Текст книги "Профессия-звукооформитель. Синхронные шумы в кино"

Магия кино: искусство и ремесло

…Истинное кино – это волшебство. Как, собственно, и любое настоящее искусство… Однако… Увы и ах, процент настоящего, высокого искусства невелик. И так, к сожалению, было во все времена. Львиную долю в искусстве занимает то, что условно можно назвать не искусством, а просто ремеслом. Да, часто мастерским, высокопрофессиональным ремеслом. И мастера в нем попадаются нередко самые выдающиеся, достойные восхищения. Но… все равно это ремесло. Чем же отличается искусство, какие у него главные признаки и свойства? Истинное искусство – это всегда тайна, сокрытость, недосказанность. У актеров есть такое слово: «сверхзадача». Что это? Это когда создается и воплощается роль, то хороший талантливый актер должен всегда в ней раскрыть нечто такое, что даже автор не замышлял. Нечто большее, чем сама роль. И это тоже искусство – актерское. Вот это та самая сверхзадача, которая и отличает настоящее искусство от поделки, от даже самого высококлассного ремесла. Настоящее искусство отличает еще и то, что оно не предполагает «игры в одни ворота». Если зрителю/читателю не приходится напрягаться, воспринимая фильм, книгу или музыкальное произведение, это выдает с головой то, что материал, который он видит/слышит, – всего лишь поделка, а не настоящее искусство. А вот если ему приходится не развлекаться (поглощать как попкорн), а напрягаться, вдумываться и «вчувствоваться» вместе с автором, создавшим произведение, то это означает, что он видит НАСТОЯЩЕЕ произведение искусства, где есть таящаяся загадка и скрыта тайна. Это и есть то, что делает человека небанальным, поднявшимся над самим собой обыденным. Впрочем, нужно с печалью заметить, что таких зрителей/читателей всегда немного, так же как настоящих авторов высокого искусства. И тут уж, увы, ничего не попишешь…

Я к чему все это говорю: кино (как и театр) – это пространство, населенное множеством людей. Начинается оно, конечно, со сценариста. Потом подключаются режиссер, художник, композитор, оператор, звукорежиссер… А вот потом к ним может присоединиться несчетное количество народа. В некоторых случаях их могут быть сотни! В кино огромное количество профессий. И моя, скромная, в том числе… И вот мое частное мнение: чем ближе к истинному искусству конкретный маленький исполнитель, тем лучше получается фильм. И зритель, как правило, этого не осознает. Потому что зачастую даже и не знает об этих маленьких неизвестных исполнителях… А мне и не нужно, чтобы меня кто-то знал. Главное, это на сто процентов выполнить поставленную задачу. И СВЕРХзадачу тоже…

Как я к этому пришел, или Началось все задолго до семнадцатого года…

…И вообще – как я попал в ЗВУК? Или как звук попал в меня? Я думаю, что это стоит рассказать: это позволит понять, как может рождаться профессия и профессионал. Что стоит у него за спиной, что его напитало и взрастило. Конечно, у каждого шумовика своя история, но я рассказываю свою…

Началось все давно, еще в XIX веке. В подмосковном городе Щелково родился мой прадедушка Иван Иванович Юхов. В купеческой семье. И было у него аж шесть сестер. И, что удивительно, все с прекрасными голосами. Долго ли, коротко ли, но в родовом гнезде как-то незаметно образовался домашний хор. Распевали себе разные народные песни с открытыми окнами, а под этими окнами собирались разные зеваки и восхищались удивительно стройным звучанием. У прадедушки особого голоса не было, поэтому он взялся этим хором дирижировать. В общем, все шло тихо и спокойно. Постепенно хор стали приглашать на разные общественные сабантуи и всяческие празднества. Потом подтянулась и церковь – их все чаще приглашали петь на клиросе, а прадедушка стал регентом и на всю свою зарплату содержал всех сестер и большой дом на Полянке. К тому времени он переехал в Москву. Хор очень ценили за профессионализм и стройность. А в 1900 году хор уже становится официально организованным. Потом – Первая мировая война, Революция, Гражданская война и установление советской власти. И все это время хор пел. А в 1919 году он был прямо признан новым государством, а проще говоря, был поставлен на государственное обеспечение. То есть зарплату стал получать из бюджета. Собственно, этот год и считается годом основания хора, хотя реально он возник заметно раньше (а в 2019-м праздновался его столетний юбилей). Прадедушка почил в 1943 году, во время войны, и на его место хормейстера потом приходило немало людей. Самым заметным из них, пожалуй, был Александр Александрович Юрлов, руководивший коллективом в 1950–1960-е годы. В результате на данный момент хор называется Русская хоровая капелла имени А. А. Юрлова. Почему не имени моего прадедушки? Все просто – во-первых, Юрлов в свое время спас хор от роспуска, над ним висела такая опасность. А во-вторых, он поднял художественный уровень хора на невероятную высоту, на международный уровень, благодаря чему хор регулярно стал гастролировать за рубежом и всегда там был принимаем с восторгом…

Итак, затравка звука произошла в моей душе очень давно. Он залег где-то на большой глубине, на самой подкорке моего существа…

А чуть позже моя бабушка (дочка И. И. Юхова) вышла замуж за весьма известного в ту пору пианиста, Марка Наумовича Мейчика. Он окончил Московскую консерваторию с золотой медалью, и его имя до сих пор находится на доске золотых медалистов рядом с Малым залом Консерватории. Его другом был А. Н. Скрябин, и Марк Наумович был первым исполнителем его произведений. В общем, это был мой дедушка. Тем самым ЗВУК стал входить в меня все плотнее и плотнее, но… как выяснилось, не музыка. В раннем детстве я был отдан в Гнесинскую музыкальную школу, и особого таланта я не проявил, как и вообще склонности к музыке. Но вот звук… Им я был наполнен, хотя очень нескоро об этом узнал. Понадобилось тридцать с лишним лет, чтобы понять, что моя способность СЛЫШАТЬ и ПОНИМАТЬ звук заложена во мне в полной мере. Это произошло уже после окончания философского факультета и после множества жизненных приключений. Оказавшись на улице с дипломом в руках (и утеряв всякий интерес к философии), я понял, что надо на что-то жить, и подошел к своей маме с требованием: «Учи меня!»

…Мама пришла в профессию очень рано. В пятнадцать лет она попала в театр Маяковского, где, в общем, тоже занималась шумами. Только стоит понимать, что шумы в театре совсем другие, нежели в кинематографе. Хотя бы потому, что они не синхронные. Театральные шумовики создают некий набор звуков ЗА сценой, и синхронность там не требуется… Но к восемнадцати годам судьба занесла маму на «Мосфильм»… Где она и осталась навсегда. Ее первая запись в трудовой книжке – это ноябрь 1955 года. Когда я забирал ее трудовую книжку в отделе кадров в 2015 году, то посчитал, и выяснилось, что ее стаж на «Мосфильме» насчитывает шестьдесят лет!

В общем, найти лучшего учителя я не мог. Конечно, это очень тяжелое обучение. По большому счету, вхождение в эту профессию обязывает тебя превратиться в другого человека. Входя в нее, ты постепенно меняешь свое отношение к миру, к людям, к предметам… Ты идешь по улице и начинаешь подмечать каждый звук-звучок, и понемногу размышляешь: как я смог бы его воспроизвести в студии с помощью своего реквизита?.. Ну вот, например, этого дворника, который волочет за собой лопату по снегу и льду? А как бы я сделал шаги вот этой девушки на высоких каблуках? К слову сказать, реальные каблуки женских туфель в большинстве случаев звучат совсем некрасиво и «неправильно». Ведь от прохода милой хрупкой девушки мы ждем острых, легких, почти воздушных шагов. А туфельки реальные, настоящие, как это ни печально, звучат тяжело, мощно, а иногда и просто глухо. Что же делать? Есть в запасе, как ни странно, именно мужские туфли, с жесткой, твердой подошвой – и именно из них получается легкий «цокающий» женский шаг. Какой зритель об этом догадается? Кто вообще подумает о такой сложной задаче? Да никто. Задача зрителя – смотреть, слушать, воспринимать, а не задумываться. Думать надо всем этим – моя работа-забота…

«Кто», «что» или «как»: выкладывайся по полной

…У Пабло Пикассо как-то спросили: «Что важнее в искусстве – «что» или «как»?». На что он ответил: «В искусстве важно КТО». Иными словами, качество, высота произведения искусства зависит только от одного – от личной одаренности автора. И больше ни от чего.

Нечто похожее, но уже немного с иным посылом сказал как-то Владимир Набоков. Привожу его слова не дословно, но с сохранением смысла: «Настоящая книга, как образец высокого искусства, это всегда СКАЗКА. А человек, который ее создал, это всегда ВОЛШЕБНИК»…

К чему я это все говорю? Кино – искусство многослойное. Это писателю достаточно карандаша и листка бумаги. Художник – один на один со своим холстом. Композитор – со своими нотами… Нет, конечно, и кино может создаваться одним человеком. Ведь, в сущности, без чего не может быть снято кино? Без камеры и оператора. И такие примеры, кстати, были. Вспомните хотя бы самый первый фильм в истории кино – «Прибытие поезда». Кто там был, кроме оператора и его камеры? Никого! Но… кино развивалось, менялось, совершенствовалось. Постепенно добавлялись десятки профессий, без которых кинематограф сейчас уже немыслим. Появился звук, родился цвет. А потом появилось и стереоскопическое кино. Хотя до сих пор и не получило широкого распространения, несмотря на успех того же «Аватара» (признаться честно, я его не видел).

В общем, какую мысль я хочу донести: даже представитель такой маленькой и незаметной профессии, как моя, должен держать максимально высокую планку качества. Он должен быть не меньшим творцом и соучастником процесса, чем режиссер, или оператор, или композитор. На своем, разумеется, уровне. Потому что мне, шумовику, не к лицу выступать с критикой материала, с которым я работаю. Хотя раньше я этим грешил, за что сейчас мне довольно стыдно. Теперь молчу всегда. Даже если приходится работать с откровенным мусором. Не мое это дело и право. Но участвовать я обязан ТВОРЧЕСКИ, с полной выкладкой, иногда на разрыв души, какой бы материал не был передо мной на экране. То есть нужно не щадить себя, тратиться, вкладываться, невзирая на то, что после смены озвучания выходишь из студии в таком состоянии, как будто шпалы таскал (что, кстати, иногда тоже случается).

…Как я уже сказал выше, для овладения профессией звукооформителя, безусловно, нужны вполне конкретные способности. Я их уже перечислял. Но, все-таки (и я в этом убежден), на девяносто девять процентов качество исполнителя определяется ОПЫТОМ. Будь ты хоть семи пядей во лбу, но без постоянной, многолетней практики все твои способности не будут иметь никакого смысла. Они нуждаются в непрерывном развитии и тренаже. Даже во сне. Сколько у меня было случаев, когда ничего не получалось и я приходил в отчаяние… и я просыпался. А когда утром шел в студию и становился у микрофона, с удивлением видел, что все прекрасно выходит, руки делают совершенно то, что надо, и не совершают нелепых ошибок, и звукорежиссер не ругается, а только аплодирует.

Ничего на волю случая в правильной тон-студии…

…Ну, а теперь от небесного к земному.

Итак, я иду в свою любимую тон-студию киноконцерна «Мосфильм». Когда-то тон-студия была одна. Основана примерно в тридцатые годы прошлого столетия, до войны. К девяностым годам она изрядно обветшала, и ее закрыли на реконструкцию. Параллельно с этим строилась новая тон-студия. Прямо напротив старой. И открылась она в 1996 году… Да, я бывал, конечно, в старой тон-студии, и неоднократно. Если уж по-честному, то впервые я туда попал, сидючи в коляске – мне тогда не было и года. И я с любопытством смотрел по сторонам. Сколько лет уже прошло с ее закрытия, но я все отлично помню. Даже наощупь. Например, фигурные бронзовые дверные ручки ателье…

Но так уж случилось, что сам я вступил в работу лишь в 2001 году, когда уже давно все делалось в новой тон-студии, а старая была закрыта и покорно ждала своего ремонта. Все оборудование, весь реквизит старой тон-студии перевезли в новую. Многое из того, что перевезти было нельзя (из-за громоздкости), было воссоздано заново, и над этим не один год работали высококлассные специалисты – механики, столяры, стекольщики. Все было воспроизведено с точностью до миллиметра, за что мастерам настоящий земной поклон. Я даже и не знаю, существуют ли такие мастера в наше время…

Подхожу к дверям и тут же сталкиваюсь со старым знакомым:

– О, здорово! Ты чего, в вечернюю смену?

– Не, в утреннюю. Только что закончили. Поеду домой, отсыпаться…

– У вас чего, дубляж?

– Угу. Какую-то американскую непотребщину делаем.

– Сериал?

– Ну, типа того… Ладно, побежал я тогда.

– Ага, ну давай…

…Захожу внутрь. Поднимаюсь на второй этаж и сразу вижу знакомую:

– Вика, привет. Мы сегодня с тобой, что ли, работаем?

– Ну, вроде того.

– Ладно, я сейчас чайку хлебну, и начнем.

– Давай. Я уже.

…Покидаю буфет и иду в мою студию. Студия номер 8. По-нашему попросту «восьмерка». Легендарная восьмерка! Ее знают на всех других студиях Москвы. Вообще, это эталонное ателье. Когда строят шумовые ателье на других студиях, то ориентируются именно на качество «восьмерки». И дело не только в том, насколько она насыщена реквизитом, и не только в уровне аппаратуры (она, к слову, лучше, чем на многих европейских студиях), а еще в ее особой, уникальной акустике. Ее создавали мастера акустического дела с огромным опытом. В ателье 140 квадратных метров. Высота потолка примерно с трехэтажный дом или даже чуть больше. Все стены и потолок покрыты тонкими деревянными рейками, при этом я убежден, что порода дерева выбиралась не абы какая – мастера точно знали, какая нужна. Это как работа скрипичного мастера… Потолок выложен этакими специфическими «углами-изгибами»… Для чего это все было сделано? Конечно, мастера-акустики расскажут вам об этом более компетентно, чем я, но как практик, как тот, кто реально пользуется этим ателье, могу сказать – сделано все это совсем неспроста. Эти углы-изгибы и деревянные рейки гасят звуковую волну. Иными словами, они поглощают звук и не дают эху гулять по ателье. Поэтому, когда наступает запись и я замолкаю, наступает МЕРТВАЯ, абсолютно глухая тишина. Эхо, отражение звука, попавшее в запись, – это БРАК. Этого не примет ни один мало-мальски опытный звукорежиссер. По этой причине на других студиях, не так тщательно и профессионально продуманных, где эхо гуляет просто там, где ему захочется, приходится идти на ухищрения, например, завешивать стены толстыми шторами или ставить звукоизолирующие перегородки. И все равно такого качества звучания, как в «восьмерке», не получается добиться. Мы со звукорежиссером вздыхаем, разводим руками и говорим: «Ну… и так сойдет…» И мне всегда стыдно за такой результат, хотя виноват в нем вовсе не я, а тот, кто строил студию некомпетентно и спустя рукава. Это все не говоря уже о том, что по размерам «восьмерка» не сопоставима ни с одной другой студией. Этот объем в 140 квадратов дает ни с чем не сравнимый, естественный «воздух», чистоту звучания, которую не в состоянии дать ни одна студия…

…Итак, я вхожу в ателье. Оно разделено на три помещения: первое – микшерская. Здесь находится компьютер, большой монитор и прочая звукозаписывающая техника. Именно здесь сидит звукорежиссер, который, собственно, и руководит всем процессом. Тут же, на широком мягком диване, может сидеть и режиссер, если захочет присутствовать на записи. Или кто-то из его ассистентов. Второе помещение – кладовка. Тут находится значительная доля моего реквизита. Когда заканчивается смена, я кладовку запираю, поскольку в ней немало весьма ценных предметов, над которыми мы, шумовики, трясемся и всячески их бережем. Например, там стоит старый огромный сейф (тоже под замком), в котором лежат наиболее ценные (для нас) вещи: старый и, конечно, небоевой автомат. Настолько уже «запользованный», что часто разваливается в руках, и его приходится собирать по частям. Но звучит прекрасно. Передергивается затвор, сочно гремят карабины ремня… Пара револьверов – тоже нерабочие, но спусковой крючок щелкает отлично. Когда, например, нужно изобразить осечку. Да и гремят очень красиво. К слову сказать, мы всегда говорим звукорежиссерам, что реальный, настоящий пистолет-револьвер греметь не должен. Работающий пистолет – монолитный, он не издает НИКАКИХ звуков, кроме передергивания затвора и щелчка спускового крючка. Сам по себе он не гремит. Звукорежиссер соглашается, но… это же кино, а не жизнь. Здесь постоянно приходится ВРАТЬ. Мило, изящно, красиво, элегантно, чтобы зритель был очарован и просто ВЕРИЛ всему, что происходит на экране. Звуку в том числе… А еще в сейфе находятся хрустальные бокалы, которые мы очень ценим. У них чудесный певучий звук, который хрустально летит по ателье, когда на экране кто-то чокается (банкет, фуршет, Новый год). Разбить такой бокал – целая трагедия. Давно, правда, такого не случалось, но если это происходит, то пишем своим коллегам, чтобы они были в курсе: «Черт! Разбил один из наших бокалов!» – «О Господи! Ну, что ж теперь поделаешь…» А еще здесь есть так называемый «ленинский» телефон. Ну, то есть это мы его так называем. На самом деле это просто старинный телефон, дореволюционного изготовления, с металлическими рогульками сверху и даже без диска. Если кто помнит старые фильмы о Ленине, тот мог видеть на столе у Ильича такой аппарат. Он тоже очень ценен, потому что его звоны и стуки почти невозможно сымитировать. Они очень специфичны, и потому мы его всячески оберегаем. Ибо были случаи воровства. Когда кладовка оставалась без присмотра, в нее проникали посторонние и тащили все, что плохо лежит. Причем я уверен, что тащили просто так, из любопытства, а не потому, что это им это было реально нужно в работе. Все, что находится тут, в кладовке и в зале, на самом деле нужно только нам, шумовикам.

…и не бывает ничего «лишнего» в обширной кладовке.

Ну что ж, а теперь посмотрим, чем еще богата наша кладовка. Вот, например, в углу, за полками, свален всякий садовый инструментарий. Три топора, пара молотков, две пилы – ножовка и двуручная. Попилить-порубить дрова? Да пожалуйста! Кстати, знаете, как делается обычное раскалывание полена? Казалось бы – пустяковое дело, были бы силы в руках. Ан нет! Если этот процесс озвучивать, то сделать нужно заметно больше, нежели просто размахнуться и долбануть топором по полену. Не-е-ет… Процесс выглядит так: он делится минимум на три этапа. Сперва просто удар топором по деревяшке. Бум! Атака, так сказать. Затем нужно сделать смачный разлом. Делать это с помощью того же полена нельзя. Во-первых, совершенно не факт, что отколовшийся кусок дерева протрещит, и именно так, как надо. Нужна ведь гарантия красивого треска. А полено может его не дать вообще. А во-вторых, жалко полено-то! Зачем же его уменьшать в размерах? Оно еще много раз может пригодиться. Так что побережем. Что же делать? А просто берем кусок фанеры (у нас их припасено на такие случаи несколько штук), делаем на нем топором насечку, надеваем матерчатые перчатки, чтобы занозами не пораниться, и разрываем фанерку перед микрофоном. Бывает, это получается не с первого раза. Вдруг фанера оказывается слишком прочной или что-то заедает. Приходится повторять. Х-х-х-рясь! О! Вот, то что надо! Далее нужно сделать развал полена. От удара топором оно разлетается на две части, и они падают на землю. Ну, тут все просто – берешь два полена и кидаешь на землю. Или на асфальт, если рубка дров происходит на нем. Чаще на земле, конечно. Все-таки деревенская фактура… Ну и наконец, для особо эстетствующих звукорежиссеров можно добавить отзвон металла топора. Ну просто для красоты. И тут все просто: берется ножик и делается «вжжиньк» по лезвию топора. Легонько так. Звонко, красиво! А ну-ка запусти все четыре дорожки вместе! Во! Как красиво! И главное, ЕСТЕСТВЕННО. Никакой зритель-слушатель в жизни не догадается, как сделан этот, в общем-то, с виду простой звук.

А знаете, как озвучить забивание гвоздя? Вот опять же, казалось бы, что тут сложного? Бери молоток да и стучи. А вот и не совсем так. Если ты по привычке будешь лупить по шляпке гвоздя, то, во-первых, совсем не факт, что ты по ней попадешь – ведь тебе же надо смотреть не на нее, а на движения, которые происходят на экране. И хорошо, если ты при этом не попадешь себе по пальцу. Это больно, честно говорю. Кстати, тут есть одно неприятное правило: если ты в процессе записи нанес себе увечье, то… молчи как рыба! Сжимай зубы до того момента, пока не погаснет лампочка «запись». Погасла – и матерись в свое удовольствие, прыгай по ателье и тряси рукой. Нельзя испортить материал! Молчи!

Так что такое простое действие происходит так: гвоздь КЛАДЕТСЯ на стол или на колоду, и молоток бьет по ЛЕЖАЧЕМУ гвоздю. Кроме того, это еще и удобнее – гвоздь можно придерживать другой рукой. А звук получается совершенно такой же, как если бы ты лупил по шляпке…

Ну, что тут у нас есть еще в кладовке? У-у-у! Глаза разбегаются! Надо ведь учесть, что все эти вещи-предметы собирались не то что годами, а десятилетиями. Что это за неприметная баночка? Возьми, потряси – что-то звенит. Высыпь и посмотри. Гильзы! А что вы думаете – военных и криминальных фильмов снимается много, там постоянно стреляют и гильзы тоннами летят на землю. Выстрелы, понятное дело, мы не озвучиваем. Их звукорежиссер берет из библиотеки и подставляет в нужных местах. А вот гильзы, их звон, – это уже моя забота, шумовика. Тут тоже есть свои нюансы. К примеру, перестрелка происходит где-нибудь в лесу, и гильзы летят в густую траву. Если по правде, то их вообще не должно быть слышно. Трава глушит их звон. А уж на фоне выстрелов их звук вообще исчезает. Что же делать? Да очень просто – надо сыпать гильзы на… асфальт или любую твердую поверхность. И неважно, что это неправда. Зритель этого не заметит и примет за чистую монету. В кино главное не то, как оно по правде, а как оно красивее, ярче. Эта, если хотите, ложь (очаровательный обман) и есть правда кино. Да и вообще любого искусства: «Тьмы низких истин нам дороже нас возвышающий обман»…

Так… А что у нас тут? Ого, сколько телефонов! Всех возможных мастей! И классические дисковые, и совсем старые с эбонитовым корпусом, и современные кнопочные. Поверьте, у каждого свой самостоятельный неповторимый звук. У эбонитового – более тяжелый и твердый одновременно. У телефона образца, скажем, семидесятых годов – такой немного рыхлый, дребезжащий. Дребезжащий в том числе еще и потому, что его многократно бросали, роняли и вообще как-то теребили. Но на качество звука это не особо влияет – наоборот, звукорежиссерам нравится его слегка разболтанное звучание.

Ну, а неподалеку коробочка с мобильными телефонами. Тут вообще можно с легкостью рассмотреть их эволюцию. Это сейчас мобильники, в общем-то, однотипные. Прямоугольник, и все. Разве что размерами отличаются. А раньше… У! Сколько их было видов! И моноблоки, и «раскладушки», и слайдеры. И самых разных цветов, и самых причудливых форм. И все они есть у нас – на всякий случай. А сейчас все одинаковое. Мир упростился, фантазия иссякает…

…А вот тут, на полке, лежат всевозможные музыкальные инструменты. Ну то есть когда-то они были музыкальными, а сейчас просто шумовые. Барабаны, бубны и еще всякие предметы, изначальное назначение которых уже трудно установить… Актер (музыкант) вертит в руках бубен и кладет его на стол. Играет на бубне он, разумеется, сам, но вот после все «телодвижения» инструмента – это уже задача шумовика, моя задача. То же касается и вот этой медной трубы, которая лежит рядом. Она легкая, пустотелая, и звук ее падения довольно мелодичный, посему она далеко не всегда озвучивает именно трубу. Это может быть все что угодно, легкое, металлическое…

* * *

К слову, стоит отметить – подавляющая часть нашего реквизита имеет самое разнообразное назначение. Один и тот же предмет в состоянии отразить самые неожиданные явления на экране. Карандашом можно пользоваться по его прямой функции – писать по бумаге. А можно и просто постукивать по столу – легким, изящным тремоло. Между прочим, постукивания – это вообще отдельное маленькое искусство. Здесь чувство синхронности задействовано на сто процентов! Если человек в кадре стучит ритмично пальцами по столу, это еще терпимо. Попасть в его движения не так сложно. А вот если он это делает хаотично… у-у-у… поди в него, мерзавца, попади! На это может уйти множество дублей и времени. Здесь мы просто начинаем откровенно ругаться: «Да что ж ты творишь, подлец! Угомонись наконец!!!» Да, конечно, всю синхронность попадания можно свалить на звукорежиссера – мол, пусть он сам с ней разбирается, синхронит, двигает дорожки на компьютере. Но… это неправильно, это нехорошо и некрасиво. Тем самым ты роняешь свою планку, свой престиж как профессионал. Ведь звукорежиссер за тем и позвал ТЕБЯ, чтобы ты сделал эту сложную работу. Ее, кроме тебя, НИКТО не сделает. Так что будь добр, напрягись, раскорячься, изойди потом и кровью, но СДЕЛАЙ. Сам же потом будешь радоваться: «Я смог! У меня получилось! Ай да я!»

А вообще, честно говоря, все радости и все счастье шумовика – очень внутренние, практически интимные. Его, в общем-то, никто не понимает. Даже звукорежиссер (твой старый добрый приятель) понимает твои переживания – что радостные, что грустные – довольно условно. Да и зачем ему? У него своих сложностей хватает. Так что я не в обиде. Но иногда… он настолько проникается твоей работой, твоими достижениями, что не может сдержать возгласа восхищения: «Ну ты и выдал! Вот это да! Офигеть!» И честно говоря, больше никакой похвалы мне не надо. В этот момент я по-настоящему счастлив. Но случается это нечасто…

* * *

Смотрим далее… Изначальное назначение многих предметов в нашей кладовке вообще невозможно определить. Нередко бывает так, что это не весь предмет полностью, а только часть его – то, что выбросили, не имело практического значения. Оставили только то, что хорошо звучит. Вот это, например, что такое? Какая-то странная металлическая плюшка с обломком посередине. С трудом вспоминаю, что когда-то это был большой кубок, а это просто подставка от него с обломком ножки. И попал он в кладовку с какой-то съемочной площадки…

Между прочим, у нас и в кладовке, и в зале немало таких предметов. Вот непонятная конструкция: толстый кожаный ремень, к которому подвешены странные деревянные фигурки. Причем их много – не менее тридцати штук. Что это? Это один из немногих предметов нашего реквизита, происхождение которого я помню. Это из фильма «1612». Там было множество польских рыцарей (рейтаров), лихо рассекавших на своих конях по смоленской земле. И доспехи на них были, и сабли и особые, чисто польские, «крылья» за спиной. Кто захочет – посмотрите фильм. И среди прочего их обмундирования на них висели вот эти самые ремни со странными деревянными «колотушками». Так что же это? А это пороховницы! Каждая из них рассчитана на один заряд ружья (пищали). И звук у них просто очаровательный – цокающий, словно грецкие орехи в мешочке. И иногда эта конструкция очень выручает.

А вот тут, на стене, висят аж три гитары. Старые, поломанные, без половины струн, так что играть на них при всем желании не выйдет. Но у нее, гитары, ни с чем не сравнимый гулкий деревянный отзвук. Причем совершенно самостоятельный. Скрипку ею, к сожалению, не озвучишь… Иногда звукорежиссер просит:

– Слушай, тут этот тип получает гитарой по башке, и она разваливается на куски. Разломаешь одну?

– А вот фиг тебе! Еще чего! Так гитар не напасешься. Стукнуть – стукну. А ломать не буду, и не проси! Разлом тебе чем-нибудь другим сделаю – у меня тут фанеры полно…

Он поворчит, поворчит, но соглашается – входит, так сказать, в мое положение…

А вот тут пластиковый ящик, и на нем написано: «Игрушки». Что-что? Какие еще игрушки? А вот такие, самые обычные, детские. Машинки, неваляшки, резиновые зверюшки-пищалки всякие, дудочки, трещотки и куча еще всякого непонятного барахла. Они ВСЕ хорошо идут в дело:

– Слушай, тут мальчик машинку тыркает туда-сюда, а потом запускает ее через всю комнату. Мы на площадке не смогли записать, а она там здорово так звучала. И она потом еще в нескольких местах по фильму встречается. Она, так сказать, знаковая, свою роль играет. Сделаешь?

– Сейчас… Слушай, у меня тут несколько штук, с хорошими моторчиками. Но все разные – сейчас принесу, а ты послушаешь, выберешь… Вот так. Ну, какая годится?

– Класс! Они, в общем, все красивые, но мне больше всего понравилась третья. Давай ее…

Да, это тоже весьма важный аспект нашей работы. ВЫБОР. Бывает, навалишь в зале целую гору реквизита, а нужный звук так и не находится:

– Ну-ка, ну-ка – покажи-ка еще раз вот ту…

– Какую? Вот эту?

– Нет-нет, которая раньше была…

– Эту, что ли?

– Ага, вот, точно! Давай ее запишем. Она тоже не совсем подходит, у нее тональность высоковата. Ну ничего, я потом сам понижу…

А что еще у нас тут висит на стене? Ага… так. Это что за странное кольцо с медным блеском? Объясняю: это свернутая струна от рояля. Из нее получается замечательный «вж-ж-ж-жик». Делается это так: один конец струны кладется на пол и плотно прижимается ногой. Другой конец берется в руку и натягивается от пола. Причем верхний конец хорошо бы обмотать вокруг кисти руки. Если получится, конечно. Получается звонкая, туго натянутая струна. Она ведь устроена как – стержень ее внутри стальной, а обмотка – медная. И по этой натянутой до предела струне можно «вж-ж-жинькнуть» стальным ножиком. Это что за звук? Да какой угодно! Масса вариантов, самый простой – это полет стрелы. Не весь, а ее начальный старт. А вот втыкание стрелы в тело – это особая задача: оно набирается из трех компонентов. 1. Сначала просто тупой удар в плоть. Это можно сделать кулаком по собственному животу. У меня он приличный, так что не жалко. 2. Легкий металлический отзвон. Это можно сотворить тем же ножиком. Да, конечно, это вранье, в реальности металл наконечника стрелы слышно не будет, но кино требует красоты, и зритель этот звук примет с радостью. 3. Ну а если зритель немного кровожадный, то ему особенно понравится третий звук – кровавый «чвак»! Проникновение стрелы в плоть. Как это сделать? Есть несколько вариантов. Вот два самых простых: намачивается тряпка (лучше мягкая) и резко сжимается в кулаке перед микрофоном. Или то же самое, но намачивается кусок туалетной бумаги, эффект такой же. При этом (маленькая хитрость) надо под кулаком держать ладонь другой руки, иначе вода закапает на пол, а это, поверьте, довольно громкий звук, и он все испортит. Ладонь же его гасит, демпфирует. В принципе, такой же «заглушки» можно добиться и другим способом: просто постелить на пол какую-нибудь мягкую, глухую основу. Например, пушистый ковер. И капель слышно не будет.