Текст книги "34 пациента. От младенчества до глубокой старости: какие опасности поджидают на каждом из этих этапов"

– Мне нужно идти, – говорю я и разворачиваюсь.

Кевин встает и помогает матери, которая опускает ноги с койки. Муха пролетает перед лицом Кевина, и он отмахивается от нее легким движением руки.

Его мать холодно смотрит на меня.

– Что ж, тогда в другой раз, – говорит она. – Возможно, доктор Смит наконец даст тебе направление на тест на аллергию, – обращается она к Кевину.

Я пожимаю им руки и наблюдаю, как они бок о бок идут мимо других субботних пациентов, возвращаясь к Ронни с его проблемным кишечником. Во время этого визита в отделение неотложной помощи они излечились от того, что их беспокоило.

– Хорошо провели время? – спрашивает Жасмин.

– Господи, – говорю я, – бедные люди.

– Такие только тратят наше время, – говорит она и приглашает следующего пациента.

В большинстве смен преобладает какой-то симптом: одышка, головная боль или боль в груди. В хаосе субботней ночи, кажется, тоже вырисовывается закономерность. Закончив работу с одним пациентом, я вызываю из приемной следующего, и мне каждый раз кажется, что у них практически нет физических проблем. За Кевином следует 19-летний Джон. В карте указано, что у него боли в спине и что он посещал отделения неотложной помощи 25 раз за последние 12 месяцев, жалуясь на те же симптомы. Каждый раз, оказываясь в больнице, он не может ходить, что служит симптомом неотложной неврологической ситуации. Как и многие люди, страдающие хроническими заболеваниями, он учится на врача. Полное обследование, проведенное за последний год, не выявило ничего, что объясняло бы настолько сильную боль. В конце концов он стал принимать опиаты и другие обезболивающие в больших количествах, поскольку их часто давали ему в больнице, и теперь терапевт пытается его от них отучить.

Убедив его, что он может ходить, я принимаю заключенного с татуировкой в виде паутины. Избив свою девушку в пьяном виде и не сумев скрыться от полиции на машине, он вдруг заявил, что у него сильная боль в груди. Когда я говорю ему, что его анализы крови и сердце в полном порядке, он злится и срывает еще одну занавеску вокруг койки. После этого полиция уводит его из больницы. Затем я приглашаю Гвен, женщину средних лет, которая каждые два дня обращается в отделение неотложной помощи в связи с сильным спазмом левой стопы. Спазм проходит только после того, как врач сделает ей массаж.

Сейчас 04:00, и я работаю без перерыва уже восемь часов, даже воду не пил. Несмотря на все наши усилия, в приемной еще больше людей. Девушке со рвотой поставили капельницу, и по бокам от нее все еще находятся ее подруги, которые, ссутулившись, храпят на стульях. Мужчина с серым лицом теперь находится в хирургическом отделении, где ему ввели большую дозу морфина. Врачи смотрят, можно ли спасти его поджелудочную железу. Каждый раз, когда я прохожу мимо приемной, на меня смотрят новые измученные болью лица.

Я беру следующую канареечно-желтую карту, и у меня сразу возникают подозрения. Дом Фрэнка – в графстве в 500 км отсюда, а его терапевт находится в 300 км в противоположном направлении. Это означает, что у нас нет доступа к его медицинской истории. Почему он не хочет, чтобы нам было о ней известно?

Возможно, у него проблемы с психическим здоровьем, и предыдущие врачи знали об этом?

«Внезапно начавшая головная боль, ригидность мышц затылка», – говорится в карте.

Эти симптомы могут указывать на очень серьезный и потенциально смертельный диагноз: кровоизлияние в мозг. Это большие красные флаги, развевающиеся на ветру. Возможно, их даже подсвечивают установленные на земле светильники.

Я направляюсь в приемную. Одна из девушек проснулась и снова начала танцевать. Четверых пьяных пациентов рвет в стандартные картонные ванночки. Я вызываю Фрэнка, моего пациента. На нем костюм медбрата и солнцезащитные очки-авиаторы. Когда я называю его имя, он, пошатываясь, встает со стула. Я спрашиваю его о костюме, и он отвечает, что пришел сюда со смены в частной больнице.

Пока я провожаю его к койке, мой мозг активно работает. Несмотря на серьезность потенциального диагноза, есть тревожные звоночки. Во-первых, меня смущают указанные в карте адреса. Во-вторых, если бы медсестра в приемной считала, что у него кровоизлияние в мозг из-за разрыва артерии, она незамедлительно направила бы его к врачу, а не оставила сидеть в очереди четыре часа. Более того, пациент работает в сфере медицины. Разумеется, медицинские работники тоже болеют, но известно, что они часто выдумывают диагнозы. То, как он вставал со стула, пошатываясь, напомнило мне любительский спектакль. Кроме того, даже серьезные головные боли обычно сопровождаются чисто субъективными симптомами. Если бы я хотел сымитировать заболевание, я тоже придумал бы серьезную головную боль. А еще я чувствую себя совершенно измученным, потому что никто из предыдущих пациентов не был по-настоящему болен. Я усаживаю Фрэнка на койку и прошу рассказать о своих симптомах. Крошечная часть меня, допускающая, что это может быть кровоизлияние в мозг, знает, что время в такой ситуации на вес золота.

Он говорит, что раньше у него никогда не болела голова. Вчера днем, когда он был на работе в больнице, у него появилась сильная головная боль. Он принял обезболивающее и попытался продолжить заниматься своими делами, но через несколько часов боль усилилась в три раза. У него началась тошнота, а затем рвота. Теперь ему крайне тяжело двигать шеей и смотреть на свет, поэтому он в солнцезащитных очках. История этого пациента будто взята из статьи о субарахноидальных кровоизлияниях, артериальных кровотечениях в головном мозге, от которых умирает один из двух пациентов.

Это одновременно тревожит и наводит на подозрения. Настоящие пациенты редко имеют настолько чистые симптомы.

Иногда расширенные участки артерий головного мозга наблюдаются у нескольких членов одной семьи, поэтому я спрашиваю его, страдали ли его родственники чем-то подобным. Он отвечает, что да, у его тети было кровоизлияние в мозг.

«Ладно, – думаю я, – он ставит галочки под каждым пунктом. Здесь явно что-то не так».

Я проверяю нервы, контролирующие движение, зрение, равновесие и ощущения, чтобы удостовериться в отсутствии объективных признаков кровоизлияния в мозг. Кажется, все в норме. Все, кроме затылочных мышц, которые действительно производят впечатление ригидных. Я делаю паузу и размышляю, пытаясь замедлиться и еще раз все оценить, но какофония у меня в голове подсказывает, что передо мной очередной симулянт. Я понимаю, что он мог сымитировать ригидность затылочных мышц.

Я ухожу, чтобы обсудить этот случай с врачом-консультантом.

– Я понимаю, что это звучит дико, – говорю я, сообщая консультанту о симптомах, которые указывают на то, что мы должны положить пациента в отделение реанимации, разместить его голову под углом 30 градусов к горизонту (чтобы оптимизировать внутричерепное давление) и незамедлительно сделать ему КТ головы, – но в этом парне есть что-то подозрительное. Адреса, симптомы, одежда… Я не куплюсь на это.

Я почти уверен, что КТ ему не требуется. Нам не нужно его облучать, чтобы увидеть изнутри здоровую голову. Когда получим нормальные результаты КТ, мы должны будем направить его на люмбальную пункцию, чтобы убедиться, что кровоизлияния не было, и занять ради этого ценную койку.

Что самое важное, симулянтов нельзя поощрять. Если мы будем выполнять их требования, они будут возвращаться и перегружать отделение неотложной помощи, хотя на самом деле им требуется помощь клинического психолога. Тем временем людям, имеющим реальные проблемы со здоровьем, приходится ждать.

– Никто из тех, кого я принял сегодня ночью, не был болен, – говорю я слабым голосом.

Эта женщина-консультант – один из самых добрых врачей, с которыми мне доводилось работать. Она доверчиво мне улыбается.

– Возможно, ты прав, Том, – говорит она, – но тебе все равно следует направить его на КТ. Так, на всякий случай.

– Конечно, – отвечаю я, чувствуя, что эта смена высосала из меня все соки. Разумеется, она права. Как я могу не сделать КТ? Для этого Фрэнк и перечислил все эти симптомы.

Я выписываю направление на срочную КТ головы, прошу медсестру взять кровь на анализ, объясняю Фрэнку, что мы делаем, и перехожу к следующему пациенту. Поскольку моя смена почти подошла к концу, я решаю взять неиспользованный перерыв и уйти раньше.

Я с облегчением замечаю, что следующему пациенту действительно нехорошо: у него температура, кашель с мокротой и одышка. Это то, с чем меня учили справляться в медицинской школе. Я успеваю забыть о КТ, когда ко мне подходит взволнованная медсестра Жасмин.

– Хорошая работа, – говорит она искренне.

– Ты о чем? – спрашиваю я.

– У него субарахноидальное кровоизлияние. Ты его распознал. Мы снова везем его в реанимационную зону.

У меня сводит желудок. Мне кажется, будто я только что пытался убить человека. На меня накатывает волна тошноты, адреналин выбрасывается в кровь. Я пью воду из фонтанчика. Таращусь на мигающую лампу на потолке. Еще два раза пью воду. Беру себя в руки. Я оставляю сообщение нейрохирургам и, ожидая, когда они мне перезвонят, открываю на компьютере снимки головы Фрэнка. Прямо в центре мозговой ткани я вижу белое пятно – кровоизлияние, которое может его убить. Когда нейрохирурги мне перезванивают, я прошу их как можно скорее прийти и осмотреть пациента. Я слежу за тем, чтобы медсестра ввела ему препарат, стабилизирующий состояние кровеносных сосудов, разместили голову под нужным углом и ввели сильное обезболивающее. Я суечусь вокруг пациента.

– Вы нормально себя чувствуете? – спрашиваю я, понимая, что ситуация для него еще более пугающая, поскольку он медицинский работник. Он знает физиологию того, что может случиться. Если артериальное кровотечение не прекратится, мозг начнет сдавливаться черепом, что практически наверняка приведет к смерти или тяжелой инвалидности. Он знает о своих шансах: вполне возможно, что он умрет в течение следующих нескольких дней. Вероятность, что он будет жив через год, составляет около 50 %.

– Нормально, – говорит он, лежа неподвижно и стараясь сохранять спокойствие.

– У вас все будет хорошо, – говорю я и кладу руку ему на плечо. – Вы оказались в нужном месте. Мы поможем.

Когда я произношу эти слова, у меня сводит желудок. Наверное, если бы я действовал сам по себе, ничего не предпринял бы.

– Спасибо за помощь, – говорит он. – Вы отнеслись ко мне очень серьезно. Вы прекрасный врач.

Проходит несколько месяцев. Стоит солнечное позднее утро, у меня выходной. Расслабленный, отдохнувший, сытый и одетый в обычную одежду, я захожу с кофе в руках в один из больничных офисов. Я ввожу свои данные в больничный компьютер, чтобы узнать, как дела у некоторых моих пациентов. Печатая имя Фрэнка, чувствую бабочек в животе. В больничной системе имя выделятся жирным шрифтом, если пациент умер. Я испытываю облегчение, увидев, что имя Фрэнка жирным не выделено. Я нажимаю несколько кнопок и вижу сначала форму выписки, а затем форму амбулаторного приема. Он провел несколько недель в отделении реанимации, где в его кровеносный сосуд бедра ввели катетер, через который доставили крошечную спираль к аневризматически расширенному участку артерии головного мозга. Когда состояние стабилизировалось, его выписали без каких-либо физических или психических осложнений. В более поздней форме кратко говорится, что он «в хорошем настроении», учитывая то, что произошло, и «реалистично смотрит в будущее». Пока что удача на стороне Фрэнка, но практически наверняка он останется тем, кто рассматривает свой мозг как бомбу замедленного действия.

Кевин, однако, дважды возвращался в отделение неотложной помощи за это время. Из форм выписки мне неясно, почему.

Шутник

Войдя в отделение реабилитации, мы слышим смех. Бодрый невролог-консультант поднимает руку.

– Слушайте, – говорит она.

Мы вчетвером останавливаемся и сосредотачиваемся на звуке, исходящем из палаты. Он продолжительный, громкий и глубокий. Есть что-то жуткое в этом бесплотном смехе. Во-первых, он длится слишком долго. Над нами подшучивают или нет? Мы нервно смеемся.

– Итак, нужно, чтобы кто-то провел полное неврологическое обследование этого пациента, и я хочу, чтобы вы попытались выяснить, что с ним, – говорит доктор Пател.

Джозеф смотрит на пол, Падме – на потолок, а я – в окно. Пошел дождь. Мы находимся на высоте крон каштанов, высаженных вдоль улицы, и я вижу, как капли дождя ударяются о весенние листья.

– О, прекратите! – говорит она. – Не заставляйте меня выбирать человека. Остальные получат еще более неприятное задание.

Я смотрю в ее направлении, стараясь не встретиться с ней взглядом.

– Прекрасно, – говорит она. – Том, вы проводите обследование.

Затем она улыбается моим коллегам.

– А вам нужно придумать отличную шутку.

Она замечает удивление на наших лицах.

– Я абсолютно серьезно, – говорит она.

Доктор Пател входит в палату, а мы, словно утята в белых халатах, следуем за ней. Смех прекращается. Вокруг одной из коек задернута синяя занавеска. Поразительно, но, несмотря на переполненность отделения, остальные три койки пусты.

Доктор Пател говорит через занавеску:

– Сонни, вы одеты?

– Одет, – ревет бестелесный голос, – в шотландский килт. Но я не стыжусь и не горюю. Ха-ха-ха-ха.

Доктор Пател склоняет голову набок и понимающе смотрит на нас.

– Со мной пришли несколько студентов медицинской школы.

– Студенты, студень, говяжий студень. Ха-ха-ха-ха.

Снова грудной смех. Прекрасно. Доктор Пател рывком сдвигает занавеску.

Удивительно, но все это веселье генерирует всего один человек. На койке лежит пухлый белый мужчина неопределенного возраста, одетый в пижаму. У него круглые щеки с темной щетиной, пурпурные губы и шея шириной с голову. На его лице веселое выражение. Он потирает руки, глядя на нас, и говорит с сильным шотландским акцентом:

– Доктор Пател, так это наши студенты от слова «студень»! Студенты чего? Студенты университета жизни. Студенты смерти. Ха-ха-ха-ха!

Похоже, его искренне забавляет эта чушь.

Я хватаю список препаратов, висящий в изножье койки. Он получает огромные дозы антипсихотических препаратов, которые часто приводят к значительному набору веса. Мне кажется, что я когда-то его видел, но не могу вспомнить, при каких обстоятельствах.

– Чем я могу быть вам полезен, доктор Пател?

– Я хотела спросить…

– Доктор Пател. Доктор Фостер. Доктор Смерть. Доктор Доктор…

– Сонни, пожалуйста, послушайте, – говорит доктор Пател.

– Кто там? – заканчивает Сонни.

– Я хотела спросить, может ли Том задать вам несколько вопросов.

– Том, – говорит он, переводя на меня свои светло-голубые глаза. – Сын волынщика Том свинью украл и с ней сбежал… Как там дальше?

Я усмехаюсь и до конца прокручиваю стишок в голове. Затем подхожу к пациенту с предпочитаемой правой стороны.

– Здравствуйте, Сонни, могу я осмотреть вас?

– Вы можете делать со мной что угодно.

Я хочу проверить нервы, исходящие из ствола мозга. Осмотр начинается с вопроса.

– Сначала я хочу узнать, заметили ли вы изменения в обонянии или вкусе?

– Не сказал бы, но я чую тебя за милю, ублюдок, – весело говорит он.

Я невольно улыбаюсь, но чувствую себя немного сбитым с толку, особенно когда доктор Пател решает за меня заступиться.

– Сонни, пожалуйста, воздержитесь от ругательств.

– А, воздержаться. Ладно, буду отучаться.

– Сонни, теперь я попрошу вас не двигать головой, смотреть мне в глаза и сказать, когда мой палец зашевелится.

Я смотрю ему прямо в глаза. У него роскошные длинные ресницы и вкрапления карамельного цвета в голубой радужке. В белке правого глаза есть красное пятно. Я начинаю покачивать пальцем в поле своего зрения, и он замечает движения в первый раз, но к тому моменту, как я перемещаю палец в противоположный угол, Сонни теряет концентрацию внимания и с интересом изучает мой бейдж.

– Сын волынщика Том свинью украл и с ней сбежал. Ха-ха-ха-ха!

– Простите, Сонни, – говорю я. – Могли бы вы смотреть мне прямо в глаза и сказать, когда мой палец зашевелится.

Он недолго смотрит мне в глаза, но не может или не хочет помогать в моих попытках оценить его поле зрения. Я смотрю на доктора Пател. Она делает рукой знак, чтобы я продолжал.

– Сонни, пожалуйста, не двигайте головой, но следите глазами за моим пальцем.

Это задание тоже слишком сложное для него. Пока я вожу пальцем в его поле зрения, он поворачивает голову вслед за ним. Сколько раз я ни повторяю задание, он не выполняет его должным образом, поэтому у меня не получается проверить его мышцы и нервы.

Я довожу до конца остаток стандартного обследования черепных нервов, понимая, что Джозеф и Падме смеются.

– Сонни, вы могли бы поднять брови?

Он делает, как я прошу.

– Ох, голубчик! – восклицает он.

– Зажмурьте глаза и не давайте мне их открыть, – говорю я.

Он послушно закрывает глаза, но, когда я кладу ему на щеки и брови большой и указательный пальцы, чтобы попытаться открыть глаза, он вздрагивает и запрокидывает голову.

– Прошу прощения, я сделал вам больно? – спрашиваю я.

Он качает головой и кажется смущенным. Меня удивляет эта странная реакция.

Когда я прошу его улыбнуться, он улыбается.

– Засмейся, и мир засмеется вместе с тобой, – говорит он. – Заплачь, и ты будешь плакать в одиночестве.

Он хохочет, но никто к нему не присоединятся.

Я прошу его сказать мне, чувствует ли он, как я прикасаюсь к его лицу.

– Чувствуешь ли ты, чувствуешь ли ты, чувствуешь ли ты, – поет он.

Я прошу его высунуть язык и сказать «а-а-а».

– А-а-а-а, ай-ай-ай, – говорит он детским голосом.

Я пока не заметил никаких проблем с черепными нервами, но он однозначно ведет себя странно. Я беру офтальмоскоп, предложенный доктором Пател.

– Сонни, напоследок я хотел бы осмотреть ваше глазное дно.

Сонни опять отклоняется от меня и прижимает правую руку к лицу, словно защищаясь от удара.

– Все хорошо, – говорит доктор Пател. – Пропустим этот шаг.

Теперь я перехожу к осмотру его рук и ног. Несмотря на то что Сонни трудно концентрироваться на некоторых заданиях, мне ясно, что правая рука функционирует нормально, но левая слабовата в запястье и локте. Я стараюсь проверить рефлексы, ударяя неврологическим молотком по определенным точкам, но он выхватывает у меня молоток и начинает стучать им по бортику койки.

– Если бы у меня утром был молоток… – говорит Сонни.

– Перестаньте, Сонни, – говорю я, пытаясь забрать у него молоток, но он отдергивает руку, переворачивает молоток и начинает бить меня по животу его острым концом.

– Я тебя порежу, парень, – говорит он в шутку.

Я выхватываю молоток из его руки.

– Вы хотите, чтобы я остановился? – спрашиваю я.

Ему очень весело.

– Хотите услышать шутку о доме? – спрашивает Сонни.

– Да, – отвечаю я.

– Если зашел в тупик, строй дом: три стены уже есть! – говорит он и начинает хохотать.

Доктор Пател решает вмешаться.

– Закончим осмотр, Том, – говорит она, подбадривающе улыбаясь. – Кстати о шутках: я думаю, что мы можем отплатить Сонни, если каждый из нас расскажет анекдот.

Всем снова становится неловко.

Доктор Пател указывает на Падме, которая нервно улыбается. Ее очередь рассказывать анекдот.

– Ладно, Сонни, – говорит она, подходя к его койке. – Зачем зайцу было перебегать через дорогу?

– Я знаю! – отвечает он. – Чтобы перебраться на другую сторону.

Сонни начинает громко хохотать.

– Хороший ответ, – говорит Падме, – но я собиралась сказать другое: чтобы доказать, что он не трус!

Сонни тупо смотрит на нее.

Мы ободряюще киваем.

– Вполне неплохо! – говорит доктор Пател. – Вы так не считаете, Сонни?

Он незаинтересованно пожимает плечами.

– Ладно, Джозеф, теперь вы, – говорит доктор Пател.

Джозеф подходит к койке.

– Итак, Сонни, лошадь заходит в бар, и бармен ей говорит: «А что у вас лицо такое длинное?»

На лице Сонни написано, что он ничего не понимает.

– Я не понял, – говорит он.

– Том? – продолжает доктор Пател.

Анекдот, который я недавно услышал по радио, застрял у меня в голове, и чем старательнее я пытаюсь не думать о нем, тем чаще мысленно его повторяю. Ничего другого мне в голову не приходит. Я сдаюсь.

– Я знаю анекдот, но он грубоват.

– Я уверена, что Сонни не возражает, – говорит она весело.

– О’кей, – начинаю я. – Сонни, мужчина приходит на собеседование по поводу работы. Интервьюер говорит ему: «Какой, по вашему мнению, ваш главный недостаток?» Мужчина отвечает: «Недостаток? Думаю, это моя честность». Босс говорит: «Что ж, не думаю, что честность станет для вас здесь проблемой».

Я смотрю на Сонни, чтобы удостовериться, что он слушает. Он смотрит на меня и, похоже, ни на что не отвлекается.

– А мужчина отвечает: «Да мне плевать, что вы думаете».

Джозеф и Падме хихикают. Доктор Пател с интересом наблюдает за Сонни, взгляд которого ничего не выражает. Возможно, я слишком быстро произнес последнее предложение.

– Мужчина честно высказался, Сонни, – говорит доктор Пател.

Сонни недоуменно качает головой.

Доктор Пател выводит нас из палаты. Мы слышим, как у нас за спиной Сонни над чем-то хохочет. Когда мы отходим на приличное расстояние, доктор Пател внимательно смотрит на нас.

– Ну, что вы чувствуете? – спрашивает она.

– Честно? – отвечает Падме. – Облегчение от того, что мы ушли.

Мы киваем.

– С ним очень тяжело находиться рядом, – говорит доктор Пател. – Вы заметили, что все остальные койки в палате пустые? Никто и полдня не может с ним провести. Бедный парень, – добавляет она грустно.

Она ведет нас в пустую семейную комнату, где пациентам и членам семьи сообщают плохие новости, и мы садимся за небольшой деревянный стол. Она берет лист бумаги и делает на нем набросок человеческого мозга.

– Итак, Том, подведите итоги проведенного вами осмотра Сонни и расскажите, что вы заметили. Затем я хочу, чтобы вы сказали, какая часть мозга может быть поражена и что могло к этому привести.

Я ждал этого вопроса с того момента, как начал осматривать Сонни. Я люблю неврологию за то, что, зная симптомы и имея представление об анатомии, можно поразительно точно определить пораженный участок нервной системы. Это похоже на выполнение фокуса. Однако непросто думать на ногах и под давлением. Иногда изложение фактов дает мозгу возможность придумать ответ.

– Насколько я могу судить, обследование черепных нервов патологий не выявило. Осмотр верхних конечностей показал слабость в локте и запястье и, возможно, некоторую спастичность. Мне не удалось проверить ни рефлексы, ни нижние конечности.

– Хорошо, – говорит доктор Пател. – Можете ли вы обобщить то, что мы все заметили?

– Он плохо сосредотачивается на задачах, старается все время быть смешным, но на самом деле не таков.

Я замолкаю.

– Верно. Вы знаете название этого феномена?

Я качаю головой.

– Это Witzelsucht, – говорит она.

– Что? – переспрашиваем мы.

– Witzelsucht, – повторяет она нам. – После встречи с Сонни вы уже никогда этого не забудете. Это немецкое название зависимости от шуток. Сонни находит смешным все, что он говорит, но не понимает шуток, если их рассказывают другие. Это результат повреждения определенной области мозга. Можете предположить какой?

Мы отводим от нее взгляд. Кто-то смотрит на потолок, кто-то – на стену, а кто-то – в окно, за которым ветер уносит капли весеннего дождя.

– Он явно утратил самоконтроль, – подсказывает она. – Какая часть мозга за него отвечает?

«Лобная доля», – думаю я. Она так названа, потому что расположена в передней части мозга за глазами и лбом. Каждому студенту-медику рассказывают о Финеасе Гейдже, замкнутом и набожном железнодорожном работнике, жившем в XIX веке. Его лобную долю пронзил метровый металлический прут, но Финеас выжил и превратился в заядлого игрока и любителя женщин.

– Лобная доля, – отвечает Джозеф.

– Верно, – говорит доктор Пател. – Кто-нибудь рискнет предположить, что случилось с Сонни?

Мы смотрим вдаль и напряженно думаем. Итак, у Сонни патология лобной доли. У него наблюдается слабость левой руки, за которую отвечает правая теменная доля, расположенная сразу за лобной. Он молод, поэтому у него вряд ли был инсульт. Истории медленного прогрессирования его состояния нет, что исключает рак или неврологическое расстройство. Вдруг у меня в голове все складывается воедино: покраснение правого глаза, испуг при моей попытке приблизиться к его глазам, тот факт, что он стал бить меня острой стороной молотка… Наконец я понимаю, что под слоем жира, который стал результатом приема антипсихотических препаратов, скрывается знакомый мне пациент.

Я беру набросок мозга и шариковой ручкой пририсовываю на нем острый нож, вошедший в область над правым глазом.

– Его ударили ножом прошлой осенью?

Доктор Пател пристально смотрит на меня.

– Я просила не заглядывать в его карту, – говорит она.

– Я и не заглядывал, – отвечаю я. – Я видел его в отделении неотложной помощи.

Еще я помню полицейского, который держал полиэтиленовый пакет с ножом внутри. Помню, как сильно тот момент повлиял на меня тогда. С тех пор, однако, я почти не думал о нем, поскольку тот случай накрыла волна всего остального, что происходило в моей жизни. Я понимаю, что жизнь этого человека изменилась навсегда, и теперь никто не может находиться рядом с ним. Трудно представить себе худшую судьбу. Я вспоминаю слова, которые он повторял, лежа на земле перед гаражами: «Сон, сон, Сонни».