Текст книги "Последний выдох"

Глава 17

Я так испугалась, что собственное имя забыла!

«В такую минуту я бы и не пыталась его вспомнить! – подумала Алиса. – К чему оно?»

Льюис Кэрролл. Сквозь зеркало и что там увидела Алиса

Раффл, нахмурившись, удивленно взглянул на Кути поверх капота.

– Нет, Джеко, – сказал он, хлопнув крышкой. – И чтобы Фред вел машину, тоже не хочу. Так что залезай со своей стороны.

– Я могу и отсюда. – Кути забрался на водительское сиденье и, ухватившись за «торпеду», перелез на пассажирское место, двигаясь так, чтобы внимание Раффла было обращено на него, а не на рекламный щит. Лицо Кути покрылось холодным потом, и футболка под толстой фланелевой фуфайкой вдруг сделалась влажной. Он снова принялся свистеть, чтобы удержать внимание своего пожилого спутника, выбрав «Выпьем еще по чашечке кофе», просто потому, что никакая другая мелодия не пришла ему на ум; он знал, что с больной лодыжкой не сможет убежать от Раффла, если до этого дойдет дело.

Но Раффл уже впустил собаку на заднее сиденье, сел на свое место и закрыл дверь.

– А что, все маленькие дети такие же сумасшедшие, как ты?

Кути радовался, что темные очки скрывали тревогу, которая должна блестеть в его глазах.

– Я не маленький ребенок, – сказал он, надеясь, что сердцебиение уймется, когда автомобиль тронется с места. – Мне восемьдесят четыре года… просто я карлик.

– Мэр Города жевунов, – добавил Раффл высоким торжественным голосом, повернув ключ зажигания, – что лежит в стране Оз. – Мотор заработал, и автомобиль задрожал.

– Иди по дороге из желтого кирпича, – провозгласил Кути.

Раффл передвинул рукоять коробки передач, автомобиль тронулся с места и потащился по Бродвею дальше на север. Кути взъерошил мех Фреда, украдкой оглянулся на удаляющийся белый прямоугольник рекламного щита и спросил себя, кто же мог предложить 20 000 долларов «recompense». Тут ему на ум пришла еще одна цитата из «Волшебника Оз».

– Мне кажется, Тотошка, что мы уже не в Канзасе, – мягко и застенчиво сказал он Фреду.

На протяжении двух следующих кварталов они пересекли невидимый термоклин, отделявший жаркое многоцветное возбуждение третьего мира от района высоких и чистых серых зданий, и улиц с молодыми деревьями, посаженными вдоль тротуаров через равные промежутки, и новых автомобилей, и мужчин в темных костюмах.

Они повернули налево на Беверли и вскоре припарковались на просторной платной стоянке близ Хоуп-стрит.

– Мы здесь заработаем куда больше семи долларов, которые придется заплатить за парковку, – уверенно сказал Раффл, когда они вышли из автомобиля, и он открыл багажник, чтобы достать свой плакат «БЕЗДОМНЫЙ ВЕТЕРАН ВЬЕТНАМСКОЙ ВОЙНЫ С СЫНОМ, ОСТАВШИМСЯ БЕЗ МАТЕРИ». Гул грузовиков на Голливуд-фривей, приглушенный высоким забором, стоявшим вдоль обочины на северном краю стоянки, походил на звук слабого редкого прибоя на подветренной стороне мола.

Минувшей ночью они спали в автомобиле, и Кути заметил, что Раффл через каждые несколько часов повторял свое «лечение». Он надеялся, что сегодня вечером они заедут на некоторое время в мотель – зрелище Театра Ахмансона, и Форума Марка Тейпера, и Павильона Дороти Чандлер, величественных, как королевские замки иностранных столиц, возвышавшихся по сторонам просторной, приподнятой, окруженной тенистыми деревьями площади за перекрестком Темпл и Хоуп, напомнило ему о том Лос-Анджелесе, в котором он еще недавно жил, и он тосковал по такой обыденной роскоши, как душ.

Кути хромал через автостоянку, держась за конец поясного ремня, служившего поводком Фреда. Собака дернулась к прогуливавшимся голубям, Кути попытался пробежаться вслед за нею, но больная нога подвернулась, и он грохнулся обоими коленями на асфальт. От боли мир перед его глазами на мгновение сделался из цветного черно-белым.

– Джеко, этак ты скоро разобьешься на куски, – посочувствовал Раффл, помогая мальчику подняться на ноги. – Дай-ка я возьму Фреда.

Кути не плакал, хотя боль в лодыжке ощущалась, как пронзительный звук скрипки, и он был уверен, что кровь из разбитых коленок течет по голеням под брюками.

– Ладно, – с трудом выдохнул он и, не глядя, протянул Раффлу ремень.

Как только Кути смог ровно дышать, он тут же заговорил, чтобы показать, что с ним все в порядке.

– Какую такую «работу» мы делаем «за еду»? – спросил он.

Люди, которые вчера днем и вечером давали им мятые однодолларовые купюры и горсточки нагретой в карманах мелочи, попросту платили всего лишь обычную городскую пошлину, а вот здесь, по его предположениям, можно было рассчитывать получить двадцатку или две, если он сможет выполнить какую-нибудь определенную задачу.

Они остановились у выхода на Темпл-стрит.

– Ну, – сказал Раффл, взглянув с прищуром на широкие, чистые улицы, – прежде всего нужно соображать. Фраза «Мне позарез нужно выкупить из заклада свои садовые инструменты» не годится, потому что у человека могут оказаться при себе эти самые инструменты. Основной принцип: «Дай мне сорок долларов сейчас, и уже через несколько часов у меня все наладится», понятно? При твоем участии это должно получаться довольно просто. «Мой мальчик болен, мне позарез нужно тридцать долларов, чтобы он мог отлежаться на кровати в мотеле, а больше мне ничего и не нужно». Ты еще кашляни вовремя разок-другой, и только монстр откажется помочь нам.

Светофор переключился, и они пересекли Темпл, Фред нетерпеливо подергивал поводок, зажатый в узловатом кулаке Раффла.

– Значит, на самом деле нам не придется делать никакой работы, – сказал Кути, порадовавшийся этому открытию.

– Работа, Джеко, состоит в том, что ты делаешь для того, чтобы хорошо провести время, – ответил Раффл, – и тебе придется понять, как достичь наибольшего результата с наименьшими усилиями. Еда, кров, выпивка, дурь. Есть ребята, которые ходят в тюрьму отдыхать и не имеют ничего против оранжевой робы, но это не для меня – все действующие ордера на мой арест выписаны на разные имена. Кстати, о твоей машинке для перемотки: в тюрьме кино начинают показывать в восемь, но уже в девять отправляют спать, так что конец фильма ты никогда не увидишь. Ты мог бы так жить, а? А если ты всего-навсего выкуришь сигарету – а одна сигарета, если хочешь знать, обойдется тебе в четыре, а то и в восемь штук из тех, что продаются в ларьке, например, кусков мыла или шоколадных батончиков, – а какой-нибудь стукачок, затихарившийся в вентиляционной трубе или где еще, заложит тебя, а потом объявление по трансляции: «Майо, доложись караулу и сдай сигарету». Ты получаешь замечание и должен четыре часа чистить сортиры или заниматься еще чем-нибудь в таком роде. Два или три устных замечания, и тебе делают запись в досье, и прощай, досрочное освобождение. Хорошая жизнь – по эту сторону.

Кути удивленно пожал плечами:

– Вы меня купили.

Они стояли на тротуаре перекрестка Хоуп-стрит, ждали, когда переключится светофор направления восток – запад, а рядом с ними несколько мужчин в костюмах и женщина в платье кофейного цвета трепались о том, кто сегодня может петь «Призрака оперы».

Когда Кути посмотрел направо, на северную сторону Темпл, слова «вы меня купили» продолжали звучать в голове.

Небо, и здания на холмах Эхо-парка, кусты вдоль Голливуд-фривей – все слилось в расплывчатый двумерный фон, на котором броско выделялось белое пятно – рекламный щит с черной надписью и мертвенно-бледной цветной фотографией.

Кути, несмотря на теплую фланелевую фуфайку, охватил леденящий холод. В ушах звенело, будто от взрывов приснившихся петард, и он спросил себя, сумеет ли он бежать и способны ли вообще его мышцы работать. Ему не пришло в голову, что рекламный щит может быть не один, – за этой промашкой виделась та же сбивающая с толку, схожая с кошмарным сном цепкость сверхъестественной погони.

Здесь, в трех кварталах к северу от первого рекламного щита, текст был на английском:

НАГРАДА НАЛИЧНЫМИ

ЗА ПРОПАВШЕГО МАЛЬЧИКА

ПО ИМЕНИ КУТ ХУМИ

ПОСЛЕДНИЙ РАЗ ЕГО ВИДЕЛИ

В ПОНЕДЕЛЬНИК, 26 ОКТЯБРЯ,

НА САНСЕТ-БУЛЬВАРЕ

$20 000

ЗВОНИТЕ (213) ДЖКЛ – КУТ

$20 000

МЫ НЕ ЗАДАЕМ ВОПРОСОВ

Кути резко повернул голову и взглянул на Раффла.

А тот внимательно прочитал объявление и теперь смотрел сверху вниз на Кути без всякого выражения на морщинистом смуглом лице.

В глазке светофора зажглась зеленая фигурка, и окружавшая Кути публика двинулась по переходу через Хоуп. Кути брел в хвосте, не отрывая взгляда от фигурки на светофоре и слыша за спиной шаги Раффла и позвякивание поводка Фреда.

– Тебе достанется восемь тысяч, – вполголоса сказал Раффл. – За вычетом нашей с Фредом доли.

– Будь он проклят, этот «Форд»… – беспомощно пробормотал Кути.

– А почему не «Кадиллак»? – отозвался Раффл. – Да что там, мы сможем обзавестись автодомом с двумя сортирами.

– Я… мне нельзя к ним, – сам того не желая, проговорил Кути. И тут же спросил себя: «Почему бы и нет? Не могу же я вечно жить в этом проклятом автомобиле». А потом услышал собственные слова:

– Они съедят меня и убьют тебя.

Кути вступил на тротуар, беспомощно позволяя театралам пройти еще дальше вперед, и повернулся к своему спутнику.

Раффл озадаченно нахмурился.

– Съедят тебя? – проговорил он. – И убьют меня?

– Не вас, – возразил Кути, уже по собственной воле. – Он говорил со мной и хотел сказать, что убьют меня.

– Значит, он хотел сказать? Ха! – Раффл усмехнулся и кивнул. – Ну, Джеко, теперь-то я все понял – ты действительно шизик. И, судя по добротной одежде и хорошим манерам, ты сбежал из семьи каких-то богачей, и они жаждут получить тебя назад, чтобы ты снова принимал свой торазин или литий, так? Я тебя спасу.

Кути, в тот момент уже полностью овладевший собой, уставился на Раффла и подумал о том, в хорошей ли тот физической форме.

– Я могу просто сбежать. – Его сердце отчаянно колотилось в груди.

– У тебя лодыжка больная. Я тебя догоню.

– А я скажу, что не знаю вас и что вы ко мне пристаете.

– А я покажу на объявление.

Кути смотрел мимо Раффла на опустевшие на мгновение тротуар и улицу.

– Тогда, пусть эти полицейские решают.

Стоило Раффлу обернуться, Кути скакнул вверх по лестнице и помчался по широкой, похожей на акрополь площади к кривой коричневой стене ниже расширяющейся белой башенки Форума Марка Тейпера; дорожка пересекала мелкий бассейн, окружавший здания, и он сосредоточился на этом. Высокий стеклянный фасад Павильона Дороти Чандлер находился слишком далеко.

За спиной он услышал визг, наверное, Раффл наступил на лапу Фреда, а потом послышались торопливые шаркающие шаги по лестнице, но Кути мчался со всех ног, стараясь не замечать обжигающей боли в щиколотке, и когда он пересек ров и побежал вдоль коричневой стены круглого здания Форума Марка Тейпера, то больше не слышал своих преследователей.

А потом услышал. Когти Фреда клацали по гладкому бетону, и Раффл топал явно ближе. Кути теперь больше подпрыгивал, чем бежал, и по его лицу тек ледяной пот – через мгновение его поймают, и вокруг нет никого, кто помог бы ему, потому что все захотят урвать долю от 20 тысяч долларов.

Поймают… На него нахлынули отрывочные воспоминания о том, как он нахлестывал лошадь, возвращаясь домой ночью мимо кладбища, а в повозке шуршали нераспроданные газеты, как будто призрачные пальцы перелистывали их страницы, как ломился через темные леса в Порт-Гуроне, преследуемый призраком недавно умершего капитана парохода; о бегстве на запад, в Калифорнию, под «маской» полного затмения солнца в 1878 году, не оставляя за собой следа, как день за днем сидел, неловко скорчившись, на скотосбрасывателе несущегося локомотива «Юнион пасифик», карабкавшегося вверх по склонам к снежным пикам Сьерры…

И еще он вспомнил, как истекал в спальне особняка в Льюэллин-парке в октябре 1931 года, испуская последнее дыхание – в стеклянную пробирку.

Теперь любой мог съесть его, вдохнуть его, усвоить его сущность. В микроскопической стеклянной тюрьме его перевезли в Детройт, а потом он в конце концов оказался в Калифорнии, и этот неполовозрелый мальчик вдохнул его; мальчик недостаточно созрел, чтобы переварить его, разрушить и разорвать его и использовать его клочки для каких-то чуждых целей… а вот люди, преследующие его, могли и собирались.

Если они поймают его.

В этот момент мальчик был всего лишь отодвинутым в сторону пассажиром молодого тела, и старик обернулся к собаке, которая выскочила из-за изгиба белой стены.

«В худшем случае делиться придется не более чем с двумя, – думал Раффл, – в самом худшем – и все равно мне достанется шесть шестьсот, потому что шизанутый Джеко лишился своей доли, заставив меня гоняться за собой; я могу сбить его с ног и завопить: «Разумник-Философ Майо! Разумник-Философ Майо!» – э-э, нет, тюремные кликухи здесь не канают, нужно назвать настоящее имя… какое же, черт возьми, мое настоящее имя? – и сказать тем, кто окажется рядом, чтобы звонили в 911, что этот ребенок нуждается в особом обращении, а то может собственным языком подавиться. Можно снять башмак и сунуть ему в рот, чтобы он не трепал лишнего, и сказать, что это мера первой помощи».

Раффл промчался через мостик в проход по мелкому бассейну и затопал вокруг изогнутой стены Марка Тейпера, отставая от Кути всего на несколько секунд и следуя за Фредом чуть ли не по пятам, и тут утренний воздух сотрясло гулкое «бам-м».

И он остановился так резко, что чуть не потерял равновесие, и оттолкнулся от стены, чтобы попятиться.

Стена была влажной от все еще горячих брызг крови, и сквозь тонкий клубящийся темно-красный туман он увидел полного старика, одетого в черное пальто и мятую черную шляпу, который смотрел на него широко раскрытыми глазами. «Выстрел», – подумал Раффл, мельком оглядевшись в поисках тела Кути, но вместо него увидел разодранный, окровавленный скелет Фреда.

А Кути нигде не было.

Старик начал было отворачиваться, но внезапно сделал пируэт и прыгнул на Раффла, высоко вскинув длинную ногу, и с силой врезал ему в ухо носком черного, какого-то мохнатого ботинка; от удара у Раффла закружилась голова, он, шатаясь, сделал несколько шагов назад и удержался на ногах лишь благодаря подвернувшимся перилам бассейна.

Рот старика распахнулся, и хотя между неровными зубами обильно текла кровь, сумел выговорить:

– Ну-ка, сучьи дети, посмотрим, как вы теперь сможете захватить меня!

Мальчик только что сказал, вспомнил Раффл, нечто вроде: «Убьет вас и съест меня», и в эту неимоверно растянувшуюся секунду Раффл вдруг поверил, что этот старик съел Кути, и теперь собирался убить его – возможно, тем же способом, каким, судя по всему, взорвал собаку.

В тот же миг Раффл перепрыгнул через перила и кинулся наутек прямо по воде обратно к лестнице, и автомобилю, и привычной дымной анонимности вялотекущей борьбы за существование, постоянно происходившей южнее 10-й фривей.

Старик нетвердой походкой шел к другой лестнице, расположенной на западной стороне приподнятой площади. Несколько человек, стоявших в очереди за билетами на «Призрак оперы», подталкивали своих спутников и с любопытством смотрели на бесформенную черную шляпу и черное пальто, плечи которого обвисали, а руки резко болтались на ходу.

Хорошо одетые люди из очереди видели бежавшего в ту сторону мальчика, за которым гнался бродяга, а потом бродяга чего-то испугался, да так, что прыгнул в бассейн, помчался прямо по воде обратно к лестнице и скрылся из виду, тогда как этот старик шел, в общем-то, спокойно, никто не скандалил и не звал на помощь. А старик – теперь уже медленным, тяжелым шагом – спускался по лестнице, ведущей в гараж. Так что, если что-то и происходило, то, несомненно, закончилось.

Старик вышвырнул Кути из его тела в кромешно темную комнату, которая, как откуда-то знал Кути, была «Помещением № 5 лаборатории в Уэст-Ориндже».

Мальчик дышал быстро и мелко, всхлипывая при каждом выдохе. У него не было совершенно никаких мыслей, и, когда зрачки до предела расширились в чернильной тьме, у него было такое ощущение, будто их растягивали снаружи.

Он медленно, осторожно передвигая босые ноги, двигался по деревянному полу, проходя одновременно через статические воспоминания, которые были натянуты в затхлом воздухе, как паутинки.

В этой комнате был другой мальчик – нет, всего лишь выцветший призрак мальчика пяти лет от роду, который смутно видел эту темную комнату как дно темного ручья в Милане, Огайо. Он утонул очень давно, в 1852 году, купаясь вместе со своим другом Алем. Перепуганный тем, что оказался под водой и не может выбраться на поверхность, перепуганный тем, что вместо воздуха при вдохе в легкие льется вода, он выпрыгнул – просто выпрыгнул из тела! – и вцепился в друга, остававшегося на берегу. И цеплялся за этого друга еще много лет, пока Аль что-то делал, переезжал с места на место и в конце концов стал взрослым.

Кути выбрался из стоячей волны, являвшейся призраком мальчика, и теперь уже и сам знал об Але, что тот, после того как его друг исчез под водой и не вынырнул, просто пошел домой, пообедал с матерью и отцом, а потом лег спать, не обмолвившись ни словом о том, что случилось на ручье, – и очень удивился, когда его родители растолкали его через несколько часов и потребовали рассказать, где он в последний раз видел друга. К тому времени, похоже, весь город отправился с факелами на поиски мальчика. Аль терпеливо объяснил, что произошло на ручье… и еще сильнее изумился страху, который увидел на лицах матери и отца, ужаснувшихся тому, что он вот так взял и ушел от тонущего друга.

Сам-то Аль был твердо уверен, что принес друга домой.

И тридцать семь лет спустя, в этой комнате, друг наконец расстался с Алем.

К тому времени Алю сравнялось сорок два, и все это время он помнил о несчастье. В этой темной запертой комнате он работал с Диксоном над секретным новым проектом, кинетофонографом, и поздней ночью весной 1889 года они вдвоем испытали изобретение. Это было мерой предосторожности, которая, как показало развитие событий, вполне оправдала себя.

Диксон укрепил на одной стене белый экран, Аль запустил стоявший у противоположной стены аппарат, построенный из дерева и сверкающей меди. Аппарат затрещал и загудел, экран на мгновение вспыхнул чистым белым светом, потом на нем появилось изображение Аля, уже пополневшего, с решительным подбородком, толстой шеей и гладко зачесанными назад с высокого бледного лба седеющими волосами – а потом изображение заговорило.

И призрак утонувшего мальчика, увидев, что его носитель явным образом раздвоился, выскочил из Аля и загорелся от испуга.

Кути вбросило в его собственное тело, он вспомнил, кто он такой, но все еще ничего не видел, его со всех сторон окружала какая-то горячая влажная оболочка. Содрогнувшись всем телом, он разорвал ее; она вяло подалась, когда он потянул ее через голову, но, сбросив это нечто на перила лестницы, он увидел, что это была своего рода маска в полный рост: стариковская голова, теперь разодранная пополам, грубое черное пальто, приросшее к шее, и вялые белые мясистые руки, криво торчавшие из рукавов. И все это пахло мокрой псиной.

Кути трясся всем телом. Утренний ветерок, гулявший в лестничном пролете, внезапно обдал холодом его лицо и влажные волосы, и он оцепенел, осознав, что скользкое на его руках и лице было кровью, обильной массой чьей-то крови. Всей душой стремясь убежать от того, что здесь случилось – пусть даже он не знал, что именно, – он поплелся вниз по лестнице к тусклому искусственному свету, расстегивая на ходу «молнию» фланелевой фуфайки. Его горло освободилось, но он все еще не мог дышать.

Сойдя с лестницы на бетонный пол, он принялся стягивать толстую фуфайку, отяжелевшую от впитанной крови, однако нейлоновая подкладка осталась чистой, и он вытер лицо и попытался обтереть волосы. Потом он убрал со лба липкие завитки закурчавившихся волос, вытер руки последним чистым клочком простеганного нейлона, и отшвырнул мокрую тряпку за спину. Вместе с фуфайкой на бетонный пол упал рюкзак, но в тот момент он был для Кути всего лишь еще одной окровавленной обузой, от которой следовало избавиться.

Он остался в тонкой, с короткими рукавами рубашке поло, но она хотя бы не была измазана кровью. Содрогаясь при виде красных пятен на белых кроссовках, он содрал с них черные пушистые тапки или что-то в этом роде. Достаточно! – кричало его сознание. – Убирайся отсюда!

Он побежал вверх, перепрыгнув через разодранную органическую оболочку, и, вернувшись на тротуар, спрыгнул с низкой стенки на тротуар Хоуп-стрит.

И быстро пошел прочь, хромая на каждом шагу.

Краткое видение нормальной жизни, которое пробудил в нем Музыкальный центр, забылось напрочь – его мозг все еще отходил от грубого вмешательства другой личности, но периферическая нервная система решительно направила его на юг, туда, где можно было бы укрыться. Сотрясения от ударов сердца заставили-таки легкие снова заработать, и он, с почти неслышным присвистом в легких, торопливо хватал воздух ртом.

Невыносимые воспоминания старика все еще заполняли его голову, и с каждым шагом он резко выдыхал и тряс головой, потому что наряду с пропитавшими его запахами псины и крови он явственно ощущал в глубине носа сильный и резкий запах сожженных волос.

Призрак мальчика взорвался мгновенной белой вспышкой на полпути между Алем и киноэкраном, опалив экран и самым плачевным образом прервав демонстрацию первого в мире звукового кинофильма, который очень далеко опередил свое время.

Пожар.

Позже Аль объяснил свои повязки тем, что испытываемый им сложный прибор взорвался, когда он находился рядом, и, конечно, пресса приняла его объяснение.

Заголовок «Нью-Йорк таймс» от 21 апреля 1889 года сообщал, что «Эдисон получил ожоги, но продолжает работать».