Текст книги "См. выше"

Вместо эпиграфа

 
Играй со мной, пожалуйста, почаще,
Хозяин мой!
Покуда сам я не сыграю в ящик,
Играй со мной!
 
 
Мне самому не справиться со скукой,
С тоской тупой.
Учи меня забавным всяким штукам —
«Апорт!», «Тубо!».
 
 
Подай же снова мне команду «Голос!»,
Команду «Фас!».
Ну поиграй со мной, Предвечный Логос,
В последний раз.
 

Пейзажная лирика

«пока еще земля не дефлорирована…»

 
Пока еще земля не дефлорирована,
Пойдем посмотрим, как растут растенья,
Цветут цветы, летают насекомые,
Катаются младенчики в колясках
И светит свет.
 
 
Как плавают собаки, утки, люди
И поплавки в коричневом пруду,
Как принимают солнечные ванны
Пузатые накрашенные тети.
Такая нынче жаркая весна.
 
 
Две девочки (от силы лет тринадцати)
Среди берез проводят фотосессию,
Кося глаза, отклячивая попки,
Пытаясь позы воспроизвести
Гламурных проституток, но пока
У них не получается. Над ними
Недвижны кучевые облака.
 
 
А в общем-целом, как заметил Блок,
«Звенит и буйствует природа». И уже
Звенит бутылками и начинает буйствовать
Ее дитя – российский человек.
 
 
Ну что, домой?
 

Светлого мая привет

 
Стрекозьей ленью, козлоногой дурью
Исполнившись, завалимся в теньке,
Где солнце блазнит, словно плоть в ажурном
Зеленом, легкомысленном чулке.
 
 
Где прячутся стыдливые цветочки,
Линнеем названные лилией долин,
Хоть Соломон не знал о них. Но точно
Их именно упомянул Бог Сын!
 

Содомский счет

 
На лоне природы
Штук десять уродов,
Штук семь или восемь крикливых блядей.
Музон громыхает.
Они отдыхают
На лоне злосчастной природы моей.
 
 
Исполнившись гнева
К высокому небу
Воззвал я! Но небо сказало: «Смотри —
Вон там у мангала
Ни много ни мало
Две таксы невинных и девочки три!»
 

«Облака дебелые…»

 
Облака дебелые
Да синь осоловелая,
Да пыльная, обильная, дебильная листва.
Ну какой-то Миргород,
А вовсе не Москва!
 
 
Блузку пиарменеджер
Закапала мороженым.
И что? Да ничего.
Весь мир такой разнеженный,
Расхлябанный, разношенный…
Не важно ничегошеньки.
Не страшно ничего.
 

«Уж если я – в футболке и трусах…»

 
Уж если я – в футболке и трусах —
Изнемогаю, как тебе-то тяжко
Должно быть, черноокая бедняжка,
В твоих роскошных палевых мехах!
 
 
В тени плюс тридцать! Ну а тут, в лугах,
Замешкаемся – хватит нас кондрашка.
И, вывалив язык, трусит дворняжка
Передо мной в безжалостных лучах.
 
 
Зияет солнца раскаленный зев.
Ф. Тютчев одобрял сей Божий гнев,
А нам с тобой и агропрому горе!
 
 
Овощеводу не спасти посев…
Но, судя по прогнозам, грозный Зевс
Все ж покарает Фаэтона вскоре.
 

«Друг роскоши, прохлад и нег…»

 
Друг роскоши, прохлад и нег
Благословляет ухудшенье
Погоды, но таит от всех
Злорадное благодаренье.
 
 
Не айс, конечно же, но все ж
Спасибо и за эти лужи!
Как аспирин, сей хладный дождь
Понизит жар и боль заглушит.
 
 
Как Алкозельцер снимет он
В чужом пиру синдром похмельный.
Замызганный сосуд скудельный
Глазурью новой освежен!
 

Закат

 
Серо-буро-малиновый вечер.
Посмурневший, усталый июнь.
Небосвод этот низкий не вечен.
Ты и сам не хорош и не юн.
 
 
Начинается дождь потихоньку.
Шепелявит в листве ветерок.
Иномарке соседской вдогонку
Кривоногий залаял щенок.
 
 
Ты задерни зеленые шторы.
Чай поставь и нарежь колбасу.
Он не вечен, сей мир беспризорный,
Пожалей его, не обессудь.
 

«Заброшенный парк на окраине Битцы…»

 
Заброшенный парк на окраине Битцы
По старой привычке приносит плоды.
И все продолжает от яблок ломиться,
И все над собою не чует беды.
 
 
Такого нигде ты теперь не отыщешь,
Гляди – настоящий ведь белый налив!
Мы платим полякам безумные тыщи,
Родное и вкусное все загубив!
 
 
В заглохшем саду, меж дичающих яблонь
Брожу я с собачкой, печалью объят.
Хотя бы старушки, бомжи бы хотя бы
Пришли отрясти этот сказочный сад!..
 
 
Не так ли, поэт, ты вовсю плодоносишь,
Но все в супермаркет идут и в кабак,
И вот ты дичаешь, не пользуясь спросом.
Не так ли? Поэт отвечает: – Не так.
 

Сентябрь

 
Твой кубок полон. На колени
Присела Саския к тебе.
И хоть уже клубятся тени,
Не время думать о судьбе.
 
 
Ты весел и благообразен,
И предстоит неблизкий путь,
Чтоб в рубище и струпьях грязи
К Отцу печальному прильнуть.
 

«Наконец мы дождались просвета…»

 
Наконец мы дождались просвета.
Лист желтеет, синеет асфальт.
Что ж так холоден к бабьему лету
Небосвод голубой, как Уайльд?
 
 
Вдовьи волосы крашены хною,
И роскошен и пышен шиньон,
И чрезмерной помадой губною
Лик чахоточный преображен.
 
 
Но увы – безнадежны старанья!
Красный молодец – солнце спешит
Поскорее закончить свиданье
И все позже прийти норовит.
 
 
Целомудрие света и ветра,
Ничего нам ни капли не жаль.
Просветленная скорбная Федра
Сублимирует похоть в печаль.
 
 
И беспол, православен, прохладен
Лесопарка смиренного вид,
Позолота здесь дышит на ладан
И паленой листвою кадит.
 
 
Но свалили уже за границу
Те, кто пели на клиросе здесь…
Станет схимомонахиней Битца,
Примет постриг заплаканный лес.
 

«Не говоря уж про клены…»

 
Не говоря уж про клены,
Но вон даже липы – ах! —
Ну прям как во время оно
Дрожат в золотых слезах!
 
 
И я уж молчу про сердце,
Но вон даже хладный мозг
Раскаяться и согреться
Еще напоследок смог.
 

«С букетами рдеющих листьев…»

 
С букетами рдеющих листьев
По гравию – тюх да тюх —
Под вечер сырой и мглистый
Компания бродит старух.
 
 
Издалека – живописны,
Вблизи – просто dance macabre,
И кажется, ныне и присно
По кругу их водит октябрь.
 
 
Куда вы, бабули, откуда?
На что намекаете мне?
Мы с вами знакомы как будто,
В каком-нибудь виделись сне.
 
 
Во мгле атмосферных осадков
В туманах пустынных аллей,
Пугая меня и собаку,
Компания бродит теней.
 
 
В их лапках листья пылают,
В их глазках стоит вода.
Я взглядом их провожаю.
Но они не уйдут никуда.
 

«Красный день календаря…»

 
Красный день календаря
Не седьмого ноября
А четвертого!!
Трепещи, коварный лях!
Взвейся, полосатый флаг
Росса гордого!
 
 
Вейся, бесик, над столицей
Над красавицей Москвой!..
Не пора ль перебеситься
Нам, товарищ дорогой?
 
 
Эй ты, кто там снова машет,
Кто валяет дурака,
И не сеет и не пашет —
Разгоняет облака?
 
 
Чтобы солнышко блистало,
На просторах площадей,
Чтоб Чайковский, Пушкин, Сталин,
И Деникин, и Гагарин
Поднялись на Мавзолей!
 
 
Чтобы пел Олег Газманов
И плясали казаки,
Чтобы никаких туманов
Над волной Москвы-реки!
 
 
Чтоб дымил шашлык пахучий
В светлый праздник ноября,
Чтоб не омрачали тучи
Красный день календаря![1]1
  Стихотворение клеветническое и заведомо ложное – на День народного единства никто никакие облака не разгоняет.


[Закрыть]
 

«Тягомотные, мутные месяцы…»

 
Тягомотные, мутные месяцы
С междометием бр-р на конце.
Выраженье совсем неуместное
На твоем бестолковом лице!
 
 
Что ты лыбишься, глупая женщина?
Что резвишься, безмозглый зверок?
Мгла промозглая, роща зловещая,
Мерзопакостный мелкий снежок.
 
 
Что ж ты фоткаешь веточки всякие,
Этим мраком грузя Instagram?
Ну-ка, дай посмотреть мне!.. Ну так себе…
А вот это… гляди-ка… и впрямь…
 

Настоящий минимализм

 
Некому рябину поклевати.
Птиц небесных что-то не видати.
Видно, на помойках им сытнее.
Так же вот и люди сатанеют.
 
 
Но сейчас я не об этом, впрочем.
Я о том, что нету ни листочка,
Лишь горят нетронутые гроздья.
Так красиво – загляденье просто!
 
 
Этот красный цвет на этом сером
Служит убедительным примером
Той, искомой издавна поэтики —
Люли-люли – этики-эстетики.
 

«На девятом месяце Мария…»

 
На девятом месяце Мария.
Снега нету. Но подмерзла грязь.
К свету льнут растения живые,
За двойными стеклами хранясь.
 
 
И не только солнце, всякий смертный
Норовит подольше не вставать.
В эти дни, похоже, даже черти
К бабушке своей уходят спать.
 
 
И волхвам, пожалуй, рановато
Снаряжать верблюдов и ослов,
Им дождаться первопутка надо,
Первозданных праздничных снегов.
 
 
А пока что так темно и скучно,
Пусто так и холодно окрест,
Что в запой уходит малодушный,
А великодушный слишком трезв.
 
 
Но, избавлен от остатков спеси,
Скоро мир притихнет, как впервой,
И с небес на наше мелкобесье
Выпадут и воля и покой.
 

«Стынет вечер, блещет холод…»

 
Стынет вечер, блещет холод,
Над трубой стоит дымок.
Дева на порог выходит.
Ее Пушкин в щечку чмок!
 
 
И с волчицею холодной
Волк выходит из дубрав,
И ямщик простонародный
От него летит стремглав.
 
 
И выходит крошка Шуберт
(Winterreise) в зимний путь.
Мандельштамовская шуба
Велика ему чуть-чуть.
 
 
Он горючими слезами
Из-под кругленьких очков
Растопить мечтает замок
Голубых волшебных льдов.
 

Вольное переложение текста кантаты Дитриха Букстехуде «Das neugeborne Kindelein»

 
Новорожденный Карапуз,
Грудной Младенец Иисус
Дарует снова Новый год,
Еще один нам шанс дает!
 
 
Поют над снегом ангелки,
Что снова Он простил грехи,
Не по заслугам – просто так,
И снова с носом вечный Враг!
 
 
И снова с нами верный Друг,
Хотя отбились мы от рук,
От пригвожденных рук Его, —
Сияет снова Рождество!
 
 
И снова весь честной народ
Вкруг елки пляшет и поет,
Покуда адские врата
Трещат под натиском Христа.
 

«Рыбий скелетик елки…»

 
Рыбий скелетик елки
Валяется у помойки.
Ни блесточки, ни иголки.
Как быстро время идет.
 
 
Еще и салат не доели,
Очухаться не успели,
Взглянули в окошко: – Ой, как
Состарился Новый год!
 

«И след простыл, и лед застыл…»

 
И след простыл, и лед застыл,
И кончилась история.
И затянул покойный Хиль
Ирландскую застольную —
 
 
«Миледи Смерть, мы просим вас…»
Но смерть туга на ухо…
И след простыл, и день угас,
И всё, как в танке, глухо.
 

Февраль, описанный автором году этак в 78-м

 
Перламутренняя рань.
Голубиная финифть.
Белизна колхозных нив.
Черных веток филигрань.
 
 
Цуцик, хлюпик, мозглячок,
Разрумянься снегирем!
Скрип-хрусталь под каблучком.
По лбу – щелк! И в щечку – чмок!
 

«По идее – младость, сладость…»

 
По идее – младость, сладость,
Хмель, капель, апрель, свирель!
А на самом деле – слякоть
Непролазная досель!
 
 
Ноздреватый, угреватый
Снег цинично обнажил
Все какашки и бумажки,
Мусорки и гаражи.
 
 
Алкашня воспряла духом,
Потянулась на пленэр,
И повыползли старухи
Вспоминать СССР.
 
 
И на завтра обещали
Снова снег и дождь опять!
Сумку с летними вещами
Нехрен было доставать.
 
 
И грачи не прилетели,
И лазурь едва видна,
Но по сути, по идее,
По врожденной по идее —
Это всё – весна!
 

«Снова чистой воды торжество и надежды дурацкой…»

 
Снова чистой воды торжество и надежды дурацкой
На смягчение нравов и царство любви панибратской.
 
 
И для радости нет и не будет причины особой.
Только бабьей слезою подтаяла горечь и злоба.
 
 
Только верится легче, что Он в самом деле воскресе.
Снова ветер, и ветки, и дети тревожат окрестность.
 
 
Снова музыка пенится, и пузырится, и хлещет.
Только в свете весны даже это не так уж зловеще.
 

«Какие ж это, Ленка, одуванчики?!.»

 
Какие ж это, Ленка, одуванчики?!
Да ты рехнулась, что ли? Погляди!
И что́, что желтенькие? Это мать-и-мачеха
Типичнейшая, к бабке не ходи!
 
 
До одуванчиков еще дожить нам надо.
В оврагах неподвижен грязный снег.
Хотя под ним ручьи журчат. Понятно?
Се аллегория! Дотумкай, человек!
 

Что все это означает?

«Гляжу я на Путина и изумляюсь…»

 
Гляжу я на Путина и изумляюсь,
Гляжу на себя – изумителен сам.
Из горних высот в дольний прах приземляясь,
Не верю своим я глазам и мозгам.
 
 
Стою, озираюсь и не постигаю
Ни черную сотню, ни красный кагал.
И только пугаю, и только пугаюсь —
Какой же обширный у нас ареал!
 

«Мы Христа не продавали…»

 
Мы Христа не продавали —
Отдавали даром!
Уцененные товары
Высятся навалом!
 
 
Уцененных волхвований
Полные собранья,
Мелких бесов ликованье
На телеэкране!
 
 
Жадно мы схватили, Боже,
Что тебе не гоже!
Оттого не вышли рожей,
Да и духом тоже!
 
 
Оттого и взятки гладки,
Непорядки гадки,
Оттого уходят в пятки
Душ живых остатки!
 

Автореминисценции

 
Креативный класс клубится,
Сомелье, шоколатье,
Пляшет, пляшет Цискаридзе,
Лижут, лижут Депардье,
 
 
Ложит плитку мэр Собянин,
Кажет гаджеты премьер,
По опросам россияне
Заждалися высших мер.
 
 
В Сочи трассы снеговые,
На экранах спайдермен,
Справедливая Россия
И единая Россия
Поднимаются с колен!
 
 
Москва-Сити над Москвою,
Над Мордовией УФСИН,
И бегущею строкою:
«Мене, текел, упарсин!».
 

«Что все это означает?..»

 
Что все это означает?
Может, это просто так?
Чистый разум вопрошает —
Это знак или не знак?
 
 
Я живу на этом свете
Скоро шесть десятилетий.
Странно было бы роптать.
 
 
Сняв зарплату из Сбербанка,
Как три мудрых обезьянки,
Я могу молчать.
 
 
Я ведь ничего не знаю,
Еще меньше понимаю.
Не дает ответа Русь.
Я тем паче не берусь.
 
 
Что все это означает?
Кто все это означает?
Ты ли, Добрый Пастырь мой?
Или тот, другой?
 

Межпарламентские контакты

 
Глянь, Ваня на Мане жениться не хочет.
А Федя на Пете хочет!
Наш законодатель весьма озабочен.
А их почему-то не очень.
 
 
И к члену палаты каких-то там лордов
Воззвал депутат из-под Тулы:
«Коллега, нормальный пацан же ты вроде!
Ну чо ты, брателла, в натуре?!»
 
 
– «For shame! You are crazy! Fie! Fie! You are nazi!!» —
Пиндос разорался не хуже…
Куда же деваться, сестрицы и братцы?
Кого выбирать среди этих засранцев?
Кому делегировать ужас?
 

Притча во языцех

 
Однажды три девицы,
Озорничать большие мастерицы
И безобразничать охотницы, во Храм
Явились, так сказать, не запылились —
И ну куражиться и изгаляться там!
Видать, взбесились!
 
 
Та песенку поет, та ножкой помавает,
А та господню срань не к месту поминает!
Ну в общем – форменный Содом!
И благочиния никто не соблюдает.
А надобно сказать, что поп при храме том
Богат был ревностью, но не богат умом.
 
 
И потому, сумняшеся ничтоже,
Он в МВД заяву накатал!
Наш полицмейстер мал был да удал,
И шутки с ним шутить избави Боже!
Закона страж и тут не оплошал —
Мольбы и пени втуне,
Младых плясуний
Он под замок
На долгий срок
Упек!
 
 
Христолюбивыми спасенная ментами
Сияет Божья церковь куполами,
Звонит колоколами,
Как и встарь,
Над нашими смиренными главами.
 
 
Какая ж здесь, вы спросите, мораль?
Да никакой! Сплошная аморальность.
Девчонок, несмотря на глупость и охальность,
Ужасно жаль!
 
 
Ну а ментам и прочей вертикали,
Властителям и судиям
Я лично не готов читать морали —
Идут они – увы – ко всем чертям!
 
 
Но поп-то, пастырь-то зачем сел в эту лужу?
Ведь он, кажись, не полицай?
По ведомству другому вроде служит?
Сему попу мы скажем: – Ай-яй-яй!
 
 
Заблудших божьих чад сдавать чекистам
На радость атеистам-сатанистам —
Где ж это видано?! Но слыхано давно
Предание старинное одно —
 
 
О том, что у попа была собака.
Поп клялся ей в любови вечной, но
Однако
Убил своей рукой!
Вы спросите – на кой?
 
 
Зане собачка согрешила тяжко
И оскоромилась невовремя, бедняжка.
А ведь была собака неплоха.
Так в чем мораль эзопова стиха?
Коль поп собаке не дает поблажки,
С таким попом недолго до греха!
 
 
Такой немилосердной казнью
Сей
Иерей
Чинит великие соблазны
И совращает малых сих
Почище панков озорных!
 
 
Да и вобще – ходить по церкви в ногу
И на фельдфебеля равнение держать —
Ей-ей, не многим лучше, чем плясать!
 
 
Ни Божье кесарю, ни кесарево Богу
Нам, православные, не должно отдавать.
 

«Чума. На оба ваши дома. Я включаю…»

 
Чума. На оба ваши дома. Я включаю
Программу euronews. Но вскоре выключаю
От раздражения, но чаще от тоски.
Отечественные родные дураки
И импортные – хоть нисколько не похожи —
Но дружно с двух сторон творят одно и то же.
Что именно, пока неясно, но уже
Мерещится крантец испуганной душе.
 
 
«Чем либеральней, тем они пошлее». Тютчев
Прав, разумеется. Но Смердяков вонючий
Благоухания не источит, предав
Заветы euronews и православным став.
Скорей наоборот. Разит еще сильнее
Говном и серою от бойкого лакея.
 
 
Слова, слова, слова… Эх, мне б твои заботы,
Любезный друг, блаженный Пиндемонти!
 

«Отчего это свобода…»

К свободе призваны вы, братья…

Послание к Галатам

 
Отчего это свобода,
Эх, эх, без креста?!
А отсутствие свободы,
Эх, эх, со крестом?
 
 
Дело, миленькие, в том,
Что царь Ирод и Каиафа
Закосили под Христа!
 
 
А мятежные народы
Под знаменами свободы —
Хочешь верь, хочешь не верь —
В бой ведет Иезавель!
 

«Не ходили б мы к Цирцее…»

 
Не ходили б мы к Цирцее
На халяву пировать,
Не пришлось бы нам, зверея,
Комбикорм в хлеву жевать!
 
 
Не пришлось бы нам, наверно,
Очутиться в этой скверне
И на Оруэлла ферме
Хрюкать, блеять, бунтовать!
 

«На повестке дня вопрос…»

 
На повестке дня вопрос —
Кто такой Иисус Христос?
 
 
Благолепный кворум
Отвечает хором:
 
 
Это наша национальная идея!
А точнее —
 
 
Наш ответ Чемберлену и прочим пиндосам!
Переходим к следующему вопросу,
 
 
К наболевшему вопросу о filioque.
Слово предоставляется
Товарищу Жириновскому!
 

Подражание Дмитрию Александровичу Пригову

 
Вот избран новый Папа,
Увы – иезуит!
Приятно, что не немец,
Но ведь иезуит!
 
 
Да нам-то что – ну Папа,
Ну иезуит!
А все же страшно – Папа
Да еще и иезуит!
 

Из истории отечественной духовности

 
«Что такое хорошо и что такое плохо» —
Это вам, ребята, вместо Декалога.
 
 
Ну а вместо нагорной проповеди —
«Незнайка в Солнечном городе»
 
 
Или вовсе «Мальчиш-Кибальчиш»!
А ты говоришь!..
 
 
А ты говоришь в золотушном этом детсаде
О Дантовом аде,
 
 
О потерянном рае…
 

«Жили-были два дебила…»

 
Жили-были два дебила —
Креатив и Позитив.
Их Начальство возлюбило,
Смысл и совесть разлюбив.
 
 
Креативный класс воспрянул!
Позитивный дух взыграл!
И Бухгалтер, как ни странно,
Эту смету подписал.
И пошла такая пьянка —
Режь последний огурец!
Расстелили самобранку,
Расчехлили кладенец!..
 
 
Тут и сказочке конец!
 

«Есть «Норма» Беллини и «Норма» Сорокина…»

 
Есть «Норма» Беллини и «Норма» Сорокина,
А есть норматив замполита Серёгина —
Так что ты конкретно имеешь в виду,
кляня ненормальность заблудшего века
и ненормативность речей человека,
и как ты собрался нормировать мир?
 
 
Отстань ты уже!.. Ничего не собрался!..
Но, как собеседник явившись на пир,
Вниманье твое обратить я старался
На то, что зашкалил прибор и затих,
 
 
На то, что превышены тысячекратно,
А может и выше еще ПДН,
И в этой связи велика вероятность,
Ух как велика на сегодняшний день…
 

«Là-bas, là-bas! – поет Кармен…»

What Passion cannot Music raise…

Ode for St Cecilia’s Day

 
Là-bas, là-bas! – поет Кармен.
Dahin! Dahin! – поет Миньона.
Но слаще всех
И дальше всех
Зовет Пульхерия Иванна.
 
 
И разрывается душа
По этим направленьям разным,
Пропискою не дорожа
И на тарифы невзирая!
 
 
Но чу! Цецилия святая,
Посредством Генделя взывая,
Зовет меня куда-то вверх!
 
 
Но шансов мало на успех.
 

«Вот ты спрашиваешь – вскую мятутся языци…»

 
Вот ты спрашиваешь – вскую мятутся языци,
И племена замышляют тщетное,
И слепые ведут слепых
Черт знает куда?
 
 
А потому что не могут поверить
В Него,
В Бога истинна от Бога истинна,
Рожденна, Несотворенна!
Куда уж им, бедненьким!
 
 
Вот был бы Он Самсоном или даже Варравой,
Так и Иуда Искариот смог бы поверить,
И Каиафа.
 
 
А был бы Он арийцем, а не жидом по Матушке,
Так и доктор Геббельс уверовал бы!
 
 
А будь Он Сократом или, скажем, Буддой,
Сам Лев Николаевич стал бы столпом православной веры.
 
 
А стань Он, к примеру, Че Геварой,
Уверовал бы и Пазолини,
И всякие постструктуралисты.
 
 
А если бы Он оказался – прости, Господи! —
Сексуальным партнером Магдалины,
Дэн Браун поверил бы в Него и возопил бы: «Осанна!»
 
 
А был бы Он Ницше,
Поверил бы и Ницше!
 
 
А так всем им, неверам и афеям,
Уготованы тьма внешняя
И скрежет зубовный.
 
 
А спасены будем только мы.
 
 
Ведь мы-то уж всем сердцем верим
И знаем назубок,
Что Он —
Истинный
Маршал Советского Союза
Георгий Константинович Жуков!
Его же Царство, и Сила, и Слава во веки веков!
Аминь.
 

«По Образу Предвечному созданный…»

 
По Образу Предвечному созданный,
О человек!.. Сказал бы я тебе!
Да не охота связываться…
Данный
В комедии «Тупой, еще тупей»
 
 
Смысл бытия людского мне доселе
Принять невмоготу. Хотя уже
И сам я понимаю еле-еле,
Что было на уме и на душе
 
 
У, скажем, протопопа Аввакума
Или Игнатия Лойолы… Под землей,
Наушниками оградясь от шума,
По линии оранжевой родной
 
 
Влекусь, не уступая место тетке
Нависшей надо мной. Не то чтоб я
Устал уж очень. Но таким уродкам
Не уступает ненависть моя.
 
 
Читай свою Устинову и брюхом
На скорбного меня не налегай!
Изыди, богомерзкая старуха,
«Мессию» слушать старцу не мешай!
 
 
Нежнейшая из всех земных мелодий
Зовет – I know that my Redeemer liveth!
И это будет в русском переводе:
«Я верую – мой Искупитель жив!»
 
 
Ну, в этом, Гендель, я уверен тоже.
Но искупаемый в моем лице,
Но искупаемый в лице вот этой рожи
Сомнения внушает. И в Конце
Концов…
 

Праздник урожая

 
Во саду ли, в огороде
Fleurs du mal[2]2
  Цветы зла.


[Закрыть] сажали.
Во Содоме, во Гоморре
Урожай сбирали.
 
 
Из цветочков ягодки
Вышли хоть куда!
Ешьте, не стесняйтеся,
Дамы, господа!
 
 
А кто плохо кушает
И кривит уста,
Этим непослушным
Будет а-та-та!
 
 
Жните, что посеяли!
Жрите, что дают!..
В чащах смертной сени
Сто цветов цветут!
 
 
Нет плодов запретных
В вертограде том.
И хозяин щедрый
С рогами и хвостом!
 

«Шуршит целлофан, алюминий скрежещет…»

 
Шуршит целлофан, алюминий скрежещет,
Вздымаются ввысь силикон и бетон,
Все ярче и все многочисленней вещи,
Не рвется нейлон, не сгорает тефлон.
 
 
Батон не черствеет. Неон не угаснет.
Полиэтилен никогда не сгниет.
Без всяких хлопот я могу ежечасно
Качать Ди Донато на новый iPod.
 
 
Чтоб, грохот подземных колес заглушая,
Мне пела она высоко-высоко
О том деревянном, о плотницком рае,
Где иго есть благо и бремя легко.
 

«Свет, как прежде, необъятен…»

И свет во тьме светит, и тьма

не объяла его.

Ин. 1,5

 
Свет, как прежде, необъятен.
Тьма объяла только нас.
Тычась рыльцами слепыми,
Мы бубним, что свет погас.
 
 
Бельма мутные тараща,
Усиками шевеля,
Роемся в тебе все глубже,
Наша мать сыра земля,
 
 
Наша тьма сыра могила,
Наш родимый морок-мрак.
Хоть убей, ни зги не видит
Атрофированный зрак.
 
 
Свете тихий, свете ясный,
Незакатный Божий свет.
Всё мы про тебя читали,
Но тебя в помине нет!
 
 
Сумрак умопомраченья,
Тьмы и тьмы и тьмы во мгле,
И бега тьмутараканьи
Во кладбищенской земле.
 
 
Нету, нету! Ни просвета,
Ни единой щелки нет!
И не надо! Слишком страшен
Тот неугасимый свет!
 
 
Слишком он огнеопасен
Для кромешного жилья.
Убаюкан тьмой-мамашей,
Затворил зеницы я.
 
 
Слишком поздно. Глубже, глубже
Зарывайся, злая тварь,
И, покуда свет не грянул,
Покайфуй и покемарь.