Текст книги "Возможно, в другой жизни"

Три дня спустя

Я открываю глаза.

Голова у меня тяжелая. Мир вокруг будто подернут дымкой. Медленно, очень медленно возвращаюсь я к действительности.

Я лежу на больничной койке. Лежу вытянувшись, без движения. На меня смотрит светловолосая женщина лет сорока. На ней белый халат, в руках какая-то папка.

Похоже, раньше мы не встречались.

– Ханна? – произносит она. – Кивни, если слышишь. Не пытайся пока говорить. Просто кивни.

Я киваю. Даже это крохотное движение отзывается болью во всем теле.

– Ханна, меня зовут доктор Винтерс. Ты в больнице. Попала сюда после того, как тебя сбила машина.

Я снова киваю.

– Детали мы обсудим позже, а пока сосредоточимся на главном, хорошо?

Кивок. Что еще мне остается делать?

– Скажи, тебе сейчас очень больно? Оцени по шкале от одного до десяти, где десять – так плохо, что нельзя терпеть, а один – ни намека на боль.

Я пытаюсь заговорить, но она тут же останавливает меня.

– Покажи на пальцах. Не поднимай руки. Покажи, как есть.

Немного подумав, я поджимаю четыре пальца на левой руке.

– Шесть? – уточняет она. – Понятно.

Она записывает что-то в свою папку, после чего начинает колдовать у одного из аппаратов, который стоит рядом с кроватью.

– Понемногу мы сведем все к единице. – Она ободряюще улыбается мне. – Скоро ты сможешь двигать руками и телом. Да и говорить будет намного проще. Видишь ли, ты потеряла много крови… плюс многочисленные переломы. Так что с ходьбой поначалу будут проблемы. Придется как следует попрактиковаться, но со временем все наладится. Вот то, что тебе следует знать.

Я киваю. Боль ощущается уже не так сильно.

– Без сознания ты пробыла три дня. Сначала из-за травмы головы, а потом в результате наркоза. Тебе сделали операцию.

На мгновение она умолкает, после чего снова поворачивается ко мне.

– Ничего страшного, если ты не помнишь про этот наезд. Память вернется к тебе постепенно. Ты помнишь, как все произошло?

Я пытаюсь заговорить.

– Просто кивни или покачай головой.

Я с трудом качаю головой.

– Это нормально. Беспокоиться тут не о чем.

Я киваю.

– Как я уже сказала, о деталях твоей травмы и операции мы поговорим позже, когда ты немного придешь в себя. Но есть одна вещь, о которой тебе стоит узнать прямо сейчас.

Я внимательно смотрю на нее.

– Ты была беременна, – говорит она. – Когда тебя сбила машина, ты была беременна.

Она смотрит мою медицинскую карточку.

– Да, что-то около десяти недель. Ты знала об этом? Кивни или покачай головой.

Внутри все сжимается. Я медленно качаю головой.

Врач сочувственно кивает.

– Такое тоже не редкость. Если не пытаешься специально забеременеть, на этом сроке все может остаться незамеченным.

Я смотрю на нее, не в силах поверить услышанному.

– Увы, все закончилось выкидышем. В подобной ситуации это тоже не редкость.

Она смотри на меня в ожидании реакции, но как тут можно отреагировать? В голове странная пустота. На душе тоже.

– Мне очень жаль, – говорит она. – Я знаю, это слишком много для одного раза. Но есть и хорошие новости… если ты, конечно, готова принять их. Пройдет совсем немного времени, и твое физическое состояние вернется в норму.

Я отвожу взгляд, но затем все-таки киваю.

Я не ослышалась? Она сказала, что я потеряла ребенка?

Я потеряла ребенка?

– Тут много желающих повидаться с тобой, – продолжает врач. – Они давно ждут, когда ты придешь в себя.

Я медленно закрываю глаза.

Мой ребенок.

– Я знаю, некоторым пациентам требуется время, чтобы собраться с мыслями. Они не готовы вот так сразу увидеться с родителями, подружками или сестрой.

– С родителями? – пытаюсь произнести я, но вместо голоса раздается невнятный хрип.

– Это из-за трубки, которая была у тебя в горле. Говорить поначалу будет трудновато, но со временем все пройдет. Начинай с малого – одного, двух слов вполне достаточно.

Я киваю. И тут же добавляю:

– Они здесь?

В горле и правда саднит.

– Да, твои мама с папой. Еще сестра. Габби, верно? Или… Сара? Прошу прощения, Сара – сестра, а Габби – подружка. Так ведь?

Я киваю и чувствую, как по лицу у меня расплывается улыбка.

– Так что, хочешь побыть одна или с близкими? Если одна, подними правую руку. С близкими, левую.

Несмотря на боль, моя левая рука взмывает вверх.

* * *

Я открываю глаза.

Голова у меня тяжелая. Мир понемногу приходит в фокус.

Я улыбаюсь. Широко и от души. Ведь прямо на меня смотрит Итан Хановер.

Легонько потянувшись, я снова зарываюсь лицом в подушку. До чего же мягкая у него кровать! Даже вылезать не хочется. Да я особенно и не стараюсь.

– С добрым утром, – улыбается Итан.

– С добрым утром, – откликаюсь я. Голос у меня со сна хриплый, будто простуженный.

– За все то время, что ты была здесь, тебе не довелось съесть ни одной булочки с корицей, – говорит Итан. – Три дня, потраченных впустую.

Волосы у него всклокочены, щетина на лице грозит перерасти в бородку. И еще кое-что не проходит незамеченным.

– У тебя пахнет изо рта, – с шутливым негодованием замечаю я.

Не сомневаюсь, что и мое дыхание свежим не назовешь.

– Нам обоим не помешает почистить зубы. – Я прикрываю ладошкой рот.

Итан пытается отнять мою руку, но я прячусь с головой под одеяло. Из одежды на мне – футболка Итана и трусики. Вчера я быстренько заскочила к Габби за бельем, а так мы не выбирались из дома с самой субботы.

Но Итан не сдается. Он снова хватает меня за руки и убирает их от моего лица.

– Я хочу поцеловать тебя, – сообщает он.

– Ну уж нет! Сначала мне надо почистить зубы.

– Ну что ты переживаешь из-за ерунды? От тебя воняет, от меня воняет. Будем вонять вместе.

– Прекрасно. – Я набираю в грудь побольше воздуха и выдыхаю ему в лицо.

– Фу-у, – морщится он. – Просто отвратительно.

– А если от меня будет пахнуть так каждое утро? Ты и тогда не захочешь расстаться со мной?

– Ни за что. – Он все-таки целует меня. – Ты не очень-то сильна в этой игре.

Мы придумали это развлечение еще в воскресенье. Что такого должно случиться, чтобы потушить ту искорку, которая вспыхнула между нами?

Мы перебрали немало вариантов. Оказалось, даже если я начну подражать Элвису и заставлю Итана ходить на все свои выступления, он и тогда не бросит меня. Если я заведу в качестве домашнего питомца змею (и дам ей имя Бартоломей), то Итан и тут не захочет сбежать из нашего дома. Халитоз[2]2
  Халитоз (галитоз) – зловонное дыхание, неприятный запах изо рта.


[Закрыть] его, судя по всему, тоже не напугает.

– А вдруг все белье, которое я отправлю в машинку, сядет при стирке?

И это уже не из области фантастики.

– Ничего страшного. – Итан выбирается из-под одеяла. – Я привык сам стирать свою одежду.

Он поднимает с пола джинсы и принимается натягивать их. Потом швыряет мне мои брюки. Я тоже встаю и начинаю одеваться.

– Куда мы идем? – спрашиваю я. – С какой стати мы вообще вылезли из постели?

– Я же сказал, все дело в булочках. Ты уже три дня не ела булочек с корицей.

Итан кладет в карман бумажник и направляется к двери. Я хватаю сумочку и спешу за ним. Мы спускаемся в гараж, и Итан распахивает передо мной дверцу машины.

– Ты стал настоящим джентльменом, – говорю я. – В прежние годы тебе бы и в голову это не пришло.

– Чего ты хочешь от подростка? – пожимает он плечами. – С тех пор я успел повзрослеть. Ну что, в путь!

– За булочками, – киваю я. – И чтоб побольше глазури!

Улыбнувшись, Итан выезжает за ворота.

– Твое желание для меня закон.

* * *

Папа сидит справа от меня и сжимает мою руку. Мама пристроилась у меня в ногах. Сара стоит у капельницы с морфием.

Габби тоже заглянула, но буквально на минутку. Обняв меня, она сказала, что вернется позже. По тому, как она украдкой вытерла глаза, я поняла – ей нужно время, чтобы прийти в себя.

Кажется, выгляжу я не лучшим образом.

Родители, да и Сара, смотрят на меня слегка остекленевшим взглядом. Похоже, они уже не раз сегодня принимались плакать. Все трое выглядят бледными и утомленными.

Мы не виделись с позапрошлого Рождества. В кои-то веки они сами прилетели в Лос-Анджелес. В последний раз мы собирались здесь вчетвером еще в то время, когда я училась в школе. После этого мне приходилось самой регулярно наведываться в Лондон.

Настал их черед выбраться в мой мир, в мою страну. В город, который когда-то был нашим.

– Доктор сказала, что ты уже скоро начнешь ходить. – Сара проводит пальцем по спинке кровати. – Что, как я понимаю, можно отнести к хорошим новостям. Не знаю… просто не знаю, что сказать.

Я ободряюще улыбаюсь ей.

На Саре черные джинсы и стильный свитер кремового цвета. Светлые волосы свободно падают ей на плечи. От природы у нее, как и у меня, волосы темно-каштановые, но я могу понять, почему Сара перекрасилась. Белый ей очень идет. Я тоже как-то поиграла в блондинку. Но кто ж знал, что каждые шесть недель надо наведываться в салон, чтобы подкрашивать корни! Где, скажите на милость, взять столько времени и денег.

Саре двадцать шесть. Фигура ее могла бы выглядеть более женственной, не танцуй она по многу часов в день. Благодаря танцам Сара стала мускулистой и в то же время очень гибкой. Держится она до того прямо, что может сойти за робота.

Моя сестра из тех, кто во всем придерживается правил. Еще ей нравятся модные вещи и высокое искусство. И она, разумеется, завсегдатай дорогих ресторанов.

Несколько лет назад она подарила мне на Рождество сумочку от Бёрберри. Разумеется, я поблагодарила Сару и даже сделала все возможное, чтобы не привести ее подарок в негодность. Но уже к марту сумочка благополучно потерялась. Я немного попереживала, но одновременно испытала что-то вроде облегчения. Ну о чем она думала, когда дарила мне такую дорогущую сумку?

– Мы принесли тебе кое-что почитать, – говорит Сара. – Хорошие британские журналы. Попади я в больницу, мне бы точно захотелось полистать что-нибудь интересное.

– Я… мы так рады, что с тобой все в порядке. – Голос у мамы слегка дрожит. Кажется, еще немного, и она снова расплачется.

– Ну и напугала же ты нас, – добавляет она.

Из всей семьи только у мамы волосы светло-русые. А вот у отца шевелюра жгуче-черного цвета. Волосы у него густые и такие блестящие, будто напомаженные. В детстве я часто шутила насчет того, что он мог бы работать в рекламе гелей для волос. И только в колледже до меня дошло, что он и правда мог пользоваться одним из таких гелей.

В подтверждение слов моей мамы отец еще крепче сжимает мою руку.

Я киваю и улыбаюсь. Признаться, я чувствую себя немного неловко, ведь мне совсем нечего сказать им. Да, это близкие мне люди, и я люблю их, но особого тепла между нами нет.

– Мне хочется спать, – говорю я.

– Конечно, – тут же откликается мама. – Мы пока уйдем, чтобы ты смогла поспать.

Я киваю.

– Я оставлю это тут. – Сара достает из сумки стопку журналов и кладет их на столик у кровати.

Я улыбаюсь.

Потом они уходят.

Наконец-то я могу побыть одна.

Я была беременна.

Была.

Я потеряла ребенка, о существовании которого даже не догадывалась. Ребенка, который был мне совсем не нужен.

Ну как можно оплакать такое? Как можно горевать по тому, о чем ты даже не знал? Чего ты совсем не хотел… но что не становится от этого менее значимым?

Ребенок, которого больше нет.

Впервые за все время на мои глаза наворачиваются слезы.

Я потеряла ребенка.

Поток эмоций накрывает меня с головой. Я вслушиваюсь, пытаясь понять, что говорят мне сердце и разум.

Я чувствую одновременно облегчение и опустошенность. Я напугана. Я сердита. И я не знаю, чем все это закончится.

Слезы градом катятся по моим щекам, а я не могу даже поднять руку, чтобы вытереть их о пижаму.

Голова болит от сдерживаемых рыданий. Я зарываюсь лицом в подушку, и она тут же становится мокрой от слез.

Дверь в палату открывается, но я так и не поднимаю головы. Мне и без того ясно, кто это.

Вздохнув, она усаживается рядом со мной на постель. Габби.

Лишь тут я позволяю эмоциям прорваться наружу. Я плачу и чувствую, как они покидают меня. Страх, злость и замешательство. Боль и облегчение.

Меня сбили машиной. Кто-то врезался в меня со всего размаха. Переломал мне кости, порвал артерии и убил ребенка, которого я даже не успела полюбить.

Габби – единственный человек в мире, от которого я не прячу свою боль.

Она крепко обнимает меня, пока я рыдаю в подушку.

– Плачь, – говорит она. – Пусть все уйдет со слезами.

Мне так трудно дышать, что кружится голова.

Потом я поворачиваюсь и смотрю на Габби. Она тоже плачет.

И от этого мне становится легче. Как будто своим присутствием, своими слезами она забирает у меня часть боли.

– Дыши, – говорит Габби и делает пару медленных вдохов.

Я не сразу понимаю, о чем она. Лишь спустя мгновение до меня доходит, что я совсем не дышу. Воздух будто застрял у меня в груди. И вот я даю ему прорваться.

Я как будто выплевываю его из себя и судорожно набираю новую порцию. И вдруг ощущаю, что я жива.

Жива, несмотря ни на что.

– Я была беременна, – говорю я сквозь рыдания. – Десять недель.

Слова эти рвут меня изнутри, заставляя страдать еще больше.

Мне не надо говорить Габби, что я ничего не знала про ребенка. Не надо объяснять, что я не была к этому готова. Никакие слова тут не нужны.

Габби знает это не хуже меня. Ей и без слов все понятно.

Она крепко обнимает меня и слушает, как я плачу. А еще она регулярно напоминает о том, чтобы я дышала.

И я дышу. Ведь я живая. Да, напуганная. Да, покалеченная. Но живая.

* * *

Мы с Итаном кружим по кварталу в поисках парковки. Казалось бы, во вторник утром люди должны сидеть на работе. Но нет, вся улица забита машинами.

– Кстати, когда ты выходишь на работу? – спрашиваю я. Итан уже дважды отпрашивался под предлогом болезни.

– Завтра, – говорит он. – У меня осталось несколько дней от отпуска, так что это не проблема.

Ужасно не хочется, чтобы он выходил завтра на работу, но что тут поделаешь? Просто жаль разрушать тот уютный кокон, в котором мы спрятались от всего мира.

– А вдруг я объемся булочками и растолстею до безобразия? Что тогда?

– Ты о чем? – Видно, что Итан слушает меня вполуха, пытаясь отыскать хоть одно свободное место.

– Тогда все? Прощай наши отношения?

– Можешь не стараться, – смеется он. – Наши отношения – это навечно.

Я бросаю взгляд в окно.

– Я еще найду твое слабое местечко, мистер Хановер. Найду, чего бы мне это ни стоило.

Итан тормозит на красный свет.

– Я уже потерял тебя однажды и знаю, что это такое.

Загорается зеленый, и мы едем дальше.

– Тебе придется подыскать что-то по-настоящему серьезное, чтобы я согласился добровольно расстаться с тобой.

Я улыбаюсь в ответ. В эти дни я только и делаю, что улыбаюсь.

Наконец нам удается найти свободный пятачок.

– Вот почему люди бегут из этого города, – говорю я, пока Итан втискивается в пространство между двух машин.

Мотор глохнет, и мы выбираемся наружу.

– И не говори. Я ненавижу этот город всякий раз, когда кружу, как стервятник, в поисках парковки.

– Ну да. В Нью-Йорке, по крайней мере, есть метро. В Остине можно припарковаться где угодно. Зато Лос-Анджелес не может похвастаться ни тем, ни другим.

– Везде свои заморочки. Так что не подыскивай повод, чтобы снова отсюда сбежать.

– Да я и не думала. – Я заливаюсь краской, как будто меня уличили в чем-то нехорошем.

Мы заходим в кафе и занимаем очередь. Прямо передо мной витрина с выпечкой. На верхней полке я вижу булочки с корицей. Огромные, вполовину моей головы.

– Ого! – вырывается у меня.

– Да уж, – улыбается Итан. – Мне не терпелось привести тебя сюда с тех самых пор, как я наткнулся на это местечко.

– И как давно это было? – смеюсь я.

– Давненько. Только не надо шутить насчет того, что я был помешан на тебе все эти годы… тем более что я сам готов признать это. – Он делает шаг к кассе. – Булочку с корицей, пожалуйста.

– Подожди-ка, а тебе?

– Только взгляни на эту громадину, – говорит Итан. – Нам вполне хватит одной на двоих.

Поймав мой красноречивый взгляд, он смеется.

– Простите, – говорит он кассирше, – мы возьмем две булочки.

Я достаю кошелек, но Итан решительно пресекает мои попытки заплатить.

Мы берем воду и усаживаемся за столик. Осталось дождаться, пока нам подогреют булочки.

– Скажи, ты бы попытался переспать с Кэтрин, не останься я с тобой в эту субботу?

Раньше я предпочла бы не задавать этот вопрос, но в последнее время я стараюсь чаще озвучивать то, что меня беспокоит.

Вопрос, похоже, застал Итана врасплох.

– О чем ты?

– Ты флиртовал с ней весь вечер. Признаюсь, меня это задело. Я просто хочу… мне важно знать, что мы – это мы двое… и никого третьего между нами быть не может.

– Поверь, для меня ты – единственная женщина в мире. Мне нужна ты и только ты.

– Но если бы я тогда не осталась…

Итан опускает стакан с водой и смотрит мне прямо в глаза.

– Послушай, я пришел в тот бар в надежде застать тебя одну. Я хотел поговорить с тобой, понять, что ты чувствуешь. Я перемерил кучу рубашек, прежде чем нашел подходящую. Я купил жевательную резинку… так, освежить дыхание. И с Кэтрин я танцевал только потому, что боялся заговорить с тобой. Понятия не имею, что бы я стал делать, если бы ты дала мне от ворот поворот. Но что бы я ни сделал, это лишь потому, что увидел бы твою незаинтересованность. Если ты заинтересована, то и я тоже. И только в тебе.

– Я заинтересована. Очень даже заинтересована.

Итан улыбается.

Нам приносят булочки. Запах сахара и специй наводит меня на мечтательный лад. Такое чувство, будто я наконец-то дома.

– Знаешь, – говорю я Итану, – все это время я металась по стране, даже не понимая, что мой дом там, где булочки с корицей.

Он смеется.

Я беру нож и вилку и отрезаю кусочек. Затем подношу его ко рту.

– Надеюсь, она не обманет мои ожидания.

Булочка не просто хороша. Она восхитительна. На моем лице расплывается довольная улыбка. Я кладу вилку и смакую этот первый кусок.

Итан смеется.

– Тебя не удивит, если я съем всю булочку?

– Не особенно, – улыбается он.

Сам он размеренно жует кусок за куском, будто это обычный гамбургер. Итана, в отличие от меня, не назовешь сладкоежкой.

– А если я потом примусь и за твою?

Слова вылетают у меня изо рта вместе с крошками.

Итан небрежно смахивает их со щеки.

Я чувствую, как краска заливает мое лицо.

– Прости, – вздыхаю я. – Вышло по-свински, что и говорить.

– Да уж, не слишком изящно, – посмеивается он.

– А что, если я и дальше буду плеваться в тебя булочками? Разве это не станет концом наших отношений?

Итан качает головой.

– Перестань уже мучить себя. Ты и я. Мы вместе. Хватит искать трещинку в наших отношениях. – Он кладет на тарелку вилку и нож. – Что, если там вовсе нет трещин? Ты как, готова к такому повороту?

– Да, – говорю я, – готова.

Готова ли? Пожалуй, да.

* * *

Если верить фильмам, время посещений в больнице строго ограничено. «Простите, сэр, но вам пора уходить». Не знаю, как насчет всей больницы, но на моем этаже никто не обращает на это внимания. Родители и Сара просидели у меня до девяти. Моя медсестра, Дина, то и дело заглядывала в палату, но и словом не обмолвилась о том, что им пора уходить.

Габби вернулась пару часов назад. Она наотрез отказалась уходить домой, заявив, что переночует на стареньком диване у меня в палате. Марка она заранее предупредила, что проведет эту ночь в больнице. Он прислал мне с Габби букет цветов и открытку с пожеланиями скорейшего выздоровления.

Так мы лежали какое-то время, и Габби все болтала и болтала, пока не уснула.

Уже с полчаса как она похрапывает у себя на диване. Я бы тоже рада заснуть, но внутреннее возбуждение никак не уляжется. Четыре дня я провела без движения. Мне ужасно хочется пошевелиться. Хочется подвигать ногами.

Но я не могу. Все, на что я способна – вытянуть руку и включить настольную лампу. Я открываю журнал, который принесла мне Сара, и начинаю пролистывать его. Со страниц на меня смотрят женщины в нелепых одеждах, сфотографированные в каких-то экзотических местах. Один снимок, судя по всему, был сделан где-то в Сибири. На женщине купальник в горошек. Похоже, такой узор снова в моде. По крайней мере, в Европе.

Я откладываю журнал и включаю телевизор. Тихо, чтобы не разбудить Габби. И снова попадаю на «Закон и порядок». Такое чувство, будто его крутят сутки напролет.

Я уже подумываю, не переключиться ли мне на какой-то другой канал, когда в палату заходит медбрат.

Он высок и хорошо сложен. Темные волосы, такие же темные глаза. Парень чисто выбрит. Под халатом белая футболка.

Только тут до меня доходит, что Дина не работает круглосуточно. Должно быть, это ее ночной сменщик.

– Я и не знал, что ты не одна, – кивает он в сторону Габби.

На руке у него татуировка. Какая-то надпись, но со своего места я не могу разглядеть ее.

– Она не проснется, – шепчу я в ответ.

– Я быстро, – говорит он и подходит к моим аппаратам.

За эти дни эти штуковины стали частью меня.

Парень берет мою карточку и начинает проверять показания, совсем как это делала Дина.

– Не возражаешь? – кивает он на стетоскоп.

– Что ты, – говорю я. – Конечно, нет.

Он приспускает ворот моей пижамы и кладет мне на грудь стетоскоп. Затем просит дышать в нормальном ритме.

Дина тоже прослушивала меня днем, но тогда я даже не обратила на это внимания. Мужское прикосновение кажется слишком интимным, если не сказать неуместным. Разумеется, это только мои фантазии, и все же я слегка краснею. А что бы вы почувствовали, коснись вашей груди молодой, красивый парень? Я вдруг со всей остротой понимаю, что на мне нет лифчика.

Наконец он убирает стетоскоп и снова заносит что-то в карточку.

– Давно ты тут работаешь? – спрашиваю я, чтобы отвлечься от собственных мыслей.

– Два года. С тех пор, как переехал в Лос-Анджелес. – Он продолжает черкать в моей карточке. – Вообще-то я из Техаса.

– А откуда именно?

– Локхарт, – поясняет он. – Небольшой городок возле Остина.

– Я жила одно время в Остине. Правда, недолго.

– Так ты тоже приезжая? – Он смотрит на меня с улыбкой.

Ну как тут объяснить, если голос тебя практически не слушается?

– Я выросла здесь, но потом уехала. А вернулась только на той неделе.

– На той неделе?

– В прошлую пятницу, – киваю я.

– Ну и ну, – качает он головой.

– Несправедливо, правда? Только вернулась, и тут…

Он задумчиво пощелкивает ручкой.

– Знаешь, лучше об этом не думать, – говорит он наконец. – По собственному опыту могу сказать, что все эти размышления по поводу справедливости и несправедливости жизни до добра не доведут. Это как кроличья нора, из которой очень трудно выбраться.

– Пожалуй, ты прав, – улыбаюсь я. И тут же закрываю глаза. Разговор отнимает слишком много сил.

– Тебе что-нибудь нужно? – спрашивает он перед тем, как уйти.

Я качаю головой.

– Разве что… резинка для волос.

Мои волосы в беспорядке рассыпались по подушке, а я ненавижу лежать на собственных волосах.

– Без проблем, – говорит он и достает из кармана черную резинку.

Я даже не пытаюсь скрыть своего изумления.

– Я нахожу их по всей больнице, – поясняет он и кладет резинку мне в руку.

– Спасибо.

Я наклоняюсь вперед, пытаясь собрать волосы в пучок, но это не так-то просто. Все мое тело болит, а руки отказываются подниматься вверх.

– Подожди-ка, – говорит парень. – Давай лучше я.

– Хорошо, но мне не нужен хвостик.

– Ну, с косой я вряд ли справлюсь.

– Просто пучок. На самой макушке. И неважно, как он будет выглядеть. Главное, убрать волосы повыше, чтобы они не мешались.

– Ладно. Наклонись вперед, насколько сможешь. – Он принимается собирать мои волосы в пучок. – Боюсь, результат будет плачевным.

Теперь руки его практически у меня перед глазами, но тату развернуто в другую сторону. Похоже на женское имя. Да и сам он похож на парня, который встретил на каком-нибудь острове экзотическую красотку и мгновенно в нее влюбился. Потом они поженились и обзавелись детишками. Теперь каждый вечер его ждет ужин в кругу семьи. Питаются они, я уверена, только здоровой и вкусной пищей, а на заднем дворе у них растут фруктовые деревья. Лимоны, апельсины, авокадо… Не слишком ли много морфия попало мне из этой капельницы?

– Ну вот, что вышло, то вышло. – Он слегка отклоняется, чтобы полюбоваться на дело своих рук. Судя по выражению его лица, пучок получился тот еще. Но мне нравится, как я себя чувствую. Впервые за день я ощущаю себя не кем-то, а собой. И это здорово.

– Как я выгляжу, очень глупо? – спрашиваю я.

– Боюсь, это не лучшая моя работа, но в целом сойдет.

– Спасибо.

– Да не за что. Захочешь поменять прическу, жми на эту кнопку. Я пробуду тут еще восемь часов.

– Конечно. Меня зовут Ханна.

– Я знаю, – улыбается он. – А я Генри.

Он поворачивается, чтобы уйти, и я наконец-то вижу его татуировку. Изабель.

Ну вот, пожалуйста. Эти Изабели успели расхватать всех хороших парней.

Я опускаюсь на подушку. Слава богу, под шеей у меня ни единой пряди!

В дверном проеме появляется голова Генри.

– Какой пудинг нравится тебе больше всего?

– Пожалуй, шоколадный, – говорю я. – Или фруктовый. Ванильный тоже неплох.

– Никак не определишься? – смеется он.

– Шоколадный. Шоколадный самый лучший.

– В два у меня перерыв. – Он бросает взгляд на часы. – Если к тому времени ты не уснешь, я принесу тебе шоколадный пудинг.

– Было бы здорово, – улыбаюсь я в ответ.

На этаже тихо и темно. Габби храпит так громко, что ни о каком сне и думать не приходится. Уж до двух-то ночи я точно долежу.

Я беру пульт от телевизора и начинаю бездумно пролистывать каналы…

И уже наутро просыпаюсь от голоса Габби:

– Откуда здесь взялся этот шоколадный пудинг?

* * *

Я лежу на диване и смотрю в потолок. Итан ушел на работу, а я все утро наводила порядок в его квартире. Убиралась не за ним, а за собой. Моя одежда валялась по всей комнате, а в раковине громоздилась гора грязной посуды… которую я туда и отправила. Квартира теперь сияет чистотой. А я вынуждена признать, что мне совсем нечем заняться. С уходом Итана жизнь вернулась в нормальное русло… Я вдруг осталась в полной пустоте.

В шесть за мной должна заехать Габби – ее родители пригласили нас на ужин. Но до тех пор мне надо хоть как-то потянуть время.

Я хватаю ручку и лист бумаги и начинаю набрасывать что-то вроде плана.

Вообще-то я из тех, кто привык плыть по течению и полагаться на авось. Но этот подход к жизни, похоже, не срабатывает. Благодаря ему я до сих пор зарабатываю на жизнь, обслуживая столики в ресторане, и сплю с женатыми мужчинами. Пора хоть как-то упорядочить свою жизнь.

И мне это по силам. Смогла же я привести в порядок эту квартиру! Все вокруг сияет чистотой. Нет и следа, что здесь побывал ураган «Ханна». Может, я просто не обязана быть ураганом?

Я хочу создать новую жизнь. Здесь, в Лос-Анджелесе. И начну я со списка дел.

Внезапно на меня накатывает приступ тошноты. Я хватаюсь за живот, но тут звонит телефон.

Это Габби.

– Привет! Представляешь, я пишу список. Настоящий план, который поможет мне организовать свою жизнь.

– Кто ты такая и что ты сделала с Ханной? – со смехом спрашивает Габби.

– Если хочешь увидеть ее живой, слушай внимательно. Я требую миллион долларов в мелких купюрах.

– Мне нужно время, чтобы собрать такую сумму.

– На все про все у тебя двенадцать часов.

– Этого мало. Убей ее, и дело с концом. Все равно жизнь слишком коротка.

– Вот оно что, – говорю я со смехом.

Габби тоже смеется.

– Ханна, так это ты! Ну кто бы мог подумать!

– Ладно, ладно. Только не бросайся ко мне с мольбой о помощи, когда похитят тебя.

Габби хихикает в трубку.

– Слушай, я позвонила, чтобы предупредить – я заеду за тобой пораньше. Часиков в пять, если ты не против. Сначала заглянем ко мне, а потом уже отправимся в Пасадену, к родителям.

– Прекрасно. Постараюсь не затягивать со списком, – говорю я и кладу трубку.

Передо мной лежит практически чистый лист бумаги, на котором выведена всего одна строчка: «Купить машину». Я быстро приписываю внизу: «Найти работу». Рука так и тянется дописать – «снять квартиру», – но я медлю. Думаю, ни Габби, ни Итан не откажут мне в жилье. Но к чему гадать? Я же составляю план. Надо быть практичной.

Машина.

Работа.

Квартира.

Выглядит просто, проще некуда. Но «просто» и «легко» – не одно и то же.

В пять часов я поджидаю Габби на тротуаре.

– Ну что, я была права? – с улыбкой замечает она, когда я усаживаюсь на место.

– В смысле?

– Насчет тебя и Итана.

Я качаю головой.

– Знаешь, я на это даже не настраивалась. Все случилось само собой.

– Неважно. Получается, теперь я могу рассчитывать разве что на случайный ужин, да на пару встреч в неделю. А все остальное время ты будешь пропадать у своего новообретенного бойфренда.

– Не на этот раз, – качаю я головой. – Мне уже не семнадцать. Мне надо строить свою жизнь. Романтические отношения – это здорово. Но жизнь ими не ограничивается. Понимаешь, о чем я?

Габби довольно улыбается. Но я говорю это не для того, чтобы угодить ей. Я и правда думаю, что хороший бойфренд не может решить всех твоих проблем.

А проблем в моей жизни накопилось предостаточно.

* * *

Дина приносит в палату завтрак, а вскоре приходит и доктор Винтерс. Она присаживается, чтобы обсудить со мной детали моей травмы. Габби тоже внимательно слушает.

Оказывается, в этой аварии я получила перелом ноги и костей таза. Еще у меня порвалась бедренная артерия. В операционную меня доставили уже без сознания. Здесь мне первым делом остановили кровотечение, а затем занялись моими переломами.

Потом доктор Винтерс проверяет, насколько хорошо восстановилась моя память. Задав мне несколько вопросов, она сообщает в конце разговора, что домой меня отправят в инвалидном кресле. Я не смогу ходить еще несколько недель, пока не срастутся кости таза. Но и потом мне придется передвигаться с большой осторожностью, преодолевая боль.

– Впереди у нас долгий путь, – говорит доктор Винтерс, – но я не сомневаюсь, что в один прекрасный день ты сможешь пробежаться по кварталу.

Ее слова вызывают у меня смех.

– Если учесть, что раньше я никогда не выходила на пробежки, то сейчас, конечно, самое время начать.

– Зря смеешься, – она встает с места. – У меня были пациенты, которые до травмы только и делали, что пролеживали диван. А после выздоровления они начинали усердно тренироваться, чтобы однажды пробежать марафон. Видимо, временная потеря мобильности побуждает человека исследовать свои способности.

Похлопав меня по руке, она выходит за дверь.

В ту же секунду я поворачиваюсь к Габби.

– Чудесно. Мало того что мне придется заново учиться ходить. Но если после этого я не начну бегать, как лань, значит, я настоящий слабак.

– Да, именно это она и хотела сказать. Если ты сию же секунду не начнешь готовиться к городскому марафону, то тебя и всю твою жизнь можно списать в утиль.

– Да уж, доктор Винтерс – та еще стерва.

Тут раздается стук в дверь.

На мгновение я замираю. Неужели это доктор Винтерс? Я ведь просто шутила. Мне совсем не хотелось обидеть ее.

Дверь открывается. На пороге стоит Итан.