Текст книги "Святые целители"

Тимофей Веронин
Святые целители

Рекомендовано к публикации Издательским Советом Русской Православной Церкви

ИС 14

© Издательство Московской Патриархии Русской Православной Церкви, 2014

© Веронин Т., текст, 2014

* * *

О́тче Святы́й, Врачу́ душ и теле́с, посла́вый Единоро́днаго Твоего́ Сы́на, Го́спода на́шего Иису́са Христа́, вся́кий неду́г исцеля́ющаго, и от сме́рти избавля́ющаго, исцели́ и рабо́в Твои́х (имена́) от обдержа́щия их теле́сныя и душе́вныя не́мощи, и оживотвори́ их благода́тию Христа́ Твоего́; моли́твами Пресвяты́я Влады́чицы на́шея Богоро́дицы и Присноде́вы Мари́и; предста́тельствы честны́х Небе́сных Сил безпло́тных; си́лою Честна́го и Животворя́щаго Креста́; честна́го сла́внаго проро́ка, Предте́чи и Крести́теля Иоа́нна; святы́х сла́вных и всехва́льных апо́столов; святы́х сла́вных и добропобе́дных му́чеников; преподо́бных и богоно́сных оте́ц на́ших; святы́х и исцели́телей безсре́бренников Космы́ и Дамиа́на, Ки́ра и Иоа́нна, Пантелеи́мона и Ермола́я, Сампсо́на и Диоми́да, Фо́тия и Аники́ты; святы́х и пра́ведных богооте́ц Иоаки́ма и А́нны и всех святы́х. Я́ко Ты еси́ Исто́чник исцеле́ний, Бо́же наш, и Тебе́ сла́ву возсыла́ем, со Единоро́дным Твои́м Сы́ном, и Единосу́щным Твои́м Ду́хом, ны́не и при́сно и во ве́ки веко́в. Ами́нь.

Молитва Таинства соборования

Часть первая
Святые целители древности

Несмотря на недуги

В далекой от больших городов сельской церковке Великим постом совершалось Таинство соборования. От ближайших деревень сюда тоже путь неблизкий, но все-таки под скромно отреставрированными сводами, перед бедным бесхитростным иконостасом, собралось несколько десятков прихожанок, все – старые сельские труженицы. В их морщинистые руки на веки вечные въелась русская земля, а спины их навсегда согнулись под тяжестью многолетних крестьянских работ. Привычно одолели они трудные тропинки среди заснеженных полей, несмотря на больные ноги и другие недуги. Потому что здесь, в любимой этой церковке, открывается им окно в мир вечной радости и покоя. В тот мир, куда ушли их отцы, деды и прадеды, которые упокоились тут же, на скромном кладбище за оградой.

Заботливый батюшка расставил в храме лавочки, зная, как нелегко этим семидесяти-восьмидесятилетним старушкам выстоять долгую службу. И они, несколько виновато примостившись на скамейках, внимали молитвам Церкви и Евангельским чтениям, которые с радостью и доступно для этих простых людей пояснял всякий раз священник.

А потом он произносил положенную молитву, прося Отца Небесного прийти к этим смиренным рабам Своим, исцелить их немощи и недуги молитвами бессребреников и целителей Космы и Дамиана, Кира и Иоанна, Пантелеимона и Ермолая, Сампсона и Диомида, Фотия и Аникиты.

Многократно звучали под сводами храма эти древние имена. И вместе со звуками своих имен вступали в бедную ветхую церковку, стоящую далеко от больших дорог, те, кому эти имена принадлежали. Они незримо прикасались своим молитвенным дыханием и милосердной любовью к согнувшимся под тяжестью многолетних работ спинам, к заскорузлым рукам, в которые въелась черная земля, к ногам, прошедшим не одно «кругосветное путешествие» по своим и колхозным пашням и огородам.

– Страстотерпче святый и целителю Пантелеимоне, умоли милостивого Бога, да согрешений отпущения подаст Он душам нашим, – пел нестройный хор, состоящий из пожилой матушки да двух деревенских старушек.

– Святые бессребреники и чудотворцы, посетите немощи наша! – возносились подрагивающие, но проникновенные голоса к темным сводам.

И слезы путались в старческих морщинах обрамленных платочками лиц. Слезы мешались с освященным маслом, и светлое умиление касалось этих простых сердец. Едва ли ведомо было им, как пострадал за Христа целитель Пантелеимон, кто такие Фотий или Сампсон, но близость их, теплое их предстательство ощущали они несомненно. И повторяли вслед за священником имена людей, которые жили в далекие-далекие годы в Римской империи и взошли к Богу, чтобы остаться навсегда современниками всех, кто призывает их в своих молитвах.

Мы совсем другие. Наши руки не знают черной земли, спины не привыкли сгибаться над грядками, нам даны другие болезни и заботы. Но мы тоже приходим на Соборование Великим постом в наши городские церкви и слышим те же молитвы, те же святые имена. Но нам, книжникам и книгочеям, важно все-таки знать, что за судьбы скрываются за каждым именем. Нам важно хотя бы отчасти познакомиться с Диомидом и Сампсоном, Киром и Иоанном, Космой и Дамианом, целителем Пантелеимоном и его духовным отцом Ермолаем. А также со святыми мучениками Фалалеем и Трифоном. Поэтому мы хотим рассказать о них то, что, может быть, сделает их образы более зримыми и живыми. И тогда мы сумеем искреннее и теплее молиться этим великим целителям, чтобы они пришли к нам на помощь в минуту испытания и в пору телесных и душевных болезней, от которых все же да оградит нас милостивый Господь.

Святой великомученик и целитель Пантелеимон

Светлый юноша с кудрявыми черными волосами и ясными, чистыми глазами – таким запомнился целитель Пантелеимон совсем еще молодой женщине Агнии Поликарповой. Она осталась одна, беспомощная, с новорожденным младенцем. Мучительные головные боли лишали ее сил, погружали в полусознательное состояние. В редкие минуты, когда младенец засыпал, а боли отступали, она хваталась за недавно подаренную ей книжечку – житие святого целителя с его крохотным изображением. Вглядывалась в его лик, просила, плакала. Боль снова накатывала, младенец просыпался, но встать с постели, подойти к нему сил не было.

И однажды кто-то неслышно вступил в ее комнату, мягко склонился над плачущим младенцем, и Агния узнала этого черноволосого юношу с ясными глазами. Младенец затих. А потом целитель подошел к больной. Тишиной, ласковым теплом повеяло на нее. «И самая нежная мать не может хранить своего малютку так, как он хранил меня в эти дни», – писала потом Агния.

Здоровье вернулось к ней, и в сердце навсегда осталось тепло той таинственной встречи.

Черноволосый юноша в старинной одежде, с небольшим ковчежцем в одной руке и крохотной ложечкой в другой, – он смотрит на нас со своей иконы в каждом храме. Мы несем к нему свои молитвы, жалобы, ставим свечи.

– Святой Пантелеимон, прошу тебя, пожалуйста, моли Бога об исцелении моего сыночка Семена…

– Великомученик Пантелеимон, помоги моему Диме вылечиться…

– Прошу тебя помочь исцелению внука моего Ильи… – горячо молится кто-то перед иконой целителя.

И тайные воздыхания душ слышны в этих простых просьбах.

– Святой Пантелеимон, спасибо тебе, что помог, что услышал мои молитвы, – благодарит святого новый голос.

Год 2000-й от Рождества Христова. К Храму Христа Спасителя в Москве вьется длинная очередь. Час за часом стоят люди, вырвавшись из обыденной реальности, устремившись к небу. Ведь там, в Храме, в небольшом посеребренном ковчеге, – честна́я глава того, кто был когда-то обезглавлен римскими воинами за верность Христу. Люди идут к целителю с болезнями и повседневными нуждами, с тем чтобы облегчил, помог, устроил, несут свои каждодневные заботы в Храм, к святому жителю вечного мира, и значит, тоже тянутся от земли, от суеты сует, из пучин житейского моря – к небу.

Простой русский крестьянин уже позапрошлого, девятнадцатого века. Болезнь приковала его к постели. День ото дня становилось хуже. Боль, бессонница, стоны. Измученная страданиями мужа жена хотела везти его в больницу. Но что такое для тогдашнего сельского жителя врачи и больницы? Только пытка чаще всего безрезультатными лечебными процедурами, а еще и деньги. Те последние жалкие сбережения, которые спрятаны в самом укромном уголке в холщовом мешочке…

– Нет, хозяйка, доктора мне уже не помогут, один у меня доктор, – и больной указал на небольшую бумажную икону целителя Пантелеимона, которую купил когда-то в Москве в знаменитой часовне на Никольской.

– Дай мне ее, – и он прижал к себе дешевый образок. – Помоги мне, святой целитель, – шептал больной, и долгожданный сон пришел к нему.

А во сне крестьянин сидел на лавке в своей избе. Он знал, что болен, но чувствовал себя спокойно и хорошо. Солнце заливало деревенскую улицу. Куры мирно поклевывали придорожную землю. И вдруг бесшумно, легко, по ухабам сельской дороги подъехала карета. Таких экипажей в их глуши никто не видывал. Дверца приоткрылась. Там было трое. Два старца, а третий… Такое знакомое ясное молодое лицо и странная старинная одежда! Точно как на бумажном образке! Юноша вышел из кареты, вошел в избу. Он сел на лавку к больному. Он обнял его, как друга, как отца.

– Ну вот и я, твой доктор, здравствуй, ты ведь звал меня, – прозвучал тихий голос. И больной приник к нему, и тепло, радость, неизъяснимое блаженство залили душу.

– Я здоров, хозяйка, слышишь, здоров, – весело проговорил проснувшийся крестьянин. На полу котенок играл с лучиком солнца, а в сердце недавнего больного горел огонек иного, вечного, света.

Летний день в дореволюционной Москве. По старому стилю – конец июля. Никольская улица, что ведет к Красной площади, запружена народом. Идут и поют тысячи, тысячи людей. Больше, конечно, серых простонародных кафтанов, бабьих платков, но есть и сюртуки, и изящные платья. Москва величает своего любимого целителя, кроткого великомученика Пантелеимона.

 
На каторжные клейма,
На всякую болесть —
Младенец Пантелеймон
У нас, целитель, есть, —
 

так писала за год до революции Марина Цветаева.

Сюда, на Никольскую, в величественную часовню, почти собор, каждодневно шли русские люди. Несли свои болезни и скорби к образу святого с частицей его мощей, привезенной с Афона. Благодатный старец Агафоклий встречал богомольцев и просителей, помазывал маслом. Сюда ехали со всей России. Место знали все: пройти в ворота Китайгородской стены, миновать приземистую церковь Владимирской иконы – и тогда окажешься возле дверей, из-за которых льется напев очередного молебна.

Уже после революции один еврей заболел раковой болезнью, врач отмерил ему несколько недель жизни. Они с женой в отчаянии ехали из дорогой лечебницы по Никольской улице. Неожиданно больной попросил остановить коляску возле часовни.

– Я должен зайти туда.

– Но ты же другой веры, – возражала жена.

– Но я ощущаю властный призыв, я не могу противиться. – Он вбежал в часовню и впервые в жизни упал на колени перед христианской святыней. Слезы не давали шептать слова прошений.

Через несколько недель в один из подмосковных храмов пришел пожилой человек.

– Я еврей, но хочу креститься, – сказал он священнику. – Потому что ваш святой дал мне здоровье. Я верую вашему Богу.

А между тем шли 1920-е, советские, годы. Быть христианином становилось все опаснее. Но святой целитель перевернул душу этого человека, ввел его в свою часовню, даровал ему здравие и открыл Христа. А через несколько лет прекрасная часовня вместе с крепостной стеной и несколькими старинными зданиями взлетела на воздух. Гул рухнувших обломков прокатился по Красной площади, ударился о стены Кремля и отхлынул к реке. По воде пошла тревожная рябь. Словно кто-то осторожно ступал по речной глади.

А там, где стояла часовня, на углу Богоявленского переулка и Никольской улицы, долгое время был небольшой сквер. Деревца, травка. А потом соорудили здесь новый торговый центр, каких во множестве наплодила наша эпоха. Спешат мимо витрин модных магазинов озабоченные покупатели. Свиристят мобильные телефоны, шуршат упаковочные пакеты, с рекламных плакатов глядят упоенные блаженством приобретения новых вещей белозубые красавицы и красавцы. Но, может быть, и сейчас – на этом месте, если остановиться, если вслушаться, то различишь чей-то молитвенный шепот, плач, пение. Ведь он все равно остался с нами, не ушел, «младенец Пантелеймон», целитель «всякой бо лести».

* * *

…Когда он был совсем еще маленьким, мама часто произносила над ним имя христианского Бога. Если ему случалось болеть и от жара ломило ножки и ручки, она осеняла его крестом. А когда он выздоравливал, садилась с ним в саду их богатой виллы в малоазийском городе Никомидия и рассказывала о том, как был распят Сын Божий и как ранним весенним утром на третий день после Своей смерти Он явился сперва женщинам, потом являлся ученикам, и наконец у них на глазах вознесся на небо.

– Он ждет нас там, сынок, – говорила мать.

Сквозь ветви персиковых деревьев блистала небесная лазурь. И мальчик долго глядел в сияющие просветы.

А потом мама умерла.

Спустя годы отец отдал его учиться врачебному искусству. Он молился вместе с отцом Юпитеру и Диане. Его учитель Ефросин усердно приносил жертвы Асклепию. Но лазурь, которая сияла сквозь зелень деревьев, волновала душу мальчика. Глядя в небо, он часто вспоминал мать, и смутная тревога закрадывалась в сердце, когда отец возжигал светильники в домашней кумирне.

Мальчик быстро добился успехов. Сам император Максимиан, посетивший Никомидию, обратил на него внимание. Ему прочили придворную карьеру. Ефросин был доволен Панталеоном. Да, именно так назвал его отец. «Во всем как лев» – значило это имя. Отец хотел видеть в нем сильного, ревностного подданного великой империи, верного гражданской доблести своих предков и величию их могущественных богов.

Но все в его жизни перевернулось после того, как он услышал свое имя на углу немощеного переулка и большой улицы. Каждое утро проходил он там к своему учителю и не обращал внимания на пожилого человека, который копал что-то в саду или просто сидел у порога своего скромного одноэтажного дома.

– Панталеон, – произнес этот человек, и юноша остановился. В бороде незнакомца пробивалась седина, худые руки мирно покоились на коленях. А глаза были простые и мудрые.

– Я знаю, ты достойный ученик прославленного врача. Но знаешь ли ты – кто истинный Врач всех людей?

– Нет, – с волнением, словно ожидая чего-то, отвечал Панталеон.

– Христос, – тихо произнес человек.

Названное Имя вмиг воскресило в памяти юноши и лазурь, сияющую сквозь ветви персиковых деревьев, и маму, склоненную над детской кроваткой, и таинственное тепло материнской молитвы и благословения.

Панталеон часто потом приходил к этому человеку. Оказалось, что он был священником гонимой христианской Церкви. Звали его Ермолай. В дальней комнатке небольшого дома услышал Панталеон о происходивших в далекой Галилее событиях трехсотлетней давности. О том, как холодной ночью родился в пещере Спаситель мира. Как потом вышел на проповедь, исцеляя и утешая людей. Как Он поднял с постели расслабленного, возвратил зрение слепому, как воскресил мертвую девочку, дочь начальника синагоги, и юношу, единственного сына вдовы, и друга Своего Лазаря.

«Неужели вера моих отцов – ложная вера, а истина здесь – в словах этого тихого человека?» – часто думал Панталеон и вспоминал свою мать. В задумчивости он нередко теперь блуждал после занятий по городу, лишь к вечеру возвращаясь домой.

Однажды юноша вышел к пустырю и у самой дороги среди камней и сухих колючек увидел змею. Она свилась на камне и шипела, подняв голову. Зловеще поблескивали ее холодные глаза, и Панталеон в страхе отступил в сторону и вдруг споткнулся обо что-то. Он подумал, что это ком земли или бугорок, но, оглянувшись, увидел бледного мальчика. Тот лежал на земле, безжизненно запрокинув голову, разметав тонкие руки. Лицо – белее полотна, губы безвольно разжаты, неподвижные глаза отсвечивали стеклянным, безжизненным холодом. Ошибки быть не могло, мальчик мертв. На ноге, чуть повыше щиколотки, был крохотный след от укуса, смертельный змеиный яд остановил маленькое детское сердце. Забыв об опасности (а змея все с тем же холодным вниманием продолжала следить за человеком, готовая к нападению), Панталеон приблизился к мальчику. И стало пронзительно, до боли жалко этого ребенка. Ему не было и десяти лет. Где-то рядом живет его семья, братья, сестры. Мама ждет его и думает, наверное, что сынок опять заигрался с друзьями, и уже начинает сердиться и не знает, какое горе совсем рядом с ней. И сердце Панталеона наполнила решимость.

– Нет, я не хочу этой смерти, этого горя. И Тот, о Котором говорил мне Ермолай, Кого призывала ночами моя мама над моей кроваткой, Он тоже не хочет этого горя. Он хочет и может помочь, – прошептал Панталеон.

В душе заструилась его первая молитва – молитва милости и сострадания:

– Господи Ермолая и моей матери, Ты пришел на нашу землю, и про Тебя говорят, что Ты при жизни Своей исцелял и воскрешал. Если это так, если Ермолай прав, а мой отец и мой учитель обманываются, сотвори чудо, воздвигни этого мальчика, верни его матери, а змею останови, пусть не сеет она больше смерть!

Как много сил отдал юноша этой короткой молитве! Сев на землю, он спрятал лицо в ладони, перед ним снова мелькнула грозно шипящая голова змеи. И он застыл. Нет, больше он ничего не ждал, не просил, но словно бы на мгновение забылся, потерял себя, утратил ощущение действительности.

– Ой, смотри, что с этой гадиной случилось, – прозвенел вдруг над его ухом веселый мальчишеский голосок. – Это ты ее так? А она ведь меня, кажется, укусила, а вот – ничего.

Перед ним стоял тот самый мальчик, живой, уже не такой бледный. Он улыбался, болтал, а возле камня лежала змея, разрубленная пополам. Только кем?

Панталеон вскочил на ноги, радость захлестнула его сердце.

– Значит, Ермолай прав, значит, Иисус – Бог! – выкрикнул он и обнял мальчика, и хотя тот ничего не понял, но тоже обнял Панталеона. – Беги, беги к матери, она тебя ищет, ты задержался, слышишь, – спешно проговорил юноша. И мальчик в самом деле побежал, а Панталеон не побежал, а полетел к домику на углу тихого переулка и большой улицы.

В этот день родился новый человек. В дальней комнате своего скромного дома отец Ермолай крестил Панталеона. В низкой комнатушке тихо горела лампада. Было холодно. В очаге дотлевали угли. Но юношу согревало неземное тепло. Он замер, с радостным изумлением ощущая Чье-то сладостное неземное прикосновение. Кто-то был сейчас в этой комнате, Кто-то посетил этот крохотный домик и Своим теплым дыханием вошел в сердце юноши.

Но как стремительно пролетело время, как быстро настал тот час, когда Панталеона призвали к прибывшему в Никомидию императору. Этому предшествовало исцеление слепца. Именем Христа вылечил его молодой врач. Завистники донесли об этом императору. И вот повелитель мира мрачно вглядывается в чистые ясные глаза Панталеона.

– Что же ты, юноша, не стремишься ко мне на службу? Или не хочешь послужить великой империи и самому императору? Тебе больше нравятся оборванцы и обманщики? А может, тебе по сердцу сказки про казненного на кресте обманщика из Галилеи?

– Он не обманщик, и повествования о Нем – не сказки, – тихо, но твердо возразил Панталеон. – Он истинный Бог.

– Не безумствуй, – усмехнулся император.

– Я не безумствую, безумствуют те, кто не признает Господа, Творца неба и земли, – твердо прозвучал под сводами дворца молодой голос. – Хочешь увидеть Его мощь и испытать силу римских богов? Я знаю, у тебя сейчас есть смертельно больной слуга. Пусть принесут его сюда, и пусть твои жрецы призовут своих богов на помощь, да придут они исцелить его. А потом и я призову своего Бога.

Долго молчал Максимиан. Потом приказал:

– Несите.

Лежащий без сил на носилках человек. Уже несколько недель он прикован к постели. К бледному лбу прилипла прядь волос. Он хрипло дышит, и бескровные губы едва шевелятся. Громкие молитвенные восклицания жрецов оглашают здание. Пахнет ладаном, а потом и жареным мясом. На жертвеннике дымится молодой барашек. Но больной только кашляет, задыхаясь от струящегося в его сторону дыма.

И вот возле носилок – Панталеон. Он не зажигает жертвенного огня, не простирает к небу рук с громкими криками. Он склоняется к больному и берет его худые длинные пальцы в свои мягкие руки.

– Господи, услыши молитву мою и умилосердись над этим страдающим созданием Твоим, – говорит он тихим голосом. Только император и несколько приближенных могут слышать Панталеона. Остальные замирают в тишине. Тишина опускается на всех, наполняет покои дворца, тишина просится в каждое сердце, даже в сердце жестокого Максимиана. И в тишине слышно, как скрипят носилки, когда больной поднимается на ноги. Панталеон дает ему руку, и они идут, идут по залу, и тишина шествует вместе с ними, и никто не может эту тишину нарушить, пока не раздается резкий звук. Это император ударяет в ярости по каменным плитам своим жезлом.

По приказу царя святого целителя повлекли на муки. Строгали железными когтями, жгли огнем. Потом отдали на съедение львам. Львы лизали его ноги. Они не могли, не смели ничем повредить ему. Кровь, раны, ожоги превратили некогда прекрасное тело в сгусток боли. Но большие, ясные глаза глядели на мучителей без злобы и даже с жалостью. А когда предсмертная пелена стала заволакивать этот чистый взор, когда тьма почти совсем охватила сознание, он увидел сияние. Это сияние приближалось и росло. И вдруг появилась фигура, которая показалась Панталеону такой знакомой… Боль стихла, крики мучителей, гул толпы стали едва слышны. Тот, кто приближался к нему, был так похож на священника Ермолая. Но ведь священник только что на глазах у Панталеона был казнен по приказу императора. Однако черты лица похожи. Похожи и в то же время – иные… Нет, это не Ермолай. Это, это…

– Пантелеимон, – раздался спокойный ровный голос. И мученик узнал его. Ведь это был тот самый голос, который слышался ему со страниц Евангелия, когда в тесной комнате скромного дома священника Ермолая собирались тайком христиане на Литургию. В темноте только одна лампада едва мерцала перед изображением большой рыбы на стене, и священник доставал из тайника драгоценную книгу. Он читал слова Спасителя, и голос его становился иным, это был уже не его голос, не голос отца Ермолая. Сам Христос говорил его устами…

– Пантелеимон, – снова услышал страдалец.

Спаситель давал ему новое имя. Нет, он не «во всем подобный льву», а «всемилостивый» – таково значение нового, истинного имени мученика и целителя, имени, которое получил он за несколько часов до смерти. За несколько часов до того, как меч римского воина отсек его голову.

Это имя пройдет через века. Оно перелетит границы Римской империи, переживет многие исторические эпохи и шагнет в наш суматошный, информационно-индустриальный век. Снова и снова, входя под своды наших храмов, мы невольно будем выискивать глазами икону черноволосого юноши с небольшим ковчежцем и крохотной ложечкой в руках. Огонек нашей свечи будет ласкаться к его тонкой бледной руке. А мы задержимся на минуту подле его нежного светлого лика, потому что нам всегда есть о ком и о чем попросить всемилостивого целителя и великомученика Пантелеимона.