Текст книги "Жатва"

Лицо доктора Уэттига оставалось непроницаемым. Затем он повернулся к ординаторам.

– Что ж, кровоизлияние в средний мозг – это вполне обоснованное предположение. Добавим сюда показатель глубины комы. По шкале Глазго он равен трем… – Он взглянул на Эбби. – Точнее, трем с половиной. Оба фактора говорят нам, что прогноз на выздоровление равен нулю. Пациентка не в состоянии самостоятельно дышать. У нее отсутствует самопроизвольное движение конечностей. Судя по всему, рефлексы ствола мозга также отсутствуют. В данный момент у меня нет иных предложений, кроме искусственного поддержания жизни пациентки. Советую рассмотреть вопрос об использовании здоровых органов для трансплантации.

Генерал удостоил Эбби легким кивком и направился к койке другого пациента.

– Поздравляю, Ди Маттео, – шепнул один из ординаторов, пожимая ей руку.

– Спасибо, – устало кивнула Эбби.

Вивьен Чао, старший ординатор отделения общей хирургии, в ординаторской среде Бейсайда считалась личностью легендарной. Все началось с ее первого дежурства, когда Вивьен была еще интерном. Через два дня у ее напарницы произошел психический срыв. Кончилось тем, что безутешно рыдающую девушку поместили в палату для душевнобольных, а все тяготы дежурства легли на плечи Вивьен. Двадцать девять дней подряд она оставалась единственным дежурным хирургом-ортопедом. Ее дежурства длились круглые сутки. Вивьен поселилась в ординаторской, куда перевезла все необходимое. Питалась он исключительно в больничном кафетерии и на этой скудной диете быстро потеряла пять фунтов. Все двадцать девять дней Вивьен не покидала клиники. На тридцатый день, выйдя в окружающий мир, она не обнаружила своей машины. Оказалось, что работники стоянки сочли ее автомобиль брошенным и вызвали службу эвакуации.

Через четыре дня, заступив на новое дежурство, Вивьен узнала, что ее коллега-интерн, занимавшийся сосудистой хирургией, попал под городской автобус и был госпитализирован с переломом крестца. И вновь кто-то должен был закрыть брешь.

Вивьен Чао опять переехала жить в ординаторскую.

Этим она заслужила высокую репутацию, показав себя не только опытным врачом, но и человеком, преданным интересам клиники. Позднее ее репутация была подтверждена на ежегодном торжественном обеде, где награждали отличившихся врачей. Вивьен вручили изящную коробочку с двумя стальными шариками.

Когда Эбби впервые услышала о подвигах Вивьен Чао, ей было трудно связать стальные шарики (символ стальной воли и безупречной репутации) с обликом хрупкой немногословной китаянки. Из-за маленького роста Вивьен оперировала стоя на подставке. Во время обходов она преимущественно молчала, зато всегда вставала впереди. На ее лице не было ничего, кроме внимания и холодного бесстрастия.

Вот и сегодня днем, когда Вивьен зашла в реанимацию хирургического отделения, ее лицо хранило привычную непроницаемость. Эбби тем временем отчаянно сражалась со своей непомерной усталостью. Каждый шаг давался ей с трудом, каждое решение требовало напряжения воли. Она даже не замечала стоявшую рядом Вивьен, пока та не сказала:

– Я слышала, к тебе поступила пациентка с серьезной травмой головы. Четвертая группа крови, резус положительный.

Эбби подняла голову от карточки, куда записывала текущее состояние больного.

– Да. Вчера ночью привезли.

– Она еще жива?

Эбби посмотрела в сторону отсека с койкой № 11.

– Смотря что ты понимаешь под словом «жива».

– Сердце и легкие не затронуты?

– Функционируют.

– Возраст?

– Тридцать четыре года. А почему ты спрашиваешь?

– У меня в свое время был пациент. Я тогда проходила учебную практику. Он страдал сердечной недостаточностью в последней стадии. Такая же группа крови: четвертая, резус положительный. Очень ждал новое сердце.

Вивьен подошла к стойке с карточками пациентов.

– Какая койка?

– Одиннадцатая.

Вивьен взяла нужную карточку, откинула металлическую обложку и стала просматривать записи. Ее лицо не выдавало никаких эмоций.

– Она уже не моя пациентка, – пояснила Эбби. – Я передала ее нейрохирургам. Они дренировали субдуральную гематому.

Вивьен читала.

– После операции прошло всего десять часов, – сказала Эбби. – Мне кажется, пока еще рано говорить о донорстве.

– Насколько вижу, у нее никаких неврологических изменений.

– Никаких. Но есть шанс…

– С тройкой по шкале Глазго? Я так не думаю.

Вивьен закрыла карточку, вернула на стойку и направилась в отсек, где находилась койка № 11. Эбби последовала за ней.

Встав в проеме двери, Эбби смотрела, как Вивьен быстро проводит физический осмотр. Так же сосредоточенно, без лишних движений китаянка работала и в операционной. Она оперировала легко, совершенно не напрягаясь. В свой первый год, еще будучи интерном, Эбби часто присутствовала на операциях Вивьен и всегда восхищалась ее маленькими быстрыми руками с тонкими, чуть ли не детскими пальчиками. Эти пальчики умели вязать идеальные хирургические узлы, Эбби буквально замирала от благоговейного восторга. Сама она часами упражнялась, изводя ярды ниток и покрывая хирургическими узлами ручки комодных ящиков. Технику вязания Эбби освоила, и достаточно хорошо, однако она знала: ее руки никогда не сравнятся с волшебными руками Вивьен Чао.

Но сейчас безупречные движения рук Вивьен, осматривавших Карен Террио, сильно пугали Эбби.

– По-прежнему никакой реакции на болезненные раздражители, – заметила ей Вивьен.

– Еще рано.

– Может, и рано. А может, и нет.

Достав из кармана молоточек, Вивьен принялась проверять реакцию сухожилий.

– Эта пациентка – настоящий подарок судьбы.

– Не понимаю, как ты можешь так говорить.

– У меня в отделении интенсивной терапии есть пациент. Группа крови и резус такой же, как у нее. Он уже целый год ждет донорское сердце. Думаю, ее сердце идеально подошло бы.

Эбби смотрела на неподвижную Карен Террио. Ей снова вспомнилась бело-голубая блузка. Интересно, о чем думала эта женщина, в последний раз надевая блузку и застегивая пуговицы? Наверное, о каких-то обычных мелочах. Уж явно не о своей смерти. И не о больничной койке, трубках капельниц или машинах, нагнетающих воздух ей в легкие.

– Хотелось бы заблаговременно сделать лимфатическую перекрестную пробу. Надо убедиться в совместимости, – сказала Вивьен. – Можно было бы провести тесты и на лейкоцитарные антигены других органов. Ей уже делали электроэнцефалограмму?

– Я больше не веду эту пациентку, – напомнила Эбби. – Тем не менее разговор о донорстве мне кажется преждевременным. Мы еще даже не говорили об этом с ее мужем.

– Кому-то придется с ним поговорить.

– У нее есть дети. Им понадобится время, чтобы понять.

– У детей есть время, а у органов их матери его совсем немного.

– Я знаю. Конечно, все к этому идет. Но после операции прошло чуть больше десяти часов.

Вивьен подошла к раковине и стала мыть руки.

– Неужели ты надеешься на чудо?

У двери отсека появилась хирургическая медсестра:

– Пришел муж этой женщины. С ним дети. Они ждут, когда их пустят. Сказать, чтобы еще подождали?

– Я закончила, – сказала Вивьен.

Бросив в мусорную корзину скомканное бумажное полотенце, она ушла.

– Можно их позвать? – спросила у Эбби медсестра.

Эбби сразу представила, какая картина откроется глазам детей Карен Террио.

– Пусть еще немного подождут, – сказала она медсестре.

Подойдя к койке, Эбби расправила одеяло, потом смочила бумажное полотенце и оттерла с щеки Карен засохшую слизь. Пластиковый контейнер с мочой она задвинула в дальний угол, чтобы тот не так бросался в глаза. Отойдя к двери, Эбби в последний раз взглянула на Карен Террио. Нет, ни она, ни кто-либо другой уже не в силах помочь этой женщине, равно как и уменьшить страдания, выпавшее на долю ее мужа и дочерей.

Вздохнув, она кивнула медсестре:

– Можете позвать ее близких.

К половине пятого Эбби едва понимала, о чем пишет. Глаза смотрели в разные стороны, она с неимоверным трудом возвращала их в фокус. Дежурство длилось уже тридцать три с половиной часа. К счастью, оно закончилось. Наконец-то она поедет домой.

Но, сделав последнюю запись в последней карточке, Эбби вдруг обнаружила, что смотрит на дверь отсека Карен Террио. Она пошла туда, встала у изголовья, оцепенело глядя на лежащую Карен. Неужели нельзя ничего придумать? Совсем ничего?

Она даже не слышала шагов за спиной.

– Привет, несравненная, – раздался мужской голос.

Только тогда Эбби обернулась.

Перед ней стоял темноволосый, синеглазый доктор Марк Ходелл. Он улыбался. Его улыбка предназначалась только для Эбби. Как же ей сегодня не хватало этой улыбки. Чаще всего встречи Эбби и Марка ограничивались недолгим совместным ланчем, а то и приветственным жестом в больничных коридорах. Сегодня они вообще не виделись, и появление Марка отозвалось в Эбби приливом тихой радости. Наклонившись, он поцеловал ее. Потом, отойдя на шаг, оглядел растрепанные волосы и мятый халат.

– Вижу, у тебя была тяжелая ночь, – сочувственно пробормотал Марк. – Сколько удалось поспать?

– Не знаю. Наверное, полчаса.

– До меня дошли слухи, что утром ты стойко выдержала битву с Генералом.

– Достаточно того, что он не вытер об меня ноги, – пожала плечами Эбби.

– Так это уже победа.

Эбби улыбнулась, но стоило ей снова взглянуть на койку № 11, как улыбка погасла. Карен Террио была густо опутана трубками и проводами. Вентилятор, инфузионный насос. Аспирационные трубки. Мониторы, показывающие электрокардиограмму, кровяное и внутричерепное давление. Каждую функцию организма Карен измеряло и контролировало какое-нибудь устройство. Зачем в эпоху новых технологий прощупывать у пациента пульс или прикладывать руки к груди, проверяя сердцебиение? Зачем вообще нужны врачи, если машины все могут делать сами?

– Она поступила ко мне минувшей ночью, – сказала Эбби. – Тридцать четыре года. Замужем, двое дочерей-близняшек. Они приходили ее навестить. И знаешь, Марк, что меня поразило? Никто из них к ней даже не прикоснулся. Ни муж, ни дети. Просто стояли, смотрели… и только. Я думала: «Ну почему вы такие равнодушные? Подойдите к ней, возьмите за руку, погладьте лоб. Это ведь ваш последний шанс пообщаться с женой и матерью. Другого не будет». Но они стояли как истуканы. Может, от шока? Потом спохватятся…

Эбби тряхнула головой и быстро провела рукой по глазам.

– А попала она сюда по вине одного пьяного придурка. Представляешь? Его вынесло на встречную полосу. Лобовое столкновение. И знаешь, Марк, что злит меня сильнее всего? Невероятно злит. Этот придурок останется жить. Он сейчас наверху, в ортопедии. Скулит из-за пары поганых сломанных костей.

Эбби сделала глубокий вдох. Она выдыхала воздух, вместе с ним выдавливая из себя гнев.

– Боже мой, я пошла в медицину, чтобы спасать жизни. Но сейчас я сильнее всего желаю, чтобы она отделалась переломами, а этого подонка размазало по шоссе… Думаю, мне пора домой, – добавила она, поворачиваясь к Марку.

Марк погладил ей спину. Жест был успокаивающим и одновременно властным, он говорил о том, что Эбби – его женщина.

– Пошли, – сказал Марк. – Я провожу тебя до машины.

Они покинули отделение интенсивной терапии и вошли в лифт. В кабине ноги Эбби сразу же стали ватными, и она повисла у Марка на плече. Марк же обнял ее, окутав привычным теплом своих сильных рук. Его объятия были для Эбби островком безопасности. Рядом с ним она ничего не боялась.

Всего лишь год назад присутствие Марка Ходелла не вселяло в нее такой уверенности. Эбби тогда была интерном, а Марк – штатным торакальным хирургом. Он был не просто опытным врачом. Марк был ключевой фигурой в команде хирургов Бейсайда, проводящих пересадки сердца. Встретились они за операционным столом, спасая десятилетнего мальчишку. Его привезли в клинику со стрелой в груди. Оказалось, ребенок повздорил с братом, а тот нашел столь варварское применение подарку, полученному на день рождения. Когда Эбби появилась в операционной, Марк уже был в полном хирургическом облачении. Ее стаж интерна исчислялся всего одной неделей. Эбби нервничала и трусила. Еще бы! Ассистировать знаменитому доктору Ходеллу. Робея, она подошла к столу. Осторожно посмотрела на светило торакальной хирургии. У доктора Ходелла был широкий лоб мыслителя. Из-под маски на Эбби смотрели прекрасные синие глаза. Такие искренние и проницательные.

Они оперировали вместе. Мальчишку удалось спасти.

Через месяц Марк пригласил Эбби на свидание. Она отказалась, причем дважды, и вовсе не потому, что не хотела с ним идти. Просто Эбби считала, что ей не следует с ним встречаться.

Прошел месяц. Марк снова пригласил ее на свидание. Искушение пересилило, и Эбби согласилась.

А через пять с половиной месяцев Эбби переехала к Марку. Он обитал в Кембридже. Поначалу было непросто жить под одной крышей с сорокаоднолетним холостяком, который никогда не делил с женщиной ни свою жизнь, ни свой дом. Но сейчас, в объятиях Марка, Эбби не представляла себя с другим мужчиной. Вряд ли она смогла бы кого-то полюбить так, как Марка.

– Моя бедная малышка, – проворковал Марк, дыханием согревая ее волосы. – Медицинские будни жестоки.

– Не гожусь я для всего этого. Ловлю себя на мысли: что, черт побери, я здесь делаю?

– То, о чем всегда мечтала. Так ты мне говорила.

– Я уже не помню, о чем я мечтала. Я все больше теряю ее из виду, свою мечту.

– Полагаю, это как-то связано с желанием спасать жизни?

– Да. И поэтому я пожелала, чтобы пьянчугу, виновника аварии, размазало по шоссе. Вот до чего дошла.

Эбби тряхнула головой. Она была очень недовольна собой.

– Эбби, ты сейчас проходишь через самое плохое, что есть у нас в клинике. Хуже травматологии в Бейсайде нет ничего. Тебе осталось всего пару дней отдежурить. Точнее, продержаться.

– Вот уж облегчение! Потом я попаду в торакальную хирургию.

– По сравнению с этим отделением дежурства там тебе покажутся куском торта. «Травму» у нас всегда называли отделением-убийцей. Ничего не поделаешь, через нее проходят все ординаторы.

Эбби еще крепче прижалась к Марку:

– А если бы я вообще ушла из хирургии и стала, например, психиатром, ты бы потерял ко мне всякое уважение?

– Непременно. Можешь даже не сомневаться.

– Ну и мерзавец же вы, доктор Ходелл.

Смеясь, Марк поцеловал ее в макушку.

– Многие придерживаются такого же мнения, но тебе одной разрешается высказывать его вслух.

Лифт спустил их в больничный вестибюль. Открылись и закрылись входные двери. На дворе стояла осень, однако Бостон вот уже шестой день наслаждался теплом бабьего лета, наступившего в конце сентября. Путь через стоянку, туда, где находилась машина Эбби, отнял у нее последние крохи сил. Она уже не шла, а еле волочила ноги.

«Вот что медицина делает с нами, – подумалось ей. – Мы проходим сквозь полосу огня, чтобы стать хирургами».

Долгие дни, когда едва замечаешь время, умственные и эмоциональные перегрузки, упрямое движение вперед. Спасение чужих жизней, за которое приходится расплачиваться кусками и обрывками собственной. Она знала: только так можно отсеять людей случайных и оставить тех, кто уже никогда не уйдет из хирургии. Процесс жестокий, но необходимый. Марк преодолел этот путь. И она справится.

У машины Марк еще раз обнял ее и поцеловал.

– Сил хватит доехать домой? – спросил он.

– Включу автопилот и поеду.

– Я буду где-то через час. Привезти тебе пиццу?

Зевая, Эбби плюхнулась на водительское сиденье.

– Бери себе, а мне не надо.

– Ты что, и ужинать не хочешь?

Эбби включила двигатель.

– Сегодня у меня одно желание, – вздохнула она. – Добраться до кровати и заснуть.

3

Это ощущение пришло к ней ночью, похожее на тишайший шепот или нежнейшее прикосновение крылышек феи к лицу: «Я умираю». Оно не испугало Нину Восс. Вот уже несколько недель, как возле нее, сменяясь, постоянно дежурили трое нанятых медсестер, а доктор Морисси стал приходить ежедневно. И дозы вводимого ей фуросемида тоже постоянно увеличивались. Но все это время Нина сохраняла спокойствие. Разве есть причины для волнений? Ее жизнь протекала в богатстве и обилии впечатлений. Она жила в любви и радости, не переставая удивляться чудесам мира. За свои сорок шесть лет она видела восход солнца над храмами Карнака, спускалась в сумрачные развалины Дельфов, бродила по холмам Непала. Она наслаждалась покоем разума, который наступает, когда человек признаёт свое место в Божьей вселенной. Если же говорить об огорчениях, у Нины их было всего два. Она так и не познала радости материнства. Это было ее первой печалью.

А еще ее огорчало, что Виктор останется один.

Муж часто нес вахту у ее постели. Долгими часами, слушая натужное дыхание и кашель, он держал ее руку. Он помогал менять ей кислородные подушки и присутствовал при визитах доктора Морисси. Даже во сне она чувствовала, что Виктор рядом. Бывало, на рассвете, сквозь пелену снов, она слышала его слова: «Она еще так молода. Очень молода. Неужели больше ничего нельзя сделать? Совсем ничего?»

Что-нибудь! Что угодно! В этом был весь Виктор. Он не желал верить в неминуемое.

Но Нина верила.

Открыв глаза, она увидела, что ночь наконец-то прошла и теперь в окно спальни светит солнце. Из окон их дома открывался захватывающий вид на ее любимый пролив Род-Айленд-Саунд. Прежде, когда она еще была здорова и никакая кардиомиопатия не иссушала ее силы, она любила вставать рано утром. Нина выходила на балкон спальни и встречала восход солнца. Не каждое утро выдавалось ясным. Но даже в пасмурную погоду, когда над проливом повисала густая пелена тумана, сквозь которую было едва видно серебристое дрожание воды, она все равно стояла на балконе и наслаждалась тем, как земля принимает новый день. Вот и сегодня земля приняла новый день.

«Сколько рассветов было мне даровано. Спасибо, Господи, за каждый».

– Доброе утро, дорогая, – прошептал Виктор.

Он стоял возле ее постели и улыбался. Одним лицо Виктора Восса казалось воплощением властности, другим – гениальности, третьим – безжалостности. Но в это утро на его лице не было ничего, кроме безмерной любви и такой же безмерной усталости.

Нина протянула мужу руку, которую он нежно поднес к губам.

– Виктор, тебе обязательно нужно поспать.

– Я не устал.

– Но я же вижу, что устал.

– Говорю тебе, я бодр.

Он снова поцеловал руку жены, прикоснувшись теплыми губами к ее холодной коже. Некоторое время супруги молча смотрели друг на друга. В трубках, подведенных к ноздрям Нины, негромко шипел кислород. Из раскрытого окна слышался шум океанских волн, ударяющих о камни.

Нина закрыла глаза:

– А помнишь то время…

Ей пришлось сделать паузу. Даже короткий разговор сбивал ритм ее дыхания.

– Какое время? – осторожно спросил Виктор.

– День, когда я… сломала ногу.

Она улыбнулась.

Это было в швейцарском Гштааде, в первую неделю их знакомства. Виктор рассказывал, что заметил Нину, когда она неслась на горных лыжах по спуску высшей категории сложности (два черных ромба). Виктор тогда помчался следом, догнал ее у подножия. Потом подъемник вернул их на вершину, и они снова понеслись вниз. Это было двадцать пять лет назад.

С тех пор они не разлучались ни на один день.

– Я знала, – прошептала Нина. – В той больнице… когда ты сидел у моей кровати… я уже тогда знала.

– Что ты знала, дорогая?

– То, что ты – мой единственный.

Нина открыла глаза и снова улыбнулась мужу. Только сейчас она заметила слезинку, ползущую по его щеке. Но ведь Виктор не плакал! За четверть века совместной жизни она ни разу не видела его плачущим. Нина привыкла считать мужа сильным и смелым человеком. Однако сейчас, вглядываясь в его лицо, она понимала, как же она ошибалась.

– Виктор, – сказала она, беря его руку в свои. – Ты не должен бояться.

Он быстрым, почти сердитым жестом провел другой рукой по лицу.

– Я тебя вытащу. Я не хочу тебя терять.

– Ты меня не потеряешь.

– Нет! Этого мне мало. Я хочу, чтобы ты жила на земле. Со мной. Понимаешь? Со мной!

– Виктор, если я что-то и знаю… то немногое, что мне известно… – Ей опять не хватило воздуха, и она глубоко вдохнула. – Это время… наше время на земле… оно лишь ничтожная часть… нашей жизни.

Нина почувствовала: муж порывается действовать. Ей было хорошо знакомо его состояние нетерпеливой решимости. Такие разговоры не для него. Виктор встал, подошел к окну. Он стоял к ней спиной, глядя на пролив. Рука Нины, более не согреваемая теплом его руки, быстро холодела, возвращаясь в свое обычное состояние.

– Нина, я обязательно что-нибудь придумаю, – сказал он.

– В этой жизни… есть вещи… которые мы не в силах изменить.

– Я уже предпринял ряд мер.

– Но, Виктор…

Он повернулся и посмотрел на нее. Его плечи загораживали окно и, казалось, гасили утренний свет.

– Дорогая, я позабочусь обо всем. Тебе не о чем волноваться.

Это был один из тех прекрасных теплых вечеров, когда солнце неторопливо спускалось за горизонт, в бокалах позвякивали кубики льда, а вокруг прогуливались нарядно одетые женщины, распространяя ароматы изысканных духов. Местом такого чуда был огороженный сад доктора Билла Арчера. Эбби казалось, что даже здешний воздух напоен магией. Ее окружали решетки и арки, увитые розами и ломоносом. Всю лужайку составляли живописные цветочные клумбы. Сад был предметом радости и гордости Мэрили Арчер, чье звучное контральто разносило в воздухе ботанические названия цветов. Она устроила экскурсию для жен врачей, водя их от клумбы к клумбе.

Сам Арчер в это время, расположившись в патио, неторопливо потягивал коктейль.

– Мэрили знает эту чертову латынь лучше меня, – смеясь, сказал он Марку.

– У нас в колледже латынь была целых три года, – кивнул Марк. – Кое-что еще помню.

Они стояли возле кирпичного очага, где готовилось барбекю: Билл Арчер, Марк, Генерал и двое хирургов-ординаторов. В этом тесном кругу Эбби была единственной женщиной. Она так и не смогла привыкнуть к исключительно мужскому обществу. Иногда она ненадолго забывала об этом, но всегда возвращалась в действительность, испытывая неизменное чувство дискомфорта от мужского окружения.

По правде говоря, сегодняшняя домашняя вечеринка у Арчера не была сугубо мужской. Но женщины – жены врачей – двигались в параллельной вселенной, редко пересекаясь с мужьями. До Эбби иногда долетали всплески женского хихиканья и обрывки разговоров. Дамасские розы, поездки в Париж, рецепты любимых блюд. Казалось, ее одновременно тянут в обе стороны. Она будто служила границей между двумя вселенными, испытывая притяжение каждой из них, но ощущая себя одинаково чужой и среди женщин, и среди мужчин.

В этот мужской круг Эбби попала благодаря Марку. Они с Биллом Арчером были давними коллегами и почти друзьями. Арчер, сам торакальный хирург и руководитель хирургической команды, проводящей пересадки сердца, семь лет назад пригласил Марка на работу в клинику Бейсайд. Неудивительно, что мужчины успели притереться и отлично ладили друг с другом. Оба были крепкого, атлетического сложения. У обоих был сильно развит дух соперничества. Если за операционным столом они работали дружно и слаженно, то на заснеженных склонах Вермонта или в водах Массачусетского залива неизменно сходились в азартных соревнованиях. У обоих в гавани Марблхед стояли парусные яхты класса J-35. В этом году счет гонок был 6:5 в пользу «Красноглазки» Арчера. В ближайшие выходные Марк рассчитывал взять реванш на «Моем пристанище» и даже завербовал помощника – ординатора второго года Роба Лессинга.

«Какое мне дело до всех этих мужских разговоров о яхтах?» – думала Эбби.

Она с трудом понимала их речь, подогреваемую тестостероном и густо усыпанную морскими и техническими терминами. Центральное место в этом кругу занимали седеющие мужчины. Арчер с его посеребренной гривой. Колин Уэттиг, успевший заметно поблекнуть. И Марк, у которого в сорок один год уже появилась седина на висках.

Внимание Эбби невольно отключилось от разговора об уходе за корпусом яхты, о конструкции килей и грабительских ценах на спинакеры. Она заметила двоих запоздавших гостей: доктора Аарона Леви и его жену Элейн. Аарон – хирург-кардиолог, также входивший в команду трансплантологов, – был болезненно застенчивым человеком. Взяв бокал с коктейлем, он ушел в дальний конец лужайки, где и стоял, молчаливый и понурый. Элейн оглядывалась по сторонам в поисках собеседников.

У Эбби появился шанс выскользнуть из мужского круга и отдохнуть от разговора о яхтах. Покинув Марка, она подошла к чете Леви.

– Добрый вечер, миссис Леви. Рада снова видеть вас.

Элейн приветливо улыбнулась.

– Добрый вечер. Вас, кажется, зовут… Эбби?

– Да. Эбби Ди Маттео. Кажется, мы встречались на ординаторском пикнике.

– Совершенно верно. Там была тьма народу. У меня плохая память на имена. Но вас я запомнила.

– Это несложно, – засмеялась Эбби. – В ординатуре всего три женщины. Так что мы постоянно мозолим глаза.

– Согласитесь, это все же лучше, чем в прежние времена, когда женщин в ординатуре вообще не было. Насколько я знаю, ординаторы сменяют отделения. Где вы сейчас?

– Завтра перехожу в торакальную хирургию.

– В таком случае вы будете работать вместе с Аароном.

– Если повезет, и я встану к операционному столу. Так хочется поучаствовать в пересадке.

– Вам просто придется этим заниматься. У трансплантационной команды сейчас очень напряженный график. К ним даже направляют больных из Массачусетской клинической больницы! Аарон всегда смеется до колик в животе. – Элейн наклонилась к Эбби и, понизив голос, пояснила: – Дело давнее, но в свое время они не захотели взять Аарона на работу. А теперь вот посылают к нему пациентов.

– Массачусетская клиническая превосходит клинику Бейсайд только в одном. Они гордятся своей связью с Гарвардом и окружают ее густым мистическим туманом, – сказала Эбби. – Вам ведь знакома Вивьен Чао, наш старший ординатор?

– Разумеется.

– Гарвард она окончила с отличием. Но когда пришло время выбирать место интернатуры, первым номером в ее списке значился Бейсайд.

– Аарон, ты слышал? – спросила у мужа Элейн.

– О чем? – отозвался тот, с явной неохотой поднимая глаза от бокала.

– Вивьен Чао выбрала не МКБ, а Бейсайд. Аарон, ты занимаешь в клинике высокое и прочное положение. И чего тебе вдруг захотелось уехать из Бостона?

– Уехать?

Эбби посмотрела на Аарона. Тот неодобрительно и даже сердито глядел на жену. Больше всего ее удивило внезапно опустившееся молчание. На другом конце лужайки слышался смех. Ветер доносил обрывки разговоров. Здесь же царила напряженная тишина.

Аарон кашлянул.

– Это не более чем мысль, – сказал он. – Ты же знаешь. Люди устают от суматохи больших городов. Мечтают переехать в какой-нибудь тихий городишко. Мечтать мечтают, но с места не трогаются.

– Я не мечтаю, – сказала Элейн.

– Я выросла в таком городишке, – улыбнулась Эбби. – Белфаст, штат Мэн. Еле дождалась, когда вырасту и уеду оттуда.

– Так всегда и бывает, – подхватила Элейн. – Молодежь в этих дырах только и ждет, как бы поскорее вырваться в цивилизацию.

– Я бы не сказала, что жизнь в Белфасте была настолько невыносимой.

– Однако вы ведь не собираетесь туда возвращаться?

Эбби помялась.

– Мои родители умерли. Обе сестры уехали в другие края. Меня там ничто не манит. Зато очень многое манит в Бостоне.

– Это всего лишь моя фантазия, – сказал Аарон, припадая к бокалу. – Я всерьез не думаю ни о каком переезде.

И снова – странное молчание. Эбби окликнули. Обернувшись, она увидела Марка. Он махал рукой.

– Прошу прощения, – улыбнулась она супругам Леви и поспешила к патио.

– Арчер устраивает экскурсию по своему внутреннему святилищу, – сообщил Марк.

– Что еще за внутреннее святилище?

– Идем. Сама увидишь.

Взяв Эбби за руку, Марк повел ее через террасу в дом. Они поднялись на второй этаж. На втором этаже Эбби была всего один раз, когда смотрела картины из собрания Арчера.

Сегодня ее впервые пригласили в комнату в конце коридора.

Арчер уже был там. В кожаных креслах расположились еще двое приглашенных врачей – Фрэнк Цвик и Радж Мохандас. Эбби едва заметила их присутствие. С первых секунд ее внимание целиком поглотила необычная комната.

Она попала в музей старинных медицинских инструментов. За стеклами витрин была собрана удивительная и пугающая коллекция. Скальпели и ванночки для кровопускания. Банки, в каких держали пиявок. Акушерские щипцы, губы которых могли раздавить младенцу череп. Над камином висело живописное полотно, изображавшее сражение между врачом и смертью за жизнь молодой женщины. Из стереоколонок лилась музыка: один из Бранденбургских концертов Баха.

Арчер уменьшил громкость до едва слышного. В комнате установилась почти музейная тишина.

– А где Аарон? – спросил Арчер.

– Он в курсе. Сейчас поднимется, – сказал Марк.

– Подождем… Что скажете о моей скромной коллекции? – улыбнулся Арчер, поворачиваясь к Эбби.

Его вопрос заставил Эбби оторваться от витрин.

– Я в полном восхищении. Отдельные экспонаты просто ставят меня в тупик. Я совсем не понимаю их назначения.

Арчер указал на странное устройство с рычагами и колесиками. Некоторые колесики соединялись приводными ремнями.

– Смотрите, какая любопытная вещица. Это генератор слабых электрических токов. Его пластины прикладывались к разным частям человеческого тела. Считалось, что с его помощью можно лечить множество болезней: от женских до диабета. Не правда ли, забавно? В какую только чепуху не заставляет нас верить медицина!

Эбби остановилась перед картиной. Смерть, естественно, была в черном балахоне. Но героем, конечно же, являлся врач. Победитель. Бесстрашный рыцарь. И спасал он по традиции женщину. Прекрасную женщину.

Дверь открылась.

– Ну вот и он, – объявил Марк. – Аарон, мы уже думали, не забыл ли ты.

Аарон молча вошел в комнату, молча сел, кивком поблагодарив за подвинутый стул.

– Эбби, ваш бокал пуст. Вы позволите его наполнить? – спросил Арчер.

– Мне достаточно.

– Глоток бренди. А? Ведь машину поведет Марк?

– Хорошо, – улыбнулась Эбби и поблагодарила хозяина.

Арчер торопливо плеснул бренди и вернул ей бокал. В комнате снова установилась эта странная тишина. Казалось, все ждали, когда кончатся формальности. Эбби удивляло и слегка настораживало, что других ординаторов сюда не позвали. Такие вечеринки Билл Арчер устраивал раз в несколько месяцев, приглашая к себе младший медицинский персонал клиники. Можно было подумать, будто он праздновал смену полосы дежурств в отделениях торакальной хирургии и травматологии. Сейчас по саду бродили еще шестеро ординаторов. Но здесь, в святилище Арчера, были только члены команды трансплантологов.

И Эбби.

Она сидела на диване рядом с Марком, потягивая бренди. От напитка по ее горлу расходился приятный жар. Но Эбби наслаждалась другим теплом – теплом проявленного к ней внимания. Будучи интерном, она смотрела на этих пятерых мужчин как на богов. Она считала большой честью ассистировать Арчеру или Мохандасу. Близкие отношения с Марком открыли ей доступ в этот узкий круг, однако Эбби и сейчас не забывала, кто они и какую власть имеют над ее карьерой.