Текст книги "Криптограф"

Вода закипает. Играет старая музыка. Анна танцует, еле заметно, незаметный танец. Кто-то стоит у нее за спиной. Она не помнит, чтобы он приходил. Он рассказывает ей о молодом картофеле. Где-то на свете, говорит он, всегда растет свежий картофель.

Сколько штук тебе чистить? спрашивает Анна, и мужчина позади отвечает:

Не для меня. Сколько нужно тебе?

Она снова смеется. Мне ничего не нужно, говорит она. Я не знаю, зачем это делаю.

Тогда чего же ты хочешь? — говорит человек позади нее.

Она говорит: я хочу перестать наблюдать. Пусть кто-нибудь другой наблюдает. Я устала смотреть.

Она не говорит: я бы предпочла, чтобы наблюдали за мной. И мужчина молчит. Анна не смотрит на него. Частица ее знает, что во сне есть правила, старые законы: если обернешься, мужчина умрет. Она хочет предупредить его, предостеречь от опасности, но сон не позволяет. И она продолжает делать то, что делала. Моет картофелину.

Картофелина маленькая и холодная. На боку шрам. Когда Анна соскребает кожицу, шрам по-прежнему виден. Очищенная картофелина – словно застывшая краска. Анна берет нож и врезается глубже. Вода в кастрюле бурлит.

Теперь блестит обнаженное нутро. Белая плоть покрыта четкими черными линиями. Рисунок ненатуральный. Не хватает симметрии. Анна склоняется над картошкой и замирает. Она почти верит, что может их прочесть, эти яркие черные капилляры. И затем ей удается. Она видит, что внутри полно цифр.

Что это, Анна? говорит голос позади нее. Мягкий, с еле заметным акцентом. Анна, что там написано?

На следующий день она звонит Лоренсу, сначала в десять, и еще раз после полудня. Он поднимает трубку, когда включается автоответчик.

– Это я, – говорит она.

– Я слышу. – Голос хриплый и сонный. Фоном его же голос, только мягче, просит ее оставить сообщение. Затем резко выключается. – Что случилось?

– Ничего. – Она выдыхает – словно избавляется от тяжести. Она позвонила ему до того, как он выпил утренний бокал вина, раньше, чем алкоголь затуманил его мозг. Сейчас в нем еще есть что-то от прежней проницательности. Он нужен ей таким, раз уж она примирилась с тем, что в нем нуждается.

– Как ты себя чувствуешь?

– А что?

– На тебя заведено расследование.

– Врешь.

– С чего ты взял?

– Потому что у меня нечего расследовать. – Она слышит, как он отворачивается и кашляет. – Моя пенсия вряд ли заинтересует Налоговую, она и меня-то едва интересует. Кроме того, для инспектора ты отвратительно надежна, Анна, и столь же отвратительно врешь. И, кстати сказать, твое чувство юмора оставляет желать лучшего. Почему бы тебе не придержать его до вечера, когда вежливые люди станут пропускать все мимо ушей?

– Тебе будет скучно.

– Черта с два.

– Вообще-то я хотела с тобой поговорить. – Сирена завыла где-то на Лаймбернер-сквер или на Пилигрим-стрит. – Конфиденциально.

– Мне ты можешь доверять, – отвечает он. И Анна колеблется.

– Знаю. Еще один вопрос. Помнишь Карла?

– Кого?

– Карл Каунт. Молодой. Амбициозный. Он был стажером, когда ты…

– Помню. Шумный такой парень. И что?

– Вчера мы говорили о Криптографе. Он уже знает.

На другом конце линии Лоренс, похоже, смеется.

– Ну, вообще-то он инспектор. Это его работа – слушать разные вещи. Ты же не думаешь, что я с ним говорил, а? Не думаешь?

– Нет.

– Господи, да я несколько лет его не видел. Я думаю, все в Налоговой знают. Разве нет? В любом случае, ничего тут нет секретного. А кто не знает, того следует уволить за нерасторопность.

Она чуть не вздрагивает. Весь он в этом – резкий, ей никогда не стать такой. Два года прошло с тех пор, как его заставили уйти на пенсию. Его голос менее снисходительный, когда он трезв. Анна знает, он все еще винит Налоговую, но иногда спрашивает себя, не обвиняет ли и ее тоже. Знает ли, что имеет на это право.

– Итак, Карл в курсе дел. Тем лучше для него. И что ты ему сказала?

Она прижимает трубку плечом.

– Я сказала, что это случайная выборка, со счетом никаких проблем. Сказала, что мне не нужна помощь.

– И сколько раз солгала?

– Три. Кажется.

– Многовато, Анна. Для такого короткого разговора.

Она глубоко вздыхает.

– Так можно с тобой поговорить?

– Ты же знаешь, что можно. Но не так, не сейчас.

Не ясно, что он имеет в виду: телефонную линию или себя самого.

– Когда?

– Вечером.

– Где? – говорит она, и Лоренс отвечает:

– Здесь.

У него старая темная квартира джентльмена. Его продолжение – или так он предпочитает думать. Зеркало для бритья у окна, выходящего на Маленькую Венецию. На кухне флорентины в картонной коробке. На столе механические часы с металлическим циферблатом. У кровати – маленькая ваза с фиалками. Она узнает все эти вещи, когда он, улыбаясь, открывает дверь. Ничего не изменилось. Где-то певец распевается под фортепиано. Звучит почти по-настоящему.

– Ты усталая. Они много на тебя наваливают.

– Это не они, – говорит она, и Лоренс кивает.

– Что тебе приготовить?

– Кофе. – Она идет за ним на кухню. Аромат алхимической смеси табака и старой еды. – Ты варишь лучше меня.

– Конечно. Достигается годами практики.

– Я несколько лет тренировалась.

– Ха. Недостаточно. Я еще купил пирожные. Может, ты голодна… останешься на ужин?

– Мне еще нужно вернуться.

– Ты слишком много работаешь, – разочарованно говорит он. – Надеюсь, они это ценят.

– Вроде бы.

– Они так и держат тебя погребенной под жалобами клиентов?

– Нет, у меня кабинет на тринадцатом этаже.

– На тринадцатом. – Лоренс на мгновение замирает в позе уважительного «не верю».

– С окном.

– Окно! Ну что же, мы растем.

Она прислоняется к двери и ест пирожное. Подбирает с ладони, пропитанные медом крошки и смотрит, как он работает. Экономные, выверенные движения. Таким она его и помнит. Не здесь – в Налоговой. Не в повседневных мелочах, а в настоящем деле. Как он наблюдает. Собирает факты.

Она помнит, как он работал. Любезный, благословленный интуицией, непреклонный человек. Когда он был таким, погружался в расследование, он был идеальным инспектором. Так говорят люди, и Анна все еще в это верит. Лучшим из лучших.

Потом он стал меняться. Выпив лишнего, Лоренс становился безжалостным. Мало-помалу его педантичность превращалась в жестокость, и чаще всего в отношении невеж или гуманитариев – такие меньше других склонны задавать встречные вопросы. И Анна первая заметила это. В конце концов, она была ближе всех. Но все всё знали, такова уж Налоговая. А когда посыпались жалобы, первой на Совет вызвали Анну.

Себя она тоже помнит. Моложе на десять лет. Не самая юная, без особых амбиций, но одаренная, непритязательная, тенью следовала за талантливым учителем. Всегда рядом, как тень. Училась тому, что Лоренс умел инстинктивно. Позволяла себя учить. Любила его, конечно же. Казалось неизбежным, что она должна его любить. Этому он тоже пытался ее учить.

Любви. Еще бы. Любовь требует практики.

– Готово! – говорит он, разливая кофе в чашечки. Анне добавляет горячего молока. Лоренс оборачивается, она улыбается – ее лицо ничего не выдаст. – Нравится?

– Замечательно. – Она не пьет.

– Пойдем в кабинет? – И они идут в кабинет.

Настольная лампа под зеленым стеклянным абажуром. Снаружи надвигается ночь.

– А теперь расскажи сначала, – говорит Лоренс, откидываясь в кресле, – про твоего Джона Лоу. – И Анна молчит. Теперь она уже сомневается, что хочет о нем говорить. Ей все еще не по себе в квартире Лоренса. Было время, когда она у него почти жила. Она думает о сексе. О Лоренсе-любовнике, потрясающем и предсказуемом. Стариковская страсть. Чудовищные ночи неудач, а ласки всегда неистовые, почти отчаянные. Его дряблые мышцы.

Тихая комната, настоящий кабинет. Ей всегда здесь нравилось, она Лоренсу даже завидовала. Сюда проникает только тихий механический стук часов. Певец на верхнем этаже исполняет гаммы.

– Анна? – зовет Лоренс, и она поднимает глаза.

– Да. Со счетом проблема.

– Понимаю, – удивленно говорит он. Не это он ожидал услышать, хотя быстро берет себя в руки. Анну ободряет и то, и другое. Она уже подумывает, что совершила ошибку, придя сюда, хотя ей нужно было прийти, нужно поговорить. А теперь поздно.

Она отхлебывает кофе. На языке остается приятная горечь.

– Так. Какая проблема?

– Депозитная ячейка.

– И что в ней?

– Ничего серьезного, обычный металл. Золото, несколько платиновых слитков. Но они записаны не на его имя и не задекларированы в списке его имущества.

– И кому они принадлежат? Жене или сыну?

– Сыну. Натану Лоу.

– Так. Сейф, содержимое которого отделено от основных фондов, положено на имя сына, в удобном частном банке, – говорит Лоренс, словно констатирует факт. Анна не спрашивает, откуда он знает. Просто знает, у него талант нащупывать дорогу среди денег – потому она с ним и разговаривает.

– Депозитарий в Татарском проливе, – говорит она. На столе тихо тикают часы.

– Великолепно. И Совет выбрал тебя? Почему не кого-нибудь из отдела корпоративных налогов?

– Не знаю, – говорит она, хотя, кажется, знает. Лоренс с отсутствующим видом постукивает пальцами по чашке, словно пытаясь достучаться до сути. – Клиенты, как правило, с тобой разговаривают, так ведь? У тебя всегда был талант разговорить человека. Может, поэтому?

– Может быть. Может, просто потому, что проблема с личными счетами Лоу. Нет нужды привлекать корпоративного инспектора.

– Или тревожить «СофтМарк» без крайней необходимости. И как получилось, что это золото не задекларировано?

Она снова молчит. Сейчас, когда у нее есть возможность все объяснить, она не хочет этого делать. Она в недоумении подается вперед. Это больше не вопрос доверия. Скорее обладания. Оставить Лоу себе.

– Анна? – Лоренс заглядывает ей в лицо – ему забавно, он беспокоится, но переигрывает.

– Оно спрятано между цифрами.

– Как это?

– А так. Налоговая округляет цифры вниз или вверх к целым числам. Постоянно округлять цифры не в ту сторону – мошенничество. Но у большинства людей за всю жизнь не будет столько денег, чтобы такой способ себя окупил. В любом случае, разница невелика, и даже если такое случается – если некоторые суммы округляют неправильно, проще списать издержки, чем тратить время на расследование. Но Лоу – другое дело. Гигантские транзакции, при подсчете имеют значение десятые и сотые цента. Лоу живет в мире, где движутся огромные деньги. Его доля составляет миллионы. В прошлом году его состояние оценивалось дороже, чем собственность миллиарда беднейших людей на земле. Ты об этом слышал?

– Я изо всех сил стараюсь таких вещей не замечать.

– Если Лоу поставит десять миллиардов на ночное падение котировок на сотую долю процента электрических ливров, он в очередной раз станет миллионером – так что ему это важно. А в его годовом отчете миллионы платежей, проценты с доходов, доли комиссионных. Теперь там оказалось миллионами больше, чем положено. Его счета созданы так, чтобы максимально разделять финансовые потоки. При финальном подсчете все убытки округляются вверх, а прибыль округляется вниз. А поскольку доли очень маленькие, никто не замечает. Цифры всегда за тем порогом, где можно найти ошибку. Два месяца назад новая компьютерная программа, установленная для проверки личных счетов, произвела подсчеты с точностью до тысячных…

– Пожалуйста, – Лоренс выставляет вперед ладонь, – прекрати. Я почти забыл, как скучны бывают деньги. Сколько это все продолжалось?

– Тринадцать лет. Налоговая несколько недель думала, что с этим делать.

– И подумать только, они выбрали тебя. Совет благосклонен к тебе, смертная. – Он поднимается, пристально смотрит на нее, подходит к окну. – Сколько?

– Ценных металлов на четыре миллиона. А вместе с налогом и штрафом втрое больше.

– Понимаю, – повторяет он. И больше ничего. Он стоит к Анне спиной, смотрит на Гранд-Юнион канал. Ей видно, что на улице опять начался дождь, легкий, как тюль. Певец наверху замолкает.

– Ты удивлен, – говорит она.

– Не тем, что ему захотелось больше денег, – Он пожимает плечами. – Но да, удивлен.

– И чем же?

– Для начала, сумма совсем небольшая. – Он оборачивается. – Не для нас с тобой. Но странно, что он готов ради этого рискнуть всей жизнью. Он ведь дорожит своей жизнью, согласна?

– Да.

– Богатые ценят свою жизнь очень дорого. Ты нашла какие-нибудь другие не декларированные сейфы или счета?

– Пока нет.

– Могу спорить, еще найдешь. Четыре миллиона в электронных деньгах.

– Да.

– Шесть миллионов долларов. Знаешь, я все еще пересчитываю на бумажные деньги. Старею, видимо. Четыре миллиона для него – ничто. Сколько времени ему нужно, чтобы их заработать?

– Тридцать четыре часа, – говорит Анна вслух. А про себя добавляет: и семь минут. Потому что сама заметила, как это чудно. Она собирала характерные факты. Чтобы законно получить то, что спрятал, Джону Лоу понадобилось бы меньше двух дней. Спит он или бодрствует, деньгам без разницы. – Что-нибудь еще?

– Определенно, – говорит Лоренс, – Налоговая должна была, в конце концов, это обнаружить. При всем уважении к тебе и отлично тренированным слугам Ее Достопочтенного Величества. Но ведь это Джон Лоу, изобретатель идеальных денег.

Теперь он оживился. Он кажется моложе, думает Анна. Всего один вечер, занимаясь тем, что любит. Она думает: это моя заслуга. Она думает: я думаю не о том мужчине. Она смотрит, как он садится; настольная лампа озаряет его лицо светом, которого нет у него внутри.

– Раз он не хочет платить долги, почему не прибегнуть к криптографии? Бесстрастный инспектор против бездушного кода. Он вместо этого пытается прикрыть мелкий обман фальшивой бухгалтерией. Как примитивно. Почти трогательно. Что еще сказал тебе Совет?

– Ничего.

– Ничего? Что ж, они всегда предпочитали гордо отмалчиваться. Анна, будь осторожна, ладно? – говорит Лоренс.

И в шестнадцати милях от них Джон Лоу поднимает голову от ночной работы, на миг задумывается, глядя в пустоту, а потом возвращается к чистой белой странице.

Она изучает его еще два дня. Она подозревает, что лучше подготовиться не сможет, что хотя бы по закону снижения эффективности она узнаёт все меньше с каждым потраченным часом. И все равно изучает.

Этому нет конца. Она копается в старых счетах, в электронных счетах, онлайновых счетах – оффлайновых больше не существует; роется на сайтах и в поисковиках, пробирается сквозь сферы и домены. В этом мире она почти тонет. Полуоглохшая, полуослепшая, медленно двигает побелевшими пальцами в мире бескомпромиссной скорости. Будто ждет чего-то.

В последний день месяца она пишет ему письмо. Очень рано, офис едва освещен. Письмо на мониторе мерцает, как витражное стекло. Она обращается к Криптографу на языке Налоговой службы, старомодном, официальном, беспощадно точном. Она просит Мистера Джонатана Кира Лоу связаться с ней. Просит собрать бухгалтерскую отчетность за последние три года, список штатных сотрудников, совместителей, долевых сделок, просит о встрече как можно скорее. Сообщает, что на него открыто расследование. Больше ничего. В конце концов, она не обязана обнаруживать ни силу своей позиции, ни ее слабость.

Ответ приходит меньше чем через час. Не от Криптографа, а от его личного бухгалтера из компании, располагающейся в Филадельфии и Брюсселе. Маргарет Немовелян сообщает Анне, что мистер Лоу находится в Соединенном Королевстве. Что, если это удобно, он будет рад предоставить отчеты немедленно. Он может встретиться с ней через пять дней, если она пожелает, у него в кабинете. И когда Анна читает это – монитор наклонен к ней, а ее голова к нему, отражается в стекле, – она понимает, что не готова, совсем. Что любой обычный человек вроде нее никогда не будет готов к такому, как он.

– Анна Мур, – Анна обращается к двери без таблички. – К мистеру Лоу.

– Лоу, – повторяет голос на том конце линии. Вежливо, но невыразительно, будто никогда раньше не слышал этого слова.

– Джону Лоу.

– Да, – говорит голос. – Простите, но никаких встреч не назначено.

– Вы не могли бы проверить еще раз? В три часа. Я должна встретиться с ним в три.

Слабый стук, хитиновые щелчки компьютерных клавиш.

– Какую компанию вы представляете, мадам?

– Центральную налоговую службу.

– Налоговую службу. – Голос смягчается. – О да. Секунду, пожалуйста.

Она оглядывается. Толпы людей спешат на ланч в сторону Фаррингдона. Перевернутое трехколесное такси на Хаттон-Гарден, рассыпались ярко-зеленые пластиковые корзины. Зимний день, как в старые времена. Свет неестественно ярок и прозрачен. Холод румянит щеки Анны. Она, кажется моложе, но сама об этом не знает. Времени хватает, чтобы в ней поднялись ростки беспокойства. Давний страх, что работа больше ее самой. Налоговую службу. О да. Потом за спиной открывается дверь, она оборачивается и видит комнату, заваленную цветами, и невысокого человека. У него ноздреватая кожа, мягкая извиняющаяся улыбка и – неожиданно – усы.

– Он внизу, – говорит человек. – Я отведу вас. Меня зовут Теренс. Простите за цветы.

Будто попала на свадьбу или похороны. На столе в приемной гора лилий, адиантумов, квитанций о доставке. Аромат цветов заполняет комнату.

– Вашу визитку, – просит Теренс, и Анна вручает ему карточку, серебряную, с черным лаковым тиснением и золотым отпечатком ее пальца. Теренс откапывает среди лилий ноутбук «СофтМарк», вставляет карточку в прорезь.

– Большой палец? – говорит он, и она прижимает палец к экрану, чувствует сопротивление невидимой статики.

– Что-нибудь случилось? – она, и Теренс пожимает плечами.

– Ничего особенного. – Он возвращает ей карточку. – Ничего такого. Ну, вы понимаете. – Он широко улыбается, будто она действительно понимает. – Сюда, пожалуйста.

В дальнем конце комнаты – окна, глубокий внутренний двор, фонтаны. Анна не успевает придумать ничего в ответ – они с Теренсом уже выходят из комнаты.

– Бухгалтер мистера Лоу приехал?

– Бухгалтер мистера Лоу уже некоторое время здесь. – Теренс приглашает ее в открытый лифт. – Сегодня много посетителей. Вы бывали тут раньше, инспектор?

– Анна. – Она произносит имя, и лифт трогается. Ее голос срывается. – Просто Анна.

– Конечно. Вы же не из полиции, правда?

Этажи медленно ползут мимо. Третий, четвертый. Аромат лилий плывет следом. Анна вспоминает «Асфодель-9». Сон про картошку. Текст шифра.

– Я была здесь однажды.

– Я знаю, – говорит Теренс. Кабинка лифта сплошь отлакирована. Теренс подмигивает их отражениям. – Компьютеры, понимаете. Компьютер «СофтМарк» никогда не забывает лица. Вы встречались с мистером Лоу? Вы с ним знакомы?

– Не совсем, – говорит она. И прибавляет: – Нет.

– Все так говорят. – Теренс непрестанно улыбается. – Теми же словами. Ну вот, мы на месте. Шестой этаж.

Двери скользят в стороны. Впереди огромный холл, акры или гектары, Анна видела его только однажды, но много раз он снился ей, и воображение придало ему резонанс и объем, которых на самом деле нет. Эхо – ровный гул – напоминает стадионы и вокзалы. Монетный двор, полный людей, смеха, рокот голосов. Так много людей, так неожиданна картина – Анна не готова к такому зрелищу, ее охватывает паника. Она неожиданно остро осознает, во что одета: офисный костюм, простой и изящный, портфель в руке. Пол черен, насколько хватает глаз.

– Что происходит?

– Происходит? – Теренс удивляется, словно и не заметил, что они не одни. – А… Это потенциальные инвесторы.

– А что они делают?

Он оглядывается, будто проверяя.

– Как видите. Пришли посмотреть, как работает компания. Или выпить, чтобы потом рассказать об этом друзьям. Но всем нужны инвесторы, даже мистеру Лоу. Никто не живет на острове, даже тот, у кого имеются острова. Я разыщу его и приведу к вам, если вы подождете здесь. Анна? Инспектор?

– Я в порядке, – говорит она. И прибавляет, потому что он не об этом спрашивал: – Спасибо.

– Я его найду, – говорит Теренс, вглядываясь в нее. – Ждите здесь, хорошо?

– Спасибо, – повторяет она, но секретарь уже пробирается через плотную толпу, извиняясь, скользя по гладкой поверхности денег.

Страх утекает из нее, пока она ждет. Следом приходит легкая тревога, восприятие обостряется, ощущения плотнее: знакомое, поддающееся контролю чувство. Подозрение. Инспекторское недоверие. Анна держится за него, как за спасательный круг. Кто, интересно, вся эта публика, с мягкой загорелой кожей, с аморфными лицами людей, которым слишком легко живется. Она вспоминает тот раз, когда была здесь, тот первый раз, когда увидела, как работают электронные деньги. Вспышку света под вытянутой рукой. Чудесную, как рыба, уходящая на глубину.

Где-то бокал разбился о стекловидный пол. Теренса не видно. Анна высматривает его. Пытается различить его голос в гомоне толпы.

– Конечно, мы еще не окупились, но все меняется…

– …любой богач – лицемер, только лицемеры богатеют…

– Это ваша проблема, друг мой. Вы не понимаете, что миллиардер в самолете – второй человек после бога…

– …лет десять прошло с их алмазной свадьбы. Я слыхал, дальше будет кремниевая…

– Вот он! Видите? Вон Криптограф!

Анна оборачивается. Криптограф, снова шелестит кто-то, женщина с волосами яркими, как вино. Шепот или шипение. Резкий, предвещающий деньги или скандал. Анна следит за взглядом женщины и видит Криптографа. Во плоти.

Деньги придают ему веса. Анна не может придумать других слов, хотя в такой манере изъясняются ее коллеги, они сказали бы так о клиентах и начальстве. Но затем Анна думает о мире, не похожем на мир Карла или Салливан, где все измеряется социальным статусом или зрелой силой. Вес как компенсация за утраченную привлекательность.

Это физическое. Не харизма, не жир, не мускулы, но сама сущность. Плотность. Ее собственная жизнь внезапно кажется ей невесомой, не отягощенной имуществом. Она ждала, что Джон Лоу разочарует ее, потеряется в толпе, – обычное дело. А он совсем другой. В нем есть что-то исключительное. Словно богатство, что он создал, все сразу, просвечивает сквозь поры его кожи.

В зале полумрак, охрана и гости движутся между пятен света. Лоу стоит в тени, она скрывает глаза и щеки. Черты лица не разобрать. Он улыбается чьим-то словам. Если что-то и читается по его лицу – только голод. Анна отчаянно хочет увидеть его ближе, под ярким светом.

Она приближается. Слышит голос. Узнает это спокойствие. Манера, что когда-то, возможно, была акцентом. Он разговаривает с невысоким мужчиной. С тремя. Их голоса тоже слышно, они вплетаются в гул прочих разговоров, заглушают его.

Она пытается представить его богатство. В реальном исчислении, в бутылках шампанского, в картонках с едой; удача, измеренная в морепродуктах и лимонном сорго. Но образы непостижимы, призрачны, как само виртуальное золото. Ускользают. На секунду она ощущает – ей кажется, что ощущает – движение этих громадных денег. Лоу, наверное, притягивает их. Он кажется неподвижным, думает она, лишь потому, что его деньги иные.

– Вот вы где, – говорит Теренс. – Я вас потерял. Но вижу, вы сами его нашли. – В руке он держит бокал. Прозрачная жидкость. – Я принес вам попить. Просто вода. Газированная. Надеюсь, вы такую пьете.

– Все хорошо, – говорит она, говорит правду, потому что видит того, ради кого пришла. Секретарь убирает бокал.

– Тогда я представлю вас и покину. – Анна замечает, что он впервые серьезен. – Наверное, нужно пожелать вам удачи. Пожелать вам удачи, инспектор?

– Анна.

Теренс кивает, разглядывает ее.

– Я ему доверяю, – говорит он вдруг, резко, грубовато, будто хочет сказать больше. Вместо этого машет рукой в сторону Криптографа и ведет Анну за собой.

Криптограф стоит почти в центре зала, где гул и эмоции сгущаются плотным куполом. Женщина – старше Анны – высокомерно ждет рядом с ним, поодаль от толпы, скучная, как телохранитель. Два человека обращаются к Криптографу одновременно, возбужденно, напористо, их голоса перекрывают друг друга, будто пытаясь наладить потерянную связь. Третий деловито ищет визитку. Но он первым замечает Анну. Он явно оценивает ее, будто Анна может быть для него угрозой и к ней следует относиться с уважением. – Мистер Лоу? – вполголоса произносит Теренс. И все сразу поворачиваются к ней, мужчины неизбежно замолкают, Лоу улыбается, протягивает руку.

– Вы, должно быть, Анна, – говорит он. – Я Джон.

– Здравствуйте. Мы договаривались о встрече, – говорит она, но думает совсем иное. Нет, ты не Джон, – вот что она думает. Ты Криптограф, или Кодер, или Джон Лоу: Джон-Лоу, два слова в связке, торговая марка, безличная, как псевдоним. Ты не Джон, думает она. Но вслух не говорит.

Его рука неожиданно мягкая, уязвимая, как у ребенка. Хрупкая. Он удерживает ее ладонь. Она вспоминает впечатление плотности, чего-то подкожного, и отдергивает руку.

– Конечно, – говорит он. – Нам нужно работать. Вам нравится ваша работа, Анна?

– Да.

– Мне тоже. – И больше ничего. Он все еще улыбается, но Анне кажется, что он чуть нахмурился.

– Простите? – Один из троих, тот, что разглядывал ее, обращается к ней. Протягивает руку: – Тунде Финч, ПОП. Анна Мур, не так ли? Приятно познакомиться. Я прослушал, кого вы представляете…

– Господа, – произносит Теренс и встает между ними. – Боюсь, у мистера Лоу есть дела. Анна, это Маргарет Немовелян. – Женщина коротко кивает. – Мистер Лоу присоединится к вам, как только освободится. Господа?

Он оттесняет мужчин от Лоу. Последним – Тунде Финча, ПОП, тот все тянет руку с визиткой, Анна читает его отсутствующий взгляд как раскрытую книгу, будто человек говорит вслух – это был мой шанс, мой единственный шанс, и я его упустил, — а потом Криптограф оказывается у нее за спиной, Теренс идет с ним рядом и что-то шепчет, Маргарет Немовелян выводит ее к лифту, прочь из толпы незнакомцев, вверх, сквозь пятна света и теней, в коридоры корпорации «СофтМарк».

Молчание окутывает ее. После гомона и бубнежа толпы покой будто разлит вокруг, будто облегчение вдыхаешь вместе с воздухом. Полы в коридорах мягкие и безупречно чистые.

Вдоль стен расположены ниши, на подсвеченных постаментах стоят вазы из расписного китайского фарфора. Вроде бы здесь должны работать люди. Если так, их не слышно. Может, здесь все механизировано. Анна пытается вспомнить, на каком этаже они вышли. Дневной свет остался где-то далеко.

– Анна, – говорит ее спутница. Голос у Маргарет Немовелян мягкий, чуть заметен американский выговор. – Можно называть вас Анна?

– Конечно. – Она улыбается. Лицо бухгалтера красиво, возраст не определишь, идеальная кожа с пластическим или гормональным омоложением.

– Хорошо. Красивое имя. Пожалуйста, зовите меня Маргарет.

– Маргарет.

– Мистер Лоу скоро к нам присоединится, но сначала я хотела задать вам несколько вопросов. Прежде, чем мы начнем.

Старые игры инспектора и бухгалтера. Неизбежная дипломатия: противники относятся друг к другу с изрядным, тактично замаскированным подозрением. Когда успех одного может зависеть от неудачи другого, требуется этикет. Традиция знакома Анне, как и язык Налоговой, – тут она в своей стихии.

Коридор разветвляется. Немовелян сворачивает направо. Она идет уверенно, словно много раз тут бывала.

– Вы не против?

– Нисколько, если вы считаете, что это поможет, – отвечает Анна, но машинально; она думает о другом. О Криптографе в его стеклянном зале. О его неподвижности и толпе вокруг.

– Мне определенно поможет. Благодарю вас. Итак, сколько, вы считаете, продлится расследование?

– Полгода. Может, меньше.

– Полгода? – Свет из ниши падает на ее лицо. Когда Немовелян отворачивается, черты лица – точно профиль на монете. – Понятно. Значит, вы что-то нашли? Какие-то нарушения?

– Полгода – это недолго. Я бы не делала из этого никаких выводов. – И мысли ее обращаются к деталям, не сухим мелочам расследования, а совершенно другим фактам. Рукам Криптографа. Его голосу, улыбке и хмурости. Вам нравится ваша работа, Анна? Странный вопрос. Непривычный. Никогда клиенты не спрашивали ни о чем подобном.

Они поднимаются по лестнице. Узкие окна, тонкие полосы стекла. Мелькает внутренний двор, керамические фонари, клочок ясного ноябрьского неба.

– Полгода. Но полгода Налоговой – это не полгода. Это может быть пожизненно, – улыбается Немовелян. – Для жертвы, по крайней мере.

– Мы предпочитаем термин «клиенты», – отвечает Анна, и часть ее, жесткая часть, напрягается, точно мускул. Будь осторожна. Берегись. Это бухгалтер человека, у которого есть фальшивые счета. Сейчас не место и не время витать в облаках.

– Конечно. – Немовелян все еще улыбается. Искривленные зубы не сочетаются с идеальным лицом. – Я не знаю вас, Анна. Я хорошо знакома с Британской Налоговой службой, я не раз с ней работала. Люди из ночных кошмаров. Это комплимент, поймите меня правильно. Но вас я не знаю. Я полагаю, вы штатный инспектор? Обычный или старший?

– Мы больше не пользуемся этими словами. – В естественном свете Анна видит, как Немовелян кривит губы. Гримаса раздражения.

– И какие слова вы используете?

– Я инспектор категории А2.

У стены скульптура из металлических прутьев, абстрактная, змееподобная, устрашающая. В конце коридора – одностворчатая дверь. Немовелян останавливается перед ней.

– Что ж. Надо было прислать инспектора категории А1, – говорит она невыразительно, будто ничего и не сказала, и Анна чувствует, как легкий гнев рябью, текучей плазмой пробегает по ней.

– Мы пришли, – добавляет бухгалтер и открывает дверь.

Небольшая комната, скромно обставленная, но столь же внушительная, как стеклянный зал.

Стол – пятнадцать футов, столешница из темного дерева, таких больше не делают, – за столом двое мужчин. Две картины на стене, в тусклом свете, и обе Анна видела раньше, бесчисленное множество раз, на бесчисленных репродукциях, и теперь узнала, будто свои собственные.

На восточной стене большое окно. Снаружи деревья, кедры и серебристые березы, тисы и клены, свет играет на ветвях и листьях, – и больше ничего. Деревья ли такие старые и густые, или внутренний двор такой широкий, но за ними не видно ни стены, ни города. Будто смотришь на живую картину или сквозь какой-то невообразимый объектив. Волшебный телескоп.

– Марк Фаггер, Маркус Кри, – произносит Немовелян. – Это Анна Мур.

Анна отвлекается от созерцания деревьев и видит, что мужчины встали. Оба так неприметны, воплощенные бухгалтеры, и в этот момент Анна, внезапно разозлившись, не может сосредоточиться и различает их только по возрасту.

– Инспектор Мур. – Старший, американец со Среднего Запада, очевидно, смутился, когда она не пожала его руку.

Анна идет мимо него к столу. Напряжение разливается по телу, яркое, точно ртуть. Она знает: злость – это не сила, хотя кажется ею. Ее никогда не оскорбляли бухгалтеры – не сомневались в ее профессионализме, как Немовелян, – но она слышала об этом от Дженет Салливан. Если исход интервью казался неизбежным и нежелательным, бухгалтер иногда пытался мешать работе, осторожно оскорбляя инспектора. Нет закона, что бухгалтеры должны быть подобострастны, и отвечают они в первую очередь перед клиентами. У Налоговой долгая память, и инспекторы не любят помех. Но некоторые бухгалтеры шли на риск.