Текст книги "Остальгия. Опыт восточных немцев после объединения Германии"

Крах восточногерманского мира труда

Федеральный архив B 145 Bild-00017923

Работы по сносу. Биттерфельд, 19 апреля 1993 г.

Большие надежды

Первые недели после денежной реформы большинство восточных немцев провели в состоянии бодрого оптимизма. Теперь они могли совершать те покупки и путешествия, о которых раньше и помыслить не смели, а полное выравнивание уровня зарплат с «западным» казалось вопросом времени. Однако, в отличие от повышения пенсий, рост зарплат имел и негативные последствия. После быстрого введения немецкой марки ставшие неконкурентоспособными предприятия Восточной Германии оказались в чрезвычайно трудном положении и были вынуждены начать увольнения сотрудников[11]11
  Ritter, Gerhard A.: Der Preis der deutschen Einheit. Die Wiedervereinigung und die Krise des Sozialstaates. München: C. H. Beck 2006, S. 135.


[Закрыть].

Конечно, восточные немцы ожидали, что с переходом к рыночной экономике кто-то временно потеряет работу, но не думали, что это может коснуться каждого из них. Они верили в собственную работоспособность и в то, что безработица – удел «других». О представлениях населения по поводу собственных способностей и возможностей, которые больше не будут ограничены политическим вмешательством в экономику, свидетельствуют публичные дебаты, проходившие на разных площадках в Лейпциге в октябре–ноябре 1989 года, т. е. за несколько месяцев до денежной реформы. Из некоторых выступлений следовало, что люди готовы к жизни в обществе, где конкуренция выше, а защита прав работников и дотации на предметы первой необходимости меньше. Считалось, что общество станет более справедливым, поскольку в справедливую оценку труда в поздней ГДР мало кто верил.

Усилия и разочарования

Однако, вопреки ожиданиям осени 1989 года, вступление в новую систему экономических отношений повлекло совсем другие эффекты. Совершенно новым опытом для восточных немцев стала массовая безработица. Уже в первом полугодии 1990-го экономика ГДР ослабла. Переход на немецкую марку по курсу 1:1 привел к ее окончательному упадку. Прежний курс марки во внутренней торговле между ГДР и ФРГ составлял 1:4,4. Курс 1:1 означал ревальвационный шок в 340 %. Продукция восточногерманских предприятий внезапно обесценилась, а затраты на персонал стали слишком высокими. К тому же компании оказались с кучей долгов, пересчитанных в немецкие марки, а процентные ставки Госбанка ГДР сменились обычными рыночными ставками западногерманских банков. Технологическое отставание и застой в инвестициях, унаследованные от ГДР, должны были компенсироваться продажей продукции, которая была уже неконкурентоспособна на внутреннем рынке и недоступна для восточноевропейских партнеров после прекращения действия системы «переводного рубля» (расчетная единица между странами – членами СЭВ. – Прим. пер.) 31 декабря 1990 года. К концу года промышленное производство Восточной Германии по сравнению с первыми двумя пореформенными кварталами сократилось вполовину, а к началу 1991 года – еще на треть уровня предыдущего года. В целом к концу 1991 года занятость в Восточной Германии сократилась с 9,3–9,7 млн человек до 5,7 млн, а во втором квартале 1992 года была преодолена граница в 5 млн[12]12
  См. также: Roesler 2003, Ostdeutsche Wirtschaft im Umbruch. (Anm. 5) S. 66.


[Закрыть].

Тема массовой безработицы в восточных землях активно обсуждалась в политических кругах и в СМИ объединенной Германии. При этом из поля зрения выпадала проблема нестабильности, которой было подвержено занятое население. Если сравнить состояние восточногерманского мира труда 1989 и 1993 года, можно констатировать, что свои рабочие места сохранили менее трети занятых. Остальные или были вынуждены сменить работу, или ее лишились. До 1993 года почти две трети восточногерманских рабочих и служащих один или несколько раз принимали участие в мероприятиях в службе занятости.

Когда в начале 1990-х среди восточных и западных немцев проводились опросы относительно их видов на будущее, в Восточной Германии картина была очень мрачной. В первую очередь люди испытывали страх из-за возможной «потери рабочего места». В 1991 году этого ожидали лишь 4 % западных немцев и 51 % восточных, т. е. каждый второй работающий. Каждый пятый восточный немец предполагал, что придется работать на менее квалифицированной работе, в Западной Германии – лишь каждый сотый. В том же году 40 % западных немцев оценивали свои шансы на рынке труда как «хорошие», а среди восточных немцев таких было 10 % (см.: Диаграмма 1). Статистика показывает, что западные немцы видели в «развитии новых федеральных земель» хороший шанс найти работу дома или сделать карьеру в Восточной Германии, в то время как их восточные соотечественники воспринимали процесс перемен скорее как угрозу быть вытолкнутыми на обочину. Однако и в мире труда Восточной Германии существовали, по определению социолога Райнера Гайсслера, «спокойные зоны»: школы, здравоохранение, коммунальное самоуправление и среднее звено органов власти. Если здесь и приходилось менять рабочее место, то в пределах среднего иерархического уровня[13]13
  См.: Sinn/Sinn 1993, Kaltstart (Anm. 7) S. 34f.


[Закрыть]. А вот социальные взлеты и падения, напротив, распределялись очень неравномерно. Наряду с социальными неудачниками – людьми без образования, предпенсионного возраста, бывшими функционерами без хорошей профессиональной квалификации – у обычных наемных работников тоже было мало возможностей для социального взлета. Ведь и в экономической сфере, и в сфере управления ведущие позиции занимали квалифицированные западные специалисты.

Перестройка экономики Восточной Германии шла через Тройханд. Это ведомство учреждено Народной палатой ГДР 17 октября 1990 года с принятием «Закона о приватизации и реорганизации народного имущества»[15]15
  Geißler, Rainer: Die Sozialstruktur Deutschlands. Zur gesellschaftlichen Entwicklung mit einer Zwischenbilanz zur Vereinigung. 2., neu bearbeitete Auflage. Opladen: Westdeutscher Verlag 1996, S. 245f.


[Закрыть]. Убедительная победа консервативно-либеральной коалиции на выборах в бундестаг 2 декабря 1990 года дала Тройханду мандат на форсированную приватизацию общенародной собственности. Он стал самым крупным мировым холдингом: 7894 предприятия, 4 млн занятых, половина территории ГДР[16]16
  Böick, Marcus: Die Treuhandanstalt. Erfurt: Landeszentrale für politische Bildung Thüringen 2015, S. 16.


[Закрыть]. При санировании, в процессе разукрупнения комплексных хозяйственных единиц, число предприятий не только не уменьшилось, но, напротив, увеличилось. До 1992 года ведомство приватизировало в среднем более 1000 предприятий в квартал. В его итоговом балансе от 31 декабря 1994 года указывается, что образовавшиеся в итоге 12 354 предприятия были переведены в режим свободного рынка, из них 53 % – путем продажи, 30 % – путем закрытия и 13 % – путем реприватизации[17]17
  См.: Rödder 2009, Deutschland einig Vaterland (Anm. 5), S. 304–306.


[Закрыть].

Во главе Тройханда стояли западногерманские специалисты, которые считали, что с точки зрения экономической политики они делают великое дело, не имеющее аналогов в истории. Но население Восточной Германии воспринимало деятельность Тройханда и ее результаты иначе. На предприятиях, перешедших в ведение ведомства, летом 1990 года работали более 4 млн человек. К декабрю 1994-го осталось менее 1,5 млн. Две трети окончательно потеряли работу. И далеко не все они производили некачественную продукцию на изношенном оборудовании. (См. информационную врезку.)

«Я тогда работал в Лейпциге на литейном производстве. (…) Это было современное предприятие, которое производило коленчатые и распределительные валы для Фольксвагенов. Их ставили на Поло и Гольф-3. То есть это не был металлолом.

И вдруг в один прекрасный день нас закрыли. Тогда я не понял, почему это предприятие тоже попало под деиндустриализацию. Я абсолютно уверен, что существовали другие возможности».

Томас Лутце (1969). Источник: журнал «Парламент», № 36/37 от 31. 08. 2015, с. 7.

Когда 2 октября 1990 года, за день до объединения, Тройханд объявил о закрытии компании Pentacon, Восточная Германия испытала шок. Производители фотокамер, пользовавшихся на Западе большим спросом, оказались неконкурентоспособными. Исчезли Interflug (авиаперевозки), Minol (масла и топливо), Narva (лампы накаливания) – бренды, сопровождавшие восточных немцев на протяжении десятилетий. Помимо неизбежных последствий перехода на немецкую марку, за которые отвечало ведомство, его обвиняли в том, что оно расчищает рынок в интересах западных фирм. Одним из примеров может служить передача цеха холодного проката в Ораниенбурге концерну Krupp, который шаг за шагом разорял его, а затем остановил производство, демонтировал прокатный стан и продал предприятие. Но наиболее резонансным стало решение Тройханда в процессе слияния объединить высокоприбыльную калийную шахту «Томас Мюнцер» в Бишоффероде (Тюрингия) с кассельским концерном Kali und Salz (К+S), который в то время терпел убытки. Шахтеры из Бишоффероде устраивали бессрочные голодовки, а их жены и сослуживицы захватывали шахты. Работники других предприятий, расположенных в Восточной Германии, тоже пытались привлечь внимание к происходящему и мобилизовать общественность. Они бастовали, оккупировали предприятия, стояли в пикетах у заводов и мэрий, выходили на демонстрации и автомобильные акции протеста в столицах земель, Берлине и перед штаб-квартирами крупных компаний. Люди надеялись повлиять на неправильные и несправедливые, с их точки зрения, решения ведомства и спасти свои рабочие места. Для большинства восточных немцев Тройханд ассоциировался исключительно с негативным опытом. К тому же, как водится, о скандалах вокруг ведомства и связанных с ним уголовных делах СМИ сообщали куда охотней, чем о нормальном ходе приватизации.

Трения: западногерманские структуры и восточногерманский менталитет

Для многих людей массовая безработица означала, помимо прочего, десоциализацию. Общество в ГДР было функционально менее дифференцированным, чем в Западной Германии, и социальная интеграция происходила прежде всего через мир труда. Крупные предприятия – комбинаты – были своего рода ядрами социализации и выполняли функции, выходившие за пределы собственно производства. У них были свои поликлиники, детские сады, дома культуры и молодежные клубы, дома отдыха и детские лагеря, магазины и т. д. Не только на крупных предприятиях, но и повсюду в ГДР мир труда был неотъемлемой частью окружающего мира. Отношения между коллегами по работе часто переходили в дружбу. Кроме того, рабочие отношения переплетались с личными, семьи сослуживцев были знакомы и часто встречались вне работы. Эта модель отношений соответствовала политическим представлениям ГДР о «социалистических трудовых коллективах». В силу сложившейся структуры отношений конкуренция здесь была относительно невысокой, но тем выше были требования к социальной адаптации.

Социолог Вернер Шмидт о «трансформации общественного строя на восточногерманских предприятиях» в 1992–1994 гг.

Пожилой рабочий (как отмечает автор исследования, «в остальном он резко критикует ГДР») описывает социальный климат следующим образом: «Мы все, выросшие, так сказать, в социализме, были коллегами. Мы все были в бригадах, тогда поощрялась жизнь в бригадах… это были хорошие отношения. И я хочу сказать, что этого уже не вытравишь». Ситуацию на шарикоподшипниковом заводе, который вместе с остальными восточногерманскими предприятиями был передан западногерманскому холдингу, Шмидт описывает так: «У работников завода, как правило, горечь написана на лицах. Многим не хватает привычных знаков внимания, признания и оценки заслуг. Тех, что были связаны с юбилейными чествованиями, церемониями награждения, поздравлениями с 8 марта, 1 мая и другими праздниками социалистического календаря, а теперь практически исчезли. (…) Постоянно сетуют, что убрали кофеварки. Но, судя по всему, дело не в них. Ликвидация кофеварок и холодильников означает, что людям отказывают в признании их заслуг и при этом вводят новые привилегии. Директор завода приводит вроде бы рациональные аргументы по поводу расходов, но работников они не убеждают. Ведь одновременно за большие деньги создаются новые офисные помещения и санируется здание заводоуправления»[18]18
  Böick 2015, Die Treuhandanstalt (Anm.15), S. 92.


[Закрыть].

Переход к западногерманским, а точнее, рыночным отношениям в мире труда обратил в ничто прежний опыт людей, прошедших социализацию в ГДР и сохранивших свои рабочие места. Они столкнулись с иными техническими требованиями, с непривычной внутрипроизводственной конкуренцией, с новыми границами в общении и стилем руководства. Прошлый стиль общения администрации с наемными работниками – политизированный, персонализированный и во многом нравоучительный – стал более формальным, рациональным и обезличенным. Отпали побочные социальные функции, которыми прежде обладало место работы как один из узелков в сети личных отношений.

Значительная часть служащих среднего и низшего звена из бывшей ГДР сохранила свои позиции на государственной службе – в органах власти и коммунальном самоуправлении. Реорганизацией этой сферы руководили западногерманские волонтеры, знавшие из собственного опыта, как прийти к намеченной цели. В этой конфигурации восточногерманские сотрудники органов управления выступали скорее в роли обучаемых, которым нужно было усвоить новые законы, процедуры и последовательность действий. В аналогичной роли – «клиентов» учреждений и ведомств – видели себя и жители Восточной Германии. Они тоже были плохо приспособлены к новым структурам. Ведь по опыту известно, что людям с их ожиданиями и коммуникативными установками нужно время, чтобы постепенно адаптироваться к новой административной логике.

Во времена ГДР таких проблем не было: если «квалифицированный гражданин» хотел чего-то добиться по службе, он апеллировал не к своим правам (которых не существовало – формально или фактически), а к личным обстоятельствам, административным нарушениям, тяжелому положению, подчеркивая при этом значение своего трудового вклада в производственную деятельность на благо страны. В структурах ГДР этот вид неформальной персонализированной коммуникации был перспективен, и люди прибегали к нему почти автоматически, особо не задумываясь. Новая административная система функционировала совершенно иначе. Прошлые коммуникационные навыки больше не работали. Теперь речь шла об обоснованности притязаний. Личные обстоятельства учитывались в той мере, в какой они могли подкрепить законные требования. Любое неформальное исключение из правил, достигнутое через личные контакты, любое особое решение, принятое по конкретному поводу, отныне были вне закона. Неумение приспособиться к новым обстоятельствам вело к непониманию, конфликтам и возникновению взаимных стереотипов. Западные волонтеры в административных органах, с одной стороны, и восточногерманский персонал и обычные граждане – с другой, были настроены друг к другу довольно враждебно. Многие восточные немцы считали новую западную систему и людей, ее представлявших, «холодными, бездушными и формальными». А западные, в свою очередь, видели в поведении местных сотрудников некомпетентность, отсутствие формальных правил и «непрофессиональное сострадание»[19]19
  Schmidt, Werner: Metamorphosen des Betriebskollektivs. Zur Transformation der Sozialordnung in ostdeutschen Betrieben. In: Soziale Welt, 46 (1995) H. 3, S. 305–325, hier S. 319.


[Закрыть].

Напряжение, возникавшее между восточными и западными немцами даже в повседневном общении, можно описать с помощью модели «культурного шока». Согласно этой модели, представители обеих групп соблюдают нормы поведения, принятые внутри их группы. Но если представители групп, в которых действуют разные нормы, работают вместе, «правильного поведения» не получается. Часто оказывается, что коммуникация между ними невозможна. А поскольку все участники действуют по принятым в их группе правилам, они начинают искать причину коммуникативной неудачи в других.

«Правильное» поведение приводит к плачевным результатам

Схема «культурного шока» по Вольфу Вагнеру[20]20
  Dreke, Claudia: Der fremde Osten. Formen der Verarbeitung von Fremdheit in der West-Ost-Migration nach 1990 am Beispiel von Verwaltungsangestellten. Berlin: Logos Verlag Berlin 2003, S. 144.


[Закрыть]

Примером может служить разное понимание рукопожатия. Если в культурном пространстве Восточной Германии было принято пожимать руку при встрече и при прощании, то на Западе так делают куда реже. Когда восточные и западные немцы стали работать вместе, в их повседневной – в некотором смысле межкультурной – коммуникации это нередко приводило к фрустрациям. Восточные немцы думали, что их западные коллеги «не подают им руки» из высокомерия, невоспитанности и желания дистанцироваться. А те, глядя на восточных, которые вечно «хватают всех за руки», считали их консервативными, старомодными, не умеющими держать дистанцию. Такое же взаимонепонимание возникало и в повседневном светском общении. Если восточные немцы были склонны, в основном, обсуждать недочеты, недостатки или собственные проблемы, то западные предпочитали говорить о необязательных и приятных вещах. Среди своих это работает. Способ общения, принятый в Восточной Германии, порождает близость, с его помощью можно продемонстрировать участие, сочувствие и даже солидарность. Коммуникация, принятая в западногерманском культурном пространстве, при которой люди могут ненавязчиво обмениваться шутками, тоже расслабляет, создает положительный настрой. Но когда восточные и западные немцы, сталкиваясь друг с другом, продолжали вести себя по принятым в их сообществах правилам, возникали недоразумения.

Пример повседневного светского общения

Пример повседневного общения[21]21
  Wagner, Wolf: Kulturschock Deutschland. Der zweite Blick Hamburg: Rotbuch, 1999, S. 127.


[Закрыть]

Карикатура Фраймута Весснера, 1991 г.

Надпись:

«У вас есть книга о проблемах коммуникации между восточными и западными немками? Я как бывший гражданин ГДР часто страдаю от того, что…»

«Это называется не «гражданин», а «гражданка».

Новые настроения

«Тотальная разруха!» – восточногерманское прошлое отправляется в утиль

Яркий образ начала 1990-х – гидравлические ножницы по бетону, которые, подобно гигантским доисторическим ящерам, вгрызаются в бывшие промышленные здания. Так восточногерманские рабочие, нанятые для участия в работах по сносу новыми владельцами разорившихся предприятий или службами занятости, уничтожали важную часть своего прошлого и узловую точку прежних социальных отношений. Работы по сносу стали метафорой статуса восточных немцев. Уже в те годы предпринимались попытки выяснить, почему выручка Тройханда от приватизации гэдээровских предприятий оказывается все меньше и меньше ожидаемой. Тогда говорили, что в ГДР царила «тотальная разруха». Эта «гипотеза утиля», как называют ее экономисты Герлинде Зинн и Ханс-Вернер Зинн, была удобна для политиков и тех, кто скупал народную собственность[22]22
  Wagner, Wolf: Kulturschock Deutschland. Hamburg: Rotbuch, 1996, S. 145.


[Закрыть]. Политики хотели затушевать разрушительные экономические последствия от быстрого введения немецкой марки и тот факт, что Тройханд, как правило, обслуживал интересы небольшого числа крупных собственников, причем за счет всех немецких налогоплательщиков. А новые хозяева предприятий и земельных участков, в свою очередь, были заинтересованы в том, чтобы их приобретения считались «убитыми» и никчемными. Однако если в политических и коммерческих спорах между равными это можно было счесть коммуникационной стратегией, языковой игрой, то для неуверенных в себе жителей Восточной Германии все было куда серьезней. Выходило, что они годами работали на «убитых» предприятиях, производя металлолом, и их самих, в некотором смысле, следовало сдать в утиль. А общественное мнение, объяснявшее отсутствие подъема в «новых» землях тем, что население здесь якобы не обладает личной инициативой и необходимыми способностями, только подтверждало их личные ощущения (см. врезку). Существовало еще одно обстоятельство: западные немцы смотрели на восстановление Восточной Германии исходя из опыта валютного союза 1948 года и тогдашнего «экономического чуда». Налоговый инспектор, посетивший в 1990 году «новые» федеральные земли, вспоминает: «На скепсис и предостережения я отвечал кратко: если вспомнить, какие усилия потребовались от наших предшественников, перестройка такой маленькой страны, как ГДР, представляется вполне решаемой задачей»[23]23
  См.: Sinn/Sinn 1993, Kaltstart (Anm.7) S.128f., См. также: Roesler 2003, Ostdeutsche Wirtschaft im Umbruch. (Anm. 5) S. 66.


[Закрыть].

Ученые из «старых» федеральных земель приписывают бывшим гражданам ГДР серьезные человеческие недостатки

«Сегодняшнее положение в бывшей ГДР, по сути, совершенно иное, чем у нас в 1945-м. Режим почти полвека унижал человека, калечил его через воспитание, образование. Каждый должен был стать безмозглым колесиком действующей машины, безвольным подручным. Пусть сегодня кто-то там называет себя юристом, экономистом, педагогом, психологом, социологом, даже врачом или инженером, это не имеет никакого значения: на длинной дистанции его знания абсолютно непригодны. (…) Мы можем простить людям их политические грехи или огрехи воспитания, все понять и забыть. Но это не поможет, ведь большинство из них ни на что не годится в силу отсутствия профессиональных знаний. Их просто не учили ничему, что они могут привнести в мир свободного рынка».

Профессор Арнульф Баринг, «Германия, что дальше?» Разговор с Дерком Румберогом и Вольфом-Йобстом Зидлером Берлин 1991, с. 59.

«От выученной за сорок лет несамостоятельности просто так не избавишься. Для превращения покорных исполнителей в инициативных самостоятельных работников требуется время».

Профессор Вернер Вайденфельд и профессор Карл Рудольф Корте. «Прагматичные немцы. О государственном и национальном самосознании в Германии». Журнал «Политика и современная история»[24]24
  Журнал – «Политика и современная история» – одно из важнейших специализированных изданий в области политических наук. Издается Федеральным центром политического образования как тематическое приложение к еженедельному журналу «Парламент». Оба журнала выходят тиражом 60 тыс. экземпляров и бесплатно распространяются среди политиков, депутатов и высших чиновников.


[Закрыть]. № 32, 1991, с. 8.

«С этой точки зрения идеологическое воспитание было успешным: покорный, полностью приспособившийся человек как социалистическая личность. Оказалось, что наряду с тотальным дефицитом знаний эта адаптивность – нынешняя и будущая – представляет собой наибольшую опасность для граждан бывшей ГДР, которые и есть те самые плоды идеологического воспитания».

Профессор Петер Айзенман. «Молодежь в новых федеральных землях. Воспитание социалистического сознания и его последствия». «Политика и современная история»[25]25
  Журнал – «Политика и современная история» – одно из важнейших специализированных изданий в области политических наук. Издается Федеральным центром политического образования как тематическое приложение к еженедельному журналу «Парламент». Оба журнала выходят тиражом 60 тыс. экземпляров и бесплатно распространяются среди политиков, депутатов и высших чиновников.


[Закрыть]. № 27, 1991, с. 8.

«Из-за низкого уровня “социального доверия” восточным немцам не хватало «психологических предпосылок для демократического участия и командного духа», гласил другой диагноз».

Профессор Мартин Грайффенхаген, профессор Сильвия Грайффенхаген. «Шок от объединения». В: «Две родины? Размышления о немецком воссоединении». Журнал «Шпигель». Специальный выпуск № 2. Март 1994.

Столь дистанцированный взгляд на восточных немцев и их прошлое отчасти объясняется тем, что лишь немногие из прошедших социализацию в ГДР были приняты в высшие эшелоны власти объединенной Германии (см. Диаграммы 2 и 3). Социологи говорят о «гиперстратификации» и «дефиците представительности», а восточногерманское население – о «чужеземном владычестве», «колонизации» Восточной Германии или о «господстве западных немцев».

Это отношение к ГДР и ее населению, обусловленное политической историей, нашло отражение в деятельности комиссий бундестага и федерального правительства. Социолог Памела Хесс провела статистический анализ созданных ими документов[26]26
  Daniel, Otto: Der Aufbau der Steuerfahndung. Die Verbrecher sind zuerst da. In: Thießen, Friedrich (Hrsg.): Die Wes-sis. Westdeutsche Führungskräfte beim Aufbau Ost. Köln: Böhlau 2009. S. 313-329, hier S. 314f.


[Закрыть]. В ее работе 2014 года содержатся свидетельства разных лет – от заключения Первой анкетной комиссии бундестага «Изучение истории и последствий диктатуры СЕПГ в Германии» (1992–1994) до материалов Федеральной мемориальной комиссии бундестага, посвященных повседневной жизни в ГДР (2007). Хесс хотела выяснить частотность упоминания тех или иных понятий, а также их валентности. Если публичное исполнение канона «Мои воспоминания о ГДР» звучит определенным образом, то из диаграммы, приведенной ниже, можно понять, как отрабатывалось это звучание в первые 15 лет. В публичных воспоминаниях о жизни людей в ГДР господствуют упоминания диктатуры, инструментов подавления граждан и жертв. С небольшим отрывом (столбцы 6–8) идут такие понятия, как «оппозиция и сопротивление», «тайная полиция, Штази» и «преследование, в том числе политическое». Затем – провал. «Антифашистское сопротивление» (столбец 9) насчитывает лишь 29 упоминаний. Остальные категории в средней части диаграммы – за исключением «мирной революции» – показывают жизнь в ГДР исключительно как «фальшивую», а самих граждан – как угнетенных ею. Более или менее амбивалентную оценку ГДР можно найти лишь в столбце 19 («повседневная жизнь и критическое отношение к ней») и 21 («воспитание детей в ГДР, ясли») – по три упоминания. «ГДР как социальное государство» занимает последнее место – одно упоминание.

Частотность употребления понятий в публичных воспоминаниях о ГДР в документах бундестага и федерального правительства 1992–2006 гг. Составлено автором. База данных. (34)