Текст книги "Адония"

Зловещий подарок

– Всё прекрасно, – сказал Люпус Филиппу.

Они стояли поодаль от людей, вытаскивающих из кареты привезённые сундуки.

– Чертежи получились отменные. Все комнаты, все кровати, все двери. Даже чердак, – как ты на чердак-то пробрался?

– Вполне открыто, патер. Мосий просил помочь втащить наверх какую-то корзину. Дал увидеть, что замок висит лишь для виду, открывается без ключа.

– У вас что же, демонстрирует доброжелательность?

– Более того. Он обращается со мной, как со старшим родственником.

– Лепит тебе случайненькое несчастье?

– Так забавно. Приговорил меня к смерти за один только злой окрик.

– Да, потешный зверёк.

С тем они и расстались. Люпус влез в карету, и кучер щёлкнул кнутом. Филипп же повернулся и пошёл назад, в дом Ицхака. Он уже подходил к дверям, когда перед ним возник человек. Заслоняя собой проход, мелко и часто кланяясь, человек проговорил:

– Уважаемый Филипп! У меня есть к вам одно интересное предложение!

– Вы не первый, кто в последние дни обращается ко мне с интересным предложением.

– О, это вполне понятно! Но в моём случае всё очень серьёзно. Позвольте, для начала разговора, подарить вам маленькую табакерку.

– И табакерки мне каждый день дарят, и часы, и перстни…

– Но такой табакерки вам никто не подарит. Взгляните!

В ладонь к Филиппу легла действительно редкая вещь. По бокам небольшой, отлитой из красного золота коробочки, шёл замкнутый ряд самоцветных камней – чередующихся зелёных и красных. На продолговатой крышке, в углах, неведомым мастером были впаяны четыре крупных жёлтых камня, в центре же покоился громадный, кроваво-красный рубин. Его окружал овал из искристых, один-в-один, бриллиантов.

– Это семейная реликвия! – горячо зашептал человек. – Стариннейшая вещь. Таких теперь не делают, вы это учтите. Знаете, у этого рубина есть имя! В мире ювелиров он известен как «Око вампира». Правда, похоже? Я вам дарю его. Да-да, это вам.

– Хорошо. Что я должен сделать за это?

– О, всего лишь пустяк! Я знаю, вы – новый казначей Ицхака, его доверенное лицо. Сделайте так, чтобы он взял меня в дело!

– В какое именно дело?

– Он ещё спрашивает! – взмахнул рукой человек. – Об этом знают уж все! Ицхак вернул себе все розданные кредиты, простив даже невыплаченный рост! Ицхак сам берёт крупные займы, страшно сказать, под сто процентов роста! К Ицхаку со всей страны спешат родственники, знакомые родственников и знакомые знакомых – с общей просьбой: взять их денежки в дело. Ни я, ни кто-то другой не знает, что это за дело, но все знают мудрость Ицхака, и все могут прикинуть сумму, которую он собрал и ещё соберёт, и всем понятно – это будет такое дело, какое случается раз в сто лет! И потом все эти сто лет о нём будут вести разговоры за ужином! У меня есть пятьдесят фунтов. Уговорите Ицхака взять их – с условием, что через год я получу назад хотя б девяносто!

– Придёте сегодня вечером. Около шести. Ребе примет вас, – твёрдо сказал Филипп, опуская табакерку в карман.

Он прошёл мимо быстро посторонившегося человека и, подойдя к дому, прежде чем открыть дверь, непроизвольно, нервно ощупал лежавший в кармане подарок.

В прихожей было столько людей, что он вынужден был проталкиваться. Гул голосов даже заглушал то и дело раздававшееся «приветствуем вас, уважаемый Филипп!», а также «а кто это?» Перед дверью, ведущей в кабинет, немного заслоняя дверной проём, находилось кресло, в котором сидел Мосий. Время от времени, подбирая выставленную поперёк двери ногу, он позволял очередному посетителю войти к ребе – вернее, не войти, а протиснуться между креслом и дверным косяком. Но, завидев нового казначея, Мосий поспешно встал и оттащил кресло в сторону. Филипп с тайным удовлетворением подумал, что вопросов «а кто это?» теперь прибавится.

Сдержанно кивнув Мосию, Филипп вошёл в кабинет. Дождавшись, когда очередной посетитель, откланявшись, выйдет, казначей подошёл к столу и выложил перед ребе только что полученную табакерку.

– Этот просит принять пятьдесят фунтов, и рассчитывает получить через год девяносто.

– Но что это?! – с юношеским, искренним удивлением воскликнул вдруг ребе. – Мои ли глаза это видят? Мои ли руки это чувствуют? Филипп! Знаешь ли ты, что этот камень именуется «Око вампира»?

– Да. Человек, подкупивший меня им, придёт в шесть часов. Мне только непонятно, ребе. Камень этот сам по себе – крупная ценность. Не лучше ли было его владельцу, продав табакерку, удвоить, скажем, эти пятьдесят фунтов, и открыть своё дело. Своё и сейчас, а не ожидать предполагаемую прибыль целый год.

– О, нет. Он поступил дважды мудро. Он выждет год. И, когда весь торговый мир станет говорить о нашем деле, он и откроет своё. Тогда у него будет колоссальный, по меркам его какой-нибудь захолустной провинции, потенциал: девяносто фунтов… плюс известность, что он был компаньоном того самого ребе Ицхака! И второе. Этот камень каким-то таинственным образом притягивает кровь. Его крали и похищали неисчислимое количество раз, и всегда, неизменно это сопровождалось пролитием крови. Даже если он бывал подарен по доброй воле, а такое, я слышал, случалось… В общем, это опасный подарок. Я, конечно, соглашусь подержать его у себя, согласно нашему договору, вместе с остальными сделанными тебе подношениями, но… Лучше вернуть подарок владельцу, и не брать у него эти пятьдесят фунтов.

Однако сделавший этот подарок человек больше у ребе не появился.

Поздний ужин

Глубоким вечером в пятницу в кабинете ребе Ицхака горели полдюжины свечей. К его рабочему столу торцом был приставлен небольшой низкий столик, и на нём был накрыт ужин, и ужинали за ним трое: сам ребе, его сын Давид и, как ни странно, Филипп.

– Завтра – суббота, – говорил ребе, откупоривая небольшую бутыль. – День отдыха и молитвы. В воскресенье – ещё раз просчитываем последовательность действий. А в понедельник – начинаем дело.

– Ничьих денег больше ждать не будем? – спросил Давид.

– Нет, ничьих. К удивлению моему, собрано вдвое больше того, на что я рассчитывал. Это значит, что в понедельник первые гонцы начнут развозить золото для закупки первых партий сукна. А что ещё это значит?

– Что во вторник поедут новые гонцы? – предположил Давид.

– Не только. Это значит, что сегодня – единственный вечер, когда мы можем хорошо выпить за начинаемое дело.

И ребе вытянул пробку.

– Скажи, Филипп, – произнёс ребе после того, как они выпили. – Ты не хотел бы вернуться из католичества к своей истинной вере? Как я был бы рад, если бы ты стал мне помощником не только на время операции с сукном.

– Да, Филипп! – назидательно подхватил Давид. – Если по крови ты – иудей, то и вера твоя должна быть иудейской!

– Что ж, я охотно, – кивнул, ставя на столик опустевший бокал, казначей. – Но есть одно условие.

– Какое же? – внимательно посмотрел на него ребе.

– С этим должен согласиться настоятель моего монастыря. Я ему жизнью обязан. И эта обязанность для меня многое значит.

– Вдвойне прекрасно, – огладил бороду ребе Ицхак. – И то, что желаешь вернуться в свою веру. И то, что благодарность для тебя – не пустое слово. Я поговорю с вашим патером.

– Это обязательно нужно сделать, Филипп! – воскликнул слегка опьяневший Давид. – И тогда тебя ждёт великая жизнь.

– Может быть, – улыбнулся молодой казначей. – Но пока нас ждёт великое дело.

– Золотые слова, – кивнул ребе, – и вовремя сказаны.

На всём протяжении ужина за столом царило тихое, тёплое, родственное настроение.

Прошла ночь. Утром все мужчины в доме Ицхака собрались в молельной комнате. Все, кроме Филиппа. Он только готовился принять иудейскую веру, а потому в данный момент имел возможность расхаживать по дому. Как бы бесцельно слоняясь, он зашёл в кухню. Перебросился весёлым словцом с кухаркой, отпахнул дверцу жарко горящей печи и подложил пару поленьев. Но, отметив, что кухарка занята своим делом, вынул спрятанный на груди плоский, тяжёлый мешочек и бросил в топку ещё и его. Закрыл дверцу – и вышел, чтобы принести дров в запас. Хозяйственный такой, заботливый гость.

Филипп вышел во двор, набрал охапку поленьев и, возвращаясь, кинул короткий взгляд на крышу дома. Дым, поднимавшийся над трубой, имел ярко-оранжевый цвет. Но, когда Филипп, вернувшись, сбросил дрова у печи, дым снова стал таким, каким ему и полагается быть – синевато-белым. Однако этой минуты было достаточно. Два человека, прятавшиеся в укромных местах вблизи дома Ицхака, и ещё несколько, с подзорными трубами, наблюдающие издали, – все сказали: «ну вот, началось». И все снялись со своих мест – поспешно и скрытно.

День прошёл, и всё было обыденно, тихо, спокойно. Лишь Филипп, посетив вечером кабинет ребе Ицхака, отвечая на его какие-то достаточно праздные вопросы, неотступно тянулся взглядом к столу, где в верхнем ящике, вместе с остальными подарками торговцев-просителей лежала волшебная табакерка с камнем, именуемым ювелирами «Око вампира».

Пламя в ночи

Наблюдатели, видевшие оранжевый дым, по одному пробирались в неприметный, стоящий в конце одной из улиц домишко. Там их встречал окружённый многочисленными бумагами настоятель монастыря «Девять звёзд». Он принимал от каждого короткий доклад, и после необязательного вопроса «все готовы?» – распоряжался: «ночью начнём».

День заканчивался, и ночь приближалась неотвратимо.

Около семи часов вечера, закрыв ворота за последним посетителем ребе, Филипп выпустил из псарни четверолапых ночных сторожей. Он вынес им ведёрко каши, сваренной на мясном бульоне, но, перед тем, как вылить собачью еду в лохань, расторопный и услужливый казначей выскреб из кармана добрую горсть соли и, всыпав в ведёрко, старательно размешал. Вошёл в дом, закрыл дверь и запер её на задвижку. Прошёл в небольшую комнатку, – почти каморку, – под лестницей, где стояли две узкие сиротские койки, и в которой устраивались на ночлег и он сам, и хранитель Ицхаковых капиталов. Мосий, сидя перед зажжённым двусвечником, читал какую-то книгу.

– Мы ведь вместе ужинали, страдальчески морщась, проговорил Филипп. – Ты себя хорошо чувствуешь?

– Да, очень хорошо. Для чего ты спросил?

– Что-то у меня живот разболелся.

– Может быть – от усталости? Ты приляг.

– Да, прилягу.

Он лёг на спину, вытянулся, сложил ладони на животе. Закрыл глаза. Мосий немного ещё почитал, зевнул, отложил книгу, поплевав на пальцы, затушил одну из свечей, повозился на своём узком ложе, и через пять минут захрапел.

Прошло несколько часов. Филипп открыл глаза, скосил их в сторону похрапывающего соседа. Свеча догорела почти до основания. Казначей влез двумя пальцами в карман жилетки, вынул часы (крышечка, которая, открывая циферблат, обычно щёлкает, была отломана), посмотрел. Спрятал часы, сел на постели, зажёг новую свечу. Встал, всё так же страдальчески держась за живот, шагнул к выходу из каморки, приоглянулся. Мосий, лёжа на животе, свесив до пола длинную, покрытую тёмной порослью руку, сладко спал. Филипп вышел. На ощупь пробрался в кухню. Набрал ведёрко чистой воды. Вынул из другого кармана жилетки стеклянный флакон, вылил его содержимое в воду. Взял ведёрко и вынес во двор. Казначея тотчас окружили наевшиеся солёной каши собаки. Филипп, оберегая от них ведёрко, поднял плошку и пошёл к псарне. Войдя внутрь, он поставил плошку на землю, вылил в неё воду и, дождавшись, когда собаки начнут жадно лакать, вышел и закрыл дверь. Он знал, что, умирая, собаки будут скулить, – следовательно, нужно было исключить возможность того, что их могли услышать в доме. Да, закрыл дверь, постоял, глубоко дыша. Взглянул в небо. Ветер гнал тёмные облака, которые время от времени закрывали луну.

Вернувшись в каморку, Филипп снова лёг, сложив руки на «больном» животе.

Нет, определённо он съел в этот вечер что-то недоброе. Через полчаса снова встал, со скорбной гримасой взглянул на безмятежно сопящего Мосия. Посмотрел на часы. Шагнул из каморки. Направился в кухню.

В это время по ночной улице, мимо дома Ицхака медленно двигался крытый воз – длинный, громоздкий. Когда начался высокий и плотный забор, из боковой дверцы бесшумно выпрыгнул одетый во всё чёрное человек и быстро скатился в канаву. Через три ярда выпрыгнул ещё один, и ещё через три – следующий…

Филипп взял в кухне бутыль с маслом, надёргал из межбрёвных швов пакли, отворил входную дверь и вышел во двор. Он подошёл к поленнице, открыл бутыль и стал лить масло на сложенные клетью поленья. В эту минуту на один миг забор стал похож на край котла, над которым вскипела, поднялась и тут же опала тёмная пена. Полтора или больше десятка людей, в чёрных одеждах, без обуви, в нитяных плотных чулках, бесшумно, как тени, стремительно пересекли двор и один за другим влетели в распахнутую входную дверь.

Филипп, вылив масло, вернулся в дом. Отнёс в кухню бутыль, набрал из бочки два ведра воды, поставил у входа. Неторопливо проделал обратный путь: вышел во двор, дошагал до сложенных дров. Присел, достал паклю, всунул её внизу между облитыми маслом поленьями, достал кремень с огнивом и высек огонь. Торопливо дошёл до двери, оглянулся. Огонь шуршащим рыжим ковром охватил угол поленницы. Тогда, не таясь, громко топая, Филипп побежал по лестнице, на второй этаж, к спальням, громко крича:

– Ребе, пожар! Мы горим! Пожар, ребе!

(Люди в чёрном, затаившиеся в укромных уголках возле каждой двери, обнажили длинные, наточенные до бритвенной остроты стилеты.)

Люди, спящие в доме, разбуженные этим криком и этим страшным известием, вскакивали, набрасывали что-то на себя, зажигали свечи или не зажигали, – но все, единодушно и быстро делали главное: бросали взгляд на отблески огня в окнах, отпирали двери и спешили выбежать в коридор. Филипп, постучав в дверь Ицхака и услыхав, что тот откликнулся, скатился по лестнице вниз, забежал на кухню, схватил два ведра с водой и крикнул подпрыгивающему на одной ноге, натягивающему сапог Мосию:

– Во дворе горит! Бери воду! – И, передав одно ведро, помчался к «пожару».

Мосий догнал его. Вместе они обрушили угол поленницы и залили водой.

– Нужно срочно сказать ребе! – бросил Филипп, устремляясь в дом.

Мосий поспешил за ним, думая, что не только нужно сказать ребе, но и захватить оружие и обойти весь двор. Филипп уже побывал в их каморке и выходил из неё с огарком свечи, – как вдруг кто-то, ступив от стены, ударил его дубинкой. Мосий, глядя на падающего казначея, не успел вскрикнуть, как получил тяжкий удар и упал сам. Его тотчас связали, натянули на голову плотный мешок и выволокли из дома. Филиппу помогли подняться, спросили: «не сильно?», – и он пренебрежительно махнул рукой.

После того, как «пожар» был потушен, понемногу стал гаснуть и свет в окнах – там, где его успели зажечь. Затем внутри дома послышался негромкий, дружный стук молотков: ночные пришельцы, сняв с постелей плотные одеяла, затягивали ими оконные проёмы. После этого свет зажгли во всех комнатах, но снаружи окна оставались непроницаемо чёрными.

Филипп больше не выходил во двор, а вышел один из «разутых». Он убрал засов и приоткрыл створку ворот. Из канавы поднялся и, пригнувшись, проскользнул в проём человек. Он нёс, прижав к животу, невеликий бочонок. Спустя несколько минут этот бочонок был уже в спальне ребе Ицхака, и Филипп, взяв его подмышку, на ходу проверяя фитиль, понёс по каменным ступеням вниз, в подвал.

Земля едва ощутимо дрогнула. Дом сотряс короткий удар. Прикрывая лица влажными кусками материи, сквозь клубящийся синий пороховой дым, вниз, к хранилищу заторопились четверо в чёрном. Спустя какое-то время они вытащили наверх знакомый уже длинный плоский сундук, и тотчас вниз направились следующие четверо.

Прошло чуть более часа. Все деньги, находившиеся в хранилище, были перенесены к входной двери.

Филипп привёл десяток человек в кабинет ребе и, указывая пальцем, коротко распорядился:

– Это, это, это и это.

Бесшумно ступающие люди взяли мебель – дорогие предметы, – и потащили туда же, к выходу. А молодой казначей, подойдя к телу лежащего на полу ребе, вынул из его кармана связку ключей, подошёл к столу, отпер верхний ящик, достал из него «Око вампира», спрятал в карман, запер ящик, и положил в карман и ключи. Вернувшимся безмолвным работникам он указал на сам стол, и ещё на несколько предметов, по мелочи, – подсвечники, старинные, с золотым тиснением книги, каминные часы, тронец.

Завершив опустошение кабинета, мародёры спокойно и методично стали обходить помещение за помещением, равнодушно перешагивая через мёртвые тела. Более или менее ценные ткани, одежду сваливали в кучи и увязывали в узлы. Запертые сундуки не взламывали, а просто перемещали туда же, где вдоль одной из стен высились горы награбленного: ко входной двери.

Наконец, все столпились вокруг Филиппа. Он вынул свои, с отломанной крышкой, часы, посмотрел на сложившиеся в острый угол стрелки.

– Ещё тридцать минут, – сказал он. – В кабинете, и внизу, в хранилище, есть тайники. Кто найдёт – будет произведён в капитаны.

Молчаливые люди, в руках которых объявились топоры и небольшие ломики, мягко запрыгали по ступеням.

Через двадцать минут к Филиппу подошли двое. Тяжко дыша, они притащили взломанный металлический ящик с золотой чеканной посудой.

– Что, там действительно был тайник? – озадаченно поинтересовался Филипп.

Разбойники одновременно кивнули:

– Да. В стене хранилища. Пятно штукатурки было немного светлее. Взломали…

– Ну, хорошо. Слово есть слово. Вы хотите создать две самостоятельные команды, или предпочтёте работать в одной?

– Он будет капитаном, – кивнул на товарищи один из счастливцев, – а я буду с ним. Одна команда.

– Прекрасно. Завтра патер Люпус распорядится.

Но раздача чинов на этом не завершилась. Почти тотчас же пришёл ещё один грабитель, и предъявил два предмета: невзломанную, изрядного веса шкатулку и гнутый, средней длины, сероватого цвета клинок.

– Ещё тайник? – удивился Филипп. – Где же?

– В кабинете. Стол унесли, а в середине пятна, натёртого его ножкой, шляпка гвоздя. Блестела, а все остальные были темней. Я нажал – половица поднялась.

Филипп взял в руки клинок.

– Надо же, бритвенная заточка. Какой-то паук отчеканен. Ладно, капитан. Неси в общую кучу.

В это время на улице послышался шум приближающегося экипажа. Тот, кто стоял у ворот, широко распахнул их и, в ночной темноте, хлестнув коней, не задев ни столба, возница вкатил во двор крытый воз, – и вслед за ним во двор въехал ещё один, а немного спустя – так же третий. С ним въехала пара всадников.

Два окна на втором этаже засветились. (По указанию Филиппа сняли два одеяла.) Если бы по соседству оказался кто-то страдающий бессонницей, он ничего бы не заподозрил: в последнее время в дом Ицхака экипажи и люди прибывают непрерывным потоком.

Погрузка заняла час с небольшим. Последним подняли и уложили связанного Мосия.

– Переправить его в Голландию, – сказал кому-то Филипп. – Или ещё куда – подальше лишь бы от Англии. Набить золотом карманы, – набить не скупясь, полновесно, – и отпустить. На первые несколько дней приставить к нему пару ищеек: интересно, что будет делать. Вернувшись, доложить не мне, а патеру. Лично.

Три экипажа миновали ворота и неторопливо покатили по тёмной дороге. Свет в окнах погас.

Во дворе остались стоять только две лошади. Их владельцы, дождавшись очередного затемнения Луны, сходили на псарню и перенесли в дом туши собак. Затем также внесли туда все разбросанные и обугленные поленья. Затем стали ждать.

Прошёл час. Один из оставшихся вышел, сел в седло, а вторую лошадь вывел в поводу. Второй изнутри закрыл ворота, перелез через верх, сел на свою лошадь и оба дали шпоры. В ту же минуту в двух окнах мелькнул рыжий отблеск. Все, совершенно все окна оказались раскрытыми, и сквозной ветер быстро вздул пламя. Когда по окрестным дворам раскатились отчаянные, тревожные крики, весь дом, скрывая и крышу, объял гулкий огненный вихрь.

Глава 3
Восковой ангел

Раз в год Люпус посещал один из приютов или семей, в которые когда-то пристроил десятерых, с одинаковой внешностью, девочек-сирот.

В этот раз он ехал в пансион донны Бригитты. С удобством расположившись в карете, патер читал присланную из пансиона аттестацию своей питомицы: «латынь – идеально; закон церкви – идеально; рукоделие – идеально; послушание – удручающе»…Отложив лист в сторону, он, закрыв глаза, прошептал:

– Кажется, я нашёл…Эта Адония – награда за все мои труды…

Люпус и не подозревал, что два года назад, в зимнюю рождественскую ночь, он мог лишиться такой важной для него воспитанницы.