Текст книги "Стихотворения и поэмы. Том 1. Изданное при жизни"

Связь чурилинского символизма и футуризма отчётливо заметна в опубликованной позднее в «Альманахе муз» «полной поэме» «Кроткий катарсис», где уже заглавие поэмы построено прежде всего на созвучиях, а связь заголовочного комплекса и самой поэмы представляется довольно размытой[47]47
  Альманах муз. Пг., 1916. С. 183–192.


[Закрыть].

Рецензируя поэму, Д. Выготский пишет о ней как о «техническом упражнении в поэтике на задачи В. Иванова, А. Белого, В. Хлебникова»[48]48
  Выготский Д. Альманах муз // Летопись. 1916. № 12. С. 322–323.


[Закрыть]. Действительно, поэма отличается высокой техничностью и довольно прихотливой формой. Аллитерационные ряды мы встречаем на протяжении всей поэмы: «Весенним, весеннехмелея, нетленно, неленно – вино!», «Другая, дорогая, догорает», «Солнце – Лучезарный Лимон – олелей лельеносно доха голубая», «Странные страницы // Странницы моей» и т. д. Аллитерация является для Т. Чурилина тем фундаментом, на котором зиждется поэтический текст. Созвучие первично; смысловая связь между словами в строке, а затем и между строками, в сущности, не обязательна, поскольку её заменяет связь фонетическая.

Поэма «Кроткий катарсис» – пограничное явление между символистскими стихами Т. Чурилина и его футуристическим творчеством. Справедливо отмеченное критиком одновременное присутствие в поэме символизма и футуризма хлебниковского толка является тому подтверждением.

В 1916 году во втором выпуске альманаха «Гюлистан» были впервые напечатаны «главы из поэмы» «Из детства далечайшего»[49]49
  Полный текст см.: ФОНД ТЧ. Оп. 1. Ед. хр. 18, 31.


[Закрыть], главным героем которой является Тиша – «мальчик мёртвый, жёлтый ликом», ставший важным персонажем чурилинских произведений. Эта поэма была воспринята критикой в основном отрицательно. «Даже такой нутряной, неуравновешенный поэт, как Т. Чурилин, – писал А. Серебров, – вместо своих прежних грубоватых, но, во всяком случае, оригинальных выходок, занялся вдруг “словесностью” и целую главу своей поэмы “Из детства далечайшего” посвящает довольно скучным и неумелым упражнениям в стилистике»[50]50
  Серебров А. Гюлистан. Альманах II. М., 1916 // Летопись. 1916. № 11. С. 310–311.


[Закрыть].

В том же году в альманахе «Московские мастера» был опубликован отрывок из другой поэмы Т. Чурилина «Яркий ягнёнок»[51]51
  Чурилин Т. Яркий ягнёнок // «Московские мастера». М., 1916. С. 17–18.


[Закрыть] (никаких сведений об этой поэме пока не обнаружено). Судя по отрывку, поэма наряду с «Кротким катарсисом» является пограничным произведением между символистским и футуристическим периодами в творчестве поэта. Заглавие фрагмента поэмы логически связано с его содержанием (лирический герой называет себя «ярчайшим ягнёнком»), но само словосочетание «яркий ягнёнок» построено на созвучии и не имеет чёткого логического объяснения. Кроме того, оно созвучно (и в некоторой степени, антонимично) другому словосочетанию, встречающемуся в произведениях Т. Чурилина, – «кромешный крот».

В феврале 1916 года Тихон Чурилин заключает договор с Московским Камерным театром о зачислении его в труппу (об этом свидетельствуют немногочисленные документы, хранящиеся в архиве писателя)[52]52
  См. договор Т.В. Чурилина с Московским Камерным театром о зачислении его в труппу актёром от 25 февраля 1916 г. (ФОНД ТЧ. Оп. 1. Ед. хр. 6.).


[Закрыть]. В мае того же года он уезжает из Москвы в Крым, где знакомится со своей будущей женой Брониславой Иосифовной Корвин-Каменской, художницей, ученицей Константина Коровина. Судя по хранящейся в архиве «Книжке на получение обмундирования и жалования солдата 12 роты, 2 взвода, 1 отделения Чурилина Т.В.»[53]53
  ФОНД ТЧ. Оп. 1. Ед. хр. 1.


[Закрыть], можно предположить, что в Крыму Т. Чурилин был мобилизован и прослужил там до октября того же года.

Осенью 1917 года (после того, как истекает срок договора с Камерным театром) Т. Чурилин приезжает в Евпаторию и принимает участие в «Вечере новой поэзии и прозы». Он выступает с чтением своих стихов, а также произведений В. Каменского, В. Хлебникова, Д. Бурлюка, Н. Асеева, С. Парнок, М. Кузмина, О. Мандельштама, Б. Лившица, И. Северянина и др.

В 1918 году Т. Чурилин едет в Харьков, где знакомится с Григорием Петниковым и присоединяется к группе «Лирень»[54]54
  См.: Марков В. История русского футуризма. СПб., 2000. С. 247; см. также свидетельство Т. Чурилина (ФОНД ТЧ. Оп. 2. Ед. хр. 1): «Участник: в 1918 – “Лирня” (Хлебников – Петников – Асеев), в 1923 – “Кузницы”, с 1924 – соратник Маяковского, Асеева, Мейерхольда».


[Закрыть]. Возможно, именно там В. Хлебников назначил Т. Чурилина одним из «Председателей Земного Шара». Затем поэт возвращается в Крым, где вместе с Б. Корвин-Каменской и Львом Аренсом составляет рукописный манифест МОМ («Молодые Окраинные Мозгопашцы. В´оззыв и Зов»[55]55
  ФОНД ТЧ. Оп. 1. Ед. хр. 7.


[Закрыть]). В манифесте декларировалась принадлежность авторов к футуризму: «Мы утверждаем себя в грядущем, почему называемся будетлянами». Авторы манифеста связывали предлагаемую ими литературную программу с революционными обновлениями, приветствовали Красную Армию в Крыму: «ИХ путь – новобыта, НАШ – новотвора: слова, звука, краски, форм, жеста, мысли […] мы, основоположники содружества МОМ, приветствуем Красную Армию – приход её воссоединяет нас с содругами нашими – Питера и Москвы»[56]56
  ФОНД ТЧ. Оп. 1. Ед. хр. 7.


[Закрыть].

«Мозгопашцы» организуют в Симферополе и Евпатории несколько «Вечеров поэзии будущего», в программу которых входили доклады Л. Аренса «Слово о полку будетлянском» (молодая поэзия будущего) и П. Новицкого «Пафос поэзии будущего», выступление профессора А.А. Смирнова, показ работ Б. Корвин-Каменской, чтение произведений В. Хлебникова, Г. Петникова, Т. Чурилина, Божидара, Н. Асеева, Б. Пастернака, В. Каменского. 14 августа 1920 года был организован «Вечер творчества Т. Чурилина», на котором выступил Л. Аренс со «Словом о творчестве Чурилина», а также С. Прегель, О. Момбрай и сам Тихон Чурилин.

В этот период у поэта собирается книга стихотворений, которая впоследствии получит название «Льву – Барс», но не будет опубликована. Несколько стихотворений из неё вошли во «Вторую книгу стихов»[57]57
  Чурилин Т. Вторая книга стихов. М.: Лирень, 1918.


[Закрыть].

«Вторая книга стихов» Т. Чурилина (хронологически – четвёртая) состоит из 14 поэтических текстов. В них господствуют в основном те же мотивы, что и в «Весне после смерти» (смерти, воскрешения, покоя и т. д.); кое-где присутствует экспрессионистская стилистика (например, «Вывозка воза»). Но при этом в стихотворениях особенно заметно влияние футуризма.

Например, в стихотворении «Музыка на Пасху» мы видим характерное для В. Хлебникова образование отглагольного субстантива: «А пело беспрерывь рокотань-рокотунь, // А тело белое беспрерывь гремело». В стихотворении «Войдём в онь» неологизм появляется уже в заглавии. Также мы находим неологизмы в других стихотворениях сборника: «цветень нецвевый» («Абиссинская Синь – Сыне»), «жужжж» («Войдём в онь»), «родяльник» («Родимчик от дива») и т. д. По своей природе неологизмы «Второй книги» близки неологизмам именно В. Хлебникова, у которого, как и у Т. Чурилина, чаще всего смысл образованного слова заложен в его корне (например, «усмеяльно», «смеянствовать», «надсмеяльный» и проч. из стихотворения «Заклятие смехом»[58]58
  Хлебников В. Творения. М.: Советский писатель, 1987. С. 54.


[Закрыть]). Также во «Второй книге стихов» Тихон Чурилин вновь часто обращается к тавтограммической аллитерации, переходящей в фонетическую заумь: «И блеск лесный лестный по лику плетью» («Льву – Барс»), «Граде, дар радости радоницы!» («Утешь исцелительная»), «Пролил свой лёд и долю долил» («Абиссинская Синь – Сыне»); кое-где присутствуют тавтограммы: «И заныло, заскрипело, запело» («Вывозка воза»).

Интересной чертой стихотворений «Второй книги» Т. Чурилина является наличие в них эсхатологических элементов, близких как символизму, так и футуризму. Например, в стихотворениях «Орган – хору» («Саваны шейте, шеи готовь, // Топоты в тину вдавите. // – Это новь // Дети, вдовицы <…> Готовьте, готовьте святой засов // Чтоб друга и другу не слопать»), «Вывозка воза» («Воз, как кости там чёрные города. // А доро́ги, радо́гой родимец: гряяязны. // А людищщи! рогаты, грооозны» и далее: «И воз – и возец – и кости-города́: – до горы – да гори!!!»), выполненных в экспрессионистической стилистике.

В стихотворении «Орган – хору» проводится также метафорическая параллель «народ/орган», в связи с чем поэт обращается к гиперболе («О́ра, народ, органный лад – гармоник гой исчах. // Вой и вой и ваи – о́ра, ора, ора!!!»). Гиперболы, характерные как для футуризма, так и для экспрессионизма, присутствуют также в стихотворениях «Абиссинская Синь – Сыне», «Пустыня», «Вывозка воза».

Элементы экспрессионизма мы встречаем и в стихотворении «Бегство в туман», где тоже звучат символистские мотивы мора, болезни, смерти. Поэт обращается к метафоре жара-жора: «Жолтой жор, // Рож ожи́га – // Золы золотые – жар, // Ой, живо – гась!!!…», где также образы жара и жары сочетаются в гротескном описании пира («Са́го, сало, ́село – в брюхо!! // Кровь хлещи в щи, в квас…»). Далее поэт строит описание в экспрессионистском ключе: «Саго страшное – сукровицы сгустки. // Сало смрадное – с трупной утки. // ́Село смертельное – гниющее сутки – // Ух, кинь, ух кинь все во весь скак!!». Экспрессионистская стилистика присутствует также в некоторых других стихотворениях сборника («Войдём в онь», «Вывозка воза»).

В стихотворении «Вывозка воза» гротескное странствие мертвеца осуществляется в урбанистических декорациях. Причём окружающая лирического героя городская среда представлена тоже в экспрессионистских красках. Кроме того, мы вновь встречаем фонетическое описание, время от времени переходящее в звукоподражательную заумь.

В ткань стихотворного текста вплетён неологизм «холодость», некоторые слова фонетически маркированы: «гряяязны», «людищщи», «хоро – // хоррррыы». Изображение странствия «возка» обладает повышенной аффектацией. Но здесь нет характерного для Т. Чурилина противопоставления лирического героя окружающей среде, противодействующей ему. Описание героя сливается с описанием города; люди напоминают ему чертей: «А людищщи! рогаты, грооозны». Таким образом, можно предположить, что лирический герой Т. Чурилина попадает в преисподнюю, образ которой коррелирует в его сознании с образом города.

В стихотворениях этого года, не вошедших в сборник, но частично включённых в следующую книгу, мы также замечаем строки, написанные в близкой к футуристической, хлебниковской манере.

Так, например, в стихотворении 1920 года «Моцарт и Пила»[59]59
  Футурум АРТ.


[Закрыть] отчётливо присутствует звукопись, присущая стихотворениям «Второй книги стихов»: «И ласково оскаливая пыл, // Пила воздушную пыль пила. // И лай ласковый стали пел». В других стихотворениях заметно влияние символизма, которое, правда, сопряжено с футуристическими приёмами. Таким стихотворением является «Смерть от свадьбы»[60]60
  РНБ. Ф. 1294. Ед. хр. 15. Л. 128.


[Закрыть].

«Внутри русского футуризма… – пишет В. Терёхина, – главенствовали две тенденции – романтическая (содержательная, экспрессивная) и конструктивная (заумная, беспредметная, утилитарная)»[61]61
  Терёхина В.Н. Экспрессионизм в русской литературе первой трети ХХ века: Генезис. Историко-культурный контекст. Поэтика. М.: ИМЛИ им. А.М.Горького РАН, 2009. С. 114.


[Закрыть]. В стихотворениях «Второй книги» Т. Чурилин соединяет эти две тенденции, наряду с экспрессивной образностью возникают футуристические неологизмы, заумь и т. д. В период 1917–1921 годов влияние футуризма на поэтику Т. Чурилина становится основным.

В 1920–1921 годах поэт собирает «Третью книгу стихов», которая, подобно предыдущей, полностью ориентирована на футуристическую поэтику. Книга посвящалась Б. Корвин-Каменской («Тебе, Бронислава, 5 июля 1920 года во веки аминь»). В сборник вошло 35 стихотворений.

В «Третьей книге стихов» вновь звучат эсхатологические мотивы вкупе с футуристической гиперболой. Так, в стихотворении «Рождение Серны» герой провозвещает: «Гром в гряде гробов – телег, // Телесное, но и ленное путешествие. // Рождение твое, СЕРНА, – в сердце; те, ЛЕВ, // СЕРНЕ, серпом утром шерсть свиёт». В финале этого пророчества мы встречаем характерное для стихотворений «Весны после смерти» противопоставление «живого» и «мертвого»: «И день рождения СЕРНЫ се гром, // Роды – а в гряде телег грядёт гробовой дом». Рождение Серны противопоставлено миру мёртвых, в котором вслед за её рождением «грядёт гробовой дом».

В Крыму Т. Чурилин создаёт также повесть «Конец Кикапу», посвящённую Б. Корвин-Каменской и являющуюся парафразом одноимённого стихотворения[62]62
  Чурилин Т. Конец Кикапу. М.: Лирень, 1918. В выходных данных книг, выпущенных «Лирнем», значатся либо Москва, либо Петербург (Петроград), хотя в действительности все они печатались в Харькове.


[Закрыть]. Повесть выполнена в том же ключе, что и «Последнее посещение», фрагмент которого приведён выше, но в «Конце Кикапу» выше концентрация словотворчества. Кроме того, «Конец Кикапу» – это метрическая проза, в то время как более ранние повести поэта не имеют чёткой метрической организации, т. е. метр, возникающий в них время от времени, можно рассматривать скорее как случайный, нежели как регулярный.

Годом позже Т. Чурилин пишет следующее прозаическое произведение – «Агатовый Ага», отрывок из которого вместе со стихотворением «Печальный чал» и переводами Т. Чурилина «Из татарских поэтов» (из Чабан-Заде) был опубликован в 1922 году в альманахе «Помощь».

После нескольких творчески продуктивных лет Т. Чурилин решает отказаться от написания стихов и беллетристики. В 1922 году он возвращается в Москву, сближается с Н. Асеевым, Б. Пастернаком, О. Бриком, знакомится с Вл. Маяковским. В 1927 году психическая болезнь обостряется, и поэт проводит около четырёх лет в московской Донской больнице.

В 1920-е годы Т. Чурилин, действительно, почти не пишет стихов[63]63
  См. очерк о Маяковском из «Встреч на моей дороге» // Альманах Лица, с. 463: «…я понял – что писать стихи так, как я писал – и писали вообще, до Маяковского, по темам современности, – нельзя. Я тогда применил физический принцип закона сопротивления материалов именно к этому моменту, и осознанию этого момента. Я искренне думал, что замызганное, рафинированное и источенное поэтическими червяками и сверчками слово, прежняя лексика, ни к чёрту не годна для начинки сильнейшим динамическим и динамитным взрывным материалом революции, современности. Я думал, что слово, лексика не выдержат нагнетения этого сильнейшего действия – его, её “разорвёт”. И окончательно и бесповоротно решил отказаться от писания стихов и беллетристики и перейти целиком на газетную, журнальную и литературоведческую работу. И я не писал стихов с 1920 г. по 1931 – т. е. 12 лет».


[Закрыть]. Он занимается написанием статей[64]64
  См., например, статьи «Похвала литературной неграмотности – ход к обследованию обращения с художественной литературой» (ФОНД ТЧ. Оп. 1. Ед. хр. 35), «Накопление и стабилизация в художественной литературе» (ФОНД ТЧ. Оп. 3. Ед. хр. 2), а также «Сегодняшнее – вчерашнее» (Альманах Пролеткульта. М., 1925, С. 167).


[Закрыть], создаёт пьесы «Здорово, Цезари!»[65]65
  ФОНД ТЧ. Оп. 1. Ед. хр. 36.


[Закрыть] (1926) и либретто оперы «Адыгея»[66]66
  Там же. Ед. хр. 37.


[Закрыть] (1928). Он пытается приспособиться к окружающей его литературной ситуации, занимается стилизациями под фольклор. Например, пьеса-либретто «Адыгея» явилась результатом участия поэта в фольклорной экспедиции[67]67
  Также результатом участия в экспедиции явился цикл «Песен Адыгейских племён» (РНБ. Ф. 1294. Оп. 1. Ед. хр. 7). В книгу «Жар-Жизнь» вошли «Адыгея. Новая ода» и «Адыгея. Ряд песен для оперы» (ФОНД ТЧ. Оп. 1. Ед. хр. 24) – характерные для данного периода творчества имитации фольклорных текстов.


[Закрыть].

Однако и в литературно-критических статьях этого периода заметна поэтичность авторской речи, правда, крепко связанная с актуальностью выбранной тематики. В статье 1925 года «Похвала литературной неграмотности – ход к обследованию обращения с художественной литературой» Т. Чурилин рассуждает следующим образом:

«Когда одно из важнейших действий нашей современности – это ликвидация всех видов безграмотности? Ликвидируется простая, буквальная азбучная, неграмотность; борются с политнеграмотностью; насаждается грамотность техническая; прививается грамотность художественная. На какой же предмет понадобилось хвалить здесь неграмотность литературную – и ещё в год торжественного всесоюзного юбилейного чествования двухста лет Российской Академии Наук?

Оттого и идут наши сборы к похвалению неграмотности литературной, что дело статьи касается литературы художественной. Она, как известно, составляет частный вид вообще искусства. А искусство же распространённой вообще, вкоренившейся крепко во все классы общества, традиционной убеждённости – никоим образом не наука. Грамотность же, не что иное, как первая низенькая приступочка к величественной вековой лестнице НАУКИ.

Итого: зачем ненауке и грамотность?

Это “предъизъявление” как будто обнаруживает неподходящую для темы шуточность – игривость, уклон к сатир-юмору в рассуждении о делах нешуточных, впору вписать: мрачных. А в действительности – далее, в порядке статьи, развития мысли и разъяснений, прямо и точно придётся подтвердить: да, статья собирается хвалить самую буквенную “свежую” и сырую литературно-художественную неграмотность, т. е. совершенную неосведомлённость – незнание в этой области искусства у рабочих и крестьян – хвалить, как противопостав существовавшей и существующей в порядке “наследия” форменно страшнейшей – кромешнейшей перепутанице “основ” – “положений” и понятий о том, что идёт у нас за знания и культуру по этой части.

Разве до шутейностей, до игривости в голове, когда в наше горячее-строительное время, наряду с действительно научной сегодняшней работой – социально-экономической – во всех ответвлениях: техно-био-гео-про отделах, где в продукции уже есть и ЦИТовские малые дела и тепловозы и пшеничка ЦЕЗНУМ 3 и редчайшая радиоруда – посмотришь на наши научные позиции в художественной литературе. Продукция там всё ещё историческо-архео меланхолическая, в виде вариаций вальса “Невозвратное время” (Пушкина, Достоевского, Островского, Чехова etc.). В каком сладком вальсовом туре, например, на площади в 35 страниц сборника “Недр”, учёные литературоведы Л. Гроссман и М. Гофман вертят не то Пушкинское, не то Рылеевское стихотворение – “Чаадаеву”, отыскивая автора. Ещё – тот же Л. Гроссман и В. Полонский на куда большей, многотомной, площади “Печати и Революции” сколько бились в письменном турнире: – Бакунина вывел в Николае Ставрогине Достоевский, или нет?

Наше марксистское литературоведение? Незыблемо покоясь на очень почтенного возраста китах-основах: 1) Литература есть познание жизни 2) Её главное дело – отображать жизнь 3) Её глав-орудие – живописный образ и основоположенческое “что”. Неуклонно утверждено на взглядах Плеханова, слишком уж священночитательно принятых для диалектической практики сегодняшнего метода строительства жизни. Никуда ведь не денешься от, неуклонного тоже, зова этой практики: “познавать, чтоб строить” <…>»[68]68
  ФОНД ТЧ. Оп. 3. Ед. хр. 2.


[Закрыть].

Следующим важным этапом в творчестве поэта можно считать выход «Песен Т. Чурилина»[69]69
  См.: Асеев Н. Песни Т. Чурилина // Литературная газета. 1932. № 15 (184), 29 марта. Также: Чурилин Т. Стихи и песни. М.: ГИХЛ, 1932.


[Закрыть] (1932). Собственно, стихотворные тексты 1930–1932 годов были собраны поэтом в книгу «Жар-Жизнь»[70]70
  ФОНД ТЧ. Оп. 1. Ед. хр. 4.


[Закрыть], но она издана не была (её приняли к печати в издательстве «Советская литература», но Главлит не дал согласия). Книга должна была противопоставляться «Весне после смерти», первоначальный вариант названия «Да, это жизнь!» был подсказан А. Цветаевой. Уже в заглавии сборника Т. Чурилин обращается к метафоре жара-жары, присутствовавшей в его творчестве и ранее («Бегство в туман»). Но на том этапе она была связана с мотивами болезни и смерти, а здесь ключевая метафора стихотворений интерпретируется автором следующим образом: «Жар – жизнь – это не жар болезни, инфекции, а ЖАР калорийный. Калории дают тепло. Тепло держит – тело. Тело вмещает и выдаёт жар-жизнь»[71]71
  ФОНД ТЧ. Оп. 1. Ед. хр. 14. Л. 9.


[Закрыть].

В стихотворениях из «Жар-Жизни» заметно главенствующее влияние фольклора. Например, в своей «Песни об очереди» (1932) поэт пишет о советской действительности так: «И за водкой черёд // И за хлеб-б-бушкой! // Эзза печеньем, стоя, мрёт, // За вареньем, с сушкой!!»[72]72
  Футурум АРТ. С. 122.


[Закрыть]. Кроме того, в книге присутствует цикл из 16 колыбельных, каждая из которых является имитацией того или иного фольклора. В целом, «Жар жизнь» – это попытка поэта «вписаться» в установленную систему координат, приспособиться к советской культурной ситуации, доказать свою «нужность».

В 1930-х годах П. Новицкий пытается организовать творческие вечера Т. Чурилина, в 1933 году он всеми силами пытается поддержать поэта и помочь ему устроить в печать «Жар-Жизнь». В своей рецензии «О лице Тихона Чурилина» Новицкий пишет: «В лице Тихона Чурилина возвращается в советскую литературу чрезвычайно своеобразный поэт, для которого словесное искусство не сводится к рутинному виршеплётству и монотонно обезличенной рубленой речи, но является напряжённой работой творческого порядка над созданием словесного образа, соединяющего словесную выразительность с выразительностью звуковой»[73]73
  ФОНД ТЧ. Оп. 3. Ед. хр. 30.


[Закрыть].

Однако в архиве поэта также сохранилась «Рецензия о книге, сданной для издательства “Огонёк”», автор которой не установлен: «Стихи Чурилина представляют собой интересное явление в нашей поэзии. Но в литературном плане они могут рассчитывать лишь на профессиональный интерес поэтов, этнографов и, может быть, чтецов. Настоящая жизнь их начнётся, когда найдётся композитор, который даст выразительным текстам Чурилина музыкальную основу. По изложенным основаниям для меня, признающего оригинальную ценность работы Чурилина – очень сомнительна возможность и целесообразность издания «Жар-Жизнь» в массовой библиотеке “Огонёк”»[74]74
  Там же.


[Закрыть].

Кроме того, сохранился черновик письма неизвестному адресату, написанный Т. Чурилиным в 1930-е, который свидетельствует о душевном состоянии поэта, его бесчисленных попытках стать частью литературной жизни: «Я не новичок в поэзии, кроме того я активно содействовал подполью в Крыму (квартира моя для явки – для вас и Е. Р. в 1920 г. Еврей Тория Абрам, подполье Евр. ячейки ПКР, материально меня и Б. К. поддержавшему). Итак: устройте мне зал в КД РАБИС, а О. Брик и Асеев выступят со словом о том – и поддержать в ФОСПе о восстановлении – в Ц.С. задержали мою карточку. Разве позорно болеть ТВС? Ну а – психоневрозом или неврозом – позорнее. Эх, пошехонская св…чь! Поддержите меня в беде. Работаю для КИПО – читал Таирову. Он – предлагает сделать оперу (новую) <…> …декадника поэта, а предлагают закрытые выступления, как идиоту, которого стыдно выпустить несмотря на то, что М. Залка, предправления клуба за открытый декадник – Киреев и Лавут – тянут Худ-Пол Совет и всячески меня третируют, как сумасшедшего и как новичка в Лит! Если можете попросите Бубнова позвонить Залке и това<…>»[75]75
  ФОНД ТЧ. Оп. 1. Ед. хр. 24.


[Закрыть].

В 1930-е Т. Чурилин бросает все силы на роман «Тяпкатань». Об этом времени он впоследствии напишет в письме А. Щербакову: «1934 и 1935 гг. были для меня годами тяжёлой нужды, мне приходилось работать над своей книгой в неотопленной комнате без света, так как электричество было выключено за неплатёж»[76]76
  ФОНД ТЧ. Оп. 3. Ед. хр. 17.


[Закрыть]. Во второй половине 1930-х Т. Чурилин устраивает домашние чтения в Москве, приглашает известных писателей (И. Сельвинского, В. Шкловского, Вс. Иванова и др.), это и даёт некоторый отток в тяжёлые годы литературной «ненужности».

Вышедшая в 1940 году книга «Стихи Тихона Чурилина» в некотором роде подвела итог творчеству второй половины 1930-х годов. В сборник включено также четыре текста из «Весны после смерти», так как это издание задумывалась как избранное. Стихотворения, составившие книгу 1940 года, сильно отличаются от того, что писал Т. Чурилин в конце 1920-х – начале 1930-х годов. Подобно «Жар-Жизни», здесь всё больше заметен мотив восславления жизни, замещающий прежнюю фатальность[77]77
  См.: Йованович М. Взлёт и падение поэта: К пятидесятилетию со дня смерти Тихона Чурилина // Русская мысль. 1997. № 4161, 13–19 февраля. С. 9 (далее – Йованович. – Д. Б.): «Из мотивов “Весны после смерти” сохранилась лишь концепция любви-разлуки; тема смерти совсем исчезла, сменившись противоположной темой восславления жизни (ср. хотя бы оду “кремлевскому солнцу” в “Севере” и мотив “песни” – “снаряда” в “Зиме”), борьбы за жизнь, даже за личное здоровье; из “Второй книги стихов” остались одни следы установки на фольклорное начало и книжность, а также на звуковой эксперимент».


[Закрыть].

Сборник стихотворений 1940 года не дошёл до широкого читателя, сохранилось лишь несколько экземпляров. В журнале «Ленинград» появилась разгромная рецензия А.Л. Дымшица, в которой творчество Т. Чурилина характеризуется как «отравленное тлетворным дыханием декадентства», «юродствующее пасквилянтство» и «графоманство»[78]78
  Дымшиц А. Перепутаница // Ленинград. 1941. № 1. С. 22–23. Цит. по: Альнамах Лица. С. 452.


[Закрыть].

Стилистика стихотворений в период конца 1930-х тоже претерпевает изменения. В книге 1940 года нет словотворчества, образный строй стихотворений заметно упрощён по сравнению со стихами ранних книг.

Выбиваются из общей атмосферы сборника только «Песнь о Велемире» и т. н. «детские стихотворения». Если «Песнь о Велемире» склоняется скорее к футуризму, то некоторые «детские» стихотворения, испытавшие влияние поэтики советской эпохи, привносят нечто новое в творческую манеру Т. Чурилина.

Миливое Йованович отмечает, что «лучшей частью сборника 1940 являются стихотворения, которые воспринимаются как детские. Иные из них (“Дождик-дождик”, “Сказ о лесе”, “Скверный день”, “Отчего такой мороз?”) суть поистине хрестоматийны, что Чурилина в свою очередь сближает с обэриутами, авторами стихов для детей»[79]79
  Йованович. С. 9.


[Закрыть].

Примером скандирующей «скачущей» интонации является первое из детских стихотворений Т. Чурилина «Дождик-дождик», написанное в форме детской считалочки («Дождик-дождик, // Дождик – // Дождь, // Ваше непогодье!… Осень-осень, // Осенёк, // Время пред зимою»). Ритм стихотворения не гомоморфен: наряду с преобладающим хореем, здесь присутствуют перебои ритма («Я люблю любить цвет их, // Красный // Темно и ещё какой-то»), что можно соотнести с некоторыми стихами других детских авторов, где в пределах одного текста присутствует смена метров (например, «Муха-Цокотуха» Чуковского, «Посадка леса» Маршака, «Весёлые чижи» Хармса). Ритмическая организация, в целом свойственная детским стихам, соединяется с вполне «взрослыми» образами: «Очень-очень я промок, // Выпить бы с тобою // Водки перечной глоток», – обращается к осени лирический герой стихотворения.

В этом же стихотворении возникает характерная для Чурилина имитация просторечия «Мокнет-мокнет словно морж д’ // Всякий в это время годье», где после буквы «д» стоит апостроф (см. в связи с этим, например, «Комаринско-болотинский пляс Трепак», 1936 – «Эй, холоп-холоп-болярину ты раб, // В Гашнике – дыра – а’ б’… Заголя свой зад по слободам бежит // Д’’ приговаривает // Д’’// Разговаривает», где тоже для имитации просторечия использованы единичные или двойные апострофы).

В стихотворении «Дождик-дождик» мы замечаем образ ножа, свойственный раннему творчеству Т. Чурилина: «Режет небо тихий ножик // Нож-жик! // Жик-жик!…Ножик-ножик, // Жик-жик, нож, // В небе шевелится»; что можно соотнести, например, со стихотворениями из «Весны после смерти» («На ночь защита»: «Ночью меня обидят. // Подойдёт. // Тихо. // Ножик в живот воткнёт. // Спи, Тихон. // Не хочу!»; «Встреча»: «Скользнул кинжал (иль нож простой)… Какой здесь воздух тяжко спертый…» и проч.). Причём, как и раньше, здесь «тихий ножик» режет, только уже не лирического героя, а небо. Некоторые строки «Дождика» можно трактовать как искажённые клише, не свойственные детским стихам: «На столах моих цветы – // Астры // И левкои, // Я люблю любить цвет их, // Красный // Темно и ещё какой-то // Легкорозовый левкой, // Приосенний в нём покой». Таким образом, стихотворение «Дождик-дождик» можно считать скорее стилизацией под детское стихотворение, носящей личностный характер.

В другом детском стихотворении книги 1940 года «Сказ о лесе» Т. Чурилин обращается уже к стилизации иного рода, литературной имитации фольклора: «Дитё непорождённое, // Солнышком лужоное // Месяцем политое, // Мгой сырой повитое, // Дождичком забрызганное, // Пургою овизганное, Волками овытое, // Синим платом крытое»; поэтому в квазифольклорном тексте присутствует обилие простонародных лексических форм.

В «Сказе» лирический герой обращается к горящему лесу, центральным мотивом стихотворения является мотив огня, что так же, как и «Дождик», соотносится с ранним этапом творчества Чурилина (в стихотворении «Новый год» из «Весны после смерти»: «Открылись оба глаза – // И лар // Вновь немой самовар, // А от огарка в комнате – яркий пожар»; в стихотворении «Жар» оттуда же: «Красные огни. // Плывут от вывески гарни, // Светящейся – как угли ада: // Отрада. // Вспомнилось гаданье мне, // Вспомнилось – тоскливо мне: // Туз – десятка пик! // Жар велик, // Жар во мне, // – Весь в огне»; в стихотворении «Бегство в туман» «Второй книги стихов» мы тоже замечаем мотив огня: «Жолтой жор, // Рож ожига – // Золы золотые – жар, // Ой, живо – гась!!!» и др.). Следует также отметить, что в одном из первых стихотворений сборника 1940 года «Негритянской колыбельной» (взятого из «Жар-Жизни»), в котором описывается страшная картина линчевания, связанный с мотивом смерти мотив огня является основным: «Э! Жгли его, трещал костёр. // Э! Не забыть мне до сих пор». Для Т. Чурилина мотив огня чаще всего связан с мотивом смерти.

Лишь в немногих текстах «Стихов…» 1940 года мы замечаем так или иначе выраженный мотив смерти. Однако он присутствует именно в «детском» стихотворении: тема человеческой смерти ранних стихов Чурилина сменилась темой смерти леса – но её эсхатологический компонент остался: «Покроешься, скончаешься // И пропадёшь из глаз – // Раз с пламенем свенчаешься – // Сгоришь-ко ты дотла»; и далее уже говорится об уничтожении всего села: «А пчёлы твои красные // В село к нам залетят, // Они для нас опасные – // Сожгут, изледенят». Однако предсказания лирического героя прерываются в финале стихотворения возгласом «Сходись-ко все, родимые, // Туши лесной пожар!!». Таким образом, в финале описанное событие предстаёт перед читателем в подчёркнуто бытовом изображении, в то время как весь «Сказ о лесе» есть антропоморфное изображение смерти леса, перекликающееся с эсхатологическими мотивами раннего Чурилина.

В двух других детских стихотворениях, датированных уже 1939 годом (т. е. относящихся непосредственно к периоду составления сборника), «Скверный день» и «Отчего такой мороз?», мы больше не видим связи с «Весной после смерти», однако здесь присутствуют некоторые элементы «Второй книги стихов» и всего футуристического периода творчества поэта.

Так, например, в стихотворении «Отчего такой мороз?» мы читаем: «Свиреп, рассвирепел ещё как // Мороз и заскорузил щёки // Дерёт, дерёт по коже щёткой, // А по носу – щёлк, щёлк, щёлк – щёлкает!», где рифмический ряд «ещё как // щёки // щёткой // щёлкает» можно соотнести с рифмами стихотворений Т. Чурилина 1916–1921 годов (например, в «Смерти от свадьбы» «алою стаей / свистала ей» и «остановитесь / рысью и вниз и ввысь» и проч.).

В стихотворении «Отчего такой мороз?» также отразилась основная черта стихотворений этого периода – попытка приспособиться к окружающей литературной ситуации, здесь возникают некоторые элементы поэтики советской эпохи: «Мороз пылает – он не старец, // Он наш советский раскрасавец!»; и далее: «Ну, тут мороз рассвирепелся, // Пары наддал и в холку въелся. // Да как пошёл щелкать по носу // И капитану, и матросу, // И гражданам СССР // И мне, поэту, например».

Остальные – «взрослые» – стихи книги 1940 года имеют мало общего с ранним творчеством Т. Чурилина. В стихотворении «По линии и по бокам бульвара…» заметна стилистика, характерная для позднего поэта: например, ярко выраженный мотив труда («И от усталости сам трактор закачался»). Говоря сначала о «чёрных жирных весною тротуарах» и «жирной земле», поэт создаёт полуутопическое описание советского будущего: «Сияет в севе родина родная! // И Кривонос на пароходе мчится, // С боков к нему всеобщий сев стучится».

В другом стихотворении «Стихов…» «Непогода» Т. Чурилин заметно упрощает образный строй стихотворения и, рассуждая о ненастье, делает не свойственные своему творчеству выводы: «Я жить хочу для счастья и на краю родного края. // Я не умру, пока тебя не повидаю». Лирический герой воспевает «счастье родного края», противопоставляя его мотиву смерти. В стихотворении «Зима» мы читаем о советской стране: «Ей всего только 20 годков // В стуке светлых крепчайших подков!».

При содействии К. Тренёва в марте 1941 года Т. Чурилин получает заказ на новую книгу – о К.Э. Циолковском. План будущей книги «Гражданин Вселенной»[80]80
  ФОНД ТЧ. Оп. 3. Ед. хр. 9, 10, 11.


[Закрыть] был одобрен Союзом писателей.

Однако книга издана не была, и в последние годы жизни поэт был крайне истощён физически и морально, не имея средств на пропитание.

В 1930-40-е годы Т. Чурилин создаёт ряд прозаических произведений, которые не будут изданы. В «киноновелле» «О наглой, крашеной лисе – Гиль-бред-лис, // Которая потеряла весь здравый смысл, // А потом – и всю нагло-спесивую краску!»[81]81
  ФОНД ТЧ. Оп. 1. Ед. хр. 42. Дата в автографе не указана, предположительно это 1940-е гг. См.: 42. Шифр: ф. 1222 оп. 1 ед. хр. 42 “О наглой крашеной лисе Гильбред-лис”. Сказка. Количество листов: 3 Автограф.


[Закрыть] повествуется в форме притчи о лисе, которая, перекрасившись, стала предводителем всех зверей в лесу, но в финале была смыта «водоворотом страны Снегосоветной»: «Буйная, мощная водопадная мгла Живой воды Снегосоветии выбрасывает четвёрку бандитов на их родной берег. Здесь все – замучены, размякли, повисли на ногах в бессилии. А роскошная краска Гиль-бред-лиса вся сметена живой водой Снегосоветии».

Но не все стихотворения, написанные в 1940-е годы, после издания последнего сборника, ориентированы исключительно на советскую поэтику[82]82
  Некоторые поздние стихи были опубликованы в сб.: Серебряный век в Крыму: взгляд из XXI столетия (вступительная статья, публикация О.В. Байбуртской) // Материалы Вторых Герцыковских чтений в г. Судаке 21–23 сентября 2001 года. М.; Симферополь; Судак: Дом-музей Марины Цветаевой; Крымский центр гуманитарных исследований, 2003. С. 227–235.


[Закрыть]. Так, в стихотворении «Февраль в темноте»[83]83
  Там же. С. 230–231.


[Закрыть] 1940 года поэт пишет: «Весною движется, как губы люботы, // Весной колеблется, как воды теплоты». Здесь мы вновь встречаем мотив весны, который проходит через всё творчество поэта.