Текст книги "Альма. Неотразимая"

10
Все сокровища

Люк улыбался напрасно. Амелия Бассак вовсе не в трёх днях пути. Её карета остановилась у речки всего в нескольких льё. Лошади щиплют мелкую сочную травку у самой воды.

Амелия прошлась немного вдоль берега. Совсем тихо. Вечереет. Она смотрит на бегущую между скалистых стен воду. На дне этого жёлоба уже сумрачно, но, если поднять взгляд, небо ещё светлое.

Повозка, нагруженная дорожными сундуками и необычными пассажирами, выехала из Кап-Франсе вечером в воскресенье, по самой короткой западной дороге. Четырёх волов сразу же заменили невысокими лошадьми, которые чудесно умеют проходить через перекаты на бурной речке. Кое-где они встречали солдат или рабов, которые стёсывали скалы, чтобы расширить дорогу. Путники почти не делали остановок. Амелия садилась вместо кучера, чтобы дать ему немного поспать.

Последний участок пути от Леогана до Жакмеля дорога то и дело переходит с одного берега Большой Реки на другой – смотря где вода отступает от скал. Это может показаться кошмаром, но на самом деле такой союз воды с дорогой в тени гор – самая мирная часть путешествия. Мостов нет вовсе. Когда надо перебраться через реку, колёса повозки уходят в воду по ступицу. Слышен плеск и глухой шорох камней на дне.

Амелия возвращается. Останавливается у скалы.

Отсюда видно женщину, присевшую у самой воды. Она полощет в реке кусок хлопка – оторванную полу рубахи. К спине у неё подвязан крохотный ребёнок. Наверняка она заметила, что Амелия наблюдает за ней, но её чёрные глаза продолжают смотреть на пенящуюся между пальцев воду.

Белый паренёк, от силы лет двадцати, сидит на берегу и тоже наблюдает за женщиной. Амелия наугад выбрала его из толпы во дворе трактира «У Милой Хозяйки», чтобы он оттащил тело раненого великана. Он бывший моряк, из Ла-Рошели. Она наняла его кучером на эту поездку. И, может, оставит у себя в «Красных землях». Его фамилия точно описывает, кто он есть. Простак.

Амелия возвращается к повозке. Мадам де Ло не сдвинулась с места. Она сидит на передней скамье, ровно там, куда её усадили при отъезде несколько дней назад.

– Пора трогаться, – говорит она, завидев Амелию.

– Да. Скоро стемнеет.

Простак встаёт. Из-под его ног в реку сбегают камешки.

Мадам де Ло старается не терять лица. Она никогда не призналась бы, но уже жалеет о том, что здесь оказалась. Она вцепилась в дорожный несессер, который покоится у неё на коленях, напоминая рыжего пёсика. Она с беспокойством посматривает на лежащее между дорожных сундуков позади огромное тело.

Глаза у великана открыты. С каждым днём он всё меньше чувствует свои раны. Обе затягиваются – так крабы зарываются в песок, не оставляя следа. Что за колдовство? Как-никак, две пистолетные пули. Он удивлён, что вообще остался жив.

Женщина с ребёнком вернулась от реки. И снова устроилась между дорожными сундуками и спинкой пианино, рядом с великаном. Она вешает мокрую ткань сушиться, чтобы позже сделать ему перевязку. Над ними будто навес. Великан смотрит на неё. «Вот откуда колдовство», – думает он. Всё дело в этой женщине с крохотной новорождённой дочкой, рядом с которой его, умирающего, бросили в конюшне «У Милой Хозяйки».

Сидящая подле него Нао знает, что воскресение великана – не её заслуга. Она отвязывает со спины дочь и берёт её на руки. Всё благодаря этому младенцу. Маленькой девочке, уже несущей в себе одну из пяти мет памяти око: целительство.

Повозка трогается. Амелия сидит рядом с гувернанткой. Простак забрался на место кучера.

– Вам не кажется, что нас всюду преследуют колибри? – спрашивает мадам де Ло как в лихорадке.

– О чём это вы? – смеётся Амелия. – Не беспокойтесь. Мы уже почти на месте.

Поклажа громыхает за их спинами, лошади измотаны, но они въедут в поместье Бассаков ещё до конца ночи.

* * *

В «Красных землях» дождь льёт потоком. Альма пробирается в темноте вдоль дощатой стены. До сих пор её защищал откос крыши. Но, чтобы добраться, куда ей нужно, придётся пробежать под открытым небом шагов двести. Она собирается с духом.

Люк, Жозеф и Альма прибыли с управляющим Крюканом по темноте и почти ничего в имении не разглядели. Обширная, идущая под уклон плантация у подножия горы в россыпи мокрых огоньков, хижин и человеческих теней, которые снуют и суетятся под дождём.

Поместье «Красные земли».

Луи Крюкан тут же настоял, чтобы Люк с Жозефом заночевали в самой большой из хижин – в хозяйском доме. Кто-то даже оставил на крыльце корзину с провизией, чтобы они могли поужинать.

– Кое-что тут требует ремонта, – извинился управляющий, стуча грязным сапогом по ведущим к дому ступеням. – Бог ты мой, если и мадемуазель Бассак придётся здесь ночевать!..

Дом в запустении.

– Господин Бассак купил имение пятнадцать лет назад. Прошлые владельцы уезжали в спешке, даже мебель всю оставили.

Люк осматривается. Веранду усадьбы заполонила растительность. Перила исчезли под мхом. Толкнув дверь, они видят в свете лампы внутреннее убранство.

– Вы живёте здесь? – спрашивает Люк, оглядывая клубы паутины.

Обои, стулья, шкафы – на всём слой пыли. Пыль набилась в щели между половиц, точно мука на мельнице.

– Нет, у меня свой дом по ту сторону сада, но сегодня я посплю здесь, на веранде, поближе к вам.

Люк настаивает, чтобы Крюкан шёл спать к себе, но управляющий стал что-то уж слишком любезным.

– Я лучше останусь. Хочу убедиться, что всё в порядке.

Такая забота пирату совсем некстати. Сторож у дверей не даст им разведать ночью, что в привезённых с корабля сундуках. Люк указывает на Альму, которая несёт сумки и свёрнутые одеяла.

– Девчушка поспит с лошадьми.

Альма понимает, что он на неё рассчитывает.

– Что это? – спрашивает Жозеф, когда она уже повернулась уходить.

Все напрягают слух.

– По ночам у них музыка, – ворчит Крюкан. – А потом ещё удивляются, что ноги за работой не держат. Бог ты мой, уж что я с ними не делал – никак не исправить, такой народ.

Едва они прибыли в «Красные земли», Альма уже знала, что всего в нескольких десятках шагов, с подветренной стороны, сто пятьдесят живых людей готовятся ко сну.

Зайдя под указанный ей навес, она долго ждёт среди мулов, лошадей и трёх коров, которых восхищённо разглядывает. Она тихо поёт для этих слушателей. Коровы стоят перед ней задумчиво. Из их глаз, точь-в-точь как у газелей, текут слёзы.

Когда всё гаснет в «Красных землях», когда единственной светлой точкой остаётся зарывшийся в солому рядом светлячок, Альма наконец выскальзывает наружу.

И вот она бежит через мокрую траву. И злится на Люка с Жозефом, что они используют её в собственной гонке за сокровищем, в котором она ничего не смыслит. Она вымокла. Бессмысленная одежда кажется тяжёлой и холодной.

Альма останавливается перевести дух, прижавшись спиной к маленькой квадратной постройке и заодно укрывшись от ливня. Вдалеке угадываются очертания большого амбара. Крюкан сказал, что весь груз с «Нежной Амелии» отвезли туда.

Альма прислушивается. Ей вдруг показалось, что кто-то дышит за спиной, по ту сторону тонкой стенки. Она боится пошевелиться. Вдруг шумный белый шлейф взмывает прямо над её головой. Альма приседает и съёживается. Существо скользит в тёмном небе, описывает под дождём петлю и летит назад, прямо на неё. Альма вжимается в стену сильнее. И снова за досками хаос, а потом всё смолкает.

У голубей бессонница. Только и всего. Два шумящих от крыльев квадратных домика – это голубятни при усадьбе в «Красных землях». Альма снова дышит.

Несколько секунд спустя она уже стоит перед воротами амбара. Через две скобы просунут железный прут, вроде засова. Альма, дрожа, вытаскивает его обеими руками и открывает дверь.

Она входит. Пытается что-то разглядеть в темноте. С одежды натекает лужа. Перед ней возвышается коричневая гора стеблей и деревянных обломков, едва не до потолка. Это склад багассы – отходов сахарного тростника, когда из него выжмут все соки. Ею топят котлы, в которых варят сахар.

Альма обходит шаткую гору. И наконец обнаруживает то, что искала: пять больших ящиков с «Нежной Амелии». Их оставили на этом складе, где посуше. Крохи света из дверного проёма долетают до них. Но дальше, в глубине склада, ничего не видно. Альма возвращается к воротам и подбирает с земли железный прут-засов. Она подходит к первому ларю и легко отжимает крышку. Держалась она слабо, потому что Жозеф уже рылся в нём, ещё на борту судна. Внутри одно бельё. Она открывает второй и запускает руку внутрь.

Время от времени сухой кусочек стебля сбегает по склону горы за её спиной, будто мышка. Тогда Альма замирает и ждёт, когда всё снова стихнет.

Ничего, кроме белого белья. Последняя надежда – три оставшихся сундука, открыть которые уже труднее. Альма поддевает доски прутом и наваливается на него, как на рычаг, всем своим птичьим весом. Ещё одна крышка поддаётся. Как выглядит это сокровище? Она даже не знает, что ищет. Рука нащупывает что-то холодное и гладкое.

Проведя много дней на острове Закхея в пиратском обществе, Альма не может не узнать то, что схватила её рука. Бутылка! Она бросается к оставшимся двум сундукам и открывает их. Они тоже набиты вином. Управляющий тайно приторговывает им по поместьям вокруг Жакмеля. Три сундука по двести бутылок. Счетовод Ангелик ежегодно высылает их Луи Крюкану, чтобы тот не возражал против некоторых исправлений в учётных книгах «Красных земель».

Она со всей силы забивает последнюю крышку кулаком, даже не пытаясь не шуметь. Кончено. Она в ярости. Ничто больше не встанет на её пути к Ламу. Она клянётся.

– Альма?

Вдруг она слышит знакомый голос, и он ей дороже, чем все сокровища.

11
Лошади-призраки

– Умна? – шепчет Альма.

Женщина выходит из темноты.

Обе разом раскрывают объятия.

– Они говорили, ты погибла, – шепчет женщина. – Но я знала, что это неправда.

Умна. Первая невольница на борту «Нежной Амелии». Та, кого белые звали Евой, кто заботился об Альме весь долгий переход через океан и кто разносил по кораблю её голос, в ночь, когда она подхватила великую песнь око.

Они сжимают друг друга в объятиях. Альма выпускает железный прут, и он падает из её руки на землю.

Со всех сторон в темноте блестят глаза, глядящие на их встречу. Вместе с Умной здесь ещё десять мужчин и четыре женщины. Их заперли в амбаре вместе с привезёнными с корабля сундуками. Им сказали: «Всё, вы приехали». Сказали: «Утром вас поселят в дома и вы начнёте работать».

Впервые с ними заговорили про завтрашний день.

Альма уткнулась в шею Умны. Вот оно, уютное гнёздышко для слёз.

– Ты как звери в потоп, – улыбается Умна. – Кто надел на тебя все эти тряпки, которые держат дождь?

Альма тоже смеётся, шмыгая носом. Она всё ещё стоит, уткнувшись в шею Умны, – укромный закуток так напоминает ей о матери. Но слёзы ничему не помогут. Да, она мокрая и холодная, но мало-помалу она согревается.

– А что твой младший? – спрашивает Умна.

– «Братья», Новый Орлеан, Луизиана.

– Как ты сказала?

– «Братья», Новый Орлеан, Луизиана.

Вот всё, что Альма знает про Лама. Она ещё несколько раз машинально повторяет эти слова.

Стоящий рядом мужчина подхватывает их, как молитву. И все вместе слушают, как стучит по тонким доскам крыши дождь. В их краях дождь всегда шёл на счастье. Он предвещал зеленеющие склоны, горы зерна, в которое руки уходят по локоть, ямс толщиной со слоновью ногу.

– Лилим, – шепчет Умна, – Лилим…

Альма сильней зарывается ей в шею.

– Ты помнишь? – спрашивает она, дрожа.

– Да, как-то ночью на корабле ты сказала, что твоя мать всех детей называла Лилим, когда она с ними наедине. А я называла своих лягушатами.

Умна никогда никому не рассказывала про детей.

Альма ослабляет объятия, отступает на шаг. Она смотрит на Умну и окружающие её лица. Она знает, что каждая из этих жизней хранит в себе брата, мать, ребёнка, любовь, особые слова, нежные прозвища, целые деревни, разбросанные по карте мира.

– Ворота открыты, – говорит она. – Смотрите.

Но им не нужно поворачивать голову. С тех пор как она вошла, этот бледный прямоугольник, пустивший в их темноту немного света, стоит у них перед глазами. Все молчат. Ворота открыты.

– Куда мы пойдём? – говорит мужчина.

Никто не может пошевелиться. А сколько раз они мечтали о побеге! Однако нынче, когда они прибыли сюда, с ними впервые заговорили про завтрашний день. Им сказали, что у них будет дом, что они наконец на месте.

– У тебя есть путь, – говорит Умна Альме. – И он впереди.

– «Братья», Новый Орлеан, Луизиана, – шепчет кто-то из женщин.

– А наши пути стёрлись, – продолжает Умна. – С того первого утра я насчитала одиннадцать лун.

Вдруг Умна вспоминает то утро. Она вышла из дома, когда все ещё спали. Как она всегда любила делать.

– Я помню. Я подняла над водой голову. Они были вокруг, с палками. Мне не дали одеться.

Кожей рук, кожей ног она чувствует, какой прохладной была вода, когда её вытащили из ручья, где она мылась.

– Мне на шею нацепили деревянный круг, а на другом конце была девушка, которую я никогда раньше не видела: её тоже связали.

Где она теперь? Что стало с той девушкой? Умне дурно от воспоминаний.

– Одиннадцать лун, Альма, с того самого дня! Одиннадцать лун я отдалялась от ручья. Как я найду к нему путь? Я ушла мыться, пока все ещё спали. Мне даже не дали одеться.

– Путь есть всегда, – говорит Альма. – Смотрите!

Она суёт руку за ворот рубахи. Ищет прижатую к телу карту мира.

– Смотрите.

Она достаёт, расправляет промокшую карту, водит тонкими пальцами над морем.

– Путь есть, говорю вам.

Они смотрят. Нагибаются над картой. Но никто не узнаёт на мокром листке свой край. Где леса, поля, тропинки, протоптанные в траве или глине? Где родители, которые ждут их на пороге, приставив ко лбу ладонь, чтобы солнце не мешало смотреть вдаль? Где они?

Жёлтый луч пересекает внутренность склада и исчезает. Альма спешно прячет карту. Знаком она просит всех пригнуться и не двигаться. Умна смотрит, как она обходит гору сухих стеблей, направляясь к воротам. Чуть погодя Альма возвращается. И садится рядом со всеми на корточки.

– Снаружи свет и голоса, как раз там, где я должна спать. Наверняка они меня ищут.

– Иди, – говорит Умна. – Ты, у которой есть путь. Помнишь, что я говорила: «Однажды ты вспомнишь о нас. Ты – две половинки своего народа. Ты – те, кто исчезнет, и те, кто будет вспоминать».

Альма берёт Умну за руки.

– Я буду вспоминать.

Не распрямляясь, она обходит на корточках остальных и так же берёт каждого за руки. И каждый говорит ей по слову на своём языке, сжимая ладонь.

* * *

Авель Простак светит внутрь конюшни. Голова и плечи у него укрыты холщовой накидкой, вода стекает с неё на солому. Он разглядывает клеймо на коровьем боку. Читать Авель почти не умеет, но всё же узнаёт две переплетённые буквы. Выжженные калёным железом «К» и «З» означают «Красные земли». Он чуть поднимает лампу. Здесь, под навесом, две коровы, несколько мулов, но главное, слева стоят три взрослые лошади, которых он сперва не заметил.

Он протискивается между животными, с большим трудом отпихивает мула, который врос в землю, точно дубовый комод. И наконец подходит к лошадям. Он застывает. Смотрит на них. Это те самые рыжие лошади, которых он видел несколько дней назад возле трактира «У Милой Хозяйки». Точно они.

Авель скорее выходит и бежит под дождём на свет, мерцающий в ночи чуть поодаль.

Амелия Бассак и мадам де Ло сидят под одним куском брезента, по которому барабанит дождь. Спереди повозки висит большой фонарь на китовом жиру, чадящий чёрным дымом.

– Ну что?

– Это здесь, – говорит Простак, – «Красные земли»! Мы на месте. На животных клеймо.

Замёрзшая, задыхающаяся от дыма мадам де Ло обмахивается перчаткой, стуча зубами.

– Садитесь! – велит Амелия Простаку. – Везите нас к главному дому, он должен быть за тем холмом.

В голове у неё все планы местности, каждый дюйм её владений, хотя она и видит их впервые.

– Скорее, Простак, – торопит она.

Амелия оглядывается, проверяя, на месте ли два раба с ребёнком в залитой водой повозке.

– Постойте! Лошади… – говорит Авель, не сдвинувшись с места.

– Какие ещё лошади? – спрашивает Амелия.

Авель стоит, прикрывшись накидкой, он колеблется: а вдруг ошибся? Кони в упряжке бьют копытом.

– Там в хлеву, – говорит он, – лошади из Кап-Франсе. Три рыжие лошади.

Секунду Амелия молчит, потом отдаёт брезент гувернантке и спрыгивает в грязь. Она бежит в темноте, Авель за ней следом. Он пытается догнать её, чтобы укрыть от дождя. Но поздно: Амелия входит в тесный сарай. Он идёт за ней с фонарём и замирает как вкопанный.

– Где они? – удивляется он.

– Это вы меня спрашиваете, Простак?

Оба запыхались и промокли насквозь.

– Они были здесь, мадемуазель Бассак, я сам их видел.

– Мулы, коровы… Лично я ничего больше не вижу. Из-за тебя мы теряем время, а мадам де Ло вот-вот умрёт от холода.

– Честное слово…

Простак топчет солому на том месте, где они стояли.

– Три рыжие лошади. Я трогал их собственными руками.

Амелия уже уходит. Авель в растерянности озирается.

– Они были здесь.

Он семенит за девушкой под дождём.

Уже подходя к повозке, Амелия замечает двух мужчин в широкополых шляпах: они говорят с мадам де Ло.

Заметив Амелию, оба поворачиваются к ней. Они при оружии.

– Крюкан? – спрашивает она.

Мужчины снимают шляпы. Амелия стоит прямо перед ними, мокрые волосы облепили ей лицо. Дождь льёт как из ведра. У одного из мужчин кожа тёмная, у другого светлая. Оба смотрят на неё. Они не могут поверить давешним словам мадам де Ло. Фамилия Бассак не связывалась для них ни с чем материальным, это было нечто умозрительное, вроде имени короля или Пресвятой Девы.

– Вы Крюкан? – снова спрашивает Амелия.

– Нет, – отвечает белый мужчина. – Я ваш главный сахаровар.

– Томассен?

Он краснеет. Пресвятая Дева знает, как его зовут.

– Мы с Гаспаром, – говорит он, – увидели свет фонаря на вашей повозке и подумали, вдруг это воры.

Амелия разглядывает Гаспара. Он надсмотрщик в «Красных землях»: свободный темнокожий, чья задача – заставлять полторы сотни здешних рабов трудиться. Она знает, что он немногословен, но все его боятся.

– Мы бережёмся. По ночам мароны иногда выходят из лесов, чтобы угнать скот, – продолжает Томассен, – так что мы начеку.

Мадам де Ло дрожит всё сильнее. Мароны – это беглые рабы, которым удаётся выживать небольшими общинами в горах.

– Где Крюкан? – спрашивает Амелия.

– Он ночует в главном доме, вместе с вашим крёстным.

– С моим крёстным?!

Амелия смеётся, несмотря на дождь.

– То есть, – мнётся Томассен, – с вашими… вашими гостями.

– Моими гостями?

Амелия прикрывает рот ладонью и поворачивается к мадам де Ло.

– Вы слышите? Ко мне уже гости. Да жизнь тут кипит! Видите, мадам, вы здесь не заскучаете.

Смех Амелии обрывается, и она велит Томассену:

– Приведите мне Крюкана.

Он исчезает.

Надсмотрщик Гаспар тем временем обходит повозку. Он почуял Нао, младенца и великана. Ружьём он приподнимает край ткани. У него особый нюх. Так что ни одному рабу не затеряться, не спрятаться, чтобы перевести дух и дать отдых рукам или пояснице, – хоть в зарослях тростника, хоть на дне телеги.

– Мужчина, женщина и ребёнок, – говорит Амелия за его спиной.

– Отведу их к тем, что прибыли?

– Пока оставьте их здесь. Мужчина ранен.

Гаспар опускает ткань, потеряв интерес. Раненый раб для него всё равно что не существует. Мадам де Ло, обернувшись, кричит ему:

– Вы не станете привередничать, когда его увидите. Это не человек, а скала, это…

Чей-то крик. Крюкан уже бежит под дождём, обгоняя Томассена. Он размахивает руками, смущённо оправдываясь.

– Мадемуазель, я думал… Ваше письмо не дошло. Бог ты мой! Мне сказали, дня через два-три…

– Успокойтесь, Крюкан, – говорит она.

– А ваш отец, мадемуазель! Глубочайшие соболезнования.

– Откуда вы знаете про отца, если не получали письма?

– Это второе письмо затерялось!

– Других писем я не писала.

– Я про то, где вы сообщали о своём приезде и просили задержать корабль для вашего крёстного.

Амелия сбита с толку.

– Снова он?

– Бог ты мой! Так вы не знали? – восклицает Крюкан, радуясь, что сейчас устроит ей сюрприз. – Он здесь! В главном доме. Прибыл сегодня с двумя слугами. А завтра уезжает. Он и не рассчитывал вас застать.

Амелия оборачивается на Авеля Простака, который смотрит на неё как вынырнувший из воды охотничий пёс. Может, ему и не померещились те лошади-призраки.

12
Пираты держат слово

Четверо мужчин приближаются к главному дому. Они окружают его, с ружьями наготове. Идут пригнувшись, чтобы не заметили из окон. Здание квадратное, каждая сторона – шагов двадцать пять. Крюкан заходит с южной веранды. Справа, вдалеке, он видит тень Авеля Простака. Его не слишком обнадёжило то, как юный кучер взял в руки ружьё – будто не знает, что с ним делать. Две другие стороны дома – за Томассеном и Гаспаром.

Амелия возникает за спиной Крюкана. Она с самого начала незаметно шла за ним.

– Возвращайтесь назад, – говорит он.

Амелия даже не трудится ему возражать.

– Не убейте их, – приказывает она.

Люк де Лерн… Когда Лазарь Гардель назвал это имя, ей показалось, будто оно вылетело из библиотеки отца, из легенд про Мэри Рид и Рэкхема. Что нужно этим трём пиратам, которые всюду опережают её, куда бы она ни направилась? Откуда такой страстный интерес к её делам? Ей начинает казаться, что они ищут ответ на тот же вопрос, что и она: куда исчезло всё состояние Бассаков? Великана она решила оставить лишь потому, что он был с ними. У него найдётся, что ей рассказать.

Вдобавок ей запомнился Жозеф Март: как он сидел перед ней в передней и смотрел прямо, хотя испанский лакей из него никудышный.

Кажется, будто главный дом ещё спит. Крюкан с командой теперь готовы войти. Слева от управляющего надзиратель Гаспар собирается влезть в ближнее к юго-западному углу окно. Комната, где спят самозванцы, с другой стороны, но, если они побегут сюда, он застанет их врасплох. Крюкан, миновав четыре ступени, поднялся на веранду. Он идёт вдоль стены, с ружьём наизготовку. Амелия не отстаёт. В темноте она впервые смотрит на свой будущий дом.

Первым дошёл Авель Простак. На весь фасад – он один. Дождь стихает. Он ждёт, прижавшись спиной к стене. Крюкан сказал, что те, кого они ищут, спят за этим окном. Ружьё в руках такое тяжёлое. Палец дрожит на спусковом крючке. Окно приоткрыто, оно затянуто светлой тканью, которая на острове часто заменяет стекло. Авель думает о том, что он сделает, если окажется лицом к лицу с Жозефом.

Вдруг на полотне возникает тень. Она растёт. Авель отшатывается.

– Это я! – кричат из-за окна.

Авель Простак падает на спину. Ружьё стреляет вверх.

– Бог ты мой! – орёт Крюкан. – Да он рехнулся! Я же сказал: «Это я»!

Оконные створки распахиваются. На управляющего сыплются мокрые щепки. Авель попал в дранку: тонкие пластинки из древесины тамаринда, которыми вместо черепицы покрыт дом.

Следом в пустой комнате возникают Гаспар с Томассеном. Они перерывают матрасы и простыни.

– Они ушли, – говорит Амелия.

* * *

На пол-льё ниже «Красных земель» три всадника мчатся в ночи вдоль реки Госселин.

Жозеф на одной лошади с Люком. И держит поводья другой. Альма скачет галопом далеко впереди.

– Она злится, – говорит Люк. – И я знаю в точности, что у неё на уме.

– Что у неё на уме? – спрашивает Жозеф.

Он задаётся этим вопросом каждую секунду, с той самой ночи, когда нашёл её среди припасов на борту судна, где она пряталась со своим луком.

Прежде чем рвануть вперёд, Альма лишь крикнула, что в ящиках, которые они заставили её обыскать, никакого сокровища нет. Всё было впустую!

– Она только что спасла нам жизнь, – говорит Люк, – а мы слишком долго вынуждаем её рисковать собственной. Вот что её так злит.

Это правда. Без неё их бы схватили. Они думали, что у них несколько дней форы перед Амелией Бассак. Это Альма забрала лошадей и подвела их к окну комнаты, где они спали. Она разбудила Люка с Жозефом в последнюю секунду.

– Из-за нас она только теряет время, – говорит Люк.

Жозеф смотрит на небо. Для него, напротив, каждый миг, проведённый где-то поблизости с ней, – не потеря, а находка. Он запрокидывает голову. Наконец-то свежий ветер. Они срезали по реке. От их галопа над головами туман из брызг.

– Малыш… – говорит Люк.

– Да.

– Можно дать тебе совет?

– Нет.

Люк улыбается. Он ответил бы так же.

– Не привязывайся к тем, кто слишком смотрит вдаль.

Жозеф делает вид, будто ничего не слышал. Скачущая впереди Альма больше не скрывает свою злость, но дело не в опасности и не в потраченном времени. И даже не в том, что сокровище Люка с Жозефом для неё такое же тяжёлое и холодное, как для рабов – кандалы на ногах. Её сокровище зовётся Ламом. И оно совсем не ранит, когда виснет на шее.

Альму терзает другое. Она знает, что давно могла бы уйти. Но выбрала остаться.

Она чувствует: что-то невидимое держит её – и не знает, как назвать эти кандалы.

* * *

Весь следующий день они проводят верхом на лошадях. Никто не решается признаться, что устал. Альма и её попутчики скачут друг за другом, будто ничего не замечая. Несутся галопом. Это глупый, бесконечный поединок – как всегда и бывает, когда ссорятся друзья. Но, выехав на закате к большому озеру, все наконец сдаются.

Трава по берегам выгорела. Горы вокруг сухие и все в кактусах. Альма сидит в стороне, под деревом, потрёпанным то ли ветром, то ли дятлами-плотниками. Темнеет быстро, как и в её краях – как в долине Изейя. Она видит, что Жозеф, у самой воды, то и дело оглядывается на неё. Они предложили ей поужинать вместе, но она сказала, что не голодна.

Она заново учится ни в ком не нуждаться. И всё поёт, с закрытым ртом. Мета песни поселилась в ней рядом с метой охоты. Песня идёт изнутри. Альма сдерживает её, не давая добраться до губ. Она не знает, как та вошла в неё вдруг, в чреве судна, той долгой и как будто по-прежнему близкой ночью.

Сидя под деревом, она смотрит на огонёк вдали. Должно быть, по ту сторону озера. Он горит на берегу, а над ним зажигаются другие.

Покидая семью, Альма и представить не могла, что когда-нибудь привяжется ещё к кому-то. Но то, что она встретила Сирим в царстве Буса или сошлась с Умной в недрах корабля, не удивило её. Она нуждалась в них. Мы рады уцепиться за ветки, когда падаем. И не спрашиваем, от какого они ствола. И потом, Сирим напоминала ей Лама, а Умна походила на мать…

Но Жо? Он не похож ни на что на свете.

Альма кончает петь. К ней подходит Люк.

– Озеро солёное, почти как море, – сообщает он. – Вот отчего трава по берегам будто выгорела.

Говоря, он ставит перед Альмой полную миску клейкого риса и садится поодаль, в нескольких метрах.

– Ты пела?

– Нет.

Пока он смотрит, Альма к рису не притронется. Люк прекрасно знает этих маленьких, но гордых птичек, которые никогда не станут есть у вас на глазах то, что вы им даёте. Он указывает на далёкие огни в ночи.

– Граница проходит по середине озера, – говорит он.

Рука Альмы тайком подбирается к миске.

– Видишь, вон там? – продолжает пират. – Вдоль того берега – дорога на Санто-Доминго, главный город испанской части острова.

Альма ест, катая пальцами шарики из риса.

– Мне туда не по пути, – говорит Люк. – И Жозефу тоже. Мы отправимся назад, на знакомый тебе остров Закхея. Есть там одно торчащее на ветвях судно с пиратами, которые ждут, когда мы вернёмся. Но я сделал крюк досюда, потому что говорил, что помогу тебе.

Альма перестаёт есть. Люк подтягивает к себе огромную дорожную сумку, с которой не расстаётся. И бросает её рядом с Альмой.

– Это тебе. Ты поедешь в Санто-Доминго.

Она смотрит на лежащий в пыли кожаный мешок.

– Там всё, что тебе будет нужно в пути, – говорит он. – А ещё письмо, которое ты ни в коем случае не должна потерять.

– Письмо?

– В порту спросишь el principe del cacao.

– Что?

– Эль-принсипе-дель-какао. Большего знать не надо.

Альме трудно дышать. Она ставит миску.

– Жозеф уснул, – говорит Люк де Лерн.

Он улыбается.

– Как-то раз его даже землетрясение не разбудило. Утром нашли его в соломе с обвалившейся крыши. Он по-прежнему спал. Я потом рассказывал ему, как всё тряслось.

Он молчит немного, потом показывает на Альму.

– Прежде чем въезжать в город, постираешь одежду. Посмотри на себя. Взглянуть страшно.

Она вытягивает руки в задубевших, ломких от грязи рукавах. Когда-то очень давно они с Ламом любили играть в бородавочников, открыв прелесть грязи.

Наконец она встаёт, поднимает тяжёлую сумку.

– Главное, помни три вещи, – говорит Люк. – Санто-Доминго, «эль-принсипе-дель-какао» и письмо. И выбирай любую лошадь.

Альма уже на ногах. Она поднимает взгляд над головой Люка и смотрит в темноту, за которой – другой берег. Старик остался сидеть. Он поворачивается в ту же сторону. И говорит:

– Не беспокойся. Я расскажу ему, как всё стряслось.

* * *

На рассвете Люк де Лерн просыпается оттого, что две руки вцепились ему в ворот.

– Где она?

Жозеф трясёт его. Люк молчит.

– Это всё вы?

– О чём ты?

– Это всё вы, я знаю!

Люк даёт ему себя трепать, как дерево – ветру. У него уже нет прежних сил, чтобы бороться с бурей. Он ждёт, пока Жозеф выдохнется. Затем перекатывается вместе с ним по земле и, оказавшись сверху, крепко прижимает к ней лопатки Жозефа.

– Успокойся, малыш. Пойдём со мной. Мы возвращаемся в Кап-Франсе.

Жозеф последний раз пробует вырваться. Он старается не моргать. Потому что стоит закрыть глаза – и слёзы будет уже не спрятать.

– Я знаю, это всё вы, – говорит он. – Знаю.

– Почему?

– Потому что вы ей обещали.

– С каких это пор пираты держат слово?