Текст книги "С пингвином в рюкзаке. Путешествие по Южной Америке с другом, который научил меня жить"

– Давайте за сотню, а? – произнес он. На его перепачканном грязью лице появилась дерзкая улыбка. Я знал, как надо торговаться, и понимал, что мне не стоит так легко соглашаться на его цену.

– Хорошо. Только при одном условии: ты должен принести мне пакет до того, как я успею выпить вот этот кофе, – заявил я.

Мальчишка не сказал ни слова – только заглянул в мою чашку, чтобы понять, сколько в ней осталось кофе, и моментально исчез.

Я заканчивал свой завтрак и был приятно удивлен тем, что мальчишка прибежал с пакетом, который прекрасно подходил для моей цели. Я передал парнишке двести песо, и тот убежал, ухмыляясь до ушей.

Путешествие на катере на подводных крыльях (по-испански – aliscafo), который курсирует между Монтевидео и Буэнос-Айресом, достаточно долгое, поэтому любой путешественник, перевозящий пингвина, мог придумать объяснение для сотрудников таможни в Аргентине, когда те обнаружат в его багаже дикую птицу. Катер на подводных крыльях довольно шумный. Он несется, подпрыгивая на волнах. Пол салона был грязным от копоти. А пассажиры во время путешествия предоставлены самим себе и своим мыслям. Читать или разговаривать при таком шуме и тряске невозможно, и надо заметить, я был вполне доволен тем, что у меня нет возможности общаться с другими пассажирами. Катер мчался по волнам реки Ла-Плата, моторы оглушительно ревели, холодный ветер свистел. Все три часа пути я был поглощен размышлениями о природе пингвинов. Постепенно у меня сложился план, задуманный еще прошлой ночью, а основой плана послужил урок, полученный мной в тот памятный вечер, когда мы с Эуаном Маккри впервые выбрались в центр Буэнос-Айреса. Я решил, что спокойно, с Хуаном Сальвадором в авоське, пойду по зеленому коридору для тех, кто ничего не собирается декларировать. Если меня остановят и найдут пингвина, то скажу, что пингвины мигрируют, и я везу аргентинского пингвина, пострадавшего при независящих от него обстоятельствах и путешествующего со мной только потому, что состояние здоровья не позволяет ему сделать это со своими сородичами. После чего пингвина должны отпустить на свободу. Собственно говоря, именно это я и планировал, когда решил, что передам птицу в зоопарк Буэнос-Айреса.

«Господа, – скажу я, – неужели существуют законодательство или правила, запрещающие мне проявить гуманное отношение к животным?»

Я обязательно подчеркну аргентинское происхождение птицы, что должно взывать к национальной гордости таможенников, а национальная гордость, как мне на горьком опыте пришлось убедиться, когда нас с Маккри вышвырнули из бара, – штука совсем не шуточная. Я очень надеялся, что мне удастся доказать свою невиновность в нарушении запрета на ввоз экзотических животных, а также снять подозрения по поводу террориста, провозящего биологическое оружие. Я продумал линию своего поведения на таможне и успокоился, положившись на волю судьбы, хотя, не скрою, у меня оставались определенные сомнения, пройдет ли все без сучка без задоринки.

В те дни аргентинская таможня и служба иммиграции выглядели как практически любая таможенная и иммиграционная служба на границах во всех странах мира. Сейчас в иммиграционных службах попросторнее, да и отношение к людям более уважительное. А в те дни проходить иммиграционный контроль было делом безрадостным.

Я уже не раз прежде проходил паспортный и таможенный контроль в порту Буэнос-Айреса. В первый раз я приехал в Аргентину по туристической визе. Для того чтобы получить разрешение на работу и долгосрочную визу с правом неограниченного выезда и въезда в страну, надо было добиться разрешения иммиграционных властей. Работающие в стране иностранцы должны были убедить, что обладают знаниями и умениями, которых нет у аргентинцев, и, следовательно, результат их труда послужит на благо нации. Я тогда был нетерпеливым молодым человеком и крайне удивился тому, что получить разрешение на работу – дело гораздо более сложное, чем мне думалось.

Все подающие заявление на разрешение на работу должны были лично явиться в назначенное время в отдел выдачи этих разрешений, расположенный в иммиграционной службе порта. Все неявившиеся или опоздавшие должны были снова с раннего утра занимать живую очередь. И так могло продолжаться на протяжении нескольких дней.

Хотя уровень жизни в Аргентине был не самым высоким по сравнению с более развитыми странами, тем не менее он был гораздо выше, чем в других странах на севере континента. Следовательно, недостатка в иностранцах, подающих заявление на разрешение на работу, точно не наблюдалось. При этом аргентинские власти не хотели допустить, чтобы в стране появилось огромное количество неквалифицированной рабочей силы, поэтому они максимально усложнили, замедлили и сделали крайне неудобным процесс подачи документов и получения рабочей визы.

Впрочем, в этой схеме были кое-какие лазейки. Иностранным специалистам, нанятым аргентинскими компаниями, делали некоторые послабления. Можно было вместо себя послать другого сотрудника компании с пакетом документов. Этот человек мог бы заказать время для интервью. В любом случае кому-то нужно было отстоять длинную очередь в иммиграционную службу порта. Другой способ решения этой бюрократической проблемы был более простой – взятка.

Чтобы облегчить иностранным преподавателям процесс получения рабочей визы, в колледже Св. Георга прибегали к помощи вышедшего на пенсию англичанина, рожденного в Аргентине. За небольшую плату этот человек по имени Геофф был готов взять мой паспорт и отстоять несколько дней в очереди в иммиграционную службу для того, чтобы мне назначили время собеседования. В общем, этот самый Геофф стоял вместо меня в очереди, но в те дни, когда он по каким-то причинам не мог этого делать, в очереди должен был стоять я сам. В общей сложности мы с ним вдвоем простояли в очередях около десяти дней (на протяжении десяти месяцев), после чего наконец-то мне шлепнули в паспорт рабочую визу.

В тот день я прибыл в порт Буэнос-Айреса и, стараясь не показывать волнения, встал в очередь под указателем «Въезд». Я показал паспорт с визой сотруднику иммиграционной службы, после чего встал в длинную очередь, ведущую к таможенникам. Сотни пассажиров медленно продвигались к таможне, где они ставили на стол свой багаж, демонстрировали его содержимое и отвечали на вопросы, если таковые возникали. За процессом досмотра наблюдали вооруженные солдаты. Дело в том, что в те времена после недавнего военного переворота было введено военное положение.

У меня от волнения пересохло в горле, но я чувствовал себя уверенно, потому что тщательно продумал свои аргументы. Хуан Сальвадор был у меня в авоське между ног, и я медленно продвигался в очереди, переминаясь с ноги на ногу, как один из пингвинов-родителей с маленьким пингвиненком.

Наконец я подошел к столу освободившегося таможенного инспектора, которого выбрала мне моя судьба. Я поставил свой рюкзак на стол, расположенный на уровне моего пояса. Одетый в форму молодой таможенник приятной наружности приветствовал меня словами:

– Buenos días.

Я не успел ответить, как рядом с таможенником появился его коллега, показывающий на свои наручные часы. Первый таможенник произнес своему сменщику Gracias’ и ушел. Теперь передо мной предстал новый таможенник. Это был тучный человек с отвисшей нижней челюстью, которая, казалось, была гораздо больше верхней. Его светло-коричневая форма была помятой. Верхняя пуговица рубашки была расстегнута, потому что шея его была слишком толстой, а галстук немного приспущен. Изо рта у него свисала потухшая сигарета-самокрутка; седеющие усы были желтыми от никотина, а подбородок и щеки украшала трехдневная щетина. На нем были большие зеркальные очки, поэтому его глаз я не видел. Пожалуй, это был самый недоброжелательный таможенный инспектор, которого можно было себе представить.

– Что декларируем? – спросил он.

– Ничего, – ответил я собственному отражению в его зеркальных очках.

– Из какой страны прибыли? – задал он вопрос недовольным и негостеприимным тоном.

– Из Уругвая.

Таможенник понял, что я всего лишь турист из Европы и вряд ли могу вести что-нибудь запрещенное, поэтому он наклонил голову набок, показывая, что я могу двигаться дальше. Я снял рюкзак со стола и пошел. Ура! Вот оно, счастье! Все оказалось гораздо проще, чем я предполагал. И чего я все утро переживал и волновался? В моих глазах таможенник сразу превратился в нормального человека, если не сказать в ангела.

Однако я слишком рано начал радоваться. Не знаю, в чем причина – в том, что мое волнение каким-то непонятным образом передалось Хуану Сальвадору, или просто впопыхах я наступил ему на лапу. Не знаю, в чем была причина, но совершенно неожиданно Хуан Сальвадор издал первый звук, который я от него услышал. И это был очень громкий и пронзительный звук, похожий на кряканье.

Через мгновение все разговоры в большом зале притихли. Наступила гробовая тишина, и все оглянулись, чтобы понять причину этого очень странного звука. Казалось, я физически чувствую, как сотни глаз устремились на меня. Мое лицо зарделось. Интерес прибывших пассажиров мгновенно переключился на меня. Въезжающие в страну, видимо, втайне надеялись, что все таможенники займутся мной, а их темные контрабандистские секреты так и останутся нераскрытыми. Мое разыгравшееся воображение уже рисовало, как солдаты за моей спиной снимают с предохранителей карабины и достают наручники.

– Что это было, черт подери?! – рявкнул таможенник. Он перегнулся через стол, за которым стоял, и посмотрел вниз, на авоську с пингвином.

– Это вы о чем? – спросил я, стараясь выиграть время.

– Да о том, что у тебя в авоське, которую ты пытаешься спрятать!

– А-а-а, авоська, – ответил я. – Да там обычный пингвин, которого я совершенно не собираюсь прятать.

Я произнес это спокойным и уверенным тоном, хотя не чувствовал ни спокойствия, ни уверенности. Мои неприятности в автобусе были просто цветочками, а вот проблемы на таможне – это уже дело очень серьезное.

– В Аргентину запрещено ввозить животных! Контрабанда скота – это уголовно наказуемое преступление!

Я не зря так долго мысленно проговаривал свои аргументы и начал терпеливо доказывать таможеннику, что пингвины не скот, а дикие птицы, которые совершенно свободно перемещаются вдоль побережья Аргентины и Уругвая и даже иногда встречаются в Бразилии и ни у кого не спрашивают на это разрешения. Этот конкретный пингвин возвращается в Аргентину через таможню исключительно потому, что с ним произошел несчастный случай, в результате которого ему для путешествия потребовалась помощь провожатого, а именно – меня. Как только здоровье пингвина позволит, он незамедлительно присоединится к своим сородичам и снова заживет нормальной жизнью, мигрируя между разными странами, как и раньше.

Я говорил без умолку, потому что боялся того, что́ может произойти, когда я замолчу. Я говорил о том, что для въезда в страну пингвины обычно никак не обременяют таможенные и пограничные службы Аргентинской Республики. Кроме всего прочего, меня нельзя обвинять в контрабанде, потому что я занимался репатриацией этой птицы. (Я был очень горд именно этим, как мне казалось, исчерпывающим аргументом и надеялся, что он «закроет тему». Этого, конечно, не произошло.)

Таможенник слушал мои разглагольствования с выражением, напоминавшим подошву армейского сапога. Было очевидно, что его совершенно не тронули мои слова. Если судить по его реакции, можно заподозрить, что после очередного военного переворота в стране отменили все демократические свободы не только пингвинов, но и людей.

– Пройдемте, – сказал таможенник, поманив меня толстым, как сарделька, пальцем, повернулся и направился в сторону открытой двери помещения для личного досмотра. Подавленный происходящим, я взял рюкзак и авоську с Хуаном Сальвадором и последовал за ним. Таможенник закрыл за мной дверь. В комнате стояло зловоние, а стены и дверь были такими толстыми, что звуки из большого зала не проникали внутрь.

– Покажите, – потребовал он. Я поставил Хуана Сальвадора на стол и снял с него бумажный пакет. Птица сначала посмотрела на меня, а потом на таможенника.

– Ничего себе! Действительно пингвин! – с удивлением произнес таможенник.

– Как я вам и говорил. Я понимаю, что обычно мигрирующие птицы не проходят таможенный контроль. Это аргентинский пингвин, и он пробудет со мной до тех пор, пока не оправится после последствий одного неприятного события, которое ему пришлось пережить.

Таможенник задумался, поглядывая то на меня, то на пингвина.

– А вы вообще уверены, что это аргентинский пингвин? – недоверчиво спросил он наконец и наклонился над Хуаном Сальвадором, чтобы получше его рассмотреть. – Если это аргентинский пингвин, то это, конечно, меняет дело.

– Вне всякого сомнения, аргентинский! – бодро заверил я. – Самый настоящий аргентинский пингвин, вылупившийся в районе Рио-Гальегос, на юге страны. Вот посмотрите на расцветку его оперения, – сказал я. И добавил: – Я очень хорошо разбираюсь в пингвинах.

Я знал, что Хуан Сальвадор не сможет уличить меня во лжи, поэтому врал напропалую.

Таможенник еще несколько секунд рассматривал пингвина, задумчиво поглаживая свой подбородок.

– Хм, – произнес он.

Хуан Сальвадор пристально смотрел таможеннику в глаза – не периодически крутя головой, как он делал со мной, а прямо и вызывающе. Таможенник моргнул первым. Он наконец принял решение.

– Да… Понимаю… конечно… – пробормотал он.

Потом он глянул на дверь, чтобы убедиться, что она плотно закрыта, и наклонился ко мне.

– А доллары у вас есть? – шепотом спросил он, снова бросив взгляд на дверь, и потер между собой подушечки большого и указательного пальцев жестом, который без слов прекрасно понимают во всем мире.

И тут я понял, что ему было нужно от меня. Я ничего не нарушил, и ему было совершенно наплевать на птицу. Он просто хотел меня припугнуть, чтобы получить небольшую взятку. У меня была иностранная валюта, но я не собирался платить ему ни цента за то, что мне самому пришлось с таким большим трудом отмывать пингвина, а также и за то, что птица сильно укусила меня за палец. Он только что признался мне, что занимается вымогательством, и сам себя загнал в угол. Я понял, как мне надо себя вести. Я отошел на два шага, чтобы показать, как сильно удивлен его предложением, и с презрением окинул его взглядом с головы до ног.

– Да как вы смеете вымогать у меня взятку?! – сказал я ему с апломбом, на который был способен двадцатитрехлетний человек. – Я буду жаловаться! Я хочу поговорить с вашим начальством!

Я знал, что он точно не захочет, чтобы мою жалобу рассматривали военные, которые недавно захватили власть. Я повернулся лицом к двери.

– Забирайте птицу и занимайтесь ей сами! – добавил я, слегка повернув голову в его сторону. – Он любит рыбу, причем в больших количествах. И еще один совет: не стоит слишком близко подносить пальцы к его клюву.

Я решительно двинулся к двери и в этот момент услышал его громкий голос:

– Остановитесь! Ни шагу больше, сеньор!

«Может быть, он вынул пистолет, – с ужасом подумал я. – Может быть, я перегнул палку?» Я замер на месте и медленно повернулся в его сторону. Таможенник отошел от стола с пингвином и сложил руки на груди.

– Возьмите птицу! И уходите! – сказал он. И добавил с заискивающей улыбкой: – Думаю, вам не стоит рассказывать об этом небольшом инциденте, верно?

Я схватил авоську с Хуаном Сальвадором и быстро, пока таможенник не передумал, убрался из помещения для личного досмотра. На столе осталась небольшая горка птичьего помета.

Потом без происшествий я дошел до станции метро, доехал до станции «Конституция», затем пересел на пригородный поезд до Квилмеса, где сел на автобус. Через пятнадцать минут я был у здания школы.

Я поприветствовал охранников у ворот громким и радостным «¡Hola!», пообещал им рассказать о своих приключениях сразу после того, как приму душ, и быстро пошел в сторону своей квартиры, надеясь, что никого по пути не встречу.

Наконец-то! Я закрыл за собой дверь квартиры и быстро поставил Хуана Сальвадора в ванную. Осмотрев птицу, я пришел к выводу, что она неплохо перенесла переезд, хотя все это время находилась в авоське.

– Ну, вот мы и дома, – объяснил я пингвину, который вертел головой и осматривался. Пингвин почему-то не хотел на меня смотреть.

«Рио-Гальегос! Ишь, чего выдумал! Я вылупился из яйца на Фолклендских островах!» – казалось, с возмущением хотел он мне сказать.

– Все, хватит! – отрезал я. – Я сегодня с тобой уже достаточно намучился. ¡Basta! Чего тебе вздумалось подавать голос именно в тот момент, когда мы проходили таможню? Сначала ты поставил меня в ужасное положение, когда мы ехали в автобусе, а потом на таможне меня чуть не арестовали из-за тебя!

Пингвин наконец удостоил меня холодным взглядом, и я улыбнулся, потому что, несмотря на все сложности, мы все-таки добрались до Аргентины.

Глава 6. О том, как кормить пингвинов, или Как я получил гораздо больше того, на что мог рассчитывать во время обычного похода за покупками

Я погладил Хуана Сальвадора по груди, и мне показалось, что его грудная кость стала острой, как бритва. «Интересно, когда пингвин ел в последний раз?» – подумал я. Если я потороплюсь, то успею на рынок до закрытия. Я вынул из тайника несколько сотен тысяч песо и поехал в центр Квилмеса на велосипеде, предварительно подкачав шины (это приходилось делать перед каждой поездкой).

За последние полгода пребывания в стране я научился выживать в условиях сильнейшей инфляции.

После прилета в международный аэропорт Буэнос-Айреса «Эсейса» меня встретил мой новый работодатель, директор колледжа Св. Георга, и отвез к моему новому месту жительства на машине Ford Falcon, которых в этом городе было великое множество. По пути к школе директор без умолку рассказывал мне о географии и об экономике страны, а также упомянул, что выплатит мне аванс. После обеда меня представили главному бухгалтеру школы, который отвел меня в свой офис и выдал полтора миллиона песо новыми хрустящими банкнотами (я обратил внимание на то, что они были напечатаны в Лондоне компанией De La Rue). Потом бухгалтер посоветовал отправиться в магазин и купить все то, что может мне понадобиться в ближайшее время.

Когда строили колледж Св. Георга, район Квилмес был престижным тихим пригородом Буэнос-Айреса, но времена и мода меняются. В то время, когда я работал там учителем, более популярными стали северные пригороды. В семидесятые годы прошлого века Квилмес больше напоминал промзону. Дороги были залиты толстым слоем бетона, который растрескался, словно тающий ледник. Между столбами висели огромные связки спутанных электрических проводов, а опасно сдвинутые металлические крышки сточных люков возвышались, словно небольшие бункеры на тротуарах. Как и все другие аргентинские города, Квилмес был разделен на кварталы площадью сто квадратных метров, а стены угловых зданий были срезаны под углом сорок пять градусов, причем часто на таких стенах располагалась дверь. Это сделано для того, чтобы избежать острых углов и облегчить проход.

Часть зданий района отводилась под магазины, но назначение множества строений оставалось для меня загадкой. Многие здания имели опускающиеся вниз металлические жалюзи для защиты дверей и окон, которые являлись неотъемлемой частью архитектурного ансамбля. Жить в этих зданиях было, наверное, безопасно, но красивее от этого они не становились. На каждом углу была какая-нибудь мастерская, из темных недр которой на тротуар выплескивались мотоциклы, электрические кухонные приборы, а также всевозможная утварь из железа, резины и пластика. На тротуарах стояли работники этих мастерских в засаленных комбинезонах и часами курили и болтали.

Я еще не понимал покупательной способности местной валюты и понятия не имел, что можно купить на сто тысяч песо. Все, что мне потребуется в первое время, я привез с собой, а часть моих вещей шла морем. Я не представлял, что мне может понадобиться в ближайшее время и на что потратить деньги.

Мои практические знания были равны нулю – я не знал, сколько стоит та или иная вещь, и мог только догадываться о ее стоимости. Интересно, сколько может стоить пиво, если у тебя в кармане полтора миллиона песо? Конечно, я знал официальный курс обмена песо на доллары, но эта информация оказалась практически бесполезной. Как выяснилось, все промышленные товары были гораздо дороже, чем в Англии, несмотря на то что стоимость рабочей силы в Аргентине была гораздо ниже, чем на родине. Мои коллеги-учителя могли себе позволить нанять прислугу или повара, но не имели достаточно средств, чтобы приобрести автомобиль.

Я бродил по району Квилмес, изучая цены. Потом я пообедал. С заказом блюд в ресторане все обстояло просто, потому что цены были обозначены в меню, вывешенном у входа в заведение. После обеда в моих карманах появилась горсть мелочи. Потом я купил в магазине пива, кофе, молока и фруктов, после чего, вернувшись домой, выпил чая.

Вечером я столкнулся с главным бухгалтером школы.

– Вы все деньги потратили? – поинтересовался он.

Я потратил далеко не все деньги, которые ранее от него получил, в чем откровенно признался. Сказал, что пока не могу решить, что мне нужно. Бухгалтер так сильно разозлился, словно я совершил какой-нибудь серьезный проступок.

Он заявил: не имеет никакого значения то, что мне нужно. Я должен был потратить все деньги, которые мне выдали. Я должен был скупать в буквальном смысле все подряд, а потом составить список всех имеющихся у меня товаров и повесить его в школе для того, чтобы обмениваться этими вещами с другими преподавателями. Бухгалтер сказал, что инфляция в стране составляет сто процентов в месяц, и когда я пойду в магазин завтра, то не смогу ничего купить по той цене, по какой товары продавались накануне.

«Так чего же он сразу не объяснил все толком?» – подумал я. Уже не первый раз в своей жизни мне приходилось убеждаться, что главные бухгалтеры школ зачастую просто не умеют общаться с людьми.

На следующий день я снова отправился по магазинам, чтобы потратить деньги. Оказалось, что в тот день открыты были далеко не все. В тех магазинах, которые работали, цены постоянно менялись. Как я потом понял, владельцы магазинов открывали их только тогда, когда им требовалась наличность или они были уверены в том, что смогут пополнить запас проданных товаров.

В небольших супермаркетах сотрудники не поднимали ежедневно цены на пять или десять процентов, а удваивали стоимость товаров примерно каждые две недели. Если на какой-то товар цена была завышенной, то через неделю из-за инфляции деньги обесценивались настолько, что цена автоматически приходила в норму и становилась приемлемой. Кассиры могли совершенно произвольно увеличить цену товаров при выкладке около кассы. Можно было, например, взять товар и услышать: «Сегодня он стоит в два раза дороже!» В этом случае можно было либо купить товар, либо воздержаться от покупки или начать торговаться, после чего зачастую удавалось приобрести товар по старой цене.

Я купил джинсы не своего размера и рубашки, которые ни разу так и не надел. Купил несколько кофейных сервизов и пару килограммов зубной пасты. Я приобрел неимоверное количество дешевых наборов столовых приборов с покрытыми лаком ручками из бамбука, которые продавались в омерзительных, застегивающихся на молнию пеналах из зеленого пластика. (Разумеется, приобретение огромного количества дешевых наборов столовых приборов с покрытыми лаком ручками из бамбука в застегивающихся на молнию зеленых пеналах далеко не лучшее вложение капитала, но я купил больше десятка таких наборов.) Я накупил пленки для фотоаппарата, которого у меня не было, кастрюли и целые рулоны ткани. А купленных средств от комаров хватит на всю жизнь.

В общем, я потратил почти все деньги, которые мне выдали, а потом успешно обменивал всю эту ерунду на нужные мне вещи. Любопытно, но мне даже удалось избавиться от страшных столовых наборов с бамбуковыми ручками, которые, как ни странно, приобрел сам главный бухгалтер.

Вскоре я узнал, что иностранцы имеют право покупать дорожные чеки в долларах. А это означало, что я могу сохранять деньги от инфляции, а не вкладывать их каждый месяц в абсурдные товары для последующего натурального обмена. Из-за высокой инфляции в стране существовало законодательство, по которому зарплату следовало выплачивать в середине месяца. Таким образом государство пыталось хоть как-то помочь наемным работникам в условиях стремительного обесценивания денег. Многие говорили тогда, что в условиях тяжелой экономической ситуации надо поддержать наемных рабочих, а не владельцев бизнеса.

Кроме того, существовало еще одно правило: отпускные выдавали в последний рабочий день перед отпуском. В Аргентине лето было с декабря по февраль, поэтому нам выплатили деньги за три летних месяца до начала каникул. Было приятно получить деньги сразу за три месяца, но когда я пошел в декабре получать у бухгалтера деньги, то обнаружил, что мне выплатили не за три, а за четыре месяца. Я поинтересовался, почему мне выплачивают за четыре месяца, а не за три, и мне ответили, что в сумму включен мой aguinaldo.

Я понятия не имел, что такое aguinaldo, но виду не подал.

– А, ну конечно, – только и сказал я.

Потом я полюбопытствовал у одного иностранного учителя-коллеги, что такое это самое aguinaldo, и тот ответил мне, что это мой бонус на Рождество.

Появлению законов, поддерживающих права рабочих, Аргентина во многом была обязана Эве, второй жене Хуана Перона, или, как ее называли аргентинцы, Эвите. В сороковых годах прошлого века во время первого президентства своего мужа Эвита оказывала огромное влияние на политическую жизнь страны и выступила инициатором принятия ряда законов и реформ, имевших целью улучшить жизнь рабочего класса. За это ее безмерно любили так называемые descamisados, или «безрубашечники», – термин, который сама Эвита использовала в своих зажигательных выступлениях, транслировавшихся по радио. Именно выступления Эвиты во время правления ее мужа привлекли общественное внимание к тяжелой доле бедняков. К сожалению, в конечном счете финансовая политика администрации Перона закончилась полным фиаско, а проведенные правительством реформы принесли рабочим больше вреда, чем пользы.

Прежде я плохо представлял себе, что такое высокая инфляция, поэтому с большим интересом наблюдал, как аргентинцы выживают в таких сложных условиях. Некоторые приспособились к высокой инфляции и даже умели извлечь выгоду, когда правительство Перона сохраняло на низком уровне процентные ставки по вкладам и проценты по оплате кредитов. Некоторые люди взяли в банке кредит и купили себе дома. Через несколько лет из-за инфляции выплаты по кредитам стали такими мизерными, что ежемесячно составляли стоимость нескольких бокалов пива в баре, и чем больше времени проходило, тем меньше в реальном выражении люди должны были выплачивать по кредитам. Тем не менее что-то подсказывало мне, что чудес в жизни не бывает и инфляция, как ни крути, не оказывает положительного влияния на экономику; и если кто-то на ней выигрывает, то наверняка найдутся и те, кто очень многое от нее теряет. В любом случае с проблемой инфляции и влиянием, которое она оказывает, окончательно я разобрался только через некоторое время.

Я пришел на рынок и с облегчением обнаружил, что в рыбном отделе нет недостатка в кильке и другой мелкой рыбешке. Я встал в очередь и нетерпеливо дожидался, помня о том, что дома меня ждет некормленый пингвин. Передо мной стояла одетая во все черное старуха с лицом и повадками бульдога, страдающего от сильной зубной боли. Эта старуха нещадно торговалась, и, хотя в целом я был на стороне рабочего класса, добивавшегося справедливых цен, у меня буквально лопалось терпение.

Незадолго до описываемых событий из-за инфляции в Аргентине произошла деноминация песо. До этого в Уругвае провели подобную реформу, после которой «новый» уругвайский песо стал стоить одну тысячу старых. Все в Уругвае стоило десятки или сотни тысяч песо, и, в принципе, считать деньги после деноминации было довольно просто: надо было уменьшать сумму на три нуля или делить на тысячу. Все было логично: если раньше пиво стоило десять тысяч старых песо, то после денежной реформы цена составила десять новых песо. Все вроде бы ясно и понятно.

Однако в Аргентине деноминацию провели несколько иначе, чем в соседнем Уругвае, поэтому результатом финансовой реформы стал полный хаос. После деноминации один новый песо стоил всего лишь сто старых. Стоявшая между мной и килькой женщина была одной из жертв того неудобства, которое испытывали многие аргентинцы. Делить старые цены на сто оказалось для многих весьма проблематичным занятием. Если «старыми» пиво стоило десять тысяч аргентинских песо, «новыми» оно должно стоить сто песо. Все это не очень просто посчитать, когда уже выпил несколько бутылок пива. Особо неудобным было то, что на старых банкнотах сделали штамп-допечатку с новым номиналом купюры. И часто делали это таким образом, что сложно было разобрать как старую, так и новую стоимость банкноты.

Продавщица рыбы всеми силами пыталась вразумить старую женщину, что она не собирается ее обворовывать. Однако продавщица и сама иногда путалась и спрашивала совета у других покупателей в очереди, как ей убедить даму. Завязалась нехилая дискуссия, которая могла продолжаться весь день, а я очень торопился домой, чтобы покормить Хуана Сальвадора. «Черт возьми, – подумал я. – За что все это?!»

Я был готов кричать от отчаяния, но сдержался и тихо пробормотал на английском: «Ради бога, дорогая, не стой здесь, как корова, поторапливайся!»

Тут старушка перестала торговаться с продавщицей, повернулась, смерила меня огненным взором и принялась стучать меня в грудь своим черным портмоне. При этом с нее стала спадать черная шаль, которую я пытался поднять, но она при этом продолжала лупить меня своей сумочкой. Потом самым высокомерным тоном она заявила по-английски следующее:

– Молодой человек, да как вы вообще смеете так обращаться к женщине!

Ой, какой позор! У меня было подобное ощущение, когда мне было десять и моя бабушка услышала, как я ругнулся. Я совершенно не хотел ее обидеть.

Только потом я понял, что в тот момент должен был сказать что-то вроде: «Мадам, простите, я вел себя очень некорректно». Мне надо было тогда в порыве глубокого раскаяния многословно предложить старушке заплатить за ее покупку, чтобы как-то компенсировать нанесенный моральный ущерб. Но я тогда настолько смутился, что мне такая мысль даже в голову не пришла. Тем не менее я знал, как себя поведу, когда эта дама снова окажется впереди меня в очереди.