Текст книги "Черный Август"

Тротти опустился на мягкие подушки дивана, почувствовав бремя своего возраста, и покачал головой.

– Я как раз собиралась приготовить себе спагетти. – Она похлопала себя по плоскому животу под розовой хлопковой рубашкой. – После этой дороги из Пьемонта умираю с голоду. Такое пекло, жуткое пекло. Господа, если вы голодны… – Она указала рукой на кастрюлю, из которой шел пар.

Тротти хотел было снова отказаться. Но что-то – бремя лет, наверное, – его остановило. Улыбнувшись, он сказал:

– Вы очень добры. Мы оба весь вечер ничего не ели.

Она стояла посередине комнаты, заложив руки за спину; на ее тонких лодыжках различались полосы летнего загара.

Аньезе, Пьоппи, Чуффи.

Загорелые тела, блестящие искренние глаза, большие щедрые рты. Их потребность быть любимыми. Их потребность отдавать.

Розанна.

Тротти откинул голову на спинку дивана и смежил веки.

Конечно же, он лгал себе.

Не было и никогда не будет у него никакой умиротворенности. Никогда он не сможет ограничиться только кофе и леденцами. Женщины – Тротти нуждался в них слишком сильно.

– Не стоит из-за нас надрываться, но немного спагетти не помешает, синьорина Роберти.

Женщины ему были нужны. И Тротти сознавал, что они слишком сильно ему нравятся.

Петрарка

Пизанелли впал в столь несвойственное ему мрачное расположение духа. Агрессивность, казалось, не покидала его даже за столом, когда он поедал наспех приготовленные девушкой спагетти. Он сидел в куртке, облокотясь на красивую клетчатую скатерть; в руке он держал бокал с темным вином. На губах остался жир от пищи. Свисавшие с головы длинные волосы явно нуждались в расческе. Галстук он снял; на лбу проступили капли пота.

– Еще немного, комиссар?

Тротти помотал головой. Вынутый из холодильника болонский соус пришлось разогревать, и тем не менее он был удивительно вкусным. Хорошим оказалось и вино – «гриньолино» в бутылке без этикетки. Сидевшая напротив девушка, казалось, изучала Тротти взглядом.

– Вы очень добры, синьорина.

– Называйте меня Лаурой.

Он не мог подавить невольной улыбки:

– Красивое имя.

– Девочка, в которую в 1327 году в Авиньоне влюбился Петрарка. – Она встала и занялась кофе. – Ей было всего двенадцать лет.

– Лаура умерла от чумы во время эпидемии, – сказал Пизанелли.

Лаура Роберти свалила тарелки в раковину, и все они пересели на диван. На экране телевизора – в углу экрана электронными буквами высвечивалась надпись «Raidue» – продолжало что-то беззвучно мелькать.

– У вас есть приятель, синьорина?

Девушка кивнула.

– Где он?

– Джан-Мария? Он в Ферраре.

– Он учился там в университете?

Она улыбнулась и опустила голову.

– Учился. А теперь работает у синьора Роньони – у своего отца в Ферраре, где у него небольшая типографская компания.

– А когда вы видели его в последний раз? – спросил Пизанелли. На коленях у него лежала раскрытая записная книжка, в левой руке была ручка.

Лаура повернула голову и взглянула на него:

– А зачем вам это знать?

– Мы не отличаемся скромностью. – Тротти коснулся ее колена в потертых джинсах. – Задавать бесцеремонные вопросы – часть нашей работы. – Он опустил голову. – Пожалуйста, постарайтесь простить нас – и попытайтесь понять.

– Мы с Джан-Марией помолвлены.

– Примите поздравления, – сказал Пизанелли.

– Как только я получу степень, мы поженимся; мне осталось сдать еще семь экзаменов. – В ее голосе появилась усталость. – К весне все должно остаться позади.

– Ваша степень или замужество?

Она пропустила слова Пизанелли мимо ушей.

– Мы с Джан-Марией помолвлены уже два года.

– И у вас большая любовь? – спросил Пизанелли.

Она холодно на него посмотрела.

Пизанелли что-то записал в свою книжку.

Хотя воздух кондиционировался, в комнате было жарко. Тротти провел рукой по лбу.

– Когда вы уехали отсюда в Ланге?

– У моих родителей небольшое поместье, отец занимается там виноделием. Это его хобби, хотя немного вина он как-то ухитряется продавать. «Гриньолино» вам понравилось?

– Отличное вино.

– Санто-Стефано – прекрасное место для отдыха.

– Тогда почему же вы здесь?

Лаура откинулась на спинку дивана, скрестив руки на мальчишеской груди.

– Мне нужно было вернуться в город, чтобы продолжать работу.

– А там вы не могли заниматься?

– В Санто-Стефано? – Она пожала плечами. – У меня там не было всех нужных книг. – Она махнула рукой в сторону скрытых за занавесками книжных полок. – И в Ланге нет университетской библиотеки.

– Поэтому вы и вернулись в город?

– Середина августа – лучшее время для работы. Студентов нет, ничто не отвлекает. В факультетской библиотеке можно достать любую книгу и даже найти место позаниматься. Днем можно поехать на реку в Лидо и поплавать, а утром – выспаться. Движения на площади нет. Иногда я отправляюсь в Загородный клуб поиграть в гольф. – Она махнула рукой назад, в сторону раскинувшейся за задернутыми занавесками площади Сан-Теодоро. – К сентябрю я добиваюсь великолепных результатов. – Она уперлась маленькой ногой в край кофейного столика. Свои французские веревочные туфли она уже скинула.

– А Джан-Мария? – спросил Пизанелли.

– А что Джан-Мария?

– Когда вы снова с ним увидитесь?

– Он звонит мне по вечерам, а на будущей неделе, возможно, и приедет. Он знает, как я занята. Он тоже хочет, чтобы я сдала все экзамены.

– Когда вы уехали в Ланге? Когда вы видели Розанну Беллони последний раз, Лаура? – Тротти позволил себе еще раз коснуться рукой ее колена. Он сидел рядом с ней, откинув голову на спинку дивана и вдыхал теплый, мускусно-сладкий запах ее волос.

– Вы действительно думаете, что ее убили?

Тротти почувствовал, как содрогнулось под рукой ее тело.

Он скрестил руки на груди.

– Мы с Пизанелли видели труп. Кто-то ударил ее сзади и раскроил череп. Нос и челюсть переломлены, лицо жутко изуродовано.

– Трудно в это поверить. Синьорина Беллони была очень доброй и мягкой женщиной. Не могу даже вообразить человека, у которого могла бы подняться на нее рука.

– За насильственной смертью обычно стоят один-два мотива.

– Деньги или секс?

Тротти поднял брови.

– А для молодой леди вы информированы неплохо.

Девчоночья усмешка.

– У нас был курс популярной беллетристики – включая и детективные романы.

– Деньги или секс, – сказал Тротти, кивнув головой. – А иногда и то и другое вместе.

Улыбка исчезла с ее лица.

В комнате воцарилась тишина. Все молчали. На экране телевизора прыгали и мелькали кадры; никто не обращал на них внимания.

– Будь я тут, ничего этого, может быть, и не случилось бы. – Лаура закрыла глаза и откинула голову на спинку дивана.

– Вы не должны винить себя в ее смерти, Лаура.

– Иногда она спускалась ко мне, и мы болтали. Розанна любила одиночество, и мне всегда льстили и доставляли удовольствие ее посещения. Хотя, вообще-то говоря, чаще я к ней сама поднималась.

– Зачем?

– Что – зачем?

– Чем вы занимались с Розанной Беллони?

– Она любила поговорить.

– О чем?

– О детях.

– Что?

– Она жалела, что у нее никогда не было собственных детей. И она скучала по своим ученикам. – Пауза. – Розанне нравилось объяснять мне, какое счастье, что у меня хороший парень…

– Она знала Джан-Марию?

– Они встречались. – Девушка пожала плечами. – Он ей нравился, и, мне кажется, она хотела, чтобы мы были с ним счастливы. Все время твердила: «И пусть у вас будет куча детей – куча детей». Она просто обожала двух дочурок синьора Боатти, – добавила она ласково.

– И вы собираетесь завести кучу детей? – спросил Пизанелли.

– Профессия. Прежде чем заводить детей, я хочу устроиться на работу и получать за нее деньги. – Она слегка повернула голову и взглянула на Пизанелли.

Тот сделал вид, что бегло записывает что-то в своей книжке.

– Скажите, пожалуйста, когда вы видели ее в последний раз, Лаура?

– Я уезжала на восемь дней. Должно быть, это было в четверг или в пятницу. Мы столкнулись на лестнице. Я уходила в университет, а она возвращалась из бакалейного магазина на улице Ланфранко, где купила кофе. И свежий хлеб.

– Что она сказала?

– Она сказала «buongiorno» и улыбнулась.

– Еще что-нибудь?

Девушка покачала головой.

– Почему ее интересовали свидетели Иеговы?

– Свидетели Иеговы? Первый раз об этом слышу. Розанна была доброй католичкой – во всяком случае, так мне кажется. По воскресеньям, а иногда и в будние дни она часто ходила на мессы.

– Вы знали, что у нее есть враги?

– Враги? – Темные глаза девушки широко раскрылись.

– Не знали ли вы кого-нибудь, кто ей не нравился? Или кого-нибудь, кто не любил ее?

– С тех пор как Розанна ушла из школы, она редко куда-нибудь ходила.

– Но ее навещали?

Девушка сидела рядом с Тротти, который вдыхал запах ее волос, получая давно забытое, запретное удовольствие.

– Навещали? – повторила она, не глядя на него.

– Вам приходилось видеть Розанну с кем-нибудь еще?

Девушка едва заметно пожала плечами.

– Иногда я видела ее с сестрой – с Марией-Кристиной, с ее младшей сестрой, которая сейчас живет где-то в Гарласко. Время от времени она приезжает сюда на выходные. А раз-другой с какими-то ее подругами.

– С кем именно?

– Я не знаю, как их зовут. – Она покачала головой. – Пожилые дамы. Старше ее. Всякий раз, когда они проходили мимо моей двери, я чувствовала запах лавандовой воды.

– А с мужчиной вы никогда не видели ее, Лаура?

Молчание.

– Вам доводилось когда-нибудь видеть Розанну с мужчиной?

– Кажется, нет.

– Так «да» или «нет», Лаура?

– Я ведь и вправду не слишком часто виделась с синьориной Беллони.

– Вы когда-нибудь видели ее с мужчиной?

– Но не с синьором Боатти?

– Вы когда-нибудь видели Розанну Беллони в компании иного мужчины?

Девушка покачала головой.

– Нет.

– Но с синьором Боатти вы ее видели?

– Он живет на самом верху. Синьорина Беллони очень любила его дочек.

– А синьор Боатти часто ее навещал? – Пизанелли обратил взор к потолку и, подняв брови, ожидал ответа.

– Единственным мужчиной, с кем я ее видела, был синьор Боатти, комиссар.

– И вам казалось это совершенно естественным?

Девушка задержала дыхание.

– Совершенно естественным.

Вскоре Тротти и Пизанелли поднялись.

– Я должен еще зайти к синьору Боатти, – сказал Тротти. – Если вы его встретите, синьорина, постарайтесь не входить в детали нашего разговора.

Лаура задумчиво кивнула и скользнула своими узкими ступнями в матерчатые туфли. Она проводила полицейских до двери.

Когда они поднимались по лестнице, Пизанелли тихо проговорил:

– Только не пытайтесь меня уверить, комиссар, что болонский соус, простояв восемь дней в холодильнике, может быть таким вкусным.

«Ланча»

– «Tema Sturbo».

В автомобиле сидело трое мужчин. Пизанелли одной рукой держал рулевое колесо. Тротти, казалось, спал, но время от времени слышалось, как во рту у него позвякивает леденец.

В машине пахло потом, чесноком и вишневым леденцом Тротти.

– «Tema Sturbo», – ковыряя в зубах старой зубочисткой, повторил Пизанелли, внутренне разочарованный, что никто не оценил его шутки. – Автомобиль Чичолины называется «Tema Sturbo».

Боатти сидел сзади. Своим мягким интеллигентным голосом он говорил что-то в портативный диктофон и время от времени тихо рыгал.

Было жарко, и, хотя все низко опустили стекла, сквозняк в автомобиле почти не ощущался. Лишь непонятно откуда взявшееся дуновение ветра донесло с улицы Маттеотти запах бензина. Близилась полночь. Пизанелли припарковал голубую «ланчу-дельту» на краю площади прямо перед железнодорожным вокзалом. Автомобиль попал как раз в пятно света, падавшего от ближайшего фонаря.

– У меня проснулся интерес к вашей книге – если вы ее когда-нибудь напишете. – Глаза Тротти оставались закрытыми.

От дальнего конца длинной стены эхом отскочил грохот переводимого на запасный путь состава.

– Я ее напишу.

– Вы достали адрес?

– Школа закрыта, – ответил Боатти, – но мне удалось поговорить с привратником. В школе Розанны действительно работал учитель, который года три назад уволился. Сейчас он живет в Вентимилье. По мнению привратника, между ним и Розанной кое-что было. Учителя зовут Талери – Акилле Талери. У него взрослый сын.

Тротти кивнул, не открывая глаз.

Вокруг было почти безлюдно. Несколько железнодорожных рабочих возвращались с работы; после дневной жары голубая форма на них смялась. К вокзалу ковылял бродяга, которому идти было больше некуда. Туристы в этот час ночи уже спали. Близился рассвет. Лишь изредка, набитый путешественниками и залитый светом, проносился через провинциальный городок, даже не сбавляя скорости, какой-нибудь международный состав, направляющийся в Геную или Венецию, во Францию или Югославию.

На запасных путях нетерпеливо ждали рассвета бурые пригородные поезда – в Верчелли, Кодонью и Алессандрию.

Кончился еще один засушливый день. До феррагосто оставалась неделя.

– «Tema Sturbo». – Пизанелли громко зевнул, даже не прикрыв рот ладонью. Еще сильнее запахло чесноком. Постучал зубочисткой по зубам.

Никто, казалось, не обращал на их автомобиль никакого внимания. Номер у него был обычный, и только антенна на крыше как-то отличала его от стоявшей рядом полдюжины других легковушек. Тротти не отказался бы от кондиционера, но, включив мотор, они могли бы привлечь к себе ненужное внимание.

– А чем мы, собственно, сейчас занимаемся? – спросил Боатти.. – Ждем.

– Можно мне это как-нибудь зафиксировать?

Задним бампером их автомобиль уткнулся в стену здания вокзала, обклеенную сериями одинаковых афиш, одни из которых оповещали о результатах футбольных матчей многомесячной давности, другие – о гастролях испанского цирка.

«Хранение ручной клади». Надпись горела в неоновом одиночестве над бездверным входом в здание вокзала и фонтанчиком с зеленоватой водой.

Лобовое стекло «ланчи», готовой в любое мгновение сорваться с места, смотрело прямо на площадь.

– «Tema Sturbo»… Те masturbo.[23]23
  Созвучие: te masturbo – мастурбирую (ит).


[Закрыть]

Никто не засмеялся. Пизанелли пожал плечами.

– Я думал, что шутка-другая вашей книге не повредит, Боатти.

Ответа не последовало.

Разобиженный Пизанелли взял бинокль для ночного видения:

– У этой Роберти великолепная фигурка. Очень гибкая. – Он несколько раз просмотрел улицу Триесте в бинокль. – Мне кажется, она мной заинтересовалась. Моим животным магнетизмом. – Улицу частично загораживали ели и щиты с киноафишами, стоявшие на небольшом пятачке между станцией и зданием вокзала. На юге, ближе к По, возвышались три освещенные башни – образчики архитектуры постмодерна, копировавшие некогда столь многочисленные в городе средневековые башни. Три белые трубообразные структуры, от которых кое-где отвалился бетон, обнажив стальную арматуру.

(Сооружение этих колонн совпало с гибелью трех лип на улице Триесте, вызванной, судя по всему, выхлопными газами).

Пизанелли присвистнул.

– Еще шлюх подвалило, – сказал он, не отнимая бинокля от глаз.

– А что ты против них имеешь? – Тротти открыл глаза и повернулся к Пизанелли.

– Кому охота трахаться с такую жару?

– Мужьям, чьи жены уехали на курорт.

– Моя жена тоже завтра уезжает на побережье, – сказал Боатти.

– Гвоздь программы нынешнего лета – нигерийки, Боатти, – если вы этим интересуетесь. Видите вон ту черную девицу…

– Ты думаешь, что проститутки – особая порода людей, Пизанелли?

– Нечего злиться, комиссар. Просто я не понимаю тех, кому охота трахаться в такую погоду.

– А ты что собирался делать со своей психиаторшей после кино, Пизанелли?

– Она не психиаторша.

– Многие преступней проституток.

С минуту Пизанелли дулся.

– Мне нравятся женщины, комиссар. Но это не значит, что мне хочется спать со всеми подряд. А то, что я от них получаю, они дают мне по доброй воле. Я за это не плачу.

– Почему ты так агрессивно держался с Лаурой Роберти?

Пизанелли вопрос проигнорировал.

Тротти вынул из пакетика очередной вишневый леденец.

– Женщину купить нельзя, – произнес Пизанелли с чувством оскорбленного достоинства.

– Женщину, безусловно, купить можно, лейтенант Пизанелли. И мы все время их покупаем. За деньги и за все остальное. Женщины покупают нас красотой – и телом, – сказал Боатти. – Добровольных жертв в природе не существует. Если тебе чтото нужно – так или иначе приходится платить.

– Вы философ, Боатти?

– За так просто никто не трахается.

– И в любовь вы не верите?

– Женщина всегда знает, хочешь ли ты ее тело. И всегда захочет получить что-нибудь взамен. Она раздвигает ноги, а ты раскрываешь свою чековую книжку. Или еще хуже – ты раскрываешь перед ней двери своего дома, свою душу, свою жизнь.

– Последний романтик – Боатти, – сказал Тротти. Он снова закрыл глаза.

– Женщины ничем не лучше и не хуже мужчин.

– Женщины находят меня чутким, – сказал Пизанелли.

Улица Триесте находилась от них метрах в девяноста. Большая часть ее была хорошо освещена, так что они отчетливо могли видеть едва одетых женщин – кофейных бразильянок и темнокожих нигериек на высоких каблуках и в давно вышедших из моды мини-юбках. Время от времени картину загораживал съезжавший с автострады и останавливавшийся здесь автомобиль, водитель или пассажир которого сговаривались с проституткой о цене.

– Анджела, – Пизанелли протянул бинокль Тротти.

– Несчастный ублюдок.

– Несчастный ублюдок? – засмеялся Пизанелли. – У Анджелы денег больше, чем у нас с вами, комиссар. А теперь, когда кругом весь этот СПИД, он работает только вручную и отказывается от всего более опасного. Анджеле лет сорок, и рисковать своей пенсией он не хочет.

Трансвестит стоял в дверном проеме и разговаривал с одной из проституток. На нем была мини-юбка, за спиной болталась желтая сумка.

– Его сын занимается спортом в клубе КОНИ в Риме.

– Счастливый Анджела! – засмеялся на заднем сиденье Боатти.

– Гомосексуалист – и счастливый?

– Большинство мужчин-проституток выходит в тираж уже лет в двадцать. Похоже, в нем есть что-то, чего нет в других.

– Сфинктер да многолетняя практика, – сказал Пизанелли.

– А может, наоборот, нет чего-то, что есть у других, – например, вирусной инфекции.

Тротти остановил Боатти жестом.

– Сюда идет Бельтони. – Тротти схватил бинокль.

Атмосфера в «ланче» стала вдруг напряженной, выжидательной. Тротти перестал звенеть во рту леденцом. Он поднес к глазам большой бинокль, уперев его линзы в лобовое стекло.

Сидевший за ним Боатти подался вперед, облокотившись на спинку водительского сиденья.

– В тенниске.

Человеку, шедшему по улице Триесте, было лет тридцать – тридцать пять. Его волосы, как у футболиста Гулли, были заплетены в косицы. Он шел легкой, подпрыгивающей походкой, словно вот-вот был готов сорваться на бег. На ногах белели баскетбольные туфли.

Проходя мимо проституток, он поприветствовал их кивком.

Приветствие его осталось без ответа. Анджела повернулся к нему спиной. Бельтони направился к огням бара «II Re»[24]24
  «Король» (ит).


[Закрыть] – туда, где на привокзальную площадь выходил проспект Виктора Эммануила. Несколько любителей поздней выпивки – по преимуществу железнодорожные рабочие – сидели за маленькими столиками, расставленными почти у самой обочины тротуара, в надежде освежиться легким ветерком, продувавшим проспект.

Бельтони направился к одному из столиков.

– У него должно быть что-то с собой, – сказал Тротти.

– Последние месяца два зелья в городе было немного.

– Кто это говорит?

– Отдел по борьбе с наркотиками. – Пизанелли закусил губу. – И там не очень понравится, что вы вторгаетесь на их территорию.

– Они об этом и не узнают. Если…

– Вы и вправду думаете, что сестра Розанны Беллони – наркоманка?

– А как иначе, по-твоему, их утихомиривают там, в Гарласко?

– Транквилизаторами, комиссар, – не крутыми же наркотиками.

– Мария-Кристина уехала из санатория несколько недель назад. Возможно, ей дали с собой некий запас транквилизаторов, но это не значит, что она их принимала. Ей могло кое-что понадобиться – и кто знает, может быть, для этого ей нужны были деньги.

– И поэтому она набросилась на свою сестру?

Тротти не ответил.

– Способна была Мария-Кристина убить сестру?

– Я думаю, нет ли связи между самоубийством на реке и исчезновением Марии-Кристины?

– С какой стати?

– А где Мария-Кристина?

– Из того, что она исчезла…

Тротти снова поднял руку. Мужчина с косицами внезапно остановился – животное, почуявшее затаившегося врага. От ближайшего столика его отделяло метра два. Он сделал еще один нерешительный короткий шаг и повернул назад. Он пошел по прежнему маршруту, только быстрее. Подпрыгивания в походке больше не было.

– Он что-то заподозрил? – спросил Боатти.

– Вроде бы ничего. – Тротти оторвал глаза от бинокля. – Бельтони расплачивается с долгами. – Он взглянул на Пизанелли, который, хоть и скинул наконец свою замшевую куртку, обливался потом.

– Он с кем-то встречается, – просто сказал Пизанелли.

Стоявший у входа в бар с пустым стаканом в руке африканец – «беженец» с ослепительно белыми зубами – вышел на тротуар и пошел следом за Бельтони по направлению к проституткам. На плече у него болталась кожаная сумка.

Вдоль тротуара тащился двухместный «фольксваген», в котором сидели четверо молодых людей. Один из них что-то сказал проститутке, и та ответила непристойным жестом. Проститутка была светло-коричневой. (Бразильские проститутки по большей части были мужчинами-трансвеститами).

Мужчина с косицами скрылся в дверном проеме. Целиком его в бинокль видно не было. Скоро к нему присоединился африканец.

– Заводи машину.

Сделку из автомобиля разглядеть было невозможно.

– Трогай, – хрипло прошептал Тротти.

Пизанелли включил зажигание. Сзади вцепился в сиденье Боатти.

– Мне нужен Бельтони, – сказал Тротти. – Хорошо, Пиза, но помедленней.

Автомобиль почти бесшумно заскользил по пустой площади. На полпути до улицы Триесте Тротти скомандовал: «Давай!»

Пизанелли газанул, взвизгнули колеса. Включились фары, и поток света выхватил из темноты двух мужчин. Глаза у африканца блестели под стать зубам. Бельтони инстинктивно загородился от света рукой.

Африканец повернулся и побежал.

«Ланча» атаковала бордюр тротуара. Автомобиль подпрыгнул, и на какой-то миг Пизанелли потерял над ним контроль.

Рев мотора перекрыл визг проститутки, выкрикивавшей португальские ругательства.

Пизанелли успел бросить ногу на тормоз раньше, чем машина врезалась в стену. Управляемый занос.

– Господи! – хрипло прошептал Боатти. В его белой руке по-прежнему был зажат диктофон.

Рычащая «ланча» зажала торговца наркотиками в дверном проеме. От его почти потухшей трубки поднимались в неподвижный воздух серые завитки дыма.

Продолжала визжать небритая проститутка.

Калибр 7,65

– Наручники, Пизанелли.

– Ты, мразь!

Тротти уткнул в затылок Бельтони дуло пистолета.

– Руки на стену, расставить ноги!

От Бельтони несло запахом застарелого пота и грязной одежды. Пизанелли принялся его обыскивать.

– Как тебя зовут?

– У меня ничего нет.

– Нет? Будет шутить-то.

Мало-помалу собралась нерешительная толпа из проституток и прохожих; они остановились на почтительном расстоянии от автомобиля. «Ланча» стояла поперек тротуара, ее двигатель все еще работал. В ярком свете фар, словно актеры на пустой сцене, двигались трое мужчин. Тротти нутром чувствовал молчаливую враждебность толпы. Один из трансвеститов продолжал выкрикивать бразильские ругательства.

– Как тебя зовут?

– Ты ведь знаешь, Тротти. И ты, и все ваши сволочи в квестуре.

Пизанелли сильно ударил его левой рукой и, вытащив из кармана злоумышленника пистолет калибра 7,65, присвистнул:

– Тяжелая артиллерия, комиссар.

– Где ты это взял?

– Это не мое.

– Где взял?

– Дал приятель – минут десять назад. Он не мой. Вы же меня знаете, комиссар. Вы же сами знаете, что оружия я не ношу.

– Я тебя не знаю. А то, как от тебя несет, к знакомству тоже не располагает.

– Сволочи!

– Пизанелли, надень на него наручники. Он поедет с нами. Год, а если ему повезет – шесть месяцев. Полгода его не будет на улицах – многие нам за это скажут спасибо.

– Господи, да не мой это пистолет.

– Посмотри-ка, нет ли у него в карманах какого снадобья.

– Нет у меня ничего. – Бельтони завертел головой, и на его грязном лбу заплясали косицы.

– Ничего такого, что не требовало бы дезинфекции. – У Тротти сперло дыхание. – Посмотри в ботинках.

– А что же негра-то не взяли?

– Помолчи.

– Возьмите негра, зелье у него. – В хнычащем голосе чувствовался сильный миланский акцент. Налитые кровью глаза казались неестественно большими. – У меня ничего нет. Торгует негр. Почему вы его не взяли?

Боатти все это время сидел в машине, приоткрыв заднюю дверцу и выставив одну ногу на тротуар. Его круглое лицо побледнело.

– Шевелись, Пизанелли. Посмотри у него в ботинках.

В зловонном дыхании Бельтони чувствовался запах голода, алкоголя и табака. Носков на нем не было. Из левой баскетбольной туфли Пизанелли извлек складной нож. Когда он стал обыскивать карманы джинсов, Бельтони рванулся своим худым телом назад, пытаясь увернуться.

– Сволочи!

Рывок был не очень сильным, Бельтони задел лишь голову Пизанелли.

– Оставьте меня в покое, сволочи!

Не выпуская из рук пистолет «беретта», который в кобуре носил с собой Пизанелли, Тротти ударил Бельтони по пояснице. Потом, когда тот развернулся, коленом нанес ему удар в пах.

Бельтони застонал, согнулся, и Пизанелли надел на его бледные узкие запястья наручники.

– Подонок.

Пизанелли прекратил обыск:

– Ого!

– Что?

Пизанелли взглянул на Тротти. Его возбужденное лицо было мокрым от пота. Он как-то неуверенно осклабился:

– Нашел!

В левой руке он сжимал толстую пачку банкнот в сто тысяч лир.

Ромашка

На кухонном столе, словно солдаты в черных фуражках, выстроились в длинный ряд по стойке «смирно» окурки сигарет «Муратти». В раковине лежала пара кастрюль с остатками пищи. По стенке пластикового мусорного ведра, стоявшего под раковиной, тонкой струйкой натек на пол томатный соус.

В спальне, развалясь по диагонали широкой постели, спала Ева. Сбоку горел светильник. На полу валялась пара раскрытых журналов. Жалюзи было опущено, в комнате стоял запах мускусных духов, маникюрного лака и сигаретного дыма.

Тротти вернулся на кухню и налил в кастрюлю горячей воды. Ожидая, пока вода закипит, он прибрался. Смел со стола сигаретные окурки и принялся мыть посуду.

Когда он заваривал кипятком ромашку, в дверях появилась Ева. В руке она мяла сигарету. Она нашла одну из ночных рубашек Аньезе – подарок Тротти, когда они отдыхали в Бари, – и надела ее не завязывая. Рубашка прикрывала грудь Евы, но оставляла открытым темный треугольник волос на лобке.

– А ты поздновато.

– Здесь как в хлеву.

– Я готовила тебе еду, Пьеро Тротти.

– Ты очень добра, но никакой необходимости в этом не было. – Кастрюля выскользнула у него из рук, и металлическая ручка обожгла ему пальцы. Он бросил кастрюлю в раковину, где она злобно зашипела, и к потолку поднялось облачко пара.

– Не нервничай.

– Я никогда не нервничаю, – сказал Тротти. Он отвернулся и подлил в раковину холодной воды.

– Я ждала тебя целый день. Ты мог бы позвонить, Пьеро.

Тротти не отвечал.

– Я о тебе беспокоилась.

– Я просил тебя не подходить к телефону. Звонил один мой сотрудник, и ты ответила. Не нужно было. Когда телефон звонит, не снимай трубку. Никто не должен знать, что ты здесь. – Он с грохотом домыл остальные тарелки и расставил их в сушилке. – Ради твоего же блага никто не должен знать, что ты здесь.

– В холодильнике спагетти.

Тротти перекинул через плечо полотенце, которым вытирал посуду, и повернулся к Еве.

– Ева, тебе нужно будет уехать.

Ева закурила сигарету и опустилась на один из кухонных стульев. Складки шелка свисали между ее черными гладкими ногами.

– Ты собираешься выставить меня на улицу? – Под отворотом из красного шелка на груди у нее едва различались шрамы от сигаретных ожогов.

– Тебе нельзя здесь жить, Ева. – Тротти говорил, глядя ей прямо в глаза.

– Ты выставляешь меня на улицу?

– Я никогда тебя не звал сюда, Ева.

– Куда мне идти?

– Ты можешь вернуться в Уругвай, вернуться к сыну.

– У меня нет денег. Мне нужно где-то жить.

– У меня тебе жить нельзя. Я уже старик, Ева. И ничем помочь тебе не могу.

Ева сидела, опершись локтями о пластиковую крышку стола. Она выкрасила свои густые короткие волосы в светлый тон. Корни волос остались черными. Она что-то невнятно пробормотала по-испански. Сигарету она докурила до самого фильтра.

(Боатти сказал: «За так просто никто не трахается. Женщина всегда знает, когда ты ее хочешь а всегда что-нибудь попросит за это взамен. Она разводит но и а ты раскрываешь свою чековую книжку. Или еще хуже; раскрываешь перед ней двери своего дома, свою душу, свою жизнь»).

Тротти сел напротив нее и положил руки на пластиковую поверхность стола.

Из-за будильника, стоявшего на холодильнике, высовывался листок приходских новостей восьмимесячной давности, забытый здесь Пьоппи. Будильник тихо тикал.

– Дай мне сигарету, у меня все кончились.

– Я не курю.

– Господи!

Тротти порылся в ящике буфета. Нашел старую пачку «Бенсона», которую в прошлое Рождество забыл у него Нандо. В пачке лежали три сигареты.

– Тебе нельзя здесь оставаться, Ева. – Тротти протянул ей высохшую сигарету.

– А что мне делать?

– Я тебе помочь больше не смогу.

– Если я вернусь в Уругвай, они меня отыщут.

– А здесь, думаешь, они тебя не отыщут?

Она кивнула.

– Ты мне нужен. – Она засопела. Жалела себя. Тротти знал, что вот-вот польются слезы. – Они будут меня искать. Они уже меня ищут. Они захотят вернуть свои деньги.

Тротти покачал головой.

– Я уже пытался тебе помочь. Тебе не нужно было сюда приезжать, Ева.

– Что еще мне не нужно было делать?

– Я достал тебе паспорт. Купил билет. Ты могла бы вернуться к сыну. Ты говорила, что сможешь устроиться на работу.

– В Уругвае? – Ева помотала головой.

– Ты могла бы вернуться. И устроиться на работу, чтобы быть рядом со своим сынишкой.

– Ему неплохо и с бабкой. – Она снова замотала головой. О незажженной сигарете во рту она, казалось, совсем забыла. – В Италии никто не относился ко мне лучше чем ты, Пьеро Тротти.

Тротти почувствовал, что начинает злиться.

– Почему ты не села на самолет в Уругвай?

– Не оставляй меня сейчас.

Тротти разозлился, потому что понял, что попал в ловушку.

– Ты единственный, кто отдавал, не требуя ничего взамен. – Она взглянула на него покрасневшими глазами. В толстых губах дрожала нераскуренная сигарета. Лицо отекло, на коже остались следы от подушки.

– Я не смогу тебе больше помочь.

Ева Беатрикс Камарго Мендес, 28 лет, родом из департамента Серро-Ларго, Уругвай, мать и проститутка, зарыдала.

Не сказав больше ни слова, она встала и оправила на себе ночную рубашку Агнезе. Оправила ночную рубашку на своем молодом, гибком, темном теле. Она вышла из кухни, тыльной стороной ладони утирая слезы.

Комиссар Тротти – в скором времени дедушка – негодовал.

Спокойствие духа?

Транквилизаторы

8 августа, среда

Располневший со времени женитьбы Мазерати окинул Тротти быстрым небрежным взглядом и исчез за дверьми отремонтированной лаборатории с пластмассовой чашкой кофе в руке.