Текст книги "Настоящая любовь"

Дома. Эмма и Сэм

Или история о том, как вместе повернуть время вспять

Когда теряешь любимого, трудно представить себе, что когда-нибудь тебе станет легче. Потом, однажды, ты не умудришься создать себе хорошее настроение просто оттого, что на улице – отличная погода, или оттого, что бариста в кофейне на углу вспомнил о твоем заказе.

Но это обязательно произойдет.

Если ты наберешься терпения и будешь стараться.

Начинается все с того, что ты снова дышишь воздухом Массачусетса. Душа всегда слегка оживает, когда смотришь на дорожки и плиточные тротуары, бостонские особняки в старинном стиле, когда подъезжаешь по дорожке к родительскому дому и возвращаешься в свою спальню.

Твоя эмоциональная стойкость крепнет, когда ты спишь в той кровати, в которой спала в детстве, и ешь на завтрак приготовленные матерью оладьи, и прячешься от всего мира.

Ты проводишь все время, смотря по телевизору канал путешествий, и он наводит такую скуку, что ты выбираешь какой-нибудь роман из стопки книг в спальне, тех книг, которые год из года дарили тебе родители и которые до сих пор ты отказывалась открывать.

Ты прочитываешь один из них от корки до корки только для того, чтобы в конце узнать, что муж умирает. Ты швыряешь книжку через всю комнату, разбивая ночник. Когда мама в тот вечер возвращается домой, ты рассказываешь ей о том, что случилось. Ты просишь у нее книги, где никто не умирает.

Два дня спустя ты видишь своих родителей в гостиной, где на кофейном столике стоит стопка романов. Они пролистывают их один за другим, чтобы удостовериться, что все герои до конца книги остаются в живых. В тот вечер тебе приносят новую стопку книг для чтения, и ты открываешь первую попавшуюся, уверенная, что она не расстроит тебя.

Впервые за долгое время ты чувствуешь себя защищенной.

Выясняется, что Мари беременна двумя девочками-близнецами. Ты хочешь купить для нее парочку подходящих комбинезонов, но тебе не хочется выходить из дома. Ты заказываешь их в интернет-магазине, и их отсылают ей по почте. Когда на сайте тебя спрашивают, не хочешь ли ты приложить к подарку сообщение, ты, понимая, что должна поздравить ее, ставишь кучу восклицательных знаков, но в твоей душе их нет. Ты не в силах пробудить в себе восторг, даже не можешь заставить себя напечатать слова восхищения. Вместо этого ты печатаешь: «Для моих маленьких племянниц».

Мама возвращается домой с новым ночником для тебя, предназначенным специально для чтения. Возвышаясь над основанием, он нависает над головой, освещая только страницы книги. Ты прочитываешь три книги из недельного запаса, днем – при свете, проникающем через окно, а вечером – при свете нависающего над тобой светильника.

Твои племянницы появляются на свет. Им дают имена – Софи и Ава. Ты держишь их на руках, они прекрасны. Ты думаешь, как такое возможно, что Мари добивается всего, чего ей хочется, а ты… на этом все кончено. Ты понимаешь, что это называется жалостью к себе. Тебе все равно.

Из Чикаго прилетает Оливи, чтобы повидаться с тобой. Все полагают, что она остановится в родительском доме, но ты испытываешь огромное облегчение, когда она вместо этого стелет себе постель на полу рядом с твоей кроватью. Она не спрашивает, как твои дела, потому что знает, что не услышит ответа. Зато она рассказывает тебе о том, что подумывает отказаться от кофеина, и заставляет тебя помочь ей отследить в Facebook мужчину, с которым она недавно стала встречаться. Когда она здесь, ты чувствуешь себя не такой одинокой, это приятная передышка от разрушающего тебя одиночества, от которого почти всегда страдаешь. Когда она собирает чемодан, чтобы вернуться в Чикаго, ты, шутя, говоришь, что отправишься с ней, пристроившись в полке над головой. Оливи отвечает, что возможно, ты еще не способна этого понять, но пребывание здесь пойдет на пользу.

Приходит день, когда ты чувствуешь, что способна подавить и контролировать воспоминания, всплывающие в любом квартале твоего города и в любой комнате твоего дома, воспоминания о том, как вы с Джессом встретились и полюбили друг друга еще подростками. Тогда ты отваживаешься выйти на улицу.

Ты направляешься в семейный книжный магазин.

Ты осознаешь, что не готова провести вне дома целый день, когда, стоя у подборки книг Шела Силверстайна, которую Мари запрятала в дальний угол, ты теряешь самообладание.

Ты даже не понимаешь, почему это происходит. Ничто, связанное с Шелом Силверстайном, не напоминает о Джессе. За исключением того, что Силверстайн писал о том, что значит быть живым, а ты чувствуешь себя так, словно больше не живая. Потому что Джесса нет. Ты чувствуешь себя так, как будто перестала жить тогда, когда он пропал. Ты чувствуешь себя так, словно до конца жизни будешь убивать время до тех пор, пока не придет пора умереть.

Ты понимаешь, что единственное, на что ты способна, это занять пассажирское место в отцовской машине, чтобы он отвез тебя обратно домой и уложил в постель.

Но потом ты чувствуешь, что набираешься сил, лежа в постели, выдавливая из себя слезы и досуха выжимая боль. Ты представляешь, что кровоточишь печалью, словно вода, текущая из твоих глаз, и есть сама боль. Ты представляешь, что она покидает твое тело и впитывается в матрас.

Однажды утром ты просыпаешься с сухими глазами, чувствуя себя совершенно опустошенной, такой опустошенной, что если бы кто-нибудь стукнул по тебе, то ему показалось бы, что внутри пустота.

Ужасно ощущать себя таковой, если обычно ты полна радости. Но не так уж тяжело, если ты привыкла чувствовать себя наполненной болью.

С пустотой все понятно.

Опустошение же дает ощущение начала.

Что радует, потому что так давно тебе казалось, будто все кончилось.

Ты просишь родителей купить тебе новую кровать. В этот момент ты ощущаешь себя ребенком. Но у тебя совсем нет денег, потому что ты очень давно ни о чем не писала и перестала вести блог.

Родители не понимают, почему ты просишь их об этом, а ты почти не способна объяснить. Ты просто говоришь:

– Эта кровать заражена. – Но ты имеешь в виду, что она впитала твое страдание. Ты понимаешь, что это звучит глупо, но ты веришь, что твоя боль ушла в матрас, и не хочешь, чтобы твое тело снова впитывало ее.

Ты знаешь, что это непонятно. Но это именно так.

Через две недели ты получаешь новый матрас и пружинный блок. Ты видишь, как отец привязывает старый к грузовику друга. Ты наблюдаешь, как они едут по улице, направляясь к свалке.

Ты чувствуешь себя лучше. Свободнее.

Ты понимаешь, что это суеверие.

Но тебя это не волнует.

Ты знаешь, что на самом деле никогда не избавишься от печали. Ты знаешь, что это то, с чем можно научиться жить, то, с чем ты справишься.

Ты начинаешь понимать, что печаль постоянна. Что речь идет скорее о ремиссии и рецидиве, чем об исцелении. Для тебя это означает, что ты не можешь просто ждать, когда она пройдет. Ты должна пройти сквозь нее, проплыть в подводном течении.

К концу декретного отпуска Мари у твоих родителей случается пищевое отравление. Некому открыть магазин, и ты предлагаешь им свои услуги. Они говорят, что ты не обязана это делать. Говорят, что могут попросить одного из продавцов. Ты отвечаешь, что все возьмешь под контроль.

Когда они благодарят тебя, ты понимаешь, что тебе не хватало доверия с их стороны. Ты вспоминаешь, как гордилась тем, что была полезной.

Ты рано просыпаешься, принимаешь душ и садишься в машину. Вставляя ключ в замочную скважину двери книжного магазина, ты понимаешь, что Джесс ушел, но твоя жизнь, может быть, еще осталась. Может быть, ты сможешь что-нибудь сделать с ней.

За три дня до того, как Мари собиралась вернуться в магазин, она сообщает родителям, что не выйдет на работу. У нее слезы на глазах. Она просит прощения за то, что обманула их надежды, но ей просто хочется остаться дома со своими малышками. Она говорит, что не представляет, как сможет провести день вдали от них. Родители застигнуты врасплох, но скоро они уже готовы поддержать ее.

В ту ночь ты нечаянно слышишь, как они разговаривают об этом. Ты слышишь, как мать утешает отца, слышишь, как она говорит ему, что ни ты, ни Мари не обязаны становиться владелицами магазина. Она говорит, что все к лучшему.

На следующий день они начинают искать нового управляющего магазином.

Ты знаешь, что делать.

В тот вечер ты усаживаешь их за кухонный стол и просишь, чтобы тебя взяли на работу. Когда они спрашивают, уверена ли ты, что хочешь заниматься именно этим, ты говоришь, что уверена, но правда кроется где-то посредине, между «да» и «нет».

Удивленные, но довольные родители соглашаются, сказав, что большей гордости они никогда не испытывали.

Итак, теперь у тебя есть работа.

А потом, медленно, день за днем, минуту за минутой, таким черепашьим шагом, что ты едва замечаешь, что что-то вообще происходит, ты снова обретаешь цель в жизни.

Именно там, в «Blair Books», в том самом месте, где когда-то протекала твоя жизнь. В укромном уголке с детскими книгами и на складе, где царит беспорядок. У демонстрационного столика перед магазином с тщательно отобранными книгами и у корзины с уцененным товаром в глубине магазина. Ты смотришь на закладки «Путешествуй по миру, читая книгу».

Ты уже повидала мир.

По воскресеньям Мари с Майком приводят девочек на ужин, и прямо перед десертом Мари упоминает о том, что во вторник у них назначена встреча с сурдологом. В тот вечер ты нечаянно услышала, как родители говорят, что давно пора. Ты осознаешь, что проводишь так мало времени со своими племянницами, так мало уделяешь внимания своей сестре, что даже не поняла, что близнецы перестали реагировать на звук своего имени или громкий шум.

Ты решаешься позвонить Мари после визита к врачу. Ты хочешь быть внимательной сестрой. Ты хочешь стать заботливой тетей.

Мари, в слезах, отвечает на телефонный звонок, но ты способна свести воедино обрывки ее бессвязной речи и понять, что происходит.

Твои племянницы скоро оглохнут.

Все дело в гене под названием «коннексин 26».

В тот вечер ты приезжаешь домой к Мари и приносишь ей то, чем сама обычно спасаешься, когда тебе плохо. Ты приносишь диетическую кока-колу и мороженое «Ben amp; Jerry’s». Ты узнаешь аромат кокоса и шоколада, ведь ты знаешь, что больше всего она любит шоколадный батончик с миндалем «Almond Joy». Она кладет мороженое в морозильник, оставив на столешнице диетическую кока-колу. Но она так крепко обнимает тебя, что тебе кажется, что от ее объятий у тебя на теле могут остаться следы. Ты обнимаешь ее, давая ей выплакаться.

Ты переезжаешь из родительского дома в студию в Кембридже. Ты объясняешь, что переезжаешь потому, что хочешь жить в старинном особняке, но, по правде сказать, ты уезжаешь потому, что Оливи соглашается с тем, что тебе пора начать встречаться с людьми. Все равно с кем, с новыми людьми.

За пять месяцев, которые ты проработала управляющим, ты поставила на место родителей и приучила их продавать электронные книги и устройства для чтения электронных книг. Ты обрисовала им в общих чертах, как это делается. Когда они говорят тебе, что ты отлично работаешь, ты начинаешь плакать, тебе не хватает Джесса. Счастливые моменты переживаются тяжелее всего, тебе становится еще больнее. Но ты вытираешь глаза, возвращаешься к работе, и когда в ту ночь ты кладешь голову на подушку, то думаешь, что день прошел удачно.

В магазин заходит старый приятель отца, с которым они вместе работали, надеясь увидеть его, но отца нет. Мужчина видит, что ты заведуешь магазином, и спрашивает, как тебя зовут. Ты отвечаешь, что тебя зовут Эмма Лернер, и гость хмурится. Он говорит, что Колин всегда мечтал о том, чтобы магазином управляла одна из его дочерей. Ты отвечаешь, что ты и есть одна из его дочерей. Мужчина просит прощения за свою оплошность.

Мари с Майком покупают дом на той же улице, где живут родители. Майку, который работает в магазине спортивных товаров, приходится ежедневно тратить много времени на дорогу, но Мари думает, что главное – быть поближе к родителям.

После того как она обустроилась, ты звонишь ей, чтобы спросить, не хочет ли она брать вместе с тобой в Бостоне уроки языка жестов глухонемых. Ты говоришь ей, что тебе не терпится научиться разговаривать с помощью рук. Она соглашается, и это единственное, ради чего она готова выйти из дома, оставив детей. Через несколько недель ты осознаешь, что круг общения твоей сестры ограничивается тобой.

Однажды после урока Мари спрашивает тебя, не хочешь ли ты задержаться и пообедать. Ты ведешь ее в монгольскую закусочную, где готовят мясо на вертеле, и неожиданно сталкиваешься там с Крисом, старшим братом Джесса. Ты приветствуешь его и беседуешь с ним, удивительно, но ты не плачешь.

Когда вы с Мари возвращаетесь к стейку, она спрашивает, в порядке ли ты. Пока ты объясняешь, что ты чувствуешь, на тебя словно обрушивается тонна кирпичей. Уже давно ты слышишь от людей: «Царствие ему небесное». Ты наконец осознаешь, что так оно и есть.

Тебе становится радостнее оттого, что Крис знает, что ты грустишь, потеряв его брата.

Ты размышляешь о том, что печаль, возможно, не так постоянна, как ты думаешь. Возможно, ремиссия может продолжаться годами.

Однажды ты идешь к парикмахерше, та спрашивает тебя, не думала ли ты когда-нибудь о мелировании. Ты отвечаешь, что хочешь попробовать. Выходя из салона, ты чувствуешь себя так, словно выглядишь на миллион долларов. Ты записываешься на следующий визит.

Твои родители почти удалились от дел, подарив тебе магазин. Ты так горда, так счастлива, так жаждешь вступить во владение им, что принимаешь решение вернуть себе девичью фамилию. Ты снова носишь фамилию Блэр. Никогда ты так не гордилась своей фамилией. В тот день, когда ты получаешь новую лицензию, ты, в слезах, смотришь на небо, думая, что Джесс там, и говоришь:

– Это не значит, что я не люблю тебя. Это значит только то, что я люблю то место, где выросла.

Когда Мари узнает, что магазин передали тебе в управление, она расстраивается. Она обвиняет тебя в том, что ты забрала его у нее. Ты говоришь, что просто подхватила упавший мяч. Вы обе взрываетесь. Она кричит, и ты кричишь. В гневе она вопит:

– О, пожалуйста. Всем известно, что ты любимица. Идеальная мисс Эмма, которая все делает именно так, как хочется маме и папе.

Ты начинаешь смеяться. Потому что это полная чушь.

Но потом понимаешь, что это правда.

Ты стала такой, какой тебя всегда хотели видеть твои родители, и все это произошло почти случайно.

Ты не думала, что захочешь работать с книгами, или жить в Массачусетсе, или же сблизиться с сестрой. Но оказывается, все именно так. Именно поэтому ты чувствуешь себя счастливой.

А потом ты говоришь себе: Постой, нет, это не правда. Я не могу быть счастливой.

Потому что у тебя нет его. Он пропал. Ты не можешь быть счастливой, разве не так?

А затем ты останавливаешься и искренне спрашиваешь себя: Я счастлива?

И понимаешь, что, возможно, да.

Ты просишь прощения у Мари. Она просит прощения у тебя. Ты на языке жестов произносишь:

– Я была идиоткой.

Мари смеется.

Позднее ты спрашиваешь ее, не предаешь ли ты Джесса, чувствуя радость, любя свою новую жизнь. Она просто говорит:

– Совсем нет. Он хотел бы, чтобы все было так. Он хотел бы именно этого.

Ты думаешь, что она, вероятно, права.

Ты снимаешь обручальное кольцо и кладешь его в конверт с любовными письмами и фотографиями. Ты никогда не расстанешься с ним, но носить его нет нужды.

Ты возвращаешься к своей парикмахерше и спрашиваешь ее, не думает ли она, что тебе больше пойдет стрижка «под мальчика». Она отвечает, что ты выглядела бы великолепно. Ты доверяешься ей. Ты идешь домой, подстриженная по-новому, и вполне уверена в том, что делать.

Но потом Мари видит твою стрижку и говорит, что ты выглядишь как кинозвезда, и когда ты снова смотришь на себя в зеркало, ты, пожалуй, понимаешь, что она имела в виду.

Через полгода ты решаешь взяться за пианино.

И вот, пока ты идешь в музыкальный магазин, ты приводишь в движение целый пласт своей жизни.

Я могла бы начать с того, чтобы попробовать брать уроки игры на фортепиано. Но я решила взять быка за рога. Я хотела чем-нибудь занять руки, когда бывала дома. Можно было выбрать одно из двух – либо пианино, либо стряпня, стряпня показалась мне грязной работой.

Поэтому я нашла в Уотертауне магазин подержанных инструментов и в одно воскресное утро поехала туда.

Когда я входила в него, звякнул дверной колокольчик и створки дверей ударились друг о друга, сомкнувшись за моей спиной. В магазине пахло кожей. Все стены были заполнены висящими рядами гитарами. Я нашла стойку с журналами и минуту рылась в них, не уверенная в том, что я, в сущности, ищу.

Внезапно я почувствовала себя некомфортно, совершенно не в своей тарелке. Я не знала, какие задать вопросы и кому их задать.

Стоя там, в окружении саксофонов, труб и разных музыкальных инструментов, названий которых я не знала, я поняла, что мне это не по зубам. Я склонялась к тому, чтобы отказаться от этой идеи, развернуться и поехать домой. Отойдя на шаг от стойки с журналами, я наткнулась прямо на два бронзовых барабана. Они зазвенели, когда я случайно столкнула их друг с другом. Поправив их, я огляделась вокруг, чтобы понять, видел ли меня кто-нибудь.

В нескольких шагах от меня стоял продавец. Он смотрел на меня и улыбался.

Я застенчиво улыбнулась в ответ, а затем опять повернулась к журналам.

– Привет, – сказал продавец. Теперь он стоял совсем рядом со мной. – Ты играешь на литаврах?

Я взглянула на него и по глазам поняла, что он узнал меня в тот же момент, когда я узнала его.

– Сэм? – сказала я.

– Эмма Блэр… – произнес он, отпрянув.

– О боже, – запричитала я. – Сэм Кемпер. Я даже не… Я не видела тебя…

– Десять лет или, возможно, больше, – сказал он. – Классно. Ты… ты выглядишь замечательно.

– Спасибо, – сказала я. – Ты тоже.

– Как твои родители?

– Хорошо, – ответила я. – В самом деле, хорошо.

На минуту между нами повисло молчание, я пристально вглядывалась в него, удивляясь, как сильно он изменился. Я пыталась вспомнить, всегда ли у него были такие сногсшибательные глаза. Они были карие и такого теплого оттенка, что казались очень добрыми и терпеливыми, будто смотрели на все с состраданием. Или, может быть, я просто проецировала на его лицо связанные с ним самим воспоминания.

Но в том, что, возмужав, он превратился в привлекательного мужчину, сомневаться не приходилось. Его лицо стало чуть более угловатым, в нем угадывался характер.

Я поняла, что не свожу с него глаз.

– Ты теперь играешь на литаврах? – спросил Сэм.

Я посмотрела на него так, словно он говорил по-французски.

– Что? – переспросила я.

Он указал на бронзовые барабаны за моей спиной.

– Я видел тебя рядом с литаврами и подумал, что ты, возможно, начала играть.

– О, – сказала я. – Нет-нет. Ты же знаешь меня, я ни на чем не играю. То есть если не считать того случая, когда нас заставили выучить на флейте песню «У Мэри был барашек», но, думаю, вряд ли это считается.

Сэм засмеялся:

– Это не совсем литавры, но думаю, что считается.

– Никто из нас не умел играть на той куче инструментов, которыми владел ты, – сказала я. – Их было шесть?

Сэм стыдливо улыбнулся:

– На самом деле с тех пор я добавил к ним еще немного. Впрочем, на большинстве из них я играю, как любитель.

– А я только на флейте. О! – внезапно вспомнив, воскликнула я. – Я также играла на пальцевых тарелочках на концерте в честь окончания школы! Значит, на двух.

Сэм засмеялся:

– Тогда ты профессионал! Мне следовало бы проконсультироваться у тебя.

Я подыграла ему, притворившись скромным гением.

– Ну, пальцевые тарелочки – это довольно просто. Главное, приладить их на пальцах и стучать ими друг о друга, издавая звенящий звук. – Я радостно стукнула указательными пальцами друг о друга, показывая, как это делается. – С пальцевыми тарелочками все зависит от уверенности в себе.

Сэм снова рассмеялся. С ним я всегда чувствовала себя так, будто смешнее меня никого нет.

– А после них нет предела совершенству, – сказала я. Я знаю девушку, которая начинала играть на пальцевых тарелочках, а теперь она играет на настоящих тарелках.

Я почувствовала легкую растерянность, как если бы то, что он смеялся, давало мне право разыгрывать банальную комедию. Но он снова рассмеялся, искренне. И моя тревога постепенно растаяла.

– На самом деле все это вранье. То есть я действительно играла на пальчиковых тарелках, но… Я подумываю о том, чтобы научиться играть на пианино. Вот почему я стою посреди магазина и выгляжу по-настоящему озадаченной.

– А, – сказал он, кивая головой. – Что же, если хочешь услышать мое мнение…

– Хочу, – сказала я. – Именно твое мнение я и хочу услышать.

Он улыбнулся:

– Тогда я полагаю, что тебе нужно обратить внимание на синтезатор «Yamaha PSR», который стоит за драм-машинами. У него всего шестьдесят одна клавиша, и они без утяжеления, но, если ты только начинаешь или если ты не уверена, что твое увлечение продлится всю жизнь, мне кажется, глупо тратить четыреста долларов на клавишный инструмент. Но это всего лишь мое мнение.

– Нет, это отличный совет. Не хочешь ли показать мне один из тех инструментов, о которых ты говоришь?

– О, – сказал он, словно удивляясь тому, что я действительно слушала его. – Разумеется. Думаю, там в глубине стоит один.

Сэм развернулся и направился в глубь магазина. Я последовала за ним.

– Ты по-прежнему много играешь на фортепьяно? – спросила я его.

Кивнув, он обернулся и вскользь посмотрел на меня.

– Да, ради удовольствия, – сказал он, останавливаясь у небольшого синтезатора, лежавшего на прилавке. – Возможно, вот этот отлично подойдет тебе.

Я пробежалась пальцами по клавишам. Звука не было, если не считать глухого стука клавиш, ударяющих о панель.

– Я думаю, он не включен в сеть… – сказал Сэм.

– Точно. Тогда понятно. – Я была не без основания сконфужена тем, что пыталась играть на не включенном в розетку синтезаторе, возможно, еще больше, чем тогда, когда за несколько месяцев до этого один покупатель сказал мне, что у меня расстегнулась молния на брюках.

– Ох, уф… – Он наклонился, чтобы посмотреть на ценник. Инструмент стоил почти на половину больше того, что я рассчитывала потратить.

Я решила, не задумываясь о завтрашнем дне, купить его.

– Отлично, я беру.

Он засмеялся:

– Ты серьезно?

– Да, – сказала я. – Нужно с чего-то начинать, не так ли?

– Полагаю, что так, – сказал он.

Повисла тишина.

– Круто, – сказала я. – Не могу поверить, что наткнулась на тебя.

– Понимаю! – сказал Сэм. – Возможно ли это?

– Ну, если мы с тобой живем в одном городе, я думаю, что вполне возможно.

Сэм засмеялся:

– Просто я предполагал, что ты живешь где-то в Калифорнии.

Я кивнула, неуверенная в том, что известно Сэму.

– Да, ну, ты знаешь.

Сэм мрачно кивнул.

– Да, – сухо произнес он. – Я слышал о тебе.

И тогда я поняла, что ему все известно. И я почувствовала непреодолимое желание убежать от него как можно дальше и как можно скорее.

– Ладно, родители будут рады услышать, что дела у тебя идут хорошо, – сказала я. Спасибо за помощь, Сэм. Я была очень рада повидаться с тобой.

Отдернув руку, я смотрела на Сэма, удивленного тем, что я прерываю разговор.

– О да, конечно, – сказал он.

А потом я извинилась и направилась к кассе.

– Вам кто-нибудь помог сегодня с покупкой? – спросила меня сидящая за кассой женщина, возвращая мне кредитку.

– Хм? – не поняла я ее. Взяв кредитку, я положила ее обратно в отделение бумажника.

– Кто-нибудь из продавцов помог вам сегодня сделать выбор? – спросила она.

– О, – сказала я. – Мне помог Сэм. Он – замечательный.

– Сэм?

– Да.

– Здесь нет ни одного сотрудника по имени Сэм.

Минуту я раздумывала, не увидела ли я привидение.

– Сэм Кемпер, – сказала я. – Он просто посоветовал мне этот синтезатор.

Женщина покачала головой, сомневаясь в моих словах.

Я огляделась, переводя взгляд слева направо, потом встала на цыпочки, чтобы рассмотреть получше. Но его нигде не было. Мне показалось, что я, возможно, схожу с ума.

– Он шести футов ростом, носит черную майку, с легкой щетиной… Кассирша смотрела на меня так, будто знала, о ком я говорю. Я продолжала: – С красивыми глазами.

– О да, я знаю, кого вы имеете в виду.

– Отлично.

– Этот парень не работает здесь, – сказала она.

– Что значит не работает здесь?

– Он – покупатель. Впрочем, он часто заходит.

Вздохнув, я закрыла глаза. Я все время разговаривала с ним как с продавцом.

– Я ошиблась, – сказала я. – Я – идиотка.

Она захохотала.

– Не переживайте. – Женщина протянула мне чек. – Вам нужна помощь, чтобы донести это до машины?

– Гм… – Глядя на инструмент, я раздумывала, смогу ли я донести его сама. – Думаю, я справлюсь. Спасибо.

Взяв синтезатор, я направилась к двери, по пути высматривая Сэма. Я продолжала это делать, пока не вышла из магазина и не увидела его. Он спускался по лестнице.

– Сэм! – окликнула я.

– Эмма! – проговорил он с точно такой же интонацией.

– Ты еще здесь, – сказала я. – Я думала, что ты, возможно, ушел.

– Я был наверху. Я присматриваюсь здесь к кабинетному роялю.

Надо сказать, мне потребовалось немного времени, чтобы осознать, что кабинетный рояль – это вам не шоколадный батончик.

– О, классно, ты покупаешь кабинетный рояль, – сказала я, на секунду опустив на землю синтезатор. – Еще одно доказательство того, что ты здесь не работаешь.

Он улыбнулся.

– Мне очень жаль, что я приняла тебя за продавца. Наверное, я подумала так потому, что ты работал у нас в магазине и… В любом случае я сваляла дурака, когда, подойдя к кассе, попыталась заплатить тебе чаевые за свою покупку.

Сэм засмеялся.

– Знаешь, в конце я заподозрил, что ты, возможно, решила, что я там работаю, но я сомневался, не зная, как объяснить тебе, не…

– Не заставляя меня почувствовать себя дурой?

– Нет, не дурой, – сказал он. – Я был рад помочь тебе. Правда. Так приятно снова увидеть тебя.

Меня обезоружило, как откровенно он смотрит на меня. И я не могла с уверенностью сказать, нравится мне это или нет. Я подумала, что, возможно, нравится.

– Я должна поблагодарить тебя, – сказала я. – Ты мне очень помог.

– Ты собираешься брать уроки? – спросил Сэм. – Если хочешь, я мог бы… научить тебя. Я был бы рад этому. Покажу тебе несколько приемов, просто для того, чтобы ты могла начать.

Я посмотрела на Сэма, не зная, что ответить.

– О, если нет, тогда, может быть, я просто когда-нибудь приглашу тебя на стаканчик? – сказал он.

Меня, как волной, захлестнуло осознание того, что происходит. Это была не та спокойная волна, которая плещется у ног или забрызгивает края джинсов, когда ты идешь по песку. Это была та волна, которая настигает тебя, когда ты выходишь из воды, спиной к океану, она возникает ниоткуда и сбивает с ног.

– О господи, – ошеломленная, сказала я. – Ты приглашаешь меня на свидание?

Я увидела, как у Сэма поникли плечи, и заметила, как по его лицу пробежала тень разочарования, пока он не взял себя в руки.

– Я пытался деликатно намекнуть тебе на это. Возможно, никто из нас не может с уверенностью назвать те наши прежние встречи свиданиями, – сказал он и покачал головой. – Прошло десять лет, а я и теперь чувствую себя так же неловко, как в первый раз, так что?

Я почувствовала, что краснею, и от того, что я покраснела, Сэм тоже начал краснеть.

– Извини, – сказал он. – Просто я отвык от продолжительных отношений, поэтому разучился ухаживать. Ты, возможно, не поверишь, но, когда я учился в колледже, мне обычно было очень легко разговаривать с женщинами. Как всегда говорил мой отец, будь откровенен, но…

Сэм посмотрел на меня так, словно раскрывал страшную тайну. Поднеся ладонь к лицу, он ущипнул себя за переносицу.

– Неужели я признался, что спрашиваю совета у отца? – сказал он, не меняя выражения лица.

Я засмеялась. Тихо засмеялась. Словно говоря этим смехом: «Да, ты спрашиваешь совета у отца, но это так прекрасно».

Он нравился мне.

Сэм был привлекательным. И милым. И он думал, что я смешная.

– Отлично, – сказала я. – Послушай. Я приняла тебя за продавца. Ты спрашиваешь у папы, как соблазнить женщину. В плане социального взаимодействия нас мало, что отличает.

Он засмеялся. Казалось, у него гора упала с плеч.

Мне хотелось встретиться с ним снова. Это было правдой. Мне хотелось провести с Сэмом больше времени. Мне хотелось быть рядом с ним.

– Ну а если так? – сказала я. – Ты можешь научить меня играть «Собачий вальс», а я угощу тебя пивом.

– Ладно, если ты хочешь выучить только «Собачий вальс», тогда у меня отличная идея.

Я посмотрела на него, ожидая продолжения.

Он взял мой синтезатор, и я пошла за ним следом, пока он поднимался по ступеням впереди меня. Узкая, шаткая лестница привела нас в комнату, заполненную громоздкими инструментами. Несколько пианино, арфа, виолончель. Сэм подвел меня к черному и блестящему кабинетному роялю. Положив синтезатор на пол, он сел за пианино, хлопнув ладонью по месту рядом с собой на табурете. Я уселась рядом с ним.

Посмотрев на меня сверху вниз, он мягко положил руки на клавиши. Потом наклонился и начал играть «Собачий вальс».

Я наблюдала, как его руки порхают по клавишам, словно они инстинктивно знали, что делать. У него были красивые руки, сильные, но изящные. С коротко подстриженными, но аккуратными ногтями, с длинными тонкими пальцами. Я знаю, что женщины порой говорят, что им нравятся мужчины с ободранными и шишковатыми суставами пальцев, что им нравятся мужчины, крутизна которых угадывается по их ладоням. Но, глядя на руки Сэма, я решила, что они не правы. Мне нравилось, какими проворными и почти утонченными были его руки. Я поймала себя на том, что перевожу взгляд с его запястий на предплечья и плечи.

Глядя, как Сэм играет на пианино, вспоминая о том, каким он был умелым, каким талантливым, каким проворным, мне в голову пришла мысль, что еще он мог бы сделать своими руками.

Ты думаешь, что знаешь себя, ты считаешь себя цельной личностью, наглухо запечатанной в ящичек, который ты называешь собственным «я», а потом понимаешь, что тебя тянет к музыкантам – «проворность» кажется тебе сексуальной, – и ты переосмысливаешь все, что тебе известно о себе.

Он перестал играть.

– Ладно, теперь ты.

– Я? – сказала я. – Что я должна делать? Я даже не знаю, с чего начать.

Он нажал белую клавишу прямо передо мной. Я послушно положила на нее палец.

– Попробуй вот этим пальцем, – сказал он, подтягивая к клавише мой средний палец.

Я кивнула.

– Теперь вот так ударь по клавише.

Он ритмично шесть раз ударил по другой клавише.

Тогда я так же ударила по своей.

– А теперь ударь вот по этой, – сказал он, указывая на другую клавишу.