Текст книги "Все страхи мира"

Красную папку передавали от одного участника к другому. Порядок парафирования соглашения пришлось решить жеребьёвкой, и в результате оказалось, что сначала папка попала к министру иностранных дел Израиля, затем перешла в руки советского представителя, потом швейцарского, американского, саудовского и, наконец, последним стал кардинал Д'Антонио. Каждый из них пользовался автоматической ручкой, и священник, переносивший папку от одного участника к другому, тут же прикладывал пресс-папье к росчерку подписавшего. Церемония была непродолжительной и быстро завершилась. После этого участники обменялись рукопожатиями, за которыми последовали аплодисменты. Вот и все.

– Господи, – произнёс Джек, который следил, как папка переходит от одного представителя к другому. Он посмотрел на телефакс согласованного текста и убедился, что он не очень отличался от первоначального. В него внесли изменения саудовцы, израильтяне, советские дипломаты, швейцарцы и, конечно, государственный департамент, однако первоначальная идея принадлежала ему, Райану, – если не принимать во внимание то обстоятельство, что он сам позаимствовал положения договора из множества уже высказанных идей. В тексте было немного по-настоящему оригинальных мыслей. Заслуга Райана заключалась в том, что он объединил их в одно целое и выбрал исторически правильный момент, чтобы высказать свои соображения. Ничего больше. И тем не менее это было мгновение в его жизни, которым он гордился больше всего. Жаль, что никто не смог его поздравить.

* * *

В Белом доме лучшая составительница речей президента Фаулера уже работала над первым черновиком его выступления. Американскому президенту предоставят почётное право выступить первым, потому что, в конце концов, это была его идея: они собрались в Риме после его выступления на Генеральной Ассамблее ООН. Затем к миру обратится папа римский – черт побери, да все они захотят что-нибудь сказать, подумала сотрудница, а это только осложняло её проблему, потому что каждая речь должна быть оригинальной и не повторять другие. Она поняла, что ей придётся, склонившись над своим портативным компьютером, работать над речью президента уже во время перелёта через Атлантику на борту президентского Боинга-747. Но ведь именно за это ей и платили – к тому же на борту ВВС-1 находился лазерный принтер.

У себя в Овальном кабинете президент знакомился со своим поспешно пересмотренным расписанием. Комитет молодых скаутов будет, конечно, разочарован, равно как и новая королева красоты из штата Висконсин. Впрочем, та же судьба постигнет множество представителей делового мира, чья важность и влиятельность в своих компаниях мгновенно исчезала, стоило им только войти через боковую дверь в святая святых Белого дома. Его секретарь, который занимался расписанием встреч и приёмов, президента, уже сообщил об этом. Некоторые, с кем президенту действительно было важно встретиться, будут приняты им в оставшиеся тридцать шесть часов, для чего он воспользуется каждой свободной минутой. Это сделает из ближайших полутора суток настоящий ад, но и в этом часть его работы.

– Ну? – Фаулер поднял голову и увидел Элизабет Эллиот, которая улыбнулась ему через открытую дверь приёмной.

Ведь ты стремился именно к этому, правда? Твоё пребывание на посту президента навсегда запомнят из-за того, что в это время были решены проблемы Ближнего Востока. Если – призналась себе Лиз в редкий для неё момент объективности – это сбудется, что вовсе не гарантировано в подобных ситуациях.

– Мы оказали услугу всему миру, Элизабет.

Говоря «мы», он, естественно, подразумевал «я», подумала Эллиот, но у неё не было возражений. Именно Боб Фаулер вынес изнурительную предвыборную кампанию, исполняя одновременно обязанности губернатора в Колумбусе, – бесконечные выступления, рукопожатия, ситуации, когда приходилось целовать младенцев и лизать задницы, не терять самообладания при встречах с журналистами, чьи лица менялись куда чаще, чем жёсткие, непрерывно повторяющиеся вопросы. Требовалась колоссальная выносливость, чтобы оказаться в этом небольшом кабинете, где концентрировалась вся исполнительная власть. Те мужчины – к сожалению, одни лишь мужчины, подумала Лиз, – которые выдерживали эту гонку, попадали сюда. Однако наградой за все усилия, за напряжённую работу было то, что хозяин Овального кабинета мог приписывать себе все заслуги. В соответствии с простыми историческими традициями люди считали, что именно президент управляет положением и принимает решения. По этой причине на него сыпались похвалы и укоры. Он отвечал за все, что проходило успешно или кончалось неудачей. Главным образом это касалось вопросов внутренней политики – уровня безработицы, процентных ставок, инфляции (как оптовой, так и розничной) и самого главного – основных экономических индексов. Однако иногда – очень редко – происходило что-то по-настоящему важное, меняющее судьбы мира, подумала Эллиот; история запомнит Рейгана как человека, случайно оказавшегося на посту президента в тот момент, когда русские решили покончить с марксизмом, но все заслуги выпали на долю Буша. Никсон был человеком, установившим отношения с Китаем, а Картер – президентом, которому едва не удалось осуществить то, что войдёт в историю под именем Фаулера. Американские избиратели могут голосовать за своих политических лидеров на основе экономических соображений, однако история исходит из гораздо более важных причин. Для того, чтобы чьё-либо имя завоевало несколько параграфов в учебниках истории и томах научных монографий, необходимо внести коренные изменения в судьбы политического мира. Именно это имело значение. Историки помнили тех, кто менял очертания политических событий, – помнили Бисмарка, а не Эдисона – рассматривали технические перемены в обществе, словно они происходили под влиянием политических факторов, а не наоборот, что, по мнению Элизабет, было столь же вероятным. Однако у историографии существовали свои правила и условия, мало связанные с действительностью, поскольку действительность была понятием, слишком сложным для оценки – даже для учёных, изучающих события много лет спустя. Политические деятели функционировали в рамках этих правил, и это их устраивало, потому что в этом случае они могли быть уверенными в том, что, случись что-то важное, историки их не забудут.

– Оказали услугу миру? – отозвалась Эллиот после продолжительного молчания. – Услуга миру… Мне нравится, как звучит эта фраза. Вильсона назвали человеком, удержавшим нас от войны. Тебя запомнят как президента, положившего конец войне.

Как Фаулер, так и Эллиот помнили, что всего через несколько месяцев после того, как Вильсона снова избрали президентом на основе этой платформы, он вверг Америку в её первую по-настоящему крупную войну, ту, которая должна была покончить с войнами раз и навсегда, как утверждали некоторые оптимисты, за много лет до Холокоста и ядерных кошмаров. Однако на сей раз, промелькнула мысль у обоих, это было чем-то более значительным, чем просто оптимизм, и мечты Вильсона о том, каким следует быть миру, оказались наконец в пределах досягаемости политиков, способных перекраивать мир по своему желанию.

* * *

Мужчина был друзом, неверным, но, несмотря на всё это, его уважали. На его теле были шрамы, полученные в боях с сионистами. Он воевал и был награждён за храбрость. Бесчеловечное оружие израильтян лишило его матери. Наконец, всякий раз, когда к нему обращались за помощью, он поддерживал движение. Куати был человеком, никогда не терявшим связи с простым народом. Ещё мальчишкой он прочёл «Маленькую красную книгу» председателя Мао. Этот Мао был, вне всякого сомнения, неверным худшего сорта – он даже отказывался признать мысль о существовании Бога и преследовал верующих, – но это не имело значения. Революционер, учил Мао, словно рыба плавает в крестьянском море, а потому поддерживать хорошие отношения с крестьянами – или, как в данном случае, с торговцем – было необходимо для достижения успеха. Этот друз жертвовал деньги, если мог позволить себе такое, а один раз укрыл у себя дома раненого борца за свободу. Такие услуги не забывают. Куати поднялся из-за стола и приветствовал мужчину дружеским рукопожатием и небрежным поцелуем.

– Добро пожаловать, друг мой.

– Спасибо, что вы согласились принять меня, командир. – Торговец нервничал, и Куати подумал, что друз пришёл к нему с просьбой.

– Садитесь, пожалуйста. Абдулла, – позвал он, – принеси кофе нашему гостю.

– Вы очень любезны, командир.

– Глупости. Вы – наш товарищ. Сколько уже лет нашей прочной дружбе?

Торговец пожал плечами, однако внутренне улыбнулся – теперь он получит сполна за оказанные им услуги. Он боялся Куати и его бойцов – именно поэтому никогда не переходил им дорогу. Кроме того, он сообщал сирийским властям о всех оказанных им услугах, потому что боялся и их. Чтобы выжить в этой части мира, нужно было возвести борьбу за существование в ранг искусства, и даже в этом случае жизнь оставалась азартной игрой.

– Я пришёл к вам за советом, – сказал он, отпив глоток кофе.

– Буду только рад. – Куати наклонился вперёд. – Для меня это большая честь. Итак, в чём заключается проблема?

– Она касается моего отца.

– Сколько ему сейчас лет? – спросил Куати. Крестьянин тоже время от времени жертвовал кое-что его людям – чаще всего это был ягнёнок. Всего лишь крестьянин – и неверный к тому же, – но у него с Куати был общий враг.

– Шестьдесят шесть. Вы знаете, где находится его огород?

– Да, я был там однажды, несколько лет назад, вскоре после того, как сионисты убили вашу мать, – напомнил Куати.

– У него в огороде – израильская бомба.

– Бомба? Вы хотите сказать – снаряд.

– Нет, командир, бомба. Она зарылась в землю, но по той части, что видна, её диаметр не меньше полуметра.

– Понятно, и если об этом узнают сирийцы…

– Да. Как вам известно, они взрывают такие штуки прямо на месте. При этом дом моего отца будет уничтожен. – Гость вытянул обрубок левой руки. – Я не могу оказать помощь отцу в строительстве нового дома, а сам он слишком стар для такой работы. Я пришёл к вам с просьбой забрать эту проклятую бомбу.

– Вы пришли именно туда, куда следовало. Сколько времени она пролежала в земле?

– Отец говорит, что она лежит там с того самого дня, когда со мной случилось вот это. – Торговец снова поднял обрубок руки.

– Значит, в тот день на вашу семью снизошло благословение Аллаха.

Так уж и благословение, подумал торговец и кивнул.

– Вы всегда были нашим преданным другом. Конечно, мы придём к вам на помощь. У меня есть специалист, отлично разбирающийся в деле обезвреживания и изъятия израильских бомб, – затем он вынимает их содержимое и готовит бомбы, которыми пользуемся мы сами. – Куати предостерегающе поднял палец. – Но вы никогда не должны говорить об этом.

Гость выпрямился в своём кресле.

– Что касается меня, командир, я буду счастлив, если вы убьёте как можно больше. А если вам для этого понадобится бомба, которую эти свиньи сбросили в огород отца, я буду молиться за ваш успех.

– Извините меня, мой друг. Я не хотел оскорбить вас. Но вы понимаете, я был обязан предостеречь вас о необходимости хранить все в тайне. – Торговец понял, что имел в виду Куати.

– Я никогда не предам вас, – решительно заявил он.

– Мне это известно. – Настало время поддержать свою популярность в крестьянском мире. – Завтра я пошлю своего человека к дому вашего отца. Иншалла, – добавил он, желая сказать «такова воля Бога».

– Я – ваш вечный должник, командир. – Пошлёт, подумал торговец, ещё до Нового года.

Глава 8
Открывается ящик Пандоры

Переоборудованный «Боинг-747» взлетел с аэродрома военно-воздушной базы Эндрюз перед самым закатом. У президента Фаулера было полтора трудных дня – непрерывные инструктивные совещания и встречи, которые он не мог отменить. Но предстояло двое суток ещё более трудных – даже президенты вынуждены подчиняться свойствам простой человеческой природы, а в данном случае восьмичасовой перелёт до Рима совпадал с шестичасовой разницей во времени. Перелёт из пояса в пояс, время между которыми отличается на шесть часов, исключительно труден. Фаулер был опытным путешественником и знал это. Желая смягчить воздействие смены поясов, он уже вчера и затем сегодня изменил время своего сна, дабы в течение полёта оказаться настолько усталым, чтобы эти восемь часов проспать. Президентский самолёт был снабжён всеми устройствами, какие только могли придумать компания «Боинг» и Военно-воздушные силы США. В этом тихом и плавно летящем самолёте президент размещался в самом носу. Его кровать – в действительности её заменял раскладной диван – была достаточно большой, а матрас выбрали по личному вкусу президента. Самолёт был велик, что позволило оборудовать отдельные помещения для прессы и сотрудников аппарата президента. Если уж быть совсем точным, их отделяло почти двести футов. Журналисты находились в хвостовом отсеке, и пока пресс-секретарь Белого дома занимался ими, в президентскую спальню незаметно пробралась советник по национальной безопасности. Пит Коннор и Элен Д'Агустино обменялись при этом взглядом, который постороннему человеку показался бы бесстрастным, но в тесном сообществе Секретной службы был предельно красноречив. Сотрудник службы безопасности ВВС, приставленный охранять дверь, ведущую в президентскую спальню, уставился на переборку, стараясь удержать улыбку.

* * *

– Итак, Ибрагим, что ты думаешь о нашем госте? – спросил Куати.

– Он силён физически, бесстрашен и удивительно хитёр, но я не знаю, где мы сможем использовать его, – ответил Ибрагим Госн. Он рассказал, что произошло с ними в Афинах.

– Сломал шею греческому полицейскому? – По крайней мере американец не был подставным лицом – если полицейский действительно умер и все это не оказалось хитроумной уловкой американцев, греков, израильтян или один Бог знает кого.

– Да, как спичку.

– Его связи в Америке?

– Крайне немногочисленны. Американская полиция охотится за ним. По его словам, группа, в которой он состоял, убила трех полицейских, а его брат недавно попал в засаду и погиб от их пуль.

– Да, он умеет выбирать врагов. Образование?

– Формально – никакого, но он умён.

– Что умеет делать?

– Почти ничего – из того, что могло бы нам пригодиться.

– Зато он – американец, – напомнил ему Куати. – Сколько таких у нас в отряде?

Госн кивнул.

– Ты прав, командир.

– Какова вероятность того, что он подослан к нам?

– По моему мнению, очень невелика, но следует проявить осторожность.

– Хорошо. А теперь вот что тебе нужно сделать. – Куати объяснил Ибрагиму ситуацию с израильской бомбой.

– Ещё одна? – Он был экспертом в таком деле, но нельзя сказать, чтобы поручение слишком уж ему понравилось. – Я знаю этого крестьянина – старый дурак. Знаю-знаю – его сын воевал против израильтян и тебе самому почему-то нравится этот калека.

– Этот калека спас жизнь нашего товарища. Фази истёк бы кровью, если бы торговец не укрыл его в своей лавке. Никто не принуждал его. Это произошло в то время, когда у нас с сирийцами были натянутые отношения.

– Ладно. Все равно мне нечего делать до самого вечера. Понадобится грузовик и несколько человек.

– Наш новый друг, судя по твоим словам, силён физически. Возьми его с собой.

– Слушаюсь, командир.

– И не рискуй понапрасну.

– Иншалла. – Госн сумел почти закончить Американский университет в Бейруте – почти, потому что одного из его преподавателей похитили, а два других воспользовались этим как предлогом, чтобы покинуть Ливан. В результате Госн не сдал последние экзамены и не получил диплом инженера. Правда, он был ему и не нужен. Во время учёбы Госн был лучшим учеником в своём классе и узнал из учебников так много, что лекции преподавателей мало ему помогали. Массу времени он проводил в лабораториях, которые делал сам. В движении за освобождение Госн никогда не был активным бойцом и не участвовал в боевых действиях. Он умел пользоваться стрелковым оружием, однако его искусство в обращении с взрывчатыми веществами и электронными приборами было слишком ценным, чтобы рисковать им. Кроме того, Госн выглядел молодо, был привлекателен, кожа его казалась очень светлой, поэтому он много ездил, в том числе и за границу. Обычно его задачей было провести разведку, изучить место будущих операций, составить карту, в чём ему помогали инженерный опыт и отличная память, он принимал решения относительно необходимого снаряжения и обеспечивал техническую поддержку бойцов, которые относились к нему с глубоким уважением – гораздо большим, чем это могло показаться со стороны. Никто не сомневался в его храбрости. Госн доказал это не один раз, обезвреживая невзорвавшиеся снаряды и бомбы, оставленные израильтянами в Ливане, и затем используя полученную из них взрывчатку для изготовления своих собственных бомб. Ибрагим Госн был классным специалистом, и его с радостью приняли бы в любую из дюжины профессиональных террористических организаций в разных странах мира. Он вышел из семьи палестинцев, покинувшей Израиль с появлением еврейского государства в уверенности, что вернётся назад, как только арабские армии того времени быстро и легко расправятся с захватчиками. Однако счастливое возвращение постоянно откладывалось, и воспоминания его детства были связаны с переполненными, грязными лагерями для беженцев, где ненависть к Израилю была не менее прочной, чем вера в ислам. По-другому и быть не могло. Израильтяне не обращали на палестинцев внимания потому, что те добровольно покинули свою страну, а другие арабские нации делали вид, что не замечают их, хотя вполне могли бы облегчить жизнь беженцев. Госн и ему подобные превратились в пешки в огромной игре, участники которой никак не могли договориться друг с другом относительно правил. Ненависть к Израилю и всем, кто поддерживает его, была для беженцев таким же естественным актом жизни, как дыхание, а их целью стало изыскать средства покончить с сионистами и их союзниками. Госну и в голову не приходило задуматься о причинах.

Он взял ключи к грузовику «ГАЗ-66», выпущенному в Чехословакии. Эта машина была менее надёжна, чем «мерседес», зато достать её удалось намного легче: несколько лет назад отряд Куати получил грузовик от сирийцев. В кузове была установлена А-образная опора, которую они соорудили сами. Госн сел вместе с американцем в кабину, а ещё двое забрались в кузов. Водитель включил двигатель, и грузовик выехал из лагеря.

* * *

Марвин Расселл осматривал окружающую местность с интересом охотника, попавшего в новый район. Было жарко, но в общем-то не хуже, чем в бедлендах особенно засушливым летом. Растительность – или скорее её отсутствие – напоминала ему резервации, где он жил в юности. То, что казалось унылым и мрачным для других, для американца, выросшего в подобной местности, было просто очередной пыльной пустыней. Правда, здесь не возникали такие ужасные грозы и всесокрушающие торнадо, как на американских равнинах. Да и горы были выше, чем плавные холмы дома. Расселлу ещё никогда не доводилось бывать в горах. Здесь он увидел их впервые: высокие, сухие и настолько раскалённые, что при подъёме на них трудно дышать. Не всем, тут же подумал Марвин Расселл. Он сумеет забраться на вершину, потому что сильнее и выносливее этих арабов.

С другой стороны, арабы, по-видимому, полагались главным образом на оружие. Тут было столько оружия – сначала он увидел лишь русские АК-47, но вскоре заметил тяжёлую зенитную артиллерию, батареи ракет «земля-воздух», танки и самоходные артиллерийские установки, принадлежащие сирийской армии. Госн заметил его интерес и начал объяснять.

– Все это для того, чтобы отразить нападение израильтян, – сказал он, основывая объяснения на том, во что верил сам. – Твоя страна вооружает израильтян, а русские вооружают нас. – Госн решил не говорить о том, сколь ненадёжной стала эта помощь.

– На вас нападали, Ибрагим?

– Не раз, Марвин. Они посылают сюда свои бомбардировщики, диверсионные группы. Погибли тысячи моих соотечественников. Понимаешь, нас выгнали с нашей родины. Мы вынуждены жить в лагерях и…

– Понятно, приятель. Там, откуда я приехал, их называют резервациями. – Этого Госн не знал. – Белые вторглись на наши земли, земли наших предков, истребили буйволов, затем послали армию и уничтожили нас. Нападали главным образом на лагеря, где оставались одни женщины и дети. Мы пытались сопротивляться. Даже уничтожили целый полк под командованием генерала Кастора в окрестностях Литл-Биг-Хорн – это название реки, – тогда нами командовал вождь Безумная Лошадь. Но они продолжали теснить нас. Их было слишком много, слишком велик перевес в воинах, оружии. Они отобрали нашу землю, забрали у нас все и оставили ни с чем. Заставили нас жить подобно нищим. Нет, не нищим – подобно животным, словно мы даже не люди, потому что выглядим по-другому, по-другому говорим и у нас другая религия. Все произошло потому, что мы жили на земле, которая была им нужна, и они выбросили нас, словно вымели мусор.

– Я не знал этого, – произнёс Госн, потрясённый тем, что палестинцы оказались не единственным народом, с которым американцы и их израильские вассалы так обошлись. – Когда это произошло?

– Сто лет назад, году в 1865-м. Мы сражались, приятель, делали все, что могли, но это было безнадёжно. Понимаешь, у нас не было союзников. А у вас есть. Никто не поставлял нам пушки и танки. Поэтому они убили самых храбрых воинов, заманивали в ловушки и убивали – так погибли вожди Безумная Лошадь и Сидящий Бык. Затем нас окружили и голодом принудили к повиновению. Оставили нам пыльные, никуда не годные местности и заставили там жить. Посылали пищу – столько, чтобы не дать нам умереть с голоду, но и чтобы не окрепнуть. Когда некоторые из нас пытаются сопротивляться, пытаются стать мужчинами – я ведь тебе уже говорил, что они сделали с моим братом. Застрелили его из засады, будто дикого зверя. И даже засняли все это для телевидения, чтобы продемонстрировать, как поступают с индейцем, который становится независимым.

Да, этот человек действительно наш товарищ, понял Госн. Не подосланный агент, нет, и то, что он рассказал, ничем не отличается от судьбы любого палестинца. Поразительно.

– Зачем ты приехал к нам, Марвин?

– Мне нужно было скрыться, чтобы меня не арестовали, приятель. Понимаю, тут нечем гордиться, но что оставалось – ждать, пока меня тоже заманят в ловушку? – Расселл пожал плечами. – Вот я и решил, что поеду куда-нибудь, найду людей вроде себя, может быть, научусь чему-нибудь, узнаю, как вернуться обратно, помогу своему народу сражаться за свободу. – Он покачал головой. – Черт побери, это скорее всего безнадёжно, но я не собираюсь сдаваться – ты понимаешь меня?

– Да, друг, понимаю. То же самое происходило и с моим народом – ещё до моего рождения. Но тебе нужно понять – это не безнадёжно. Пока ты стоишь на ногах и борешься, надежда жива. Именно поэтому они охотятся за тобой – тебя боятся!

– Надеюсь, ты прав, приятель. – Расселл смотрел в открытое окно, и пыль резала ему глаза в семи тысячах миль от дома. – А куда мы сейчас едем?

– Когда вы воевали с американцами, где брали оружие ваши воины?

– Главным образом подбирали брошенное ими.

– Вот и мы поступаем так же, Марвин.

* * *

Фаулер проснулся, когда самолёт был на середине Атлантики. Ну что ж, подумал он, всегда что-то происходит впервые. Он ещё никогда не занимался этим в самолёте. Интересно, а кто-нибудь из американских президентов проделывал такое по пути в Рим для встречи с папой римским, и к тому же со своим советником по национальной безопасности? Он посмотрел в иллюминатор. Самолёт летел недалеко от Гренландии, в высоких северных широтах, и за окном было светло. На мгновение он задумался – что сейчас, утро или все ещё ночь? На борту самолёта такой вопрос был почти метафизическим, конечно, здесь время изменялось куда быстрее, чем на часах.

Да и миссия его тоже была метафизической. Её запомнят. Фаулер разбирался в истории. Событие было уникальным. Никогда раньше не происходило ничего подобного. Может быть, это было началом процесса или его концом, но его задача была простой и ясной. Он положит конец войнам. Имя Дж. Роберта Фаулера будет навсегда связано с этим договором. Все началось по инициативе его администрации. Его речь в ООН собрала нации мира в Ватикане. Подчинённые президента вели переговоры. Его имя будет стоять первым на документах. Его вооружённые силы станут гарантом мира. Он действительно завоевал место в истории. Это и есть бессмертие, то, к чему стремятся все, но добиваются единицы. Что удивительного, если он взволнован? – спросил он себя в бесстрастной задумчивости.

Теперь исчез страх, преследовавший президента. С самого начала он задавал себе этот вопрос – первая промелькнувшая в голове мысль ещё в то время, когда он был прокурором и преследовал главу кливлендской семьи синдиката «Коза Ностра»: если ты станешь президентом, вдруг понадобится нажать на кнопку? Сможет ли он сделать это? Сумеет ли решить, что безопасность его страны требует гибели тысяч – миллионов – других людей? Наверно, нет, подумал он. Для принятия такого решения он был слишком хорошим человеком. Его обязанности заключались в том, чтобы защищать людей, показывать им дорогу, вести по благотворному пути. Люди не всегда понимают, что его видение будущего единственно верное и логичное. Фаулер знал, что он холоден и бесстрастен при рассмотрении подобных вопросов, зато всегда принимает верное решение. В этом он был уверен. Ему нужно быть уверенным в себе, равно как и в причинах своих поступков. Если он когда-нибудь ошибётся, он знал, что его убеждённость окажется простым высокомерием, и подобное обвинение вставало перед ним часто. Единственное, в чём он не был уверен, это в своей способности столкнуться с ядерной войной.

Однако такой вопрос снят с повестки дня, не правда ли? Хотя он никогда не признается в этом во всеуслышание, ликвидировали эту проблему Рейган и Буш, потому что это они заставили Советы заняться своими собственными проблемами и противоречиями и в результате изменить поведение. И всё это произошло в мирное время, потому что люди всё-таки логичнее животных. Разумеется, конфликты ещё будут возникать, но пока он правильно выполняет свои обязанности, они не выйдут из-под контроля. А то путешествие, в которое он отправился, покончит с наиболее опасным конфликтом, ещё существующим в мире, с той проблемой, которую не сумела решить ни одна предыдущая администрация. То, чего не смогли добиться Никсон и Киссинджер, что не подчинилось отчаянным усилиям Картера, нерешительным попыткам Рейгана или Буша и его собственному предшественнику, действовавшим из лучших побуждений, – короче говоря, в чём все потерпели неудачу, теперь удалось Бобу Фаулеру. Сердце всякого теплеет при мысли о таком успехе. Он не только навсегда войдёт в учебники истории, но и оставшиеся годы его пребывания на посту президента пройдут намного спокойнее. Это сделает бесспорным избрание на второй срок, гарантирует поддержку сорока пяти штатов, поддержку конгресса, а также осуществление широких социальных программ. Вместе с такими историческими достижениями завоёвываются колоссальный международный престиж и безграничное влияние внутри страны. Это самая лучшая, самая надёжная власть, достигнутая самым благородным способом, власть, которую можно использовать в самых лучших целях. Одним росчерком пера – в действительности несколькими перьями, ибо таков теперь обычай, – Фаулер станет великим, превратится в гиганта среди людей доброй воли и в человека доброй воли среди сильных мира сего. И никто не сумеет отобрать у него этот миг славы.

Самолёт летел на высоте сорока трех тысяч футов со скоростью 633 узла. Спальня президента была размещена так, что он мог смотреть вперёд, как и подобает президенту, а также вниз – на тот мир, проблемы которого он решает так успешно. Полет проходил тихо и плавно, и Боб Фаулер приближался к цели, которая внесёт его имя в анналы истории. Он посмотрел на Элизабет. Она лежала на спине, правая рука под головой. Одеяло и простыни сползли до поясницы, обнажив её прелестную грудь. Большинство пассажиров самолёта не находили покоя в своих креслах, пытаясь уснуть, а он любовался женской грудью. Фаулеру больше не хотелось спать. Ещё никогда он не чувствовал себя таким мужчиной – великим мужчиной, разумеется, но в этот момент он чувствовал себя просто мужчиной. Его рука опустилась на её грудь. Глаза Элизабет открылись, и она улыбнулась, словно прочитав в сновидениях его мысли.

* * *

Совсем как дома, подумал Расселл. Только хижина была не из камней, а из блоков и крыша плоская, а не остроконечная, однако пыль точно такая же и унылый маленький огород ничем не отличался. И старик вполне мог быть из племени сиу, с усталостью во взгляде, сутулой спиной, изуродованными работой пальцами человека, побеждённого другими.

– Это, должно быть, и есть то место, – сказал он, когда грузовик остановился.

– Сын старика воевал с израильтянами и получил тяжёлые раны. Они оба наши друзья.

– Друзьям нужно помогать, – согласился Марвин. Ему пришлось выпрыгнуть из кабины, чтобы Госн смог спуститься на землю.

– Пошли, я познакомлю тебя со стариком.

К изумлению американца, все проходило очень официально. Он, разумеется, не понимал ни единого слова, но этого и не требовалось. Он с удовлетворением заметил, с каким уважением разговаривал его друг Госн со старым крестьянином. После нескольких фраз старик посмотрел на Расселла и поклонился, чем изрядно смутил его. Марвин пожал протянутую руку, как это принято у американцев, и пробормотал слова приветствия. Госн перевёл, затем старый крестьянин проводил их в огород.

– Черт побери, – заметил Расселл при виде бомбы.

– Американская, марки 84, вес две тысячи фунтов, по-видимому, – сказал Госн и тут же понял, что ошибся: нос бомбы был каким-то другим… разумеется, он смялся при падении… но как-то странно… Он поблагодарил старика и знаком попросил его отойти к грузовику. – Сначала нужно откопать её. Но осторожно, очень осторожно.

– Позволь мне, – попросил Расселл. Он сходил к грузовику и выбрал складную сапёрную лопатку.

– У нас есть люди…

Американец оборвал Госна:

– Разреши, прошу тебя. Я буду осторожен.

– Не прикасайся к бомбе. Обкопай вокруг, а землю, прилегающую к ней, удали руками. Марвин, предупреждаю тебя, это очень опасно.

– Тогда отойди к грузовику. – Расселл посмотрел на него и усмехнулся. Ему нужно было показать Госну, что он не боится. Убить полицейского оказалось легко и не потребовало усилий. Здесь всё было по-другому.