Текст книги "Смерть на мосту"

Глава 8
Лена

– Ты что-то скрываешь, – заявила она полицейскому.

– Не понял.

– Рай, ты слышал, что я сказала.

Он на нее уставился, застигнутый врасплох.

– Знаешь что? Это нормально. Потому что я тоже не была с тобой полностью честна, – Лена бросила взгляд на машину сестры. Кассетный магнитофон так и стоял на капоте, внутри крутилась магнитная лента. Лена почувствовала, что температура воздуха меняется, солнце, скрытое слоем грязного дыма, теперь светило тускло. Она тщательно подбирала слова, ведь забрать их назад будет невозможно. – Кое-что меня беспокоит и не отпускает целых три месяца. Рай, это одна из причин, почему я тебя нашла. И устроила встречу.

– Расследование…

– Многое в нем не стыкуется, – тихо сказала она.

Капрал Райсевик долго молчал. Он рассматривал ее при ярком, беспощадном свете дня, но как-то отстраненно, словно мысленно перебирал список ответов. Наконец он прищурился и заговорил.

– Лена, расскажи мне все, с начала и до конца. Я не следователь, но опиши все, что тебя беспокоит.

– Для начала ты. Ты не объяснил, откуда в машине динозавр Боб.

– Объяснил. Я не надеваю наручники на всех задержанных. Дети рисуют на сидениях и…

– Как там оказался рисунок динозавра Кэмбри?

– Ты вынуждаешь меня это сказать? – он снял черные солнцезащитные очки, потер глаза. – Я не хочу рассказывать, потому что на записи получится, будто я какая-то сволочь.

– Рай, ты уже себя таким показываешь.

– Расскажу все как можно мягче. Когда-нибудь слышала про мультсериал на канале «Никелодеон» под названием «Новая жизнь Рокко»? Там есть герой – зеленый хамелеон. Забыл, как его зовут. Но он выглядит именно так. Пять лет назад его на сиденье нарисовал один четырнадцатилетний подросток, который воровал в магазинах в Полк-Сити. Если тебе он кажется динозавром Бобом, то это просто означает, что динозавр твоей сестры не придуман. Она его скопировала. Извини, не хотел тебя расстраивать.

– У тебя отличная память.

– Я просто рассказал то, что ты просила.

«Не давай ему возможности перевести дух».

Лена показала на «Тойоту» своей сестры.

– Видишь большую вмятину на бампере? Словно она врезалась в дерево или куда-то еще?

– Да, и что?

– Когда мы в последний раз виделись, этой вмятины не было.

– И что? – опять спросил он. – Лена, когда вы последний раз виделись?

Этот вопрос был как удар кинжалом между ребер. Она не ответила, потому что правильный ответ был: «Больше года назад». Тринадцать месяцев назад. На семейном барбекю. Они едва ли перекинулись парой слов. Кэмбри напивалась с мрачным видом, а Блейк (Ужасный Парень № 17 или, может, № 18) пытался съесть как можно больше, и это всех смущало. Более того, с машиной постоянно что-то случалось. Вмятина ничего не доказывала.

Райсевик смотрел на нее пристально. Он знал, что ее задел.

Предполагается, что близнецы очень близки, так ведь? Неразлучные братья или сестры с одинаковой ДНК, которые словно отражения друг друга в зеркале. Но Лена и Кэмбри были будто попавшие в капкан птицы в небольшом доме площадью тысяча квадратных футов, а когда им исполнилось по восемнадцать лет, они вырвались из него в мир и полетели в совершенно разных направлениях.

– Нет никакого заговора, – сказал Райсевик с важным видом. – Расследование шло своим чередом. Все случилось в выходные, поэтому судмедэксперт задержался с определением причины смерти. А когда он объявил, что это самоубийство, отдел по расследованию убийств уже проверил мою одежду, приготовленную в стирку, изучил каждый квадратный дюйм в ее машине – и моей тоже – в поисках подозрительных отпечатков пальцев, следов борьбы, чужих волос, волокон, да чего угодно…

– Тормозные колодки были сильно изношены.

– Она же на этой машине проехала до Флориды…

– Тормоза упоминались в отчете. Помнишь?

– Послушай, Лена. – Райсевик смотрел на нее с состраданием. – Это выходит за пределы моей компетенции. У меня сейчас перед глазами нет отчета. И хотя мне и хотелось стать следователем, я – патрульный и…

– «Недавние следы износа на тормозных колодках транспортного средства», – произнесла Лена. – Цитирую. Словно она многократно жала на тормоз, спасаясь в погоне…

– Вдруг она увидела койота.

– Похоже, я знаю, почему ты не стал следователем, – заметила Лена.

Воцарилась напряженная тишина, которую не нарушали ни дуновение ветра, ни какие-то другие звуки. Лена продолжала давить, сама заполняя эту тишину тем, что ей болезненно хотелось сказать на протяжении всего дня:

– Я не верю, что моя сестра совершила самоубийство.

– Тебе нужно это принять.

– Она не стала бы кончать с собой, – Лена боролась с дрожью в голосе. Ей это очень не нравилось. Из-за дрожи могло показаться, что она как ребенок, готовый вот-вот расплакаться. – Я знаю Кэмбри. Знаю свою сестру. Каждую ее клеточку.

Теперь Райсевик стоял достаточно близко, чтобы коснуться ее руки.

– Лена, она…

– Прекрати звать меня Леной. Ты меня не знаешь.

Он замер.

Лена затаила дыхание. Она не собиралась огрызаться, всегда считала, что повысить голос означает признать свою слабость. Сила – это спокойствие, сила всегда тихая, а неуверенность громкая. Ее громко произнесенные резкие слова эхом разнеслись по долине. Но теперь она на могла остановиться, это было только начало.

– И это еще не все. В машине Кэмбри нашелся только один блокнот. А она путешествовала девять месяцев, от Сиэтла в Форт-Майерс, и почти успела вернуться назад. Поэтому должны были остаться сотни рисунков, сделанных чернилами или карандашом.

– Может, их забрал ее парень?

– Они расстались в Форт-Майерсе. А рисунков нет после Флориды…

– Ты изучила каждую страницу?

– Ты абсолютно прав, черт побери! Да, изучила! – она смотрела прямо в лицо Райсевика. – Есть Калифорния, Техас, Луизиана. Пирс в Санта-Монике, Рукавицы[12]12
  Рукавицы – два холма в Племенном парке индейцев навахо в Аризоне. Выглядят как две гигантские варежки большими пальцами внутрь.


[Закрыть], нефтяные буровые вышки, головы крокодилов…

– Она прекратила рисовать после Флориды. Или просто выбросила блокноты…

– Она никогда бы так не сделала.

– Уверена?

– Да.

– Абсолютно?

– Рай, она никогда бы не выбросила свои рисунки.

– Да? – прикусил он нижнюю губу. – Но себя-то она выбросила.

Молчание.

Лена изучающе рассматривала его, обращая особое внимание на глаза – ждала еще одной вспышки ужаса, сожаления, извинения. Шутки могут быть не к месту. Но это не было шуткой. Он улыбался. Он хотел причинить ей боль. И у него это получилось.

«Значит, вот как оно будет, – подумала Лена. – Ладно».

Она тоже заставила себя улыбнуться, улыбка получилась жесткой, как гранит.

– Знаешь, Рай, что меня окончательно убедило? Что дает мне уверенность? Заставляет считать, что ты знаешь больше, чем мне говоришь?

Он молча ждал.

– Судя по информации в Интернете, на этом мосту появляются призраки. Иногда его называют мостом Самоубийц. Он прославился благодаря четырем или пяти самоубийцам, которые прыгнули с него в восьмидесятые годы прошлого века…

– Ты мне это рассказывала.

– Рассказывала. Полчаса назад. А ты мне сказал, что никогда про это не слышал. Но в своем письменном отчете называл этот мост мостом Самоубийц. Это твои слова. Еще ты добавил чушь про трагическую историю моста, может, чтобы немного приукрасить отчет, и заявил: ты искренне надеешься, что жизнь на нем оборвалась в последний раз.

Его выражение лица не изменилось.

– Отличная актерская игра, – сказала она. – Но ты переборщил.

Он даже глазом не моргнул.

– Ты мне соврал. Снова…

– Я ни разу тебе сегодня не соврал, – зашипел он. В голосе прозвучал ужасающий звук, напоминающий рев раненого животного, и Лена отступила на полшага. – Я… я что, должен помнить все местные легенды? Да на кладбище в Магма-Спрингс открыт портал в ад. Поговаривают, в туалете нашего мини-маркета один раз испражнялся Джонни Кэш. Я просто забыл про мост, на котором случайно оказался больше трех месяцев назад…

– Ты остановил Кэмбри, – прошептала Лена – За час до ее смерти.

– Лена, тебе есть что сказать?

– А затем, на следующий день ты нашел ее труп…

– Лена, тебе есть что добавить? – он словно ощетинился, загораживая солнце. – Потому что если есть, то лучше скажи прямо. У меня не хватает терпения слушать про эту мистическую чушь.

Она смотрела на него. Слова уже вертелись на кончике языка. Но если она их произнесет, все пойдет по-другому. Вернуться назад станет невозможно. Загадка будет разгадана. Она неделями репетировала этот момент. Месяцами. Она тренировалась перед зеркалами, в душе, на дороге. Но теперь, стоя здесь, она не могла ничего сказать и только неотрывно смотрела на него.

Теперь он подошел ближе.

– Ну, скажи.

Она чувствовала его дыхание. Изо рта у него пахло чем-то сладковатым, возможно, какими-то антацидами с запахом клубники. На его зубах виднелись камни.

– Ну, скажи это, Лена.

Он подошел еще ближе. Его тон изменился, он на нее давил, пытался запугать.

Но слова будто застряли у Лены в горле.

«Скажи…»

________________

Ее убил он.

Я в этом уверена. Никогда ни в чем не была так уверена, как в этом, дорогие читатели.

Шестого июня этого года капрал Райсевик, удостоенный многих наград, который семнадцать лет служит в полиции штата Монтана, убил мою сестру Кэмбри Нгуен. Он сбросил ее тело с моста Хэйрпин, проклятой Шпильки, и обставил все так, будто ее смерть – очередное самоубийство в странном ряду других, случившихся несколько десятилетий назад. Он не отрицал факты, что он остановил ее незадолго до смерти. После свободного падения на высокой скорости при столкновении с камнями ее мягкие ткани превратились в кашу. В ее машине не нашли никаких улик, в ее телефоне-раскладушке, которым она почти не пользовалась, – ничего, что можно было бы использовать против него, никаких улик. Просто еще одна беглянка, у которой вдали от населенных пунктов закончилось топливо в бензобаке, и она, поддавшись внезапному порыву, покончила жизнь самоубийством. Как трагично. В эту лживую историю поверили все, кроме меня.

Он. Ее. Убил.

Да, дорогие читатели. Именно об этом весь пост. Он не об «Огнях и звуках», не обо мне, не о моем горе и не о шепчущих призраках на мосту Самоубийц.

Этот пост об убийстве Кэмбри.

Завершая путешествие через всю страну, моя сестра не прыгала с печально известного моста. Предполагаемая душевная болезнь не является мотивом для самоубийства, как это часто бывает с неуравновешенными людьми.

А как объяснить ее предсмертное СМС-сообщение? Я думаю, что это фейк.

Да, фейк.

Вот снимок экрана – 1384755.jpg. Я получила это сообщение восьмого июня в 00:48. Мама, папа и все остальные пытались понять его смысл, и никто не поставил под вопрос подлинность ее последних слов. Но когда туман печали рассеялся, я задумалась об этом сообщении более серьезно.

«Пожалуйста, прости меня, – написала она мне в СМС-сообщении. – Я не могу с этим жить. Но ты, капрал Райсевик, надеюсь, сможешь».

Простите, конечно, но что это за чушь?

Здесь столько странностей, с которыми нужно разбираться. Даже не знаю, с чего начать.

1. Писала это не Кэмбри. На Кэмбри даже отдаленно не похоже. Свою сестру я знаю. Писал кто-то другой. Кто-то пытался притвориться двадцатичетырехлетней девушкой, но у него это не вышло.

2. Это клише. Послушайте меня, человека, читающего запоем и, надо надеяться, писательницу (когда-нибудь я ей же стану). Первые два предложения – это самая бестолковая и избитая попытка написать предсмертную записку из всех, что когда-либо предпринимались. Все, что требуется, – это «Прощай, жестокий мир».

3. Она специально придумана, чтобы спустить «капрала Райсевика» с крючка.

Да.

Давайте я объясню последнюю часть.

Предположим, под мостом вы нашли мертвую девушку, и также зафиксировано, что, остановив ее на дороге, вы стали последним человеком, который видел ее живой. В таком случае вы становитесь подозреваемым номер один. Лучший способ снять это подозрение – по-другому расставить акценты: пусть сама жертва укажет, что вы пытались ее спасти. (Пусть и безуспешно). «Мне очень жаль, капрал Райсевик, что вы не остановили меня, но пытались!»

В таком случае вы больше не подозреваемый – вы превращаетесь в героя, которого терзают муки совести и который обречен до конца своих дней страдать от чувства вины. Рай, ты не спас ее. На том пустынном шоссе можно было бы уберечь девушку от самоубийства, если бы… ЕСЛИ БЫ… ты оказался более проницательным и заметил, что что-то не так. Неплохо, да?

Если говорить о «дымовой завесе», не знаю, продуманный план блестящий или идиотский. Может, немного того и другого. В конце концов это сработало. Все поверили.

Да, дорогие читатели, я считаю, что капрал Райсевик сам напечатал предсмертную записку на раскладушке Кэмбри. Он автор этого маленького шедевра. Ну просто Роберт Фрост[13]13
  Роберт Фрост – педагог и один из крупнейших поэтов в истории США.


[Закрыть]. Мой номер он нашел у нее в контактах, нажал «Отправить», и, пока телефон был без связи, СМС находилось в папке «Исходящие».

И что в результате мы имеем?

Она.

Не.

Самоубийца.

«Самоубийцы отправляются в ад», – как-то сказала нам мама после особо трудного и долгого дня в воскресной школе. Я помню это. Не знаю, верит ли она в это до сих пор – что ее дочь прямо сейчас горит в адском огне. Но именно поэтому я должна как можно скорее закончить начатое расследование: нужно спасти душу Кэмбри из ада.

Завтра я поймаю ее убийцу.

Я знаю, на что я иду, и знаю, насколько серьезны предъявляемые обвинения. Судя по всему, капрал Раймонд Р. Райсевик имеет прекрасный послужной список. Доблестный полицейский. В прошлом году из горящего фургона спас двух детей. Героически застрелил беглого преступника на автостраде I-90, тогда же спас жизнь помощнику шерифа. В 2007 году прыгнул в реку Сан и вытащил из разбитого грузовика пожилую женщину. Если судить только по отчетам, получается этакий святой (хотя он и застрелил одного человека). И должна признать: когда я ему звонила, по телефону Райсевик показался мне приличным человеком. Даже искренним, он очень здорово научился притворяться нормальным человеком. Предполагаю, он очень мил до того, как снимет маску.

А вообще, из-за чего ему волноваться? Дело закрыто, история написана, тело Кэмбри кремировано, а он продолжает нести службу (на автостраде или где там патрулирует полиция штата). Завтра я увижу его во плоти и задам ему вопросы, которые мучают меня уже несколько месяцев. Жгут изнутри огнем. Он не знает, что я все разгадала. Он понятия не имеет, что завтра попадет в приготовленный мною капкан. Его ждет сюрприз, дорогие читатели.

На этом мосту я заставлю его признаться в убийстве Кэмбри.

У меня есть план.

________________

Он что-то понял.

– Ты записываешь все, что я говорю.

– Только дошло?

Он моргнул. У него задрожали ресницы, он был явно удивлен – словно его мозг обрабатывал новую информацию. Наверно, он забыл, что магнитофон тщательно фиксирует каждое слово, каждый вдох и выдох, каждую паузу. Сболтнул ли он что-нибудь, что может быть вменено? Трудно сказать. Но он определенно показал себя как агрессивный ублюдок.

«Но себя-то она выбросила».

На этом его карьере может прийти конец. Одна эта фраза может взорвать Интернет, но Лена хотела добиться больших откровений. И ей доставляло удовольствие наблюдать за тем, как этот крупный мужчина выходит из себя. Да, он недооценил ее, и за это он дорого заплатит. Лена отступила назад, оставляя себе больше пространства для маневра. Она не хотела, чтобы он был слишком близко и дышал на нее неприятным запахом клубники, не хотела, чтобы он схватил ее за горло.

Она ударилась обо что-то икрой – о бампер своей «Тойоты».

Нет. «Тойоты» Кэмбри, навсегда, на веки веков.

Лена ловко обошла машину и сняла магнитофон с капота, потом прижала к груди, словно пытаясь его защитить.

– Ты записываешь все, что я говорю, потому что считаешь, будто я имею какое-то отношение к смерти твоей сестры, – сказал Райсевик. – Так?

– Так, – кивнула Лена.

Она испытала разочарование. На протяжении месяцев она мечтала бросить ему в лицо обвинение, четко, как прокурор в полном завороженными зрителями зале, что выдвигает страшное обвинение подсудимому. Лена хотела, чтобы микрофон уловил уверенность в ее голосе. Но в какой-то момент она испугалась, а ситуацию под контроль взял Райсевик. Он стоял к ней так близко. Просто огромный детина.

Он все еще был близко. Райсевик провел языком по зубам, издал какой-то причмокивающий звук, словно жевал табак. Он посмотрел на нее – Лена попыталась выглядеть уверенно, будто героиня из динамичного боевика. Затем он опустил взгляд на магнитофон.

– Отключи его, – наконец сказал он. – Тогда мы и поговорим.

– Нет.

– Отключи.

– Все равно нет.

– Пожалуйста, отключи его.

– Ты и вправду думаешь, что если скажешь «пожалуйста», я уступлю?

– Я делаю предложение, – сказал он. – Если отключишь магнитофон, услышишь то, что хочешь знать. То, что я собираюсь рассказать, должно быть не под запись.

– Это не обсуждается, – ответила Лена. – Микрофон остается включенным.

Полицейский протянул вперед покрытую мозолями ладонь.

– Можно мне, по крайней мере… посмотреть, на что ты меня записываешь?

– Не принимай меня за дурочку…

– Ну, если хочешь правду…

– Эй! Ты подошел уже достаточно близко.

Он снова подобрался ближе, замер с поднятой для следующего шага ногой, словно они играли в «Море волнуется раз…». Во взгляде читалась ненависть.

Их разделяли шесть футов. Стороннему наблюдателю могло показаться, что это просто патрульный и водитель, которого остановили за нарушение правил дорожного движения, говорили они грубовато. Лена обошла вокруг своей машины, увеличив расстояние между ними на несколько шагов. И получила открытый путь к отступлению, если Райсевик нападет и ей внезапно придется сбегать.

Он наблюдал за ее перемещениями.

Теперь все было ясно. Ее намерения, его. Она затаила дыхание. Магнитофон, прижатый к груди, слышал все, пленка тихо крутилась. Лена уже жалела, что не выбрала фразу получше, не сделала ее более обвинительной. Не хватало зрелищности. В ответ на вопрос надо было не просто признаться: «Так». Это был ее звездный час, навсегда записанный для суда и истории, а она поддалась мандражу, который испытывают люди, выходя на сцену, и отдала Райсевику контроль над ситуацией. Как испуганная маленькая девочка.

«Чушь собачья», – сказал он. И это тоже теперь записано.

Ничто не происходит так, как ты планируешь.

Прошлой ночью в своей квартире в Сиэтле она видела Кэмбри во сне. Это был обычный сон, не кошмар. Никаких кишок, запекшейся крови, никаких ужасов – просто встреча лицом к лицу. Для Лены это было невероятно важно. Ей столько нужно было всего спросить. Столько всего сказать. Ей представился шанс сказать сестре, что она ее любит, любила всегда и восхищалась ею, несмотря на пропасть между ними. И она всегда сожалела о всем, что было…

Но во сне Лены Кэмбри сидела, сложа руки, и на нее даже не смотрела. Она отвернулась, по щекам текли слезы. Угрюмая, убитая горем. Словно стыдилась чего-то.

«Лена, действуй».

Когда Лена попыталась коснуться руки Кэмбри, та ее отдернула. И не встречалась с ней взглядом.

«Давай, – прошипела Кэмбри. – Действуй».

Лена не поняла.

«Иди и действуй».

Лена не понимала. Зачем идти? Почему сейчас? Они наконец вместе, хоть и во сне, но по какой-то причине Кэмбри и ее фурии не хотели там находиться. Ее сестра всегда была беспокойной и неугомонной. Даже после смерти она предпочла бы находиться в каком-то другом месте.

«Ты должна уйти прямо сейчас, – голос Кэмбри стал более жестким. – Действуй».

Никакой любви. Никакой теплоты. Только холодная настойчивость.

«Время на исходе…»

Затем все закончилось.

Сон рассеялся как дым.

Вокруг было темно. Лена проснулась до восхода солнца в одиночестве, раздраженная и встревоженная. Болело сердце, на нем словно лежал свинцовый груз. Она чувствовала себя брошенной. Словно в мире призраков ей ответили: «Простите, вы ошиблись номером», а Кэмбри на самом деле не хотела с ней разговаривать. Даже сейчас. Даже будучи призраком.

Даже в воображении Лены.

Перед тем, как уехать, она напечатала этот сон в своем блоге. А потом смирилась. На пути в Монтану она осознала этот бессмысленный сон. Кэмбри не была с ней холодна. Она просто чего-то стыдилась. Может, чувствовала себя виноватой за то, что бросила свою семью и не попрощалась? В конечном счете это не имело значения. Лена убедила себя, что этот сон был просто приходом беспокойного духа сестры, который гнал ее («Лена, действуй»), из квартиры на мост Хэйрпин («Время на исходе»), чтобы встретиться лицом к лицу с убийцей. Чтобы бросить ему вызов и отомстить.

И вот она здесь.

И он здесь. Он продолжал наблюдать за ней, во время этого противостояния им обоим было некомфортно. Что-то между ними летало – какие-то серые крупинки. Словно поднятые ветром снежинки.

Только это был пепел.

Райсевик посмотрел на магнитофон в ее руках и вздохнул.

– Это правда, – объявил он.

– Что правда?

– Я преследовал твою сестру. Шестого июня.

У нее внутри все скрутило.

Капрал Райсевик облизал сухие губы и заговорил, медленно произнося слова, очень четко артикулируя каждый слог для магнитофонной записи.

– Я остановил ее, Лена. Но не из-за превышения скорости.

Он запнулся и замолчал, давая ей время все осознать.

Лена презирала его и испытывала к нему отвращение. Ей жутко не нравилось, что у него над ней есть власть. Она презирала себя за то, что покорилась ему.

– Кэмбри увидела кое-что, что не должна была видеть, – сказал Райсевик. – Когда я остановил ее, то попросил пройти со мной, чтобы я мог ее защитить. Но она мне не доверяла. Я пытался ее успокоить. Я не хотел прибегать к силе, чтобы ее удержать, но уже готовился к этому. Я сказал, что буду считать до трех, и тогда она согласилась пойти со мной и сесть в машину.

Лена знала, что она не согласилась. Она не стала бы соглашаться.

– Она смотрела мне в глаза и сказала, что да, сейчас выйдет из машины. Только я должен был сделать шаг назад, чтобы она могла открыть дверцу. Я отошел, – он скривил губу, явно вспоминая все это с раздражением. – Она вдавила педаль газа и умчалась прочь.

«А вот это Кэмбри, которую я знаю».

На мгновение Лене показалось, что ее сестра-близнец жива и выдает новые сюрпризы. Сердце Лены болезненно сжалось.

– Я бросился в погоню. Но, Лена, я не хотел ничего плохого, – Райсевик заговорил мягче и теперь выглядел чуть ли не обиженным. – Ты не рассматривала такой вариант, правда?

Между ними опять пролетели частички пепла, напоминая пыльцу.

– Ты признаешь, что преследовал ее? – уточнила она.

– Да. Я пытался ее спасти.