандалии, однако теплые зеленые носки, выглядывавшие из них, демонстрировали глубокое врожденное недоверие к переменам погоды за рубежом.

На голове его была форменная фуражка, на которой большими белыми буквами было написано: «Интернешнл Экспресс».

Он не был вооружен, но никто его не тронул. Никто даже не направил на него ружье. Все просто изумленно смотрели на него.

Человечек огляделся, разглядывая живописную компанию, заглянул в свой блокнот, а потом подошел прямо к Кармин, все еще сидевшей у стойки.

– Вам посылка, мисс, – сказал он.

Кармин взяла ее и начала развязывать бечевку.

Курьер из «Интернешнл Экспресс» сдержанно кашлянул и положил перед ней замусоленную книжку квитанций и желтую шариковую ручку, привязанную к книжке куском шпагата.

– Распишитесь, мисс. Вот тут. Полное имя печатными буквами, а тут – подпись.

– Да, конечно, – Кармин поставила неразборчивую подпись, а потом печатными буквами вписала свое имя, которое оказалось намного короче, чем «Кармин Шарлах». Куда короче.

Человечек любезно поблагодарил ее и направился к выходу, бормоча по дороге, что неплохое тут у вас местечко, господа, всегда собирался сюда в отпуск приехать, извините за беспокойство, прошу прощения, сэр…

И он исчез из их жизни так же тихо, как и появился в ней.

Кармин наконец развернула пакет. Борцы за свободу из задних рядов начали тихонько пробираться вперед, чтобы было лучше видно. В пакете был большой меч.

Она осмотрела его. Это был очень простой меч, длинный и острый. Судя по виду, его выковали очень давно, но с тех пор ни разу не пускали в ход. В нем не было ничего декоративного или хотя бы внушительного – не волшебный меч, не таинственное оружие, наделенное силой и могуществом. Это был меч, самым очевидным образом предназначенный для того, чтоб им рубили, резали, ранили – предпочтительно убивали, а если не выйдет, то наносили непоправимые увечья. При этом рассчитан он был на очень большое число жертв. Он был окружен неописуемой аурой угрозы и ненависти.

Кармин сжала эфес искусно наманикюренными пальцами и подняла меч на уровень глаз. Лезвие ярко блеснуло.

– Ну… что ж! – сказала она и поднялась со стула. – Наконец-то.

Она допила коктейль, удобно пристроила лезвие на плече и оглядела плотный круг лиц, одинаково озадаченных независимо от политической ориентации.

– Извините, ребята, мне пора бежать, – сказала она. – Жаль, что не могу остаться и познакомиться с вами поближе.

Борцы за свободу внезапно поняли, что не хотят знакомиться с ней ближе. Она была прекрасна, но красотой лесного пожара: восхитительное зрелище издали, и не дай бог оказаться поблизости.

И она подняла меч. И она улыбнулась узкой, как нож, улыбкой.

Все ружья в баре медленно, дрожа, нацелились на нее. В грудь, спину, голову Кармен Шарлах.

Они со всех сторон окружили ее.

– Стоять! – рявкнул Педро.

Остальные согласно кивнули.

Кармин пожала плечами. И пошла вперед.

И пальцы на спусковых крючках сжались у всех сразу, сами собой. Воздух наполнился свинцом и запахом пороха. Бокал в руке Кармин разлетелся вдребезги. Еще не разбитые зеркала взорвались дождем осколков. Часть потолка обрушилась на пол.

А затем все кончилось.

Кармин Шарлах медленно повернулась и посмотрела на тела, лежавшие вокруг, так, словно она не имела ни малейшего понятия, откуда они взялись.

Она слизнула каплю крови – чужой крови – с тыльной стороны ладони алым кошачьим язычком. И улыбнулась.

И вышла из бара, и ее каблучки стучали по мостовой как отзвук далекого барабанного боя.

Супруги Трелфол вылезли из-под стола и осмотрелись.

– Этого бы не случилось, если бы мы, как обычно, поехали бы в Торремолинос, – жалобно сказала миссис Трелфол.

– Иностранцы, – вздохнул мистер Трелфол. – Они просто абсолютно не похожи на нас, Патриция.

– Значит, решено. В следующем году мы едем в Брайтон, – заявила миссис Трелфол, что доказывает, что смысл произошедшего остался ей абсолютно непонятен.

Смысл в том, что следующего года не будет.

Да что там: шансы на то, что будет следующая неделя, устремились к нулю.

Четверг

В деревне появилось новое лицо.

Новые люди всегда интересовали ЭТИХ[21]21
  Как ЭТИ называли свою банду, не имело значения, поскольку частые перемены названия обычно зависели от того, что Адам читал или смотрел накануне (Взвод Адама Янга; Адам и Компания; Банда «Меловая кошка»; Конкретно Знаменитая Четверка; Легион Конкретных Супергероев; Банда из Карьера; Тайная Четверка; Тэдфилдское Общество Справедливости; Галаксатроны; Четыре Справедливых Человека; Повстанцы). Все остальные мрачно называли их просто «ЭТИ».


[Закрыть] и становились темой оживленных разговоров, но на этот раз Язва сообщила особенно впечатляющие известия.

– Она въехала в Жасминный Домик, и она ведьма, – рассказывала Язва. – Я точно знаю, потому что у нее прибирается миссис Хендерсон и она говорила маме, что она получает ведьминскую газету. Обычные газеты она тоже получает, кучи прямо, а еще эту специальную, ведьминскую.

– Мой папа говорит, что ведьм не бывает, – заявил Уэнслидейл. У него были светлые кудрявые волосы, и на жизнь он смотрел очень серьезно – через толстые очки в черной оправе. Все знали, что при крещении ему дали имя Джереми, но по имени его не звал никто и никогда, даже родители, называвшие его Младшим. Они подсознательно надеялись, что Уэнслидейл, возможно, поймет этот намек: он производил такое впечатление, словно ум его в момент рождения сразу шагнул на сорок семь лет вперед.

– Почему бы и нет? – сказал Брайан. Его круглое жизнерадостное лицо было покрыто слоем грязи, словно бы никогда не исчезающей. – В смысле, почему у ведьм не может быть своей газеты? Со статьями про все новейшие заклятья, и все такое. У меня папа получает «Вестник рыболова». Могу спорить, ведьм больше, чем рыболовов.

– Она называется «Новости парапсихологии», – добавила Язва.

– Это не ведьминская, – сказал Уэнслидейл. – У моей тети тоже такая есть. Это просто про то, как сгибают ложки взглядом, и про гадание, и про людей, которые думают, что они в другой жизни были Елизавета Первая. На самом деле ведьм уже не бывает. Когда люди изобрели всякие лекарства, ведьмам сказали, что они больше не нужны, и стали их сжигать на кострах.

– А еще там могли бы быть картинки со всякими лягушками, – продолжал Брайан, которому не хотелось, чтобы хорошая идея пропала зря. – А еще… еще про новые метлы, с ходовыми испытаниями. И колонка про кошек.

– И вообще, может, твоя тетя тоже ведьма, – сказала Язва. – Тайная. Днем она вроде как твоя тетя, а по ночам идет и вéдьмит.

– Только не моя тетя, – мрачно сказал Уэнслидейл.

– А еще рецепты, – не умолкал Брайан. – Что еще можно приготовить из холодной лягушатины…

– Ой, да заткнись, – бросила Язва.

Брайн фыркнул. Если бы это сказал Уэнсли, началась бы дружеская возня без особого энтузиазма. Но трое из четверых ЭТИХ давно поняли, что Язва, будучи хорошим парнем, тем не менее не считала себя связанной неписаными традициями дружеской возни. Она могла кусаться и пинаться с физиологической меткостью, удивительной для девочки одиннадцати лет. К тому же ЭТИ, в свои одиннадцать лет, уже начали смутно ощущать, что распускать руки с Язвой означало перейти в область отношений, которые, будучи упомянуты, вызывали серьезное учащение дыхания, но при этом пока еще оставались территорией почти неизведанной. А еще это означало молниеносный тумак, который мог оставить без чувств самого способного из юных последователей Брюса Ли.

И все же было хорошо, что она в их шайке. Они с гордостью вспоминали тот случай, когда Жирняга Джонсон и его банда стали дразнить их за то, что они играют с девчонкой. Это вызвало такой взрыв ярости у Язвы, что матушке Жирняги пришлось в тот же вечер идти к ним домой и жаловаться[22]22
  Жирняга Джонсон был грустным крупногабаритным ребенком. Такой ребенок есть в каждой школе – не то чтобы жирный, а просто огромный, который даже одежду носит почти того же размера, что и отец. Бумага рвалась в пальцах Жирняги; ручки разлетались на куски. Дети, с которыми он пытался играть в тихие спокойные игры, в конце концов попадали под его огромные ножищи, и он стал обижать их едва ли не из самозащиты. В конце концов, лучше, когда тебя боятся (в этом есть определенная доля уважения и обожания), чем заработать прозвище «слона» или «бегемота». Он был бедой учителя физкультуры: если бы Жирняга Джонсон питал хоть малейший интерес к спорту, школьная команда могла бы выйти в чемпионы. Но Жирняге никак не удавалось найти вид спорта себе по душе. Вместо этого он предавался своей тайной страсти – коллекции тропических рыбок, за которую уже успел получить несколько призов. Жирняге Джонсону было столько же лет, сколько Адаму Янгу, с разницей буквально в несколько часов, и его родители никогда не говорили, что усыновили его. Так что, видите – вы оказались правы насчет младенцев.


[Закрыть].

С точки зрения Язвы, Жирняга, огромный мужик, был ее естественным врагом.

У самой Язвы были короткие рыжие волосы и лицо не то чтобы все в веснушках, а скорее как одна большая веснушка с редкими белыми пятнышками.

При рождении ей дали другое имя, а именно Звездочка Пиппин Галадриэль. Ее назвали так на торжественном обряде, проведенном в слякотной долине посреди сооруженных из пластика и постоянно текущих вигвамов. За церемонией наблюдали три больные овцы. Ее мать выбрала эту долину в Уэльсе, которая называлась Пойяс-Трусси, в качестве идеального места для Возврата к Природе. (Через шесть месяцев, пресытившись дождем, комарами, мужчинами, овцами, которые забредали в вигвамы и сожрали сначала весь урожай марихуаны на общинном поле, а потом и древний фургончик, и к этому моменту начав понимать, почему практически весь ход развития человеческой цивилизации был попыткой уйти от Природы как можно дальше, она вернулась в Тэдфилд, к весьма удивленным этим фактом бабушке и дедушке Язвы, купила лифчик и с глубоким вздохом облегчения записалась на курсы изучения социологии).

У ребенка, которого так зовут, есть только два способа выжить. Язва выбрала второй. Трое ЭТИХ мужского пола поняли это в первый же день на детской площадке, в возрасте четырех лет.

Они спросили, кто она такая, и она, в невинности своей, ответила: «Я – Звездочка Пиппин Галадриэль».

В результате понадобилось ведро воды, чтобы разжать зубы Звездочки Пиппин Галадриэль, сомкнутые на ботинке Адама, сломались первые в жизни очки Уэнсли, а свитер Брайана пришлось латать в пяти местах.

С этого момента ЭТИ не расставались, а Язва навсегда стала Язвой. Полным именем ее звала только мать и (когда они ощущали в себе прилив храбрости и ЭТИ были почти вне пределов слышимости) Жирняга Джонсон со своими Джонсонитами, второй из двух банд в деревне.

Адам стучал каблуками по ящику, служившему им сиденьем, прислушиваясь к их ленивой перепалке со снисходительным видом короля, не обращающего внимания на болтовню своего двора.

Он лениво жевал травинку. Утро четверга было началом еще одного дня каникул, бесконечных и ничем не запятнанных. Их следовало заполнить.

Он пропускал беседу остальных ЭТИХ мимо ушей, словно стрекотанье кузнечиков, или, если искать более точное сравнение, словно пустую породу, в которой, подобно старателю, выискивал проблески золотых самородков.

– У нас в воскресной газете писали, что в Англии тысячи ведьм, – сказал Брайан. – Они поклоняются Природе, едят здоровую пищу и все такое. Так почему бы одной не быть у нас? Там говорилось, что они наводняют страну «волной бессмысленного зла».

– Когда поклоняются Природе и едят здоровую пищу, что ли? – спросил Уэнслидейл.

– Так там говорилось.

ЭТИ приняли сообщенные сведения к тщательному рассмотрению. Однажды они – по наущению Адама – попробовали питаться только здоровой пищей и продержались целых полдня, после чего сообща пришли к выводу, что безбедно прожить на здоровой пище можно, но только если предварительно съесть полноценный обед.

Брайан с заговорщицким видом наклонился вперед.

– А еще там говорилось, что они пляшут, совсем раздевшись, – добавил он. – Идут там в холмы или в Стоунхендж, и пляшут там, совсем голые.

Рассмотрение этой информации было еще более тщательным. ЭТИ как раз достигли той точки, где вагончик на американских горках жизни замирает, взобравшись к началу созревания, и уже готов рухнуть под откос и продолжить безудержное сумасшедшее скольжение, и дух захватывает от ужаса и ожидания восхитительных перспектив.

– Хы, – сказала Язва.

– Только не тетя. – Слова Уэнсли нарушили очарование момента. – Никак не она. Она просто пытается поговорить с дядей.

– Твой дядя умер, – сказала Язва.

– Она говорит, что он ей отвечает, когда стакан останавливается у разных букв. – Уэнсли отошел на оборонительные позиции.

– А папа говорит, что уж если речь о стакане, так он из-за него и умер. Не знаю, зачем ей нужно с ним говорить, – добавил он. – Они почти и не разговаривали, пока он был жив.

– Это не-кромантия, вот это что, – заявил Брайан. – Как в Библии. Нельзя ей этим заниматься. Бог согласен только с кромантией. А за не-кромантию можно и в Ад залететь.

Король на троне – на ящике – лениво повел плечами. Адам собирался сказать речь.

ЭТИ затихли. Адама всегда стоило послушать. Глубоко в душе ЭТИ знали, что их не четверо. Их трое и Адам. Но если тебе хотелось интересной, наполненной событиями жизни, то никто из ЭТИХ не променял бы свое скромное положение в шайке Адама на пост вожака в любой другой.

– И что это все так набросились на ведьм? – сказал Адам.

Остальные ЭТИ переглянулись. Начало было многообещающим.

– Ну, они портят посевы, – начала Язва. – И топят корабли. И еще говорят тебе, что ты будешь королем, и вообще. И варят из трав всякую гадость.

– Моя мама кладет в суп травы, – сказал Адам. – И твоя тоже.

– Ну, это-то другое дело, – оживился Брайан, намереваясь поддержать свою репутацию специалиста по оккультным вопросам. – Бог вроде как сказал, что можно пользоваться мятой, шалфеем и так далее. То есть понятно, что ничего нет плохого в мяте и шалфее.

– А еще они могут на тебя просто посмотреть, и ты заболеешь, – вставила Язва. – Это называется «сглазить». Они на тебя посмотрят, и ты болеешь, и никто не знает почему. А еще сделают с тебя куклу и натыкают в нее булавок, и у тебя будет болеть, где они воткнули, – жизнерадостно добавила она.

– Такого больше не бывает, – парировал Уэнслидейл, приверженец рационального образа мышления. – Потому что мы изобрели науку, и все викарии жгли ведьм для их собственного блага. Это называлось «испанская инквизиция».

– Тогда я так понимаю, нужно разобраться, ведьма она, в Жасминном Домике, или нет. Если ведьма, скажем мистеру Пикерсгиллу, – рассудил Брайан.

Мистер Пикерсгилл был викарием. В данный момент он расходился во мнениях с ЭТИМИ по многим вопросам, начиная с того, что залезать на тисовое дерево во дворе церкви нельзя, и заканчивая тем, что звонить в колокола и убегать – тоже нельзя.

– Не думаю, что можно просто ходить и жечь людей, – сказал Адам. – А то люди все время бы так делали.

– Можно, если веришь, – успокоил его Брайан. – К тому же если ведьму сжечь, она не попадет в ад, так что лично я считаю, они еще спасибо сказали бы, если бы все понимали правильно.

– Не представляю я, чтобы Пикки кого-нибудь сжег, – сказала Язва.

– Ну, не знаю, – многозначительно протянул Брайан.

– Не будет он их прямо жечь, прямо на костре, – Язва шмыгнула носом. – Уж скорее он скажет родителям, а те сами решат, кого жечь, кого нет.

ЭТИ покачали головами, сокрушаясь, насколько опустилась планка моральной ответственности лиц духовного звания. Потом трое из них выжидательно уставились на Адама.

Они всегда смотрели на Адама выжидательно. Именно у него появлялись новые идеи.

– Может быть, нам стоит самим этим заняться, – сказал он. – Кто-то же должен что-то делать, если вокруг столько ведьм. Это будет как «Организация общей бдительности».

– Общей Ведьмительности, – вставила Язва.

– Нет, – отрезал Адам.

– Мы не можем быть испанской инквизицией, – сказал Уэнслидейл. – Мы не испанцы.

– А что – испанская инквизиция бывает только у испанцев? – осведомился Адам. – А мясо по-французски – только у французов? Или американские горки – только у американцев? Она просто с виду должна быть испанская. Мы должны сделать так, чтобы она с виду была испанская. Тогда все будут знать, что это испанская инквизиция.

Наступила тишина.

И в ней особенно громко хрустнул пустой пакетик из-под жареной картошки, один из тех, что имели обыкновение скапливаться в тех местах, где сидел Брайан. Все посмотрели на него.

– У меня есть плакат с боем быков, а на нем написано «Брайан», – запинаясь, сказал он.

* * *

Наступило и прошло время обеда. Новая испанская инквизиция открыла заседание.

Верховный Инквизитор критически осмотрел синклит.

– Это что? – сурово вопросил он.

– Ими щелкают друг о друга, когда пляшут, – попытался оправдаться Уэнслидейл. – Тетя привезла их из Испании, давно уже. По-моему, они называются «маракасы». Смотри, на них нарисована танцовщица. Испанская.

– А зачем она пляшет с быком? – спросил Адам.

– Чтоб показать, что они испанские, – объяснил Уэнслидейл.

Адам снисходительно принял это объяснение.

Брайан не обещал ничего, кроме плаката с боем быков.

Язва принесла нечто похожее на соусник, сплетенный из рафии.

– Здесь вино хранят, – вызывающе заявила она. – Мама привезла из Испании.

– Здесь нет быка, – строго сказал Адам.

– А что, обязательно должен быть? – нанесла встречный удар Язва и почти незаметно для глаза встала в боевую стойку.

Адам колебался. Его сестра Сара и ее парень тоже были в Испании. Сара вернулась с набивным фиолетовым осликом огромного размера, который, будучи безусловно испанским, не соответствовал инстинктивным представлениям Адама об испанской инквизиции. Друг Сары, напротив, привез богато изукрашенный меч, якобы из толедской стали, несмотря на свою склонность сгибаться, как только его пытались поднять, и мгновенно тупиться, когда нужно было резать бумагу. Адам с пользой потратил полчаса за обедом на изучение энциклопедии и чувствовал, что это именно то, что нужно инквизиции. Однако тонкие намеки не возымели действия.

В конце концов Адам взял с собой связку лука с кухни. Он вполне мог быть испанским. Но даже Адаму пришлось бы признать, что в качестве декорации для инквизиционных сцен связке луковиц чего-то явно не хватало. Так что вряд ли его позиции были достаточно сильны, чтобы предъявлять серьезные возражения подставке для вина из пальмового волокна.

– Очень хорошо, – сказал он.

– Ты уверен, что это испанский лук? – уже спокойнее спросила Язва.

– А то, – уверенно заявил Адам. – Испанский лук. Всем известно.

– А вдруг французский? – не отставала Язва. – Всем известно, во Франции тоже полно лука.

– Ну и ладно, – отрезал Адам, который был сыт луком по горло. – Франция – это почти Испания. А ведьмы вообще вряд ли их различают, раз все время летают только по ночам. Для них все один сплошной котинент. И вообще, если тебе не нравится, можешь идти и завести себе собственную инквизицию.

Тут Язва решила остановиться. Ей был обещан пост Верховного Палача. Кто будет Главным Инквизитором, ни у кого не вызывало сомнений.

Роль Стражей Инквизиции, отведенная Брайану и Уэнслидейлу, вызывала у них меньший энтузиазм.

– Вы испанского не знаете, – заявил им Адам. Он успел, кроме изучения энциклопедии, заглянуть в разговорник, который Сара купила в Аликанте в приступе романтической восторженности.

– А это не важно, потому что на самом деле надо говорить на латыни, – ответил Уэнслидейл, который тоже уделил некоторое время дополнительным занятиям, причем чуть более углубленным.

– И по-испански, – твердо сказал Адам. – Поэтому инквизиция и называется испанской.

– Не пойму я, почему не может быть британской инквизиции, – сказал Брайан. – Не пойму, чего ради было сражаться с Испанской Армадой и все такое и все равно оставаться с их занюханной инквизицией.

Эти соображения слегка смущали и Адама, в целом настроенного весьма патриотически.

– Вот что, – сказал он. – Давайте начнем с как будто испанской инквизиции, а потом сделаем британскую, как наберемся опыта. А теперь, – быстро добавил он, – пусть Стражи Инквизиции пойдут и приведут первую ведьму, пор фавор.

Новая обитательница Жасминного Домика может и подождать, решили они. Нужно начинать с малого и усложнять задачи постепенно.

* * *

– Ведьма ли ты, арриба? – спросил Великий Инвизитор.

– Да, – ответила младшая сестра Язвы. Ей было шесть лет, и с виду она была похожа на золотоволосый футбольный мяч.

– Не говори «да», ты должна отвечать «нет», – прошипел Верховный Палач, толкая подозреваемую в бок.

– А потом что? – потребовала ответа подозреваемая.

– А потом мы будем пытать тебя, чтобы ты сказала «да», – объяснил Верховный Палач. – Тебе же говорили. Так весело, когда пытают. И совсем не больно. Аста лявиса, – быстро добавила она.

Маленькая подозреваемая оглядела оформление зала инквизиции с нескрываемым пренебрежением. Здесь сильно пахло луком.

– Фи, – сказала она. – А я хочу быть ведьмой ш бородавкой на ношу и зеленым лицом и котиком, а звать его Мурзик и вшякими жельями и…

Верховный Палач кивнул Великому Инквизитору.

– Слушай, – отчаявшись, сказала Язва, – никто не говорит, что тебе нельзя быть ведьмой, нужно просто сказать, что ты не ведьма. Какой нам смысл всем этим заниматься, – сурово добавила она, – если ты собираешься сказать «да», как только мы тебя спросим?

Подозреваемая поразмыслила над этим.

– А я хочу быть ведьма, – завопила она в голос.

Представители ЭТИХ мужского пола обессиленно переглянулись. Это была не их весовая категория.

– Если ты скажешь «да», – предложила Язва, – я тебе отдам набор для Синди, с конюшней. Я с ним даже не играла, – добавила она, вызывающим взглядом предотвращая любые комментарии остальных ЭТИХ.

– Нет, играла! – нагло заявила ее сестра. – Я ее видела, и она вшя штарая, а куда кладут шено шовшем шломато и…

Адам сухо и крючкотворно кашлянул.

– Ведьма ли ты, вива эспаня? – повторил он.

Подозреваемая поглядела на выражение лица Язвы и передумала.

– Нет, – вздохнула она.

* * *

То, что пытка была великолепна, ни у кого не вызывало сомнения. Вся проблема была в том, как теперь отделаться от предполагаемой ведьмы.

После обеда жара еще усилилась, и Стражи Инквизиции начали подозревать, что их дурачат.

– Не пойму, с чего это мне и брату Брайану приходится делать всю грязную работу, – сказал брат Уэнслидейл, утирая пот со лба. – Я считаю, пора бы ей слезть, а нам самим попробовать. Графино Бенедиктине.

– Хочу еще! – заявила подозреваемая, из сандалек которой струилась вода.

В результате тщательных изысканий Верховный Инквизитор пришел к выводу, что британская инквизиция, возможно, еще не готова снова ввести в обиход «железную деву» и «испанский сапожок». Однако, судя по гравюре, на которой изображалось, как ведьму опускают в пруд, привязав к сиденью, укрепленному на длинном бревне, «позорный стул» – это именно то, что им было нужно. А для «позорного стула» нужны были только пруд, доски и веревки – сочетание, которое всегда привлекало ЭТИХ, поскольку у них не было недостатка ни в одном из трех компонентов.

Подозреваемая ведьма уже позеленела. От кончиков сандалий до пояса.

– Как на качельках! – радостно заявила она. – У-ух!

– Лично я пошел домой, если мне не дадут попробовать, – пробормотал брат Брайан. – С чего это все веселье только злобным ведьмам?

– Инквизиторам не дозволено пытаться самим, – непреклонно, но без особой уверенности в голосе, заявил Верховный Инквизитор.

После обеда жара еще усилилась, от колючих инквизиторских одеяний несло запахом затхлого ячменя, и пруд выглядел на редкость зазывно.

– Ладно, ладно, – сказал он и повернулся к подозреваемой. – Значит, ты ведьма, так и есть, больше так не делай, а теперь слезай, твоя очередь кончилась.