Текст книги "Криптограф"

Или, может, она всего лишь сказала правду. Возможно, она не ожидала увидеть Анну. Есть другие, старше и опытнее. Действительно могли прислать инспектора категории А1, разве нет? Почему, думает Анна, почему они выбрали меня?

Она снимает пальто, кладет портфель на стол, щелкает замком. Заставляет себя успокоиться. У меня все получится, думает она, словно разговаривает с зеркалом. Вынимает ноутбук из его кожаного гнезда. Анна знает, где она и зачем, знает, что за ее спиной двое неуверенных мужчин, ждет их сигнала.

– Марк и Маркус будут ассистировать мне в этом деле, – произносит Немовелян откуда-то сзади.

– Вот как, – говорит Анна как можно спокойнее. – Ну что же, вам понадобится любая помощь, какую сможете найти. – Она поворачивается к ним, в стеклянной стене открывается дверь, и входит Джон Лоу.

– Маргарет, – говорит он, – я немного опоздал, да?

– Нет, сэр, не то чтобы, – отвечает Немовелян с показной теплотой. Листик или семечко с дерева на пиджаке Лоу, и он приносит в комнату холодный свежий воздух.

– Хорошо. Ну, плохая привычка. Прошу прощения, что заставил вас ждать.

Он пристально оглядывает Анну, затем бухгалтеров. Она уверена, он собирался что-то добавить. Вместо этого снова глядит на нее, и лицо его меняется. Он уже отвернулся, чтобы закрыть стеклянную дверь, когда Анна догадалась – его глаза смеялись, и она снова разозлилась, но неуверенно, с налетом стыда, и ей стало ясно – он понял, что тут произошло.

– Ну что же, тогда садитесь, – говорит он. – Прошу вас. – Мужчины устраиваются рядом с ним. Анна садится напротив, стол отделяет ее от триумвира бухгалтеров. Когда становится тихо, она поднимает глаза. Лоу выжидательно глядит на нее.

– Хотите что-нибудь выпить?

– Нет.

– Пастилки? – Он достает пачку из кармана. Широкое окно пропускает достаточно света, ей видно, что выбрит Лоу не слишком тщательно, возможно, однодневная щетина. Она скрадывает бледность его кожи.

– Нет, спасибо.

– Нет. – Он кладет зеленый шарик в рот, убирает серебристую пачку обратно, и серьезно сосет пастилку. – Тогда начнем. Чем могу служить?

– Это лишь предварительная встреча, как вы понимаете. – Она включает ноутбук, мягкий свет струится по пальцам.

– Кажется, понимаю.

– Расследование, скорее всего, будет состоять из серии интервью, если учесть характер ваших финансов.

– Понимаю. Значит, у нас будет время поближе познакомиться.

Она пропускает его иронию мимо ушей. Да может, и нет в его словах никакой иронии. Сказал так, словно ничего другого в виду не имел.

– Сегодня мы поговорим о том, чем вы занимаетесь. В общих чертах. Например, как бы вы описали вашу работу? Ваш бизнес?

Стандартный первый вопрос, безопасный, удобный, клиент должен расслабиться и начать выдавать информацию. Запомни, — сказал ей однажды Лоренс, – первый вопрос никогда не должен касаться самого главного.

– Моя работа и мой бизнес – разные вещи, – отвечает Лоу, чмокнув конфетой, как ребенок, по-прежнему глядя на нее. Не отводя взгляда от ее лица.

– Тогда ваш бизнес. Как бы вы его описали?

– Мой бизнес – деньги.

– Вы владелец корпорации «СофтМарк»?

– Да.

Она смотрит на монитор.

– Я так понимаю, вы владеете более чем восьмьюдесятью процентами корпорации, и основной ее бизнес лежит в области компьютерного оборудования.

– Ага.

– Мистер Лоу, – говорит она привычно и оттого легко, – я хочу, чтобы, работая со мной, вы были как можно откровеннее.

Он разгрызает последнюю конфету.

– Тогда я постараюсь не разочаровать вас. Бизнес «СофтМарк» – компьютеры. Профиль «СофтМарк» обусловлен электронными деньгами. Когда я создал виртуальное золото, нужно было где-то хранить код. Он требует больших мощностей, энергии, финансового института, которому люди могли бы доверять. «СофтМарк» мог все это обеспечить. Через три года после появления новых денег я получил оговоренную часть акций компании. Моя доля зависела от успеха новых денег. Они оказались несколько успешнее, чем ожидали в «СофтМарк». В результате мне достался контрольный пакет корпорации. Но получил я его, потому что существует СофтГолд. Существует мой код. Мое состояние большей частью теоретическое. Я считаю себя ученым, а не бизнесменом.

Она печатает: Предмет бизнеса: деньги. Слова выглядят смехотворно, даже когда она их набирает, и она снова злится.

– Благодарю вас.

– Всегда, пожалуйста, – говорит он, и даже не глядя на него, она понимает, что он улыбается.

– А что они получили?

– Простите?

– Я вижу, что получили от них вы. Я не вижу, какую выгоду извлекли они.

– А, я понял, да. Ну, хорошо. – Он не смотрит на нее – впервые с того момента, как сел за стол. Она видит это боковым зрением, и ей становится легче. – Когда пришел я, «СофтМарк» уже был одной из самых успешных компаний в мире. Уже нет нужды уточнять этот термин. Я за это отвечаю. Я предложил корпорации самый убедительный рекламный инструмент, какой только можно купить – их собственные деньги. Я сказал им, что их имя будет в карманах и в сознании миллиардов людей. Я посоветовал им разместить основной капитал в электронных деньгах. Вроде спама, который не сотрешь.

На него легче смотреть теперь, когда он больше не смотрит на нее. Он чуть покачивается на стуле, будто сдерживая волнение или страх.

– Я также объяснил, что, заключая сделки преимущественно c пользователями «СофтМарк», они могут полностью контролировать рынок сбыта. «СофтМарк» получил такую гибкость в калькуляции цен, о какой другие компании могут только мечтать.

– В ваших устах это звучит, как монополия.

– Нет. – Он резко поднимает глаза. Перестает раскачиваться. – Я этого не сказал.

– Простите. Я не имела в виду…

– Ничего. – Он снова смотрит на нее. Оценивает, будто ошибся в ней. – Еще я сказал им, что мои деньги сделают их незаменимыми.

– Незаменимыми?

Маргарет Немовелян наклоняется к нему, что-то вежливо бормочет. Таким голосом, думает Анна, можно сказать что угодно, и все равно прозвучит дипломатично. Лоу выслушивает ее, качает головой, нет, и отворачивается.

– Я сказал им, что, если они позиционируют себя как поставщика ведущей интернациональной валюты, любому местному правительству крайне затруднительно будет ограничить их развитие. Власти могут занервничать, как случается всякий раз, когда корпорации дорастают до определенных размеров. Но не станут давить, если не смогут обойтись без «СофтМарк». Не захотят гнать волну. Финансовый рынок и без того достаточно неустойчив.

– Давить, – повторяет она. В интонации угадывается непонимание, она слышит это очень отчетливо. Один из мужчин, помоложе, улыбается, нагнувшись к своему лэптопу. Неизвестно, смеется ли он над ней или только пытается понять сказанное.

– Антимонопольные меры. Антимонопольная комиссия, как вы говорите. Я нуждался в «СофтМарк», я хотел, чтобы они мне поверили, и я думаю, они поверили.

Снова пауза, он как будто опять хотел что-то добавить, но снова промолчал.

– И вы оказались правы?

– Собственно говоря, да, прав.

Анна смотрит ему в лицо. Не потому, что ей хочется, а потому, что пора. Она уже чувствует, как интервью ускользает от нее, рыба уходит на глубину. Спрашивается, куда это их заведет. Бухгалтеры строчат в черных электронных книжках. Лоу смотрит на нее, как в стеклянном зале: хмурясь и улыбаясь. Будто наткнулся на что-то не совсем понятное – в себе или в женщине напротив.

– Вы не сказали, в чем заключается ваша работа.

– Вы не спрашивали.

– В чем заключается ваша работа?

– Криптография. – Он подается вперед. Глаза в глаза. Серые, как у Кеннеди. – Моя работа – изучать то, что скрыто. Вы здесь из-за моего счета. Того, что на имя моего сына.

Мужчины один за другим поднимают глаза, безмолвные, как стенографисты в суде. Пока она думает, что ответить, в разговор вступает Маргарет:

– Мистер Лоу, я сильно подозреваю, что это не конструктивное…

– Маргарет, – произносит Джон Лоу очень тихо.

– …направление дискуссии. Мы не в Налоговой, чтобы…

– Грета, – говорит Криптограф, и она оборачивается. – Вы можете идти.

Она смотрит на него. Старший из бухгалтеров неуверенно улыбается, будто кто-то пошутил, а он боится не понять шутки.

– Сэр?

– Вы можете идти. Спасибо, Грета. Со мной все будет в порядке.

Она ничего не отвечает, но встает, неуверенно, сохраняя достоинство. Анна замечает, что Немовелян гораздо старше, чем казалась на первый взгляд.

– Со мной все будет нормально, – повторяет Лоу.

– Как скажете. – Лицо бухгалтера покрывается пятнами: белыми на скулах, красными на щеках. Словно ей надавали пощечин. Она не смотрит на Анну, проходя мимо, но в глазах смирение. Будто она пыталась предотвратить неизбежное, думает Анна.

Старший из мужчин уходит последним. Чуть кланяется, закрывая за собой дверь. Молчание сгущается и затопляет комнату со стеклянными стенами и двумя сидящими фигурами. Как жара в оранжерее.

– Простите. – Голос Лоу по-прежнему мягок, ровен. – Грета со мной много лет. Иногда она охраняет меня слишком пылко. Я бы хотел извиниться за нее.

– Она бы этого не хотела.

– Не сомневаюсь.

– Я бы решила, что она пыталась вас от чего-то защитить.

Он выпрямляется.

– Что ж, это ее работа, не так ли? Защищать меня от вас?

Нет, ее работа – представлять тебя. Должно случиться что-то особенное, чтобы заставить Маргарет Немовелян перейти границы. Анна не отвечает, и неловкое молчание вновь заполняет комнату. Анна дрожит от напряжения, гонит от себя дрожь.

– Вы не то, чего я ожидал, – внезапно говорит Лоу. Анна пытается улыбнуться.

– И чего вы ожидали?

– Не знаю. Кого-нибудь сурового. Так получилось, что я редко имел удовольствие общаться с Налоговой. Я думал, вы страшнее.

– Я бываю чрезвычайно страшной.

– Сомневаюсь.

– Вы удивитесь.

– Возможно. – Он умолкает, откидывается на спинку стула. – Мы с вами похожи.

– С чего вы взяли?

– Нас обоих не любят.

– Говорите за себя.

– Профессионально. Я имею в виду – профессионально. Мы оба работаем с деньгами.

– Вы сказали, что ваша работа – криптография, – с улыбкой стреляет она от бедра.

– Значит, криптография. – Ухмылка. – Криптография и деньги похожи.

– Как так?

– Они покрывают мир цифрами. Сетка цифр облекает контуры холмов и башен. И не только неживые объекты, живые тоже, тела и лица. Мы с вами это видим. – Он медлит. – В конечном итоге, код может выразить что угодно. И все имеет свою цену.

– Все?

– Иногда я думаю, что все, – говорит он. – Не согласны?

Она молчит, и он отворачивается к окну. Тени снаружи удлиняются, свет уходит. Сутулая фигура в зеленых резиновых сапогах движется между древними подножиями кедров.

– Вам нравится садоводство? – спрашивает Джон Лоу, и застает ее врасплох. Она машинально пожимает плечами:

– Мне нравятся сады.

Он смеется, может, над ней, но не обидно. Потом она пожалеет, что не смеялась вместе с ним.

– Это совсем не одно и то же.

– Определенно нет. У вас всегда был сад, правда?

– Откуда вы знаете?

– «Асфодель-9»

– А вы молодец. Боюсь, Налоговая зря тратит на меня ваши таланты.

– Я им непременно передам.

– Конечно, инспектор.

– Просто Анна, – говорит она, но это означает: Подожди. Они говорят так быстро, слишком быстро, кажется Анне; вот почти ссорятся, а вот уже шутят. Это больше и меньше, чем интервью; больше, чем она надеялась, меньше, чем могла допустить. Он клиент, всего лишь клиент, да еще с фальшивым счетом. Но он словно постоянно впереди нее и оглядывается назад. Будто знает, куда заведет их разговор.

Подожди меня.

Она смотрит в свои записи, теряясь в его миллионах, пытаясь вспомнить, о чем хотела спросить.

– Вы рассказывали об «Асфодели-9».

– Разве?

– Она все еще приносит вам прибыль?

– Сомневаюсь. Грета должна знать. Все это было очень давно. Я прочел, что девять десятых генетического кода не используется. Я придумал, как вписать один код в другой. Живой жесткий диск. Я сделал… – Он снова ерзает на стуле. – Я хотел оставить свой след. А теперь можно я спрошу у вас кое-что, Анна?

Мягче, чем она сама себе представляет, – то, как он говорит; легко. Ее имя – точно улыбка.

– Если хотите.

Он кивает в сторону окна:

– Вам нравится мой сад?

Она глядит, словно проверяя.

– Да.

– Я рад. Это один из моих любимых. Я имею в виду – моих собственных. Деревья пересажены, все до одного. Я купил их и привез сюда уже взрослыми. Та еще была работа, но она того стоила. Некоторые уже не встречаются в природе. Бывают секвойи высотой с двадцатиэтажный дом. Если выше, нам придется просить разрешения перепланировать здание. Одному тису тысяча шестьсот лет. Мне говорили, что он рос в Йорке в последние дни Западной Римской Империи. Здесь есть настоящие бонсаи из Японских Альп. Их создал ветер. Как можно назначить цену таким вещам?

– Но вы ее назначили.

– Да. Все это бесценно, но в итоге я их купил. Они все имеют свою цену.

Он умолкает, будто ждет.

– Расскажите мне о счете, – говорит Анна, и, когда он улыбнулся, ее сердце пошатнулось и устояло.

– Вы не ответили на мой вопрос.

Какой вопрос? чуть не спрашивает она. Слова готовы слететь с языка, но она останавливается. Качает головой:

– Боюсь, я здесь не для этого.

– Конечно. – Он садится прямо, и его лицо скрывает тень. – Конечно. Простите. Что именно вы хотите знать?

Я хочу знать, о ком ты думаешь, думая о деньгах.

Думает, но не говорит. Слова и мысли Анны не совпадают слишком часто. Профессионализм – так она считает. Она чувствует, что краснеет, кровь поднимается к коже, как теплый воздух вверх, она знает, как это выглядит, и на секунду ей хочется исчезнуть. Но клиент ждет, и лицо его серьезно, как в тот момент, когда он вошел в комнату.

– Счет, – повторяет она.

– Ох, да вы же, наверное, все о нем знаете, раз вы здесь. Ведь так? Вы наверняка знаете обо мне почти все.

– Если бы я знала все, не было бы нужды встречаться с вами.

– Ну, – улыбается он, – было бы жаль. – Но он устал. Немного света утекло из него, словно последний холодный садовый воздух испарился.

– Вы расскажете о счете?

– Нет, – говорит он медленно, – вряд ли расскажу. Мне очень жаль, и я готов заплатить. Разумеется, я могу заплатить. Этого хватит, как вы думаете?

– Хватит для чего?

– Чтобы закрыть дело. – Она замирает.

– Что ж. Вы не обязаны объяснять мне, почему делаете то, что делаете. Вам не вменяется уголовное правонарушение – мы предпочитаем, чтобы наши клиенты приносили доход, пока это возможно. Но если вы признаёте наличие этого счета, остаются основания для расследования, – говорит она, спрашивая себя, правда ли это, почему она хочет, чтобы это было правдой, и что означает, что она этого хочет. – Налоговая не имеет привычки закрывать дела на данной стадии.

– Понимаю, – произносит он, медленно, словно обдумывал что-то другое и от него отказался. – Вы случайно не знаете, сколько я должен?

Она легко касается клавиш, почти бесшумно, глаза следуют за текстом, когда он появляется на экране.

– Одиннадцать миллионов девятьсот семьдесят пять тысяч четыреста двенадцать софтов, – говорит она и прибавляет, почти извиняясь: – И четырнадцать центов. Включая штраф за неуплату налога в течение столь долгого времени…

– Вы получите эти деньги на следующей неделе.

Она сохраняет файл и выключает компьютер, экран гаснет, становится мертвенно-серым. Свет с улицы почти не освещает комнату. Анна ищет садовника внизу между деревьями, но фигура уже скрылась из виду.

– Мы закончили?

Она поворачивается на звук голоса. Лампы в комнате еще выключены. В сумерках ей чудится, что Криптограф удивлен.

– Закончили. Пока. – Он склоняет голову.

– Конечно, – говорит он и встает. – Ну что же. Было приятно, Анна.

– Сомневаюсь. Но спасибо вам.

– Нет, правда. Неожиданно приятно, честное слово. – Она видит его улыбку и радуется ей. – Можно вас проводить?

– Я буду рада. – И он ее провожает. По бесконечным коридорам, мимо фарфора и селадона, мимо залов стекла и залов кремния, туда, где под безоблачным небом Лондон ждет надвигающейся ночи.

Только позже, оставшись одна, она поняла, что доверяет ему. Это приходит к ней как нечто само собой разумеющееся, будто все давным-давно решено, и она знает об этом уже некоторое время: будто ее сознание узнало последним. Несмотря на его невозмутимость, его любезную уверенность, сдержанную самонадеянность и даже на всю очевидность его мошенничества, Анна похожа на Теренса в комнате с цветами. Она доверяет Лоу. Она смеется над собой в темноте.

Часами размышляет об этом доверии, испытывает его. И еще позже, в первом часу ночи, вспоминает вопрос, на который не ответила. Тот, который Джон Лоу не вполне задал. Все ли имеет цену?

– Теперь я вспомнил, отчего ему сочувствовал.

– Отчего?

– Ты могла бы закрыть дело. Это не сложно, раз Налоговая загребла своими грязными лапами его грязные деньги. Им больше ничего не нужно.

– Деньги теперь не грязные.

– Деньги всегда грязные. Ты могла бы поговорить с Советом. С теми, кто так милостиво тебе улыбается.

– Не хочу.

– Почему?

– Потому что это неправильно.

– Разве?

– Потому что я хочу его понять.

– Ты сделала свою работу и завершила ее с похвальной быстротой. Что ты теперь собираешься с ним делать?

Они сидят на лужайке у собора Святого Павла, бок о бок, на траве, едят жирную бразильскую еду с лотка уличного торговца. Анна чувствует, как Лоренс осторожно оперся на нее. Лишь отчасти из-за возраста. Погода мягкая, как часто бывает: последнее тепло перед окончательным наступлением зимы. В золотистых лучах солнца они едят и разговаривают на газоне старого кладбища.

– Не знаю.

– Что тут знать, Анна? Скажи мне. Просвети меня.

– Я хочу понять, почему он это сделал.

– Понимать – не твоя работа.

– Прошу тебя.

– Все ясно.

– Нет, ты какой-то бестолковый. Ты же сам говорил, что его поступок не имеет смысла. Тебе что, самому не любопытно?

– Ни в малейшей степени.

– Да ладно. Ты врешь не лучше меня. Почему ты передумал? Он может опять так сделать. В следующий раз использует код – и что тогда? Ты же понимаешь, что заплатить – это просто способ избавиться от меня.

– А почему бы и нет? – Он неловко отодвигается. – В конце концов, он сделал все, чего от него хотела Налоговая. Они же не собираются заводить уголовное дело? Или собираются?

– Нет, конечно, нет.

– Тогда, может, позволить ему заплатить и покончить с этим? Двенадцать миллионов софтов – это немало. Мистер Лоу заплатил цену за то, что перешел дорогу Налоговой, и страна сможет распорядиться подобной суммой.

– Заплатить – это его способ не объяснять мотивы. Он надул меня. Он от меня откупился.

– Естественно.

– Ну, так я хочу знать, зачем, Лоренс. Вот почему. Что?

– Твоя подруга была права.

– Кто?

– Твой бухгалтер.

– Она мне никакая не подруга. Почему?

– Потому что ты играешь в опасную игру.

– Она такого не говорила. О чем ты? – спрашивает Анна. – Я не понимаю, что ты хочешь сказать. – Но Лоренс качает головой и возвращается к еде, губами собирает с ладоней оливковое масло, деликатно облизывает кончики пальцев, и бледный свет лежит на его белых волосах.

Она возвращается только однажды. Куда-то едет – на интервью с консультантом по программному обеспечению, на Бридж-стрит, – и неожиданно оказывается у безымянной двери.

Полдень, небо затянуто подсвеченными сверху облаками, рыжеватые прозрачные лучи, предвестники дождя. Над крышей «СофтМарк» Анна видит верхушки деревьев, высоченных секвой в тайном саду Джона Лоу.

На другой стороне узкой улочки – кафе. Некоторое время Анна сидит там, глядя на дверь. Никто не входит, один или двое вышли, служащие в шикарных костюмах. Все равно она сама не знает, что хочет увидеть. Она опаздывает. На стенах кафе сидят мухи, отупевшие в преддверии зимы. Темные и медленные, словно ждут того, кто их прикончит.

Седьмое ноября, первая пятница месяца. Анна сидит одна в заведении на Клоак-лейн, за тяжелым деревянным столом, освещенным церковными свечами. Это был выбор Марты, этот ресторан, от него можно быстрым шагом дойти до обоих уголовных судов Лондона и до Вестминстерских чертогов Лоу. Обманчиво скромная обстановка и откровенно нескромные цены; Анна, пока ждет, успевает прочесать меню, отыскивая что-нибудь подешевле. Она пришла раньше, сестра опаздывает. Так уж у них повелось, между сестрами. Несмотря на то, что они видятся скорее по настоянию Марты – как будто, изредка встречаясь, можно удержать семью вместе, – ждет почти всегда Анна, ее жизнь, очевидно, не столь насыщенна, как у сестры; ее терпение стремительно истощается. Точно так же в другие дни ее ждет Лоренс.

– Прости, – говорит Марта, спускаясь по лестнице, – прости, прости, я весь день провозилась с одним чертовым мошенником, деньги такие скучные, не понимаю, как ты ими занимаешься, я чуть не свихнулась. Ну ладно, я уже здесь. Давно ждешь? Я сука, да?

– Нет, – лжет Анна. – И да, ты сука, – добавляет она, так что Марта, наклонившись для поцелуя, строит рожу.

– Когда стану судьей, – шепчет она, – можешь не сомневаться, будешь звать меня Ваша Сучья Светлость, – и, поцеловав Анну, плюхается на стул. Анна видит, как за столиками оглядываются люди, хмуро и внимательно рассматривают Марту, будто почти узнали ее или думают, что должны узнать. Это качество сестра унаследовала от их матери. Анне досталась только отцовская наблюдательность.

– Что у тебя стряслось? – спрашивает она, но Марта уже увлеченно углубляется в меню. Анне приходится повторить, прежде чем ее заметят: – Что за дело, что-то серьезное?

– Ох, наверное. Но вообще-то нет, не очень. Преступная жадность, акции не поделили, никакого кровопролития. Вроде бы. – Ее щеки раскраснелись в тепле комнаты, на холоде улицы. Анна возвращается к своему меню. – Эндрю любит поболтать о таких вещах, можно подумать, ему не хватает разговоров. Что ты будешь?

– Ризотто.

– Не глупи.

– Почему? Я хочу ризотто.

– Я тебя сюда привела не для того, чтобы есть рисовую кашу.

– Ты меня сюда не приводила.

– Ну ладно, как хочешь, – Марта насупилась, снова улыбается с нежной злобой, как водится у родных сестер. Им может быть восемнадцать и десять, двенадцать и четыре, со всей разницей, что создает возраст. Они так и остались собой – их ничто не изменило. – Попробуешь, что я закажу. Красное или белое? Скажи красное.

Они пьют красное. Анна смотрит, как Марта ест, жадно, как всегда, не останавливаясь, пока не притупляет голод медальонами из зайца, фаршированного трюфелями, красной капустой, белыми побегами спаржи. Потом откидывается назад со вздохом почти облегчения.

– Хорошо выглядишь, – говорит Анна и, когда сестра снова вздыхает, повторяет: – Правда.

– В первый раз я поверила больше. А ты усталая.

– Спасибо.

– Я правду говорю. Голую правду.

– Если не хочешь выглядеть так же, не таскай работу на дом.

– Смешно. – Марта неуверенно смеется. – Эндрю тоже так говорит.

– Как он?

– Вроде хорошо. – Свечи оплывают. Марта опускает большой палец в воск. Лепит лодочку с отпечатком внутри. – Мы редко видимся. С продажами в этом году туго. Он занят, я тоже. Что у тебя?

– У меня был сложный клиент.

– Буйный?

– Нет. – Она вынуждена рассмеяться. – Нет, ничего такого.

– А что? – Они заговорили тише. Посетители выходят из ресторана на улицу, шум стихает до фонового бряцанья кастрюль и тарелок на кухне. Анна с сестрой беседуют, склонив головы над остатками еды на тарелках, светский семейный разговор.

– Его зовут Джон Лоу.

– Так-так. – Воск твердеет, словно мертвая кожа. Марта опускает его рядом с бокалом, бледный кораблик из линий и завитушек. – Джон Лоу, корень всех зол. Но ты же справилась? Вся Налоговая, наверное, за тобой следила.

– Надо думать.

– Ты знаешь, мне никогда не нравилась его внешность. Он наверняка невыносимо самонадеян.

– Ничего невыносимого. Гордый, – говорит она, – просто гордый.

– Как ты?

– О-хо-хо. Нет, не как я. Ему есть чем гордиться.

– Значит, он тебе понравился? Я и не думала, что ты поклоняешься героям.

– Я не говорила, что он мой герой.

– Не говорила, – отвечает Марта, огоньки свечей танцуют в ее зрачках. – А ты ему понравилась?

– Не говори глупостей.

– Это не глупость. Спорим, понравилась? Но ты ведь с ним уже закончила?

– Нет, – говорит Анна скорее себе, чем Марте. – Не думаю.

– Ну, – Марта выпрямляется, – в любом случае, я рада, что ты пришла. Я по тебе скучала. А ты рада?

– Конечно, – удивляется Анна и внимательно смотрит на сестру. Что-то недосказано, думает она, но не успевает спросить, как Марта уже отворачивается и поднимает руку, спрашивая счет. Пока Марта не видит, Анна подается вперед, поднимает восковой отпечаток ее кожи и сжимает мягкий теплый комочек.

В некоторых вещах ей всегда не везло. Не то чтобы Анна считала себя невезучей – хотя всегда тайно верила в судьбу, – но в ее время каждый видел всевозможные страдания. Фигура на соседнем сиденье в метро, на экране веб-камеры, в сводках новостей, под соседним мостом. Бывает и хуже, вот что говорят, и это правда, столь бесспорная, что может быть и частным случаем лжи. Уловка, что возникает из бессмысленности.

Жалованье Налоговой никогда не сделает Анну богатой, но она и не бедна. Ей не приходится смотреть, как умирают люди, не доводилось терять любимых раньше времени – по крайней мере, они оставались живы. Она любила и была любима, и не раз (при том, что знала много чего о секретах и обманах, больше, чем хотели бы все ее любовники). Ей везло в любви или смерти. Тут что-то другое, тоньше.

Ей не повезло со временем. Слишком рано. Слишком поздно. Младший ребенок в распадающейся семье, созерцающий закат и падение, пока хватало сил. Она всегда наблюдала, а родители всегда падали или были на грани падения, как жалкие дети, как пара неловких конькобежцев на старом катке. Младшая сестренка яркой звезды, шумной, талантливой, красивой – так всегда говорили, – и потому Анне остались только слабость, сомнение, ирония. Как будто ее характер сложился так, чтобы заполнить Мартины лакуны. Самая юная студентка в университете, бесконечно маленькая, никогда не умела схватывать на лету, все хотела спросить, но никогда ничего не спрашивала. Никогда не оказывалась в нужном месте в нужное время. Она была самым зрелым стажером, неожиданно старше всех, кто проходил практику в Налоговой. Она была влюблена в своего учителя.

Слишком рано, слишком поздно. Но она не считает себя невезучей. Особенно теперь.

Когда она думает о нем – довольно часто – у нее теплеет на сердце. Не то, что она ждет новых возможностей. Всего лишь чувство зарождающейся легкости. Ей повезло, его имя рядом с ее, с одним из многих других имен. Провидение. Ее сердце оживляется чем-то временным, страстью, мечтой о страсти.

Что-то от Джона Лоу осталось на ней – запахом, золотой пылью. Все изменилось почти мгновенно. Однажды она проснулась знаменитой. Вот что такое известность, думает она: занимать мысли других, не наблюдать, а быть объектом наблюдения; и ее это возбуждает.

Мистер Германубис, рыская по коридорам Налоговой, подобно какому-то инспекторскому демону, вежливо выпрямляется, проходя мимо нее. Можете звать меня Сухдев, говорит он ей однажды утром. Сухдев, пробует она, но не может выговорить. За тунисским кофе и финскими конфетками Дженет Салливан плачется, что видит своих детей дважды в месяц, и демонстрирует истрепанные фотографии. (Трое подростков, все девочки. Высокие, широкие в кости.) Старейшая официантка любимого бара Лоренса встречается взглядом с Анной и кивает, словно тоже в курсе. (Она-то откуда? удивляется Анна. Но ведь кивает же.)

Она теперь видит Карла гораздо чаще, и что бы их ни свело, оно их сблизило. Посторонний мог бы даже принять их за друзей. Однажды, когда стемнело, он даже попытался приударить за ней, но она вежливо уклонилась. Я слишком стара для него, думает она. Или (она не сразу это признает, потому что к другим добрее, чем к себе) он слишком молод, болтовня его бесконечна, амбиции банальны. Временами ей неприятно смотреть на Карла: веселье и скрытая под ним, питающая его, теплая человеческая бесчувственность. Но, в общем и целом, Анне нравится его компания. Ей лестно. Ей приятно, что они разные.

Сейчас он говорит, а она ведет машину. Скоро они приедут в клуб, который нравится Карлу, в Лоуэр-Марш, что растянулся под Темзой, яркие кубы аквариумов под тоннами речного ила; сотни человеческих спин, рук, язык жестов. Карл, когда напивается, облизывается – так человек деловито зализывает раны. А пока она ведет машину, а он продолжает болтать.

– Она работает в системе. Она говорит: я анализирую систему, я системный аналитик. Я думаю – да пошла ты. Она говорит тебе, чем занимается, а ты не врубаешься. Что это значит? Не похоже на нашу работу. Совсем другое дело. Привет, я налоговый инспектор. Никаких двусмысленностей. Никаких скелетов в шкафу. С налоговым инспектором знаешь, как себя вести.

Машина – это исповедальня, думает Анна. Профессиональное наблюдение, в будущем пригодится. Близость без взглядов в упор. В дороге все не в счет. В машинах люди говорят, чтобы убить время. А Карла и подстегивать не нужно.

– Как бы там ни было. Ты не хочешь все это слушать, да? А вот я бы хотел послушать о тебе. Как твой Кодер?

– Прекрасно. Спасибо, что спросил. – Она щурится с намеком на улыбку.

– Ну, просто я не ожидал тебя вновь увидеть, вот и все. Я думал, ты давно свалила. Вице-президент по азбуке Морзе. Представитель Точка.Точка.Точка. Я бы слинял. Говорят, ты закрыла дело.

Она снова качает головой. Некоторое время оба молчат. Воскресенье, машин почти нет, и дорога, будто сама ведет. Они подъезжают к мосту Ватерлоо. Над серо-зеленой рекой чайки, десятки чаек. Они изящно парят в воздухе, балансируя в пустоте послеполуденного неба.

– Паразиты, – говорит Карл. – Избавился бы от них кто-нибудь. Бывают особые чаячьи вирусы. За это можно даже скостить налоги.

– Они мне нравятся, – говорит Анна. Две чайки взлетают с моста и зависают, переругиваясь, между небом и землей. Гибкие, мускулистые, как танцоры.

– Почему?

– Они предсказывают дождь.

– И что, это хорошо? Так какой он?

– Кто? – Она смотрит на Карла в зеркало. Он глядит на нее, темные зрачки непрестанно движутся, словно он пытается пробуравить ее взглядом. – Не знаю.

– Да ладно.

– Не знаю.

– Да ладно. Я же не спрашиваю, какого цвета у него трусы. Просто скажи, какой он.

Она отворачивается, смотрит на дорогу.

– Я думаю, он воплощение твоей мечты. Властный. На нем как будто все время денежная пыль. Он выделяется в толпе, и я не думаю, что он против.

– Он тебе нравится? – Карл нетерпеливо ждет, а она паркует машину, выпрямляется.

– Я не думаю, что он плохой человек. Не безнравственный. Не знаю, беспринципен ли он. Когда я пришла в Налоговую, я думала, что безнравственность – обязательный талант богача. Лоренс так говорил. Сейчас я в это не верю. Помнишь Лоренса Хинда?