Текст книги "Ужин во Дворце Извращений"

Ужин во Дворце Извращений

Посвящается

Тусовке по Вечерам в Пятницу:

Крису Арена, Грегу Арена, Биллу Бейли, Джиму Блейлоку, Дженни Банн, Питу Деврис, Филу Дику, Джеффу Фонтанези, Дону Гуди, Грису Гурлею, Дэшиллу Хэмстеру, Рику Хардингу, К. В. Джитеру, Тому Кеньону, Дейву Лемонту, Тиму Лемонту, Стиву Мелку, Филу Пейсу, Брендану Пауэрсу, Серене Пауэрс и Филу Тибодо...

...и почетным членам: Руссу Гелену, Дину Кунцу, Рою Сквайрсу, Джоэлу Штейну, Теду Уоссарду и Полу Уильямсу...

И – с благодарностью – Бет Мичхем, самой восприимчивой, настойчивой и тактичной из всех редакторов.

Книга 1.
Сколько уместится в руке

Глава 1

Усевшись поудобнее в ржавом кузове грузовика-качалки, угнездившегося наверху стены, Модесто запахнул на груди куртку, надвинул шапку на лоб и, прищурившись, приготовился наблюдать. Конечно, в это время следить-то было не за кем, но парень любил забираться сюда и просто наблюдать за перемещениями внизу. Так, для поддержания формы. Внизу и слева раскинулся район Южных ворот, непривычно безлюдный из-за недавнего дождя, а дальше на юго-восток – ветхие хибары и раскисшие проезды Догтауна, затянутые пеленой дыма от горящего в канавах мусора.

По продавленной крыше кабины мальчишка перебрался вперед, устроился на капоте и посмотрел на север. Раздолбанный древний грузовик, словно приросший к стене, на которую его некогда затащили, даже не шелохнулся под его весом.

На тускло-серой северной стороне небосклона черные мазки башен, и на ажурной, чем-то напоминающий скелет верхушке Крокер-Тауэр он разглядел оранжевые точки – факелы. Ночной дозор заступил на дежурство раньше обычного, и Модесто знал, что все бинокли и подзорные трубы обращены сейчас на восток, ведь именно оттуда могли появиться передовые отряды сан-бердусской армии. И хотя сам Модесто дозорных отсюда не видел, он знал, что верховые патрулируют дороги Золотого Штата от шоссе Берду на севере до Помоны на юге.

Внизу, под стеной, он заметил причудливый экипаж и заулыбался: полувосхищенно, полунасмешливо. Повозка принадлежала Грегу Ривасу, знаменитому палильщику на пеликане. Модест, как и большинство его сверстников, считал пальбу немного шумноватой исторической причудой. Причуду, напоминавшую родителей в те времена, когда те были молоды и глупы. Модесто куда больше интересовали ритмы скрэпа и такие новые танцы, как скрэппинг, джим-скрю или баг-уок.

Под скрип осей и цокот копыт повозка свернула на запад, на бульвар Шерстяных Рубах. Модесто понял, что Ривас торопится пораньше приехать к вечернему выступлению у Спинка.

Впрочем, он тут же выкинул его из головы и снова принялся наблюдать за волнительно-зловещими огнями на Крокер-Тауэр.

Повозка представляла собой старый, но отполированный до блеска кузов «шевроле», поставленный на запряженную двумя битюгами деревянную телегу, прошедший днем дождь освежил краски, и на бульваре Шерстяных Рубах не было в этот час экипажа шикарнее. Но древние предрассудки насчет того, что дождь, мол, отравлен, разогнали толпы пешеходов по домам, и только двое мальчишек вынырнули из обшарпанного подъезда с несколько вялыми криками: «Ривас! Ура, Грегорио Ривас едет!»

Ривас отдернул узорчатую занавеску, висевшую на месте давным-давно отсутствующей двери, вышел на дощатый настил телеги, поморщился, ощутив на лице моросящий дождик, и ухватился за переднюю стойку, когда кучер со скрипом остановил повозку перед домом.

Как и большинство сооружений в этой части города, это здание представляло собой неплохо сохранившийся бетонный остов с аккуратными деревянными заплатами на месте проемов, которые, если верить преданиям, некогда были забраны стеклом. В высоту здание имело три этажа, и, что опять же было характерно для этого района, верхняя часть стены, ныне украшенная рисованными орнаментами и вылинявшими на солнце флагами, обрывалась рваной линией по месту древнего излома. Надпись над дверью, искусно выложенная металлическими полосками и битым разноцветным стеклом, гласила: «У СПИНКА».

– Ну вот, – крикнул Ривас мальчишкам. – Несмотря на выходной, вокруг ни души. Пожалуй, пара новых промоутеров мне не помешает: последнее время даже чертовы попугаи – и то выражают больше энтузиазма, чем вы, парни.

Словно в подтверждение его слов один из попугаев на верхушке ближней к ним пальмы заверещал: «Р-ривас! Р-ривас!»

– Ур-ра! – откликнулся другой с верхушки соседней пальмы.

– Слыхали? – хмыкнул Ривас, залезая обратно в экипаж за шляпой и виниловым футляром от пеликана. – Думаю, это все потому, что они работают бесплатно. Искусства ради. – Он нахлобучил на голову шляпу, огляделся по сторонам в поисках клочка мостовой посуше и спрыгнул туда.

– Зато мы не задаром, чувак, – весело возразил один из мальчишек, и оба протянули руки ладонью вверх.

– Вот поганцы корыстные, – буркнул Ривас. Он порылся в жилетном кармане, выудил оттуда пару маленьких белых карточек и вручил по одной каждому. – Тут по мерзавчику, и вам должно быть стыдно, что берете столько.

– Еще как стыдно, чувак. – И оба исчезли в своей подворотне.

Ривас задержался перед входом в ресторан, чтобы сдвинуть древнюю шляпу под залихватским углом и расчесать пальцами темную вандейковскую бородку. Только после этого он толкнул качающуюся дверь и вошел.

Правда, он тут же в досаде прикусил губу, потому как его тщательно отрежиссированное появление осталось незамеченным: люстры, опущенные на пол после дневного наплыва посетителей, до сих пор стояли внизу не зажженными, и было весьма затруднительно хоть что-то разглядеть. А если бы не запашок прокисшего пива и подгоревшего масла, тут было бы точь-в-точь как в церкви – в перерыве между службами.

– Вот черт! – взвыл он, больно стукнувшись ногой об одну из люстр и едва не полетев через нее. – Эй, Моджо, где шляешься? Как так вышло, что эти штуки до сих пор не горят?

– Так ведь рано еще, Грег, – послышался голос из кухни. – Ща займусь.

Лавируя между деревянными колесами люстр, Ривас подошел к барной стойке, поднял поворачивающийся на петлях кусок крышки и прошел внутрь. В полутьме, на ощупь, он нашел поднос с чистыми стаканами, потом послышался нетерпеливый стук рычага, когда он накачал в стакан пива.

– Там есть открытая бутылка валюты Бёрроуза, – крикнул ему с кухни Моджо.

Ривас изобразил кислую улыбку.

– Сойдет и пиво, – нарочито беззаботно откликнулся он, повернул кран, и в стакан ударила пенная струя холодного пива.

Старина Моджо с коптящей керосиновой лампой в руках, хромая, проковылял из кухни к ближайшей люстре и принялся зажигать свечи.

– И то верно, – с отсутствующим видом согласился он. – Ты ведь у нас не любитель этого бёрроузова зелья, ведь нет?

– Я все больше пиво да виски, – ухмыльнулся Ривас. – Что, Фанданго или близнецы здесь?

– Ага, Фанданго. Вон его барабаны на сцене. Он за остальными вышел.

Из дальней двери послышались шуршание и стук.

– Эй, Грег, это ты? Поможешь мне с этими, ладно?

– Сколько уместится в руке, Томми, – отозвался Ривас. Сунув чехол с пеликаном под мышку, потягивая на ходу пиво, Ривас пробрался в заднюю комнату, взял у Фанданго один из барабанов поменьше и вернулся в зал.

Фанданго осторожно поставил свои барабаны на пол и вытер пот с круглого лица.

– Ф-фух, – выдохнул он, облокотившись на край сцены. – Спинк спрашивал меня нынче утром, когда ты будешь, – сообщил он, понизив голос.

Ривас опустил барабан и покосился на ударника.

– И что?

– Ну, не знаю, только он вроде как был здорово зол.

– С чего ты взял? У него, поди, и во сне рожа злобная.

– Он сказал, он хочет переговорить с тобой о чем-то. – Фанданго избегал встречаться с Ривасом взглядом, делая вид, будто проверяет свои барабаны. – Ну, может, насчет этой девицы.

– Что? Этой штучки Хэммонд? – Ривас нахмурился, вдруг вспомнив, что именно Фанданго встречался с этой девчонкой прежде; собственно, Фанданго их и познакомил. – Послушай, да она же на поверку совсем шалой оказалась.

– Тебя послушать, они все такие.

– Ну, если не все, то уж большинство точно, – буркнул Ривас, забираясь на сцену. – Тут уж ничего не поделаешь. – Он развязал шнурки футляра, поднял крышку и достал из него инструмент.

Этот инструмент не поражал размерами – не больше двух футов в длину, но он заслуженно считался самым красивым в Эллее – с грифом, вырезанным из красного дерева, с медными струнами и колками из полированных медяков; полукруглая же дека его, отделанная разными породами дерева, блестела как стеклянная. Смычок из конского волоса крепился к грифу с тыльной стороны, так что в профиль инструмент напоминал голову пеликана.

Он поставил футляр на пол сцены, сел на стул, положил инструмент на колени и пробежался пальцами по струнам. Инструмент откликнулся коротким, резким аккордом. Ривас вскинул его к плечу, отцепил смычок и осторожно, на пробу провел им по струнам. Звук вышел негромкий, но на редкость печальный.

Удовлетворенно кивнув, он спрятал инструмент обратно в футляр и положил смычок рядом, потом взял с пола свой стакан с пивом.

– Как бы то ни было, – заметил он, сделав хороший глоток, – Спинк не стал бы беспокоиться из-за такой ерунды. Черт, нынче у нас одиннадцатый год Седьмого Туза – все эти верность с целомудрием сгинули через ворота Догтауна еще до нашего с тобой рождения.

Как это случалось довольно часто – особенно в последнее время, – Фанданго не смог определить, говорит это Ривас серьезно или в шутку, поэтому он не стал развивать эту тему, а вместо этого принялся расставлять и развешивать барабаны вокруг своего стула.

– Эй, – не выдержал он после нескольких минут молчания. – Не знаешь, что это за парень там, у окна?

К этому времени Моджо уже засветил несколько люстр, и их света хватило, чтобы показать крепко сложенного мужчину, сидевшего у окна недалеко от входа. Несколько секунд Ривас приглядывался к нему, не в состоянии решить, смотрит тот на него, в сторону или вообще спит; потом пожал плечами.

– Сойер его знает.

– А если знает, то не скажет, – согласился Фанданго. – Скажи, мы сегодня больше палить будем? Я тут прорепетировал немного, кой-чего нового, пару баг-уоков, вот мне и кажется...

Ривас допил свое пиво.

– Лови! – крикнул он и бросил пустой стакан по крутой параболе в сторону Моджо. Тот опасливо оглянулся, поставил лампу на пол и в самое последнее мгновение успел схватить стакан в воздухе.

– Чтоб тебя, Грег... – пробормотал он, поднимаясь на ноги и ковыляя к бару.

– Угу, – кивнул Ривас, хмуро глядя ему вслед. – Будем палить. А что?

Нам платят не за то, чтобы Ривас лабал какие-нибудь баг-уоки, нет, подумал он. Для такой музыки нужны эти дикие юнцы с юго-восточной окраины Догтауна. Юнцы, полагающиеся на громкость своих глоток и раздолбанных инструментов, возмещая ими отсутствие музыкальных навыков.

– Я все никак не могу поймать ритма, – пожаловался Фанданго. – Ну, там, когда бы ты мне позволял просто поддерживать ритм твоего аккомпанемента или даже пения, ну, это еще туда-сюда, но уж эти третий и четвертый слои, и чтоб при этом акценты совпадали...

– Мы будем палить, – твердо заявил Ривас.

– А ты «Одинокого пьянчугу» будешь петь? – спросил Фанданго, выждав несколько минут. – Она самая сложная.

– Бог мой, Томми, – раздраженно вскинулся Ривас. – Это же твоя работа. Да, я буду ее петь. И если тебе лень учиться этому ремеслу, никто не мешает тебе отпустить бороду и побираться на улице.

– Ну да, Грег, только...

– Думаешь, я вернулся из Венеции, потому что плохо работал?

– Да нет же, Грег.

– Вот и верно. А теперь, может, прорепетируем до начала? Тебе не помешало бы.

Прежде чем Фанданго успел ответить, в углу скрипнул стул.

– Мистер Ривас! – Мужчина, сидевший у окна, встал и повернулся к нему. – Мне хотелось бы переговорить с вами, пока вы не начали.

Ривас подозрительно покосился на него. Что это, подумал он, вызов из-за чьей-нибудь попорченной жены или дочери? Впрочем, одет незнакомец был вполне пристойно: в белую фланелевую рубаху и белые же брюки с темным кожаным ремнем. Весьма, весьма пристойно, особенно по контрасту с красным синтетическим жилетом и широкополой шляпой Риваса.

– Идет, – помедлив, ответил Ривас. – Валяйте.

– Вопрос личного характера. Не могли бы мы обсудить его здесь, за столом? Хотите выпить?

– Ну...

Моджо вынырнул с кухни с полным стаканом пива в руках, стоило Ривасу спрыгнуть со сцены.

– Спасибо, – сказал Ривас, принимая стакан. – И еще стакан того, чего пожелает гражданин.

Моджо повернулся к незнакомцу.

– Стопку валюты Бёрроуза, пожалуйста.

Ривас подошел к столу незнакомца, держа пиво в правой руке, чтобы левая, с ножом, оставалась свободной. Стул он подвинул себе ногой.

Тут появился Моджо с бренди, поставил стакан перед незнакомцем, отступил на шаг и кашлянул.

– За мой счет, Моджо, – сказал Ривас, не сводя взгляда с незнакомца. Тот оказался совершенно лыс – ни волос, ни бровей, ни даже ресниц.

– Нет, я настаиваю, – возразил мужчина. – И пиво мистера Риваса тоже. Сколько?

– Э... Полпинты.

Незнакомец достал из поясной сумки пухлый кошелек, щелкнул замком и протянул Моджо талон-стопятидесятку. Моджо взял ее и устремился на кухню.

– Сдачи не надо, – крикнул ему вслед незнакомец. Моджо чуть сбавил шаг.

– Спасибо, – отозвался он удивленно.

– Ну? – произнес Ривас.

Незнакомец одарил Риваса откровенно ледяной улыбкой.

– Меня зовут Джо Монтекруз. Мне хотелось бы нанять вас.

Все еще изрядно озадаченный Ривас чуть расслабился и сел.

– Ну конечно. Вы хотите только меня или еще и аккомпанирующий состав? Я стою двадцать полпинт за вечер, а моя команда обойдется дополнительно в семь полпинт. Конечно, если я наберу музыкантов получше, это обойдется дороже. И еще, я занят до...

Монтекруз поднял руку, останавливая его.

– Нет. Боюсь, вы меня не поняли. Меня интересуют вовсе не ваши музыкальные способности.

– О... – Мог бы и сам догадаться, сказал он себе. – Тогда что? – спросил он уже так, на всякий случай: убедиться, что не ошибся.

– Мне нужно, чтобы вы провели избавление.

Значит, не ошибся.

– Мне очень жаль, но с той работы я ушел.

Улыбка Монтекруза – правда, не самая дружелюбная из всех возможных, – осталась по-прежнему лучезарной.

– Мне кажется, я могу сделать вам предложение, которое вернет вас на работу.

Ривас покачал головой.

– Поймите, я не шучу. Я завязал. Я хорошо зарабатываю музыкой – и потом, мне уже тридцать один как-никак. И рефлексы не те, и энергия... – Да и удача, мрачно подумал он. – К тому же со времени моей последней операции прошло три года. Страна изменилась. Так всегда бывает.

Монтекруз подался вперед.

– Ривас, – негромко произнес он. – Я говорю о пяти тысячах эллейских полтин.

Ривас уважительно кивнул.

– Славное предложение, – признал он. – Во всем Эллее не найти и пятидесяти людей, способных хотя бы надеяться занять такую сумму. – Он сделал большой глоток пива. – Но я завязал. Я не хочу больше рисковать своей жизнью, своим рассудком ради незнакомых мне людей. Есть ведь и другие избавители. Черт, да ведь пять тысяч в десять раз больше того, что берет обычно Фрейк МакЭн.

– А что, МакЭн не хуже вас?

– В настоящий момент бесконечно лучше, потому что я этим вообще не занимаюсь. Спасибо за пиво... А теперь мне все-таки пора наконец показать этому олуху-барабанщику, что мне от него нужно. – Он встал из-за стола.

– Подождите-ка, – поспешно сказал Монтекруз, поднимая веснушчатую руку; вид у него уже был не такой уверенный. – Вы единственный, провернувший восемь избавлений...

– Шесть. Двое попали в Священный Город прежде, чем я их нагнал.

– Ладно, шесть. Все равно рекорд за вами. Отец девушки хочет лучшего, и, послушайте, это дело будет проще остальных. Все, что от вас требуется, – это найти ее, а уж похищением и всем прочим займется ее семья, и...

– Вот пусть ее семья все и провернет, – сказал Ривас, выпрямляясь. – Я не шучу насчет ухода из бизнеса. Можете нанять меня в качестве пеликаниста или песенника – на сегодняшний день это моя единственная профессия.

Он повернулся и двинулся, было обратно к сцене, но Монтекруз с ловкостью, неожиданной для довольно тучного человека, обогнул стол и схватил его за локоть.

– Мы заплатим десять тысяч! – прошипел он. Ривас устало повернулся к нему.

– Вы уже слышали мой ответ.

Еще пару секунд лицо Монтекруза оставалось бесстрастным, до странного детским.

– Песенки? – выпалил он с неожиданной жалостью. – Вы бросили спасать жизни ради того, чтобы сидеть в баре и петь песенки? Ах да, вы же занимались этим только ради денег, верно? А теперь, когда они и так текут к вам, любого можно... можно выпотрошить и освежевать, и вам до этого не больше дела, чем до морщинки на вашем бесценном костюме, так? Здорово, должно быть, не заботиться ни о ком, кроме себя, любимого!

Кривая, недобрая улыбка появилась на лице пеликаниста.

– Ступайте-ка домой, – произнес он, дождавшись, пока Монтекруз договорит. – И займитесь тем, в чем хоть немного разбираетесь. Мутант проклятый.

Он говорил совсем тихо, но Моджо с Фанданго услышали и беспокойно посмотрели на него.

Оскорбление, совершенно уже смертельное с учетом монтекрузовой лысины, зависло в воздухе на несколько секунд. Монтекруз так стиснул зубы, что его внезапно побелевшее лицо показалось еще шире.

Ривас выдернул локоть и отступил на два шага; левая рука его зависла у ножен.

Наконец Монтекруз, тоже дернувшийся было за своим ножом, сделал глубокий вдох, потом выдох.

– Я не принимаю этого, Ривас. Я попридержу это. На время. – Он повернулся и зашагал к выходу.

Когда двери, скрипнув, закрылись за ним, Ривас поднял взгляд к потолку и присвистнул. Да, подумал он, совершенно не владеешь собой. Поосторожнее с пивом, старина, – ты и дома, и здесь перебираешь. Тоже мне смазка...

– Боже, Грег, – произнес Фанданго, и в голосе его звучал неподдельный ужас. – Ты с ума сошел, да? До меня только дошло: я ж никогда тебя таким не видел – ну, там, ворчишь разве, если что не так. Что он такого сказал? Что-нибудь про твое пение? Или одежду? И кого он хотел, чтобы ты...

– Ох, да заткнись же, Томми, – устало буркнул Ривас. Моджо уже зажег фонари рампы, поэтому он не позволил раздражению слишком уж проявляться на лице. – Вовсе я не сошел с ума, понял? Мне просто осточертели все, кто считает, будто у них есть право отнимать у меня время, вот и все. И не хотел я вызывать его. – Он взял свой инструмент, смычок и не без досады заметил, что руки его дрожат; ему пришлось поспешно опустить их и подозрительно покоситься на барабанщика. Впрочем, Фанданго все еще покачивал головой. Потом тот выбил короткую дробь на одном из своих барабанов – в общем, явно ничего не заметил.

– Но ты обозвал его мутантом, – произнес наконец барабанщик. – Ну, то есть меня-то ты так обзываешь, когда я облажаюсь, но этот-то парень точно из этих. Я даже отсюда видел, какой он лысый.

– Я все-таки решу, что ты умственно отсталый, если до сих пор не поймал этого темпа, – заявил Ривас. – Давай сначала и как следует.

Он трижды притопнул ногой. Фанданго обиженно насупился – и начал играть.

Им пришлось сделать перерыв всего через несколько минут, когда Моджо принялся вертеть старые скрипучие лебедки, поднимающие люстры на нужную высоту. Несмотря на свое недавнее решение, Ривас опустил свой пеликан и подошел к бару за новой порцией пива. Он вернулся на место, сел на стул, вытянул ноги и отсутствующе уставился в потолок, где висели по углам паутиной пыльные гирлянды бумажных кукол.

Всего несколько клиентов вошли и уселись за столы ко времени, когда Моджо закончил возиться с лебедками, и Фанданго вопросительно покосился на Риваса; впрочем, пеликанист, похоже, забыл свое недовольство его игрой. Зал постепенно заполнялся, и мало-помалу люстры кончили раскачиваться, а шум разговоров и звон стаканов сделались громче и настойчивее. Только Ривас оставался безразличен ко всему этому, и когда двое близнецов-китайцев – один гитарист, другой перкуссионист – появились и полезли на сцену, приветственный взмах его руки автоматизмом не отличался от взмаха конского хвоста, отгоняющего слепней.

Фанданго пришлось даже толкнуть его в бок и прошипеть: «Очнись, Грег!» Потому как в зале появился владелец заведения.

Стив Спинк с Ривасом были примерно одного возраста и сложения – тридцати лет с небольшим, подтянутые, уже с намечающейся складкой поверх пояса, – но Спинк с его копной белокурых волос и ослепительной улыбкой буквально излучал юношеский оптимизм, тогда как у Риваса был несколько театрально-драматический облик: темные волосы, борода и резкие черты.

Спинк облокотился о сцену. Словно очнувшись, Ривас поспешно вскочил со стула, схватил свой инструмент и с удивлением заметил, что зал уже полон.

– С тобой все в порядке, Ривас? – с отеческой заботой поинтересовался Спинк.

– Э... что? – Ривас шагнул к рампе, наступив на забытый стакан с пивом. Тот разбился, обрызгав пивом дорогую кожаную куртку Спинка.

– Черт возьми, я спросил, все ли с тобой в порядке. Ты какой-то не такой, как всегда. Выступать-то сможешь?

Ривас нахмурился и выпрямился во весь рост.

– Разумеется, могу! Что ты хочешь этим сказать? Бог мой, из-за какого-то копеечного стакана...

– С каких это пор стекло стало дешевым? Тут один старикан говорил со мной днем. Сказал, что ты был когда-то Сойкой. Это правда?

– Да, – буркнул Ривас. – И я никогда не делал из этого секрета. За свою жизнь я много кем побывал.

– Ты говорил обо всем, о чем угодно, но не об этом. Ты часто принимал причастие?

Второй раз за этот вечер Ривас испытал приступ жгучего гнева.

– Что ты хочешь этим сказать, Стив?

Спинк позволил своей неизменной улыбке поугаснуть немного.

– Прости, Грег. Но ты же можешь понять мою тревогу. Я не могу позволить, чтобы кто-то из людей, на которых я полагаюсь, вдруг оцыплячился.

– Начнешь беспокоиться об этом, когда я перестану набирать тебе этот твой чертов зал под завязку.

– Ты прав, Грег. Прости. Мне не надо было слушать этого старого хрыча. – Он повернулся к залу, и Ривас успел увидеть вспыхивающую вновь на его лице улыбку. – Леди и джентльмены, – объявил Спинк в полный голос. – Сегодня вечером нам вновь выпало удовольствие принимать у себя Грегорио Риваса из Венеции.

Аплодисменты последовали незамедлительно, и по громкости и продолжительности вполне соответствовали желаемому, так что Ривас, кланяясь в ответ, как всегда снисходительно ухмыльнулся – но в душе ощущал себя неуютно. Как бы звучали эти аплодисменты, подумал он, если бы я не приплачивал клакерам? И как долго еще будет цепляться ко мне ярлык гастролера из Венеции? В конце концов, я уже пять лет, как уехал оттуда, и хотя это стандартное спинково заявление заставляет пока еще новичков потрясенно перешептываться, Моджо не далее как вчера искренне удивился, когда я упомянул о том, как работал в баре «Бомбежище» в Венеции. Сказал, он думал, что вся эта история – всего лишь приманка для туристов вроде бутафорских черепов на карнизе.

Когда хлопки и свист начали стихать, Ривас повернулся к Фанданго и близнецам и подал им знак начинать «Всем охота посмолить мой бычок» – его коронный номер, который он обыкновенно приберегал для того, чтобы расшевелить вялую публику. Фанданго отбарабанил ураганное вступление, зрители откликнулись неподдельным восторгом, и на следующие несколько минут Ривас забыл все свои тревоги и сомнения, позволив мелодии и словам совершенно поглотить его.

Однако во время довольно продолжительного гитарного проигрыша под дробь ударных – с чем, насколько знал Ривас, у них не должно было выйти особых затруднений, – он вгляделся в публику. Вышло это у него немного нервно, поскольку он опасался, что эта девчонка, Хэммонд, заявится сюда, чтобы закатить ему сцену. Спинк даже обрадовался бы такому, потому что это послужило бы наглядным доказательством, какой бесшабашный сердцеед этот его пеликанист из Венеции, но сам Ривас остерегался таких встреч, хотя избегать их совершенно у него все равно не получалось. Он вглядывался в одно лицо за другим и к облегчению своему не нашел ее среди зрителей.

Уж наверняка она уселась бы туда, где я ее точно увидел бы, подумал он, и его пробрала дрожь. Ну и черт с ней. Ну почему эти девчонки никак не поймут, что для того, кто является инициатором разрыва, это вовсе не является трагедией? Одно дело, каким все это представляется той, которую выбросили, но для того, кто выбросил, это... глоток свежего воздуха, гора с плеч, пружинящий шаг и песня на губах. Все что угодно, только не трагедия.

И – черт, подумал он, можно подумать, это все моих рук дело. Не я ли по наивности потратил столько времени – эта штучка Хэммонд вряд ли стоила того, – и я ли виноват, что все еще живу с этим чувством потери, отделаться от которого могу не больше, чем от своего собственного скелета... и подобно древней нержавеющей стали она не окрашивается от времени в защитные цвета, но всегда сияет как новенькая, беспощадно отражая окружение...

Ривас повернулся к близнецу-перкуссионисту и шепнул: «Напомни потом – нержавейка – ржа – защитный камуфляж». Тот кивнул.

Да, подумал Ривас с каким-то странным удовлетворением, славный образ. Из этого выйдет неплохая песня: каким-то драматическим образом потерянная девушка... возможно, смерть... или даже самоубийство. Класс...

...Все что угодно, только не то, как я на самом деле потерял Уранию...

Он отогнал от себя воспоминание о себе самом, восемнадцатилетнем юнце, скорчившемся под кустом в остатках взятого напрокат костюма, от которого разит бренди и блевотиной, и в довершение всего – к своему же собственному ужасу – лающего по-собачьи.

Раз или два за годы, прошедшие с того вечера, в редкие моменты особенной искренности с самим собой, ему казалось, что когда-нибудь он сможет посмеяться над этим воспоминанием. Пока такого еще не произошло.

Так или иначе, он обрадовался тому, что эта девчонка Хэммонд, похоже, согласилась отчалить безболезненно. Некоторое время он находил ее занятной, но все-таки она была не Урания. Никто еще не стал для него Уранией.

Гитарное соло подошло к концу, он взялся за гриф, смычок завис над туго натянутыми струнами – и тут он заметил у барной стойки хорошо одетого пожилого мужчину. Его пробрал озноб даже прежде, чем до него дошло, кто это такой... и он пропустил свое вступление.

Гитарист удивленно оглянулся на него, но, быстро среагировав, повторил свою фразу.

Впрочем, ему пришлось проделать это еще раз, и самые внимательные слушатели поняли, что не все ладно, потому что Ривас наконец сообразил, кто такой этот пожилой тип, и сам уставился на него с изумлением, злостью и – несмотря на десять с лишним лет, прошедших с тех пор, – с изрядной долей страха.

– Грег! – настойчиво прошипел Фанданго. – Да очнись же!

Ривас зажмурился, как мог сконцентрировался на музыке и все-таки ударил смычком по струнам в нужный момент, после чего песня продолжалась как обычно.

Однако по окончании последнего куплета он дал музыкантам знак укоротить обыкновенно замысловатый финал. Фанданго послушно отбарабанил короткую завершающую дробь, и Ривас, значительно трезвее, чем был минуту назад, опустил инструмент и шагнул к краю сцены.

– Небольшой перерыв, – коротко объявил он, спрыгнул со сцены и подошел к барной стойке. Это удалось ему быстрее обычного, ибо даже самые набравшиеся завсегдатаи, похоже, ощущали исходящую от него угрозу и поспешно убирали с дороги ноги и стулья.

Когда Ривас остановился перед пожилым типом, он уже пришел в себя настолько, что начал догадываться, зачем этот тип здесь.

– Тут за кухней есть комната для приватных разговоров, – сказал Ривас голосом, который противоречивые чувства напрочь лишили выражения. – Подождите с объяснениями, пока мы не окажемся там вдвоем. Виски, – добавил он уже громче, обращаясь к Моджо. – Два двойных, живо!

Моджо поспешно наполнил два стакана, Ривас забрал их у него и повел пожилого типа от барной стойки к неприметной двери в углу.

– Возьмите где-нибудь лампу и принесите, – рявкнул пеликанист на своего пожилого спутника, держа стаканы в одной руке и открывая дверь другой. – Ну, быстрее – марш-марш!

Лицо старика перекосилось так, будто до него дошло, что обед его состоял из оставшихся от прислуги объедков и что от него требуется изъявлять благодарность даже за это. Однако он молча повернулся и принес лампу с углового стола.

Ривас стоял у двери и закрыл ее, пропустив в маленькую комнату старика с лампой. Собственно, это была даже не комната, а каморка, вся обстановка которой состояла из пластикового стола и нескольких стульев. Ривас сел на один из них и поставил виски на стол перед собой.

– Вам стоило сказать Спинку, кто вы, когда говорили с ним сегодня днем, – заметил он. – Он был бы польщен знакомством с человеком, который гонит эллейские деньги.

Старик со стуком поставил лампу на стол, пламя разгорелось чуть поярче, и на стенах закачались их искаженные тени.

– Нам обоим не пошло бы на пользу, – хрипло возразил он, – если бы люди узнали, что Ирвин Бёрроуз ведет дела с Грегом Ривасом.

Ривас отхлебнул виски и запил его большим глотком пива.

– Верно, – холодно кивнул он. – Собственно, зачем даже самому Ривасу знать об этом, а? Кого это вы подослали мне сегодня для переговоров – такого чувствительного? Он вел себя не слишком-то по-деловому: почти вызвал меня на дуэль.

Ирвин Бёрроуз задумчиво посмотрел на него.

– Не хотелось мне тебе этого говорить, – произнес он наконец, – но скажу, потому что мне кажется, это способно повлиять на твое решение. Монтекруза можно простить за некоторую горячность: видишь ли, он ее жених. Они должны... должны были пожениться в следующем месяце.

Ривас даже сам удивился тому, как больно задело его это известие. Он постарался отстраниться от эмоций и устало отметил про себя, что боль, которую он заботливо окучивал и культивировал тринадцать последних лет, свыкнувшись с ней как с чем-то ручным и домашним, снова одичала и вырвалась из-под контроля.

А в следующее же мгновение он испытал чувство глубокого омерзения к самому себе за то, что все его чувства и переживания сосредоточились на одной-единственной персоне: на нем самом, Грегорио Ривасе. Боже мой, подумал он, ведь прав этот сукин сын Монтекруз: для тебя все существует только до той степени, пока это ублажает или раздражает тебя, любимого.

Черт, и все равно я не буду выдергивать ее ради него.

Он поспешно опрокинул в рот остаток виски, но вместо блаженного помутнения, на которое он рассчитывал, пойло придало его мыслям неприятную ясность, и он с отчаянием осознал, что не позволит Сойкам заполучить ее.

Если бы я не знал, подумал он, если бы я сам, своими глазами не видел, как Сойер методично режет человеческое сознание на кусочки, пожирая души как огонь хворост, я бы, возможно, смог бы плюнуть Бёрроузу в лицо и выйти отсюда, гордо хлопнув дверью. Классный бы жест получился. Вы запретили мне возвращаться тринадцать лет назад – а теперь я не верну ее вам. Как, нравится? Вот так, щелчком по царственному носу... посылая Его Алкогольное Величество куда подальше, через ворота Догтауна... чтобы он умолял меня о помощи и не получил ее...