Текст книги "Настоящая любовь"

Тейлор Дженкинс Рейд
Настоящая любовь

Taylor Jenkins Reid

One True Loves

Copyright © 2016 by Taylor Jenkins Reid

© И. Наумова, перевод на русский язык, 2018

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство „Эксмо“», 2018

Эта книга является художественным произведением. Все ссылки на исторические события, реальных людей или места вымышлены. Имена, герои, места и события – плод авторского воображения, а любое сходство с подлинными событиями, местами или людьми, будь то живые или умершие, являются совершенным совпадением.

* * *

Я вместе со своим женихом заканчиваю ужинать в кругу семьи, когда звонит мой муж.

Сегодня день рождения моего отца, которому исполнилось шестьдесят четыре года. На нем надет его любимый свитер, тот самый из кашемира темно-зеленого цвета, который мы с моей старшей сестрой Мари выбрали для него два года тому назад. Думаю, именно поэтому он так сильно любит его. Да, и еще потому, что он из кашемира. Я не шучу.

Мама, одетая в белую блузку и брюки защитного цвета, сидит рядом с ним, стараясь сдерживать улыбку. Она знает, что с минуты на минуту принесут крохотный торт со свечой и мы запоем. В своей готовности удивляться она непосредственна, как ребенок.

Мои родители женаты уже тридцать пять лет. Они вырастили двоих детей и вместе ведут дела в успешном книжном магазине. У них две обожаемые внучки. Одна из их дочерей стала владелицей семейного бизнеса. Им есть чем гордиться. Для моего отца это счастливый день рождения.

По другую сторону от мамы сидит Мари, и именно в такие моменты, когда обе они сидят рядышком и смотрят в одном направлении, я понимаю, как они похожи. Каштановые волосы с шоколадным оттенком, зеленые глаза, миниатюрное телосложение.

Я же уродилась толстозадой.

К счастью, со временем я это оценила. Разумеется, есть немало песен, прославляющих зад, и если после тридцати я чему-то действительно научилась, то именно тому, что готова без всяких оправданий быть самой собой.

Меня зовут Эмма Блэр, и я толстозадая.

Мне тридцать один год, мой рост составляет пять футов и шесть дюймов[1]1
  Приблизительно 167 см. (Здесь и далее примечания переводчика.)


[Закрыть], у меня светлые волосы и отросшая стрижка «под мальчика». Светло-карие глаза затмевает созвездие веснушек на правой скуле. Отец часто шутит, что мог бы составить из них Малую Медведицу.

На прошлой неделе мой жених Сэм подарил мне кольцо, на покупку которого он потратил почти двухмесячный заработок. Кольцо из розового золота с бриллиантом. Хотя это не первое кольцо, которое дарят мне в день помолвки, бриллиантов я никогда не носила. Когда я оглядываю себя, то только его и вижу.

– О нет, – говорит папа, заметив троих официантов, направляющихся к нам с освещенным пламенем свечи куском торта. – Ребята, вы не…

Это не ложная скромность. Отец краснеет, когда публика начинает петь в его честь.

Мама оглядывается, желая увидеть то же, что и он.

– О, Колин, – успокаивает его она. – Успокойся, это твой день рождения…

Официанты резко поворачивают налево и направляются к другому столу. Видимо, сегодня день рождения не только у моего отца. Мама, видя, что происходит, пытается исправить положение.

– …Это оттого, что я не попросила их принести торт, – говорит она.

– Прекрати, – говорит папа. – Ты себя выдала.

Наконец официанты обслуживают чужой столик, а управляющий выходит с другим тортом. Теперь все они направляются прямо к нам.

– Если хотите, спрячьтесь под столом, – говорит Сэм. – Я скажу, что вас здесь нет.

Сэм ненавязчиво красив – на мой взгляд, красота не способна проявить себя лучше – глаза у него мягкого карего оттенка, отчего кажется, что он на все смотрит с нежностью. И он забавный. Правда. После того как мы с Сэмом начали встречаться, я заметила, что мои морщинки возле губ стали отчетливее. Вероятнее всего, это оттого, что я постарела, но я не могу избавиться от чувства, что просто смеюсь чаще, чем прежде, и именно в этом причина. Что еще ожидать от человека, если не доброты и юмора? Не уверена, что для меня имеет значение что-то другое.

Приносят торт, мы все громко поем, а отец краснеет, как свекла. Потом официанты разворачиваются, и мы остаемся наедине с огромным шоколадным тортом с ванильным кремом.

Официанты оставили пять ложек, но отец мгновенно сгребает их все.

– Не знаю, зачем они оставили так много ложек. Мне нужна всего одна, – говорит он.

Мама отнимает у него одну ложку.

– Не спеши, Эшли, – останавливает он ее. – Мне пришлось стерпеть унижение. Я должен съесть этот торт в одиночку.

– Если вам от этого весело… – говорит Мари, – то, прошу вас, устройте такую же канитель на мой день рождения в следующем месяце. Оно того стоит.

Мари отпивает глоток диетической кока-колы и смотрит на телефон, чтобы узнать, сколько времени. Ее муж Майк остался дома с моими племянницами – Софи и Авой. Мари редко оставляет их так надолго.

– Мне нужно идти, – говорит Мари. – Простите, что покидаю вас, но…

Ей не обязательно что-либо объяснять. Мама и папа встают и крепко обнимают Мари на прощание.

Сразу после ее ухода отец наконец соглашается поделиться с нами тортом, при этом мама говорит:

– Звучит грустно, но я не стану обращать на это внимания. Я не стану уходить раньше, потому что я так взволнованна оттого, что ко мне вернулись обе мои девочки.

Я точно знаю, что она скажет потом.

– Ребята, вы задумывались о том, когда сможете наконец-то пожениться?

Мне приходится сделать над собой усилие, чтобы не закатить глаза.

– Мама…

Сэм уже смеется. Он позволяет себе такую роскошь. Ведь он только из уважения относится к ней, как к матери.

– Я завела этот разговор потому, что все больше и больше исследований говорят о том, как опасно слишком долго ждать, прежде чем обзавестись ребенком, – добавляет мама.

Всегда найдутся исследования, доказывающие, что я должна поспешить, и те, что доказывают, что я не должна этого делать, а я решила, что рожу ребенка, когда буду себя чертовски хорошо чувствовать и буду готова, независимо от того, что прочитала моя мать на сайте Huffington Post.

К счастью, взглянув на мое лицо, она была вынуждена дать задний ход.

– Ничего, ничего, – говорит она, помахивая рукой. – Я говорю так же, как моя собственная мать. Забудь об этом. Я больше не буду.

Папа смеется и обнимает ее.

– Прекрасно, – говорит он. – Я в коме от сладкого, а у Эммы и Сэма есть дела поинтереснее, чем сидеть здесь с нами. Давайте попросим счет.

Через пятнадцать минут мы вчетвером стоим на улице у ресторана, поглядывая в сторону своих машин.

На мне темно-синее платье-свитер с длинными рукавами и плотное трико. Этого вполне достаточно для того, чтобы оградить меня от холодного вечернего воздуха. Это один из последних вечеров, когда я осмеливаюсь выйти без шерстяной куртки.

Самый конец октября. Осень уже обосновалась в Новой Англии, застав ее врасплох. Желтые и красные листья становятся коричневыми и хрустят под ногами. Сэм однажды уже заезжал в дом моих родителей, чтобы сгрести граблями листья и очистить двор. Скоро наступит декабрь, когда температура опустится ниже нуля, тогда они с Майком будут грести снег.

Но сейчас в воздухе еще осталось немного тепла, поэтому я изо всех сил наслаждаюсь им. Когда я жила в Лос-Анджелесе, я никогда не наслаждалась теплыми ночами. Ты перестаешь радоваться тому, что длится вечность. Отчасти поэтому я переехала обратно в Массачусетс.

Шагая в сторону машины, я слышу приглушенный сигнал сотового телефона. Я пытаюсь найти его в сумочке, слыша, как отец упрашивает Сэма дать ему несколько уроков игры на гитаре. У папы досадная привычка, он хочет научиться играть на всех инструментах, которыми владеет Сэм, ошибочно принимая его не за учителя музыки, а за своего учителя музыки.

Я роюсь в сумочке, разыскивая телефон, и хватаю ту единственную вещь, которая светится и мерцает. Я не узнаю номер. Зональный код 808 ни о чем мне не напоминает, но пробуждает во мне интерес.

В последнее время ни у кого за пределами кодов 978, 857, 508 или 617 – это разные коды Бостона и пригородов – нет причин звонить мне.

А особенный код 978 всегда обозначал дом, независимо от того, на каком конце планеты я находилась. Я могла провести год в Сиднее (612) и несколько месяцев шагать с рюкзаком от Лиссабона (35121) до Неаполя (39081). Я могла провести медовый месяц в Мумбае (9122) и счастливо прожить несколько лет в Санта-Монике, в Калифорнии (310). Но, когда мне нужно было поехать «домой», код 978 означал для меня дом. И с тех пор ничего не изменилось.

И вдруг я вспоминаю, что 808 – это Гавайи.

– Алло? – говорю я, отвечая на звонок.

Повернувшись, Сэм смотрит на меня, и скоро его примеру следуют мои родители.

– Эмма?

Голос, который говорит со мной, я узнала бы где и когда угодно, голос, который много лет был со мной день за днем. Тот самый, который, мне казалось, я никогда больше не услышу, я не готова даже поверить, что это он.

Мужчина, которого я любила с семнадцати лет. Мужчина, оставивший меня вдовой, когда его вертолет упал где-то над Тихим океаном и исчез без следа.

Джесс.

– Эмма, – говорит Джесс. – Это я. Я жив. Ты слышишь меня? Я еду домой.

* * *

Думаю, каждый из нас переживает такой момент, когда его жизнь раскалывается пополам надвое. Когда оглядываешься назад, на свою собственную линию жизни, то где-то на своем пути видишь острый зубец, какое-то событие, изменившее тебя больше, чем все остальное.

Момент, разделяющий все на «до» и «после».

Возможно, это случается, когда ты встречаешь свою настоящую любовь или когда рождается первенец. Может быть, это нечто удивительное. Может быть, нечто трагическое.

Но, когда это происходит, оно окрашивает твои воспоминания, меняет твой взгляд на собственную жизнь, и тебе вдруг кажется, будто все, что ты пережила, подпадает под ярлык «до» или «после».

Обычно я думала, что таким моментом в моей жизни была смерть Джесса.

Казалось, все, что было связано с нашей историей любви, вело к этому. И с тех пор все было реакцией на нее.

Но теперь я знаю, что Джесс никогда не умирал.

Все, что сегодня случилось до, кажется теперь другим, и я не имею ни малейшего представления о том, что случится после этого.

До. Эмма и Джесс

Или история о том, как влюбиться и пропасть

Я никогда не была ранней пташкой. Но, когда я была подростком, моя ненависть к яркому утреннему свету была сильнее обычного по субботам, после восьми утра.

Отец, точный как часы, стучал в мою дверь и говорил: «Автобус отправляется через полчаса», даже если «автобусом» был его «Вольво», и он направлялся не в школу, а в наш семейный магазин.

Дядюшка моего отца основал магазин «Blair Books» в шестидесятых годах, на том самом месте, где он до сих пор и стоит – на северной стороне Грейт-Роуд в Эктоне, штат Массачусетс.

И, так или иначе, это означало, что, когда я подросла и получила законное право на работу, я в определенные дни недели после школы и каждую субботу должна была обзванивать по телефону заказчиков.

Мне досталась суббота, потому что Мари захотела воскресенье. Прошлым летом, накопив свою зарплату, она купила потрепанный темно-синий джип «Чероки».

Единственный раз я сидела в джипе Мари в тот вечер, когда она купила его, на радостях она пригласила меня в кафе «Kimball’s Farm» поесть мороженого. Мы прихватили большой стакан шоколада для мамы и папы, и он таял, пока мы сидели на капоте ее машины и ели такое приятное в летнюю жару сливочное мороженое с фруктовым сиропом.

Мы жаловались друг другу на то, что нам приходится работать в книжном магазине, и на то, что мама всегда посыпает картошку пармезаном. Мари призналась, что курила травку. Я обещала ничего не говорить родителям. Потом она спросила меня, целовалась ли я когда-нибудь, а я отвернулась и посмотрела в другую сторону, боясь, что она прочитает ответ на моем лице.

– Это нормально, – сказала сестра. – Многие впервые поцеловались только после того, как перешли в среднюю школу. – На ней были шорты цвета хаки и темно-синяя рубашка с воротником, уголки которого застегивались на пуговицы, на ключицы каскадом спускались две тонкие золотые цепочки, скрываясь в выемке бюстгальтера. Она никогда до конца не застегивала рубашку. Расстегнутая пуговица всегда оставалась ниже, чем это было прилично.

– Да, – сказала я. – Я знаю. – Но я отметила, что она не сказала: «Я впервые поцеловалась только тогда, когда перешла в среднюю школу». Чего я, разумеется, только и хотела услышать. Меня не беспокоило, что я не похожа на кого-то. Меня беспокоило, что я не похожа на нее.

– Теперь, когда ты перейдешь в среднюю школу, все будет проще, – сказала Мари, заглатывая остатки тонких ломтиков мятного шоколада. – Поверь мне.

В тот момент я верила всему, что говорила мне сестра.

Но тот вечер был исключением в моих отношениях с сестрой, редкий момент близости между двумя людьми, которые просто сосуществовали рядом друг с другом.

Между тем начался учебный год, и я каждый день проводила в том же здании, что и Мари. Вечером, проходя мимо друг друга по коридорам нашего дома, и днем в школе мы не отступали от правил и вели себя как враги во время перемирия.

Итак, представьте мое удивление, когда, будучи ученицей девятого класса[2]2
  Система школьного образования в США включает в себя 12 классов. С 9-го класса начинается обучение в средней школе (14–17 лет). Обучение в начальной школе начинается с 6 лет.


[Закрыть], однажды в субботнее весеннее утро я проснулась в восемь часов десять минут и узнала, что мне не нужно идти на работу в «Blair Books».

– Мари едет с тобой покупать новые джинсы, – сказала мама.

– Сегодня? – спросила я ее, сев на кровати и протирая глаза, соображая при этом, могу ли я еще немного поспать.

– Да, в пассаже, – добавила мама. – Любую пару, какую ты захочешь. Я положила на стойку пятьдесят долларов. Но если ты потратишь больше, то доплатишь из своих денег.

Мне были нужны новые джинсы, потому что старые прохудились. Предполагалось, что мне дарят пару новых джинсов на каждое Рождество, но я была так разборчива в своих желаниях, так нервничала, раздумывая о том, что это будут за джинсы, что мама отказалась от своей привычки. Теперь мы уже дважды ходили в пассаж и возвращались оттуда спустя час, при этом мама изо всех сил старалась скрыть свое раздражение.

Мне это было в новинку. Маме всегда хотелось быть рядом со мной, все мое детство она страстно жаждала моей компании. Но, в конце концов, я стала такой надоедливой, что ей захотелось подсунуть меня кому-нибудь другому. Тем более в субботу.

– Кто же будет работать за кассой? – спросила я. Едва эти слова сорвались с моих губ, как я об этом пожалела. Я вдруг занервничала из-за того, что все испортила. Мне следовало просто сказать: «Хорошо», и медленно удалиться, чтобы не раздражать ее.

– Мы наняли нового мальчика, его зовут Сэм, – сказала мама. – Он молодец. Ему нужна работа на неполный день.

Сэм был старшеклассником из нашей школы, который однажды зашел в наш магазин и сказал: «Могу ли я написать заявление о приеме на работу?», хотя формально мы никого не нанимали, а большинство подростков хотело работать в магазине, продававшем компакт-диски, расположенном на нашей улице. Родители незамедлительно наняли его.

Он был довольно привлекательным – высоким и худым, с кожей оливкового цвета и темно-карими глазами – и у него всегда было хорошее настроение, но оказалось, что я не могла полюбить его, раз Мари считала его «очаровательным». Я не могла заставить себя полюбить все, что нравилось ей.

Надо сказать, что такой образ мыслей начал значительно ограничивать круг моих друзей и стал неприемлемым.

Мари любила всех, и все любили Мари.

Она была золотым ребенком, тем, кому суждено быть любимчиком у родителей. Моя подруга Оливи за спиной обычно называла ее «дочерью книготорговцев», потому что она даже выглядела как девушка, чьи родители владеют книжным магазином, словно существовал определенный стереотип, и Мари, как почетный знак, служила этикеткой каждой из его характерных черт.

Она читала взрослые книги, и писала стихи, и увлекалась литературными героями, а не кинозвездами, отчего нас с Оливи тошнило.

Когда Мари была в моем возрасте, она посещала литературный факультатив, решив, что хочет «стать писателем». Кавычки здесь необходимы, потому что единственным, что она когда-либо написала, была таинственная история об убийстве, где убийцей оказалась младшая сестра главной героини, Эмили. Я прочитала ее, и могу сказать, что она была совершенным барахлом, но Мари отдала ее в школьную газету, и там история так понравилась, что на протяжении девяти недель весеннего семестра ее печатали по частям.

То, что ей все удавалось, при этом она была одной из самых популярных девушек в школе, еще больше усугубляло мое положение. Это просто служило доказательством того, что если ты достаточно красива, значит, тебя считают крутой.

Тем временем я, по секрету от всех, прочитала в библиотеке литературные обзоры почти всех книг, которые нам задавали в школе. У меня в комнате была куча романов, подаренных родителями, но я отказывалась даже раскрыть их.

Мне нравились музыкальные видеофильмы, развлекательные телепередачи NBC по четвергам и все без единой женщины, принимающие участие в музыкальном фестивале «Ярмарка Лилит». Когда мне было скучно, я рассматривала старые выпуски маминого журнала путешественников Travel + Leisure, вырезала оттуда картинки и прикрепляла их кнопками к стене. Стена над моей кроватью превратилась в калейдоскоп журнальных обложек с портретами Киану Ривза, аннотаций к альбомам Тори Эймос, разворотов с видами Итальянской Ривьеры и французской провинции.

И никто, повторяю, никто не относился ко мне как к любимому ребенку.

Родители шутили, что медсестра в больнице, должно быть, принесла им чужого ребенка, и я всегда смеялась над этим, но я много раз смотрела детские фотографии своих родителей, а потом пристально разглядывала себя в зеркало, находя сходство и напоминая себе о том, что я – их дочь.

– Ладно, прекрасно, – сказала я маме, больше волнуясь из-за того, что мне не нужно идти на работу, чем из-за того, что придется провести время с сестрой. – Когда мы поедем?

– Не знаю, – ответила мама. – Спроси у Мари. Я ухожу в магазин, увидимся за ужином. Целую, дорогая, хорошего дня.

Когда она закрыла дверь, я быстро улеглась в постель, готовая насладиться каждой лишней минутой сна.

Где-то после одиннадцати Мари ворвалась в мою комнату и сказала: «Вставай, мы уходим».

Мы отправились по магазинам, и я перемерила дюжину джинсов. Одни были слишком мешковатыми, другие – слишком узкими, у третьих была слишком завышенная для моей фигуры талия.

Примерив двенадцатую пару и выйдя из примерочной, я увидела Мари, пристально смотревшую на меня с выражением бесчувственной скуки.

– Смотрятся отлично, бери их, – сказала сестра. Она с головы до ног была облачена в одежду марки «Abercrombie amp; Fitch». Мы были на рубеже нового тысячелетия, и все в Новой Англии с ног до головы одевались в фирменные вещи «Abercrombie amp; Fitch».

– Они странно смотрятся на заднице, – сказала я, оставаясь совершенно спокойной.

Мари пристально посмотрела на меня, словно ожидая чего-то.

– Повернись ко мне спиной, тогда я смогу посмотреть, хорошо они сидят сзади или нет, – наконец сказала она.

Я повернулась.

– Ты в них смотришься так, словно носишь подгузник, – сказала она.

– Именно об этом я и говорила.

Мари закатила глаза.

– Продолжай. – Она очертила пальцем круг в воздухе, показывая, что мне следует вернуться в примерочную. Я так и сделала.

Я как раз стягивала с себя последнюю пару, когда она перекинула через дверцу полинялые прямые джинсы.

– Примерь эти, – сказала Мари. – Джоэлль носит такие же, а у нее такая же толстая попа, как у тебя.

– Большое спасибо, – сказала я, хватая джинсы, висевшие на дверце.

– Я просто пытаюсь помочь тебе, – сказала она, а потом я увидела ее ноги, удаляющиеся от примерочной, словно разговор был окончен только потому, что ее он больше не интересовал.

Я расстегнула молнию и натянула джинсы. Чтобы застегнуть их на себе, мне пришлось с трудом протиснуть в них бедра и максимально втянуть живот. Распрямившись, я смотрела на себя в зеркало, принимая разные позы и крутя головой, чтобы проверить, как я выгляжу со спины.

Моя попа как будто похудела, а грудь, казалось, увяла. Я прочитала немало номеров маминого журнала Гламур и знала, что это называется «грушевидной фигурой». Живот был плоским, но бедра становились все шире. У Оливи пополнели грудь и живот, и я раздумывала, не лучше ли мне выбрать такой тип фигуры. В форме яблока.

Но, если быть честной перед самой собой, единственное, чего мне хотелось, так это того, что мама передала по наследству Мари – умеренного размера попу, умеренного объема грудь, каштановые волосы, зеленые глаза и густые ресницы.

Вместо этого я пошла в отца – не совсем светлые и не совсем темные волосы, глаза – нечто среднее между карими и зелеными, а фигурой я была не похожа ни на кого из своих родителей. Однажды я спросила у мамы, откуда у меня такие короткие, крепкие ноги, и она сказала: «По правде сказать, не знаю» – так, будто ничего более неприятного она мне никогда не говорила.

В моей внешности была только одна изюминка, которая мне поистине нравилась. Мои веснушки, россыпь темных пятнышек под правым глазом. Укладывая меня в детстве спать, мама обычно пересчитывала их пальцем.

Я любила свои веснушки и ненавидела свою задницу.

Итак, я стояла в примерочной, все, что мне хотелось, это подобрать пару джинсов, в которых моя попа смотрелась бы чуть поменьше. Кажется, эти джинсы с такой задачей справлялись.

Я вышла из примерочной, чтобы узнать мнение Мари. К сожалению, ее нигде не было видно.

Я вернулась в примерочную, понимая, что никто, кроме меня, не может принять решение.

Я еще раз посмотрелась в зеркало.

Нравятся ли мне они?

Я посмотрела на этикетку. Тридцать пять долларов.

С учетом налога у меня еще оставались деньги на то, чтобы съесть в ресторанном дворике цыпленка под соусом терияки.

Я сняла джинсы, направилась к кассе и расплатилась выданными родителями деньгами. В награду я получила пакет с единственной парой джинсов, к которым я не испытывала ненависти.

Мари по-прежнему нигде не было видно.

Я дошла до магазинчика косметики, чтобы посмотреть, не покупает ли она бальзам для губ или гель для душа. Полчаса спустя я нашла ее в магазине «Клэр», где она покупала серьги.

– Я искала тебя повсюду, – сказала я.

– Извини, я смотрела ювелирные изделия. – Мари забрала сдачу, аккуратно положила ее в бумажник, а потом взяла крохотный пластиковый пакетик, в котором, несомненно, лежало поддельное золото, которое непременно будет оставлять на ее ушах зеленовато-серые следы.

Я последовала за сестрой, уверенно покидавшей магазин и направлявшейся к выходу, где мы припарковались.

– Подожди, – сказала я, останавливаясь на месте. – Я хочу заглянуть в ресторанный дворик.

Мари повернулась ко мне и посмотрела на часы.

– Прости, мы не можем этого сделать. Мы опоздаем.

– Куда?

– На соревнования по плаванию, – ответила она.

– Какие соревнования по плаванию? – спросила я. – Никто ничего не говорил об этом.

Мари не ответила, потому что ей не нужно было этого делать. Я уже шла вслед за ней к машине, мне уже хотелось ехать туда, куда она сказала, и делать то, что она сказала.

Только после того, как мы сели в машину, она соизволила проинформировать меня.

– В этом году Грэм – капитан команды пловцов, – сказала она.

Ах да.

Грэм Хьюз. Капитан любой команды, игроком которой он является. Обладатель «лучшей улыбки» в альбоме выпускного класса. Человек именно того сорта, с которым могла бы встречаться святая Мария из Эктона.

– Здорово, – сказала я. Мне было ясно, что в ближайшем будущем мне предстоит не просто сидеть и смотреть заплывы на пятьдесят метров вольным стилем, но также ждать потом в машине Мари, пока они с Грэмом будут целоваться взасос в его машине.

– Не можем ли мы хотя бы прихватить что-нибудь по пути? – спросила я.

– Да, конечно, – сказала она.

А потом я, собрав в кулак всю свою уверенность, сказала:

– Ты платишь.

Обернувшись, Мари рассмеялась.

– Тебе четырнадцать лет. Ты не в состоянии купить себе что-то на ленч?

Она обладала удивительнейшей способностью ставить меня в глупое положение даже тогда, когда я была крайне уверена в себе.

Мы остановились у ресторана «Burger King», и я, сидя на переднем сиденье ее машины, съела сэндвич «Whopper Jr.», испачкав руки кетчупом и горчицей, и была вынуждена ждать до тех пор, пока мы не припарковались и не нашли салфетки.

Мари покинула меня в ту же минуту, как только мы ощутили витавший в воздухе запах хлорки. Поэтому я заняла место на трибуне и старалась изо всех сил развлекать себя.

Закрытый бассейн был полон едва одетых, физически развитых мальчиков моего возраста. Я не знала, куда деть глаза.

Когда Грэм появился у бортика и прозвучал свисток, я увидела, как он прыгнул в воду с легкостью птицы, летящей в воздухе. Едва он вынырнул, стало ясно, что он выиграет этот заплыв.

В дальнем углу я увидела Мари, которая подпрыгивала на месте, желая ему победы и веря в него всей душой. Когда Грэм взошел на пьедестал, я встала и, обойдя трибуны с другой стороны и пройдя через спортивный зал, пошла искать торговый автомат.

Когда я вернулась, опустошив свой кошелек на пятьдесят центов и купив пакетик чипсов «Doritos», я увидела, что, развернувшись лицом к толпе, сидит Оливи с родителями.

Однажды прошлым летом, как раз перед началом учебного года, мы с Оливи слонялись по ее подвалу, и она рассказала мне, что ей кажется, что она, возможно, лесбиянка.

Она сказала, что не уверена. Просто ей казалось, что с ней не все в порядке. Оливи нравились мальчики. Но она стала думать, что ей, возможно, нравятся и девочки.

Я была совершенно уверена, что, кроме меня, об этом никто не знает. И я также была вполне уверена в том, что ее родители стали что-то подозревать. Но это было не мое дело. Моя задача заключалась только в том, чтобы быть ее подругой.

Поэтому я вела себя так, как ведут себя друзья, например, сидела там и часами смотрела музыкальные клипы, ожидая, когда Натали Имбрулья исполнит песню «Torn», чтобы Оливи могла наглядеться на нее. Это был не совсем эгоистичный поступок, поскольку это была моя любимая песня, и я мечтала о том, чтобы остричь волосы и выглядеть точно так же, как Натали Имбрулья.

Мое желание пересматривать каждую неделю «Титаник» тоже не было абсолютно эгоистичным, так как Оливи старалась понять, нравится ли ей смотреть сексуальные сцены с участием Джека и Роуз, поскольку ее привлекали Леонардо Ди Каприо и Кейт Уинслет.

– Привет! – сказала она в тот день в бассейне, заметив меня.

– Привет! – ответила я. Под голубой рубашкой с воротником, кончики которого застегивались на пуговицы, на Оливи был надета белая кофта. Ее длинные прямые черные волосы спадали с плеч. Зная, что ее зовут Оливи Берман, было, возможно, сложно представить, что она – наполовину еврейка и наполовину кореянка, но она одинаково гордилась тем, что семья ее матери приехала из Южной Кореи, и тем, какой потрясающей была церемония бат-мицва, ознаменовавшая ее переход во взрослую жизнь.

– Что ты здесь делаешь? – спросила она меня.

– Мари притащила меня сюда, а потом бросила.

– А, – кивнув, проговорила Оливи. – Настоящая дочь книготорговца. Она приехала посмотреть на Грэма? – Оливи скорчила рожицу, произнося его имя, и я поняла, что она тоже находит Грэма привлекательным.

– Да, – сказала я. – Но… подожди, а ты почему здесь?

Брат Оливи занимался плаванием, пока в прошлом году не окончил среднюю школу. Оливи тоже пыталась, но ей не удалось попасть в девичью команду по плаванию.

– Мой кузен Эли выступает за команду Садбери.

Мама Оливи, отвернувшись от бассейна, посмотрела на меня.

– Привет, Эмма. Иди, садись с нами. – Когда я уселась рядом с Оливи, миссис Берман снова сосредоточилась на соревнованиях.

Эли пришел третьим, и миссис Берман, от расстройства рефлекторно сжав кулаки, покачала головой. Обернувшись, она посмотрела на нас с Оливи.

– Пойду обниму и утешу Эли, а потом, Оливи, мы отправимся домой, – сказала она.

Мне хотелось спросить, не могу ли присоединиться к ним, когда они поедут домой. Оливи жила в пяти минутах ходьбы от меня. Мой дом вклинивался между их домом и выездом на шоссе. Но мне было неловко обращаться к кому-либо с просьбой. Мне было удобнее пойти обходным путем.

– Пожалуй, я пойду поищу Мари, – сказала я. – Узнаю, можем ли мы уехать.

– Мы можем взять тебя с собой, – сказала Оливи. – Правда, мама?

– Конечно, – сказала миссис Берман, вставая и протискиваясь сквозь толпу зрителей. – Не хочешь попрощаться с Эли? Или мы встретимся с вами обеими у машины?

– У машины, – ответила Оливи. – Впрочем, передай от меня ему привет.

Оливи запустила руку прямо в мой пакет с чипсами и вытащила несколько ломтиков.

– Отлично, – сказала она, как только ее мама отошла достаточно далеко для того, чтобы нас слышать. – Ты видела девушку с другой стороны бассейна, которая разговаривала с парнем в красных плавках?

– А?

– Девушку с конским хвостом. Она разговаривала с кем-то из команды Эли. Честно говоря, мне показалось, что она – самая классная девчонка в мире, каких никогда не бывало. Мне кажется, я таких не встречала целую вечность.

Я оглядела бассейн, выискивая девушку с конским хвостом, и никого не заметила.

– Где она? – спросила я.

– Смотри, она сейчас стоит у бортика, – сказала Оливи, указывая на нее. – Прямо вон там, рядом с Джессом Лернером.

– С кем? – сказала я, следя за пальцем Оливи и переводя взгляд на бортик. И я действительно увидела красивую девушку с конским хвостом. Но мне было все равно.

Потому что я также увидела рядом с ней высокого, худого, мускулистого парня.

У него были глубоко посаженные глаза, угловатое лицо, пухлые губы. Короткие светло-каштановые волосы были спутаны и взъерошены на макушке, поскольку он только что стянул с головы купальную шапочку. Судя по спортивной форме, он был из нашей школы.

– Ты видишь ее? – спросила Оливи.

– Да, – ответила я. – Она красивая. Но парень, с которым эта девушка разговаривает… Как ты сказала его зовут?

– Кого? – спросила Оливи. – Джесса Лернера?

– Да. Кто этот Джесс Лернер?

– Как же ты не знаешь, кто такой Джесс Лернер?

Я обернулась и взглянула на Оливи.

– Не знаю. Просто не знаю. Кто он?

– Он живет на нашей улице, за домом Хьюзов.

Снова переведя взгляд на Джесса, я наблюдала, как он подбирает с пола защитные очки. – Он из нашего потока?

– Да.

Оливи продолжала говорить, но я уже перестала обращать на нее внимание. Вместо этого я смотрела на Джесса, который вместе с другими членами своей команды направился в раздевалку. Рядом с ним шел Грэм, на секунду положив ему руку на плечо, он опередил его, заняв место в медленно продвигавшейся очереди. Я не могла оторвать глаз от того, как двигался Джесс, так уверенно переставлявший одну ногу за другой. Он был моложе других пловцов – новичок в спортивной команде, и все же он чувствовал себя как дома, стоя на виду у всех в узеньких плавках.