Текст книги "Маркиз де Сад"

Томас Дональд
МАРКИЗ ДЕ САД

Посвящается Колину

Предисловие

В июле 1990 года в Аркейе, месте самого знаменитого бичевания Сада, плакаты на фонарных столбах и институте Мариуса Сидобра приветствовали Нельсона Манделу. Анилиновые краски, расцветившие жалкую городскую улицу, освежали в памяти ставшие уже историей пестрые надписи на бетонных стенах общественных зданий: «Свободу Манделе». Аркей, бывший во времена старого режима любимым местом отдохновения богатых и титулованных особ, ныне скорее похож на подвергшийся жесточайшей бомбардировке городок с вызывающе возвышающимися крепостными блоками линии Мажино. Отчаянное сопротивление высотным постройкам Парижа, ведущим наступление с южного направления, оказывают последние из уцелевших вилл восемнадцатого века, увитые плющом, прежние названия улиц, просуществовавшие до самого последнего времени, надежно погребены экскаваторами и башенными кранами. Топография Аркейе времен Сада канула в Лету. Только временный дорожный знак желтого цвета указывает в том направлении, где когда-то стоял petite maison[1]1
  малый дом (фр.)


[Закрыть], в котором он творил свои дела. Чтобы не погрешить против истины, следует сказать, что надпись на знаке гласит: «Deviation»[2]2
  Это слово имеет значение «объезд» и «отклонение».


[Закрыть].

Мир, знакомый Саду и знавший его, сохранился лишь в южной части городка. Ла Кост, его замок, пребывающий в среднем состоянии между реставрацией и разрушением, носит следы буржуазного великолепия. Там, где полицейским ищейкам Людовика XVI не всегда удавалось разыскать наиболее известного обитателя деревушки, туристы безошибочно обнаруживают его присутствие. Мазан по-прежнему остается оживленным городком в непосредственной близости от Карпентраса. В западной его части, как и в былые времена, доминирует элегантный «Шато де Сад» с эркерами. Но перемены и разрушения не обошли стороной и его. Этот дом наслаждений и страстей Сада пал жертвой прогресса в 1929 году, когда его превратили в приют для престарелых людей. Наиболее ярким напоминанием о жизни своего хозяина является Соман, самое отдаленное из его владений. Расположенное на скале и доминирующее над соседними деревушками, оно, похоже, в наибольшей степени сохранило свой облик таким, каким его знал Сад. Деревня по-прежнему состоит из одной-единственной улицы. Обрывистый уступ на одном краю завершается церквушкой, а замок и сады венчают склон с другой стороны. Это место все еще остается царством тишины, прекрасных пейзажей, скал и ярких цветов.

Из тюрем до наших дней сохранилась большая башня Венсенна. Ее суровый вид напоминает об испытаниях, которые довелось пережить Саду в ее стенах. Его книги тоже стали такими же жертвами заключения, как и их автор, стоило ему оказаться в застенке.

Данное жизнеописание Сада берет начало от моих иллюстрированных комментариев о его жизни и работе, написанных в 1976 году. Нельзя говорить об этом человеке, не затронув темы, касающейся его репутации и влияния на наше время. Уже после смерти он стал виновником «болотных убийств» и многих других, правда, менее громких, преступлений. Его имя стало нарицательным для обозначения наиболее отвратительных форм человеческого поведения или романтического героизма под влиянием давления. Таким образом, эта книга имеет отношение к настоящему Сада и его прошлому. В то время как Аркей поднимается в стекле и бетоне над булыжными мостовыми пасторальной деревушки, которую он знал, его книги, запрещенные когда-то и считавшиеся нравственным ядом, ведущим к отравлению души и сердца, безумию и смерти, занимают свое место на полках магазинов наряду с другой дешевой продукцией книгоиздательств, предназначенной для массового читателя. В свете его философской амбивалентности нет ничего удивительного в том, что он достиг бессмертия ценой собственного пота и крови, а также самоотверженного труда тех немногих энтузиастов, которые целиком и полностью посвятили себя этой цели.

В процессе работы над этой книгой я оказался в неоплатном долгу перед Национальной библиотекой, Бодлеановской библиотекой и Тейлорианским институтом, Оксфордом, Британской библиотекой, Лондонской библиотекой. Государственным архивом, библиотекой университета Сент-Эндрюса, Лондонской библиотекой университетского колледжа и библиотекой Уэлльского университета, Кардифф.

Отрывок #1 является переводом текста письма Сада Марии-Доротее де Руссе из книги «Орел, мадемуазель…», изданной Жильбером Лели в издательстве Жоржа Артига в 1949 г., за что приношу ему свою благодарность.

Особенно благодарен я Питеру Дею, Сьюзан Лоуден, Элфреде Пауэлл, Районе Мак-Намара, Полю Форти, Эмме Уорт, Майклу Томасу и Эндрю Уиткрофту, которые помогали мне в завершении этого труда, вылившегося в форму этой книги и первоначальные комментарии о жизни Сада и его работе, увидевшие свет в 1976 году.

Глава первая
Обвиняемый

– 1 —

Пятнадцатого декабря 1956 года в Париже судебная коллегия 17 уголовного суда начала слушание уголовного дела. Разбирательство шло на протяжении всего долгого дня, но так и не закончилось. Когда над Иль-де-ля-Сите сгустились зимние сумерки и на улицах зажглись фонари, заседание пришлось отложить. Даже в ту осень, богатую политическими событиями (Суэцкое вторжение, Венгерское восстание), суд в Париже привлек внимание международной общественности. Его участниками являлись такие крупные фигуры французского сюрреализма, как Жан Кокто и Андре Бретон, представитель Французской академии Жан Полан и критик, романист и иконоборец Жорж Батай. Свое мнение суд вынес только 10 января 1957 года, но слушание дела на этом не завершилось, а оказалось продолжено в апелляционном суде Франции, окончательный вердикт по которому был вынесен только спустя год и четыре месяца.

Однако главный виновник разбирательства на суде не присутствовал. Как заметил общественный прокурор, истинным ответчиком считается именно этот не нашедший успокоения дух. Умер он сто сорок два года назад, а его полное имя звучало как Донатьен-Альфонс-Франсуа, граф де Сад. Титул графа, который он унаследовал по смерти отца в 1767 году, им практически не использовался. Пока Сад не достиг совершеннолетия, он называл себя маркизом, употребляя общепринятый «титул учтивости», дававшийся не по праву, а по обычаю. Привыкнув в нему, он предпочитал, чтобы люди называли его маркизом де Садом. Это сочетание титула и имени не кануло в безвестность после его смерти, а стало синонимом сардонической чувственности и злорадной жестокости. В девятнадцатом веке, когда получила развитие психопатология, его имя приобрело терминологический смысл и применялось для обозначения наиболее отвратительных и ненавистных отклонений от человеческой нормы (садизм). Оно стало одним из немногих терминов, характеризующих нравственные понятия, в значении которых не приходится сомневаться даже самым неискушенным людям.

Много лет спустя после смерти маркиза де Сада мир продолжает ощущать угрозу, исходящую от этого имени при каждом его упоминании. Те, кто слышал данное имя, порой вздрагивали, но редко оставались безучастными. Де Сад имел последователей среди писателей и художников, а кое-кто даже присвоил ему эпитет «божественный маркиз». Но для мира в целом эти люди с их богемным окружением представляются меньшинством с извращенными взглядами на жизнь. Судебное разбирательство 1956 года спровоцировал выпуск избранных работ Сада, подготовленных к печати относительно мелким издателем Жан-Жаком Повером. Он был известен изданием эротической беллетристики. В 1954 году его фирма наделала шума публикацией «Истории О», написанной Полин Реаж[3]3
  L'Histoire d'O Pauline Reage.


[Закрыть]. Во время судебного процесса над Садом эту историю Ирвинг Кристол описал как «готическую повесть о женщине, которая, подстрекаемая своим любовником, становится рабыней садистов из числа франкмасонов и находит полное удовлетворение в чинимых над ней истязаниях и унижениях». К 1956 году этот современный роман снискал скандальную славу. Тогда только узкий круг лиц знал, что его автором была коллега Жана Полана по Доминик Ори в Галлимаре. К ее книге он написал вступление, а также фигурировал во время судебного слушания дела Повера.

В 1947 году Повер начал выпуск ограниченного тиража собраний сочинений Сада в двадцати четырех томах. К тому времени, когда в 1953 году против него возбудили дело, том, включавший «120 дней Содома» – один из наиболее скандальных романов, – был доступен широкому кругу читателей уже на протяжении пяти лет. Некоторые из произведений, включенных в собрание сочинений, не могли вызвать нареканий даже самого взыскательного моралиста. Другие считались настолько опасными для человеческого разума, что на протяжении двух столетий после того, как Сад написал их, практически не публиковались. Однако их эротический накал куда менее выражен, чем тот, которым пронизан современный роман типа «Истории О» или коммерческая порнография пятидесятых годов. Но эти повествования несут разрушительный заряд оскорбительного презрения к цивилизованности и общественной морали.

Причиной судебного расследования стали четыре книги, а именно «120 дней Содома», «Новая Жюстина», «Жюльетта» и «Философия в будуаре». Но никто из судей не сумел дать точного определения их влиянию на ум отдельного читателя. В девятнадцатом веке бытовало мнение, что тем, кто читает работы «чудовища», грозит гибель души и тела. Имелись сообщения о девушках, прочитавших произведения Сада, которые сходили с ума или кончали жизнь самоубийством. В 1956 году во время слушания дела председатель суда спросил у Жана Подана, не думает ли тот, что произведения Сада могут оказывать опасное воздействие на читателя. Полан не отрицал такой возможности, приведя в качестве примера случай из собственной практики, когда одна девушка после прочтения творения Сада удалилась в монастырь.

Повера за издание четырех вышеупомянутых работ обвинили в преступлении против общественной морали, хотя сам процесс выглядел несколько странно, поскольку Жан-Жак не являлся первым издателем указанных произведений. В момент передачи дела из уголовного суда на рассмотрение в апелляционный суд книги с этими названиями можно было увидеть выставленными в нескольких сотнях ярдрв от здания, где проходило заседание, на элегантном, окаймленном деревьями бульваре дю Палэ. Они лежали на деревянных лотках букинистов, тянущихся вдоль берега Сены до соседствующего с ней собора Парижской богоматери, или по другую сторону реки смотрели на бульвар Сен-Мишеля. Здесь продавались книги-переводы в бумажных обложках, выпущенные «Олимпия Пресс» Мориса Жиродьяса с обязательным предупреждением: «Не для ввоза в Соединенное Королевство или Соединенные Штаты». «120 дней Содома», и «Альковные философы» тем не менее сумели попасть в руки отдельных читателей в Лондоне и Нью-Йорке. Считалось даже разумным расшивать тома и, не вызывая подозрения, отправлять их кусками в письмах. В середины пятидесятых годов «Жюстина» на черном рынке Лондона шла по цене 8 фунтов за экземпляр, что равнялось чистому заработку среднего рабочего за неделю.

Процесс, начавшийся в Париже 15 декабря, открылся страстной речью адвоката Повера Мориса Гарсона, выступившего в защиту свободы прессы. Цензура Франции в ту пору была легко доступной мишенью, находившейся под влиянием бюрократических предписаний с налетом буржуазного авторитаризма, к которому взывал маршал Петен. Ее осуществляла государственная комиссия, так называемая Commission du Livre, созданная законодательным актом в 1939 году (под предлогом войны). Книги на рассмотрение этой комиссии передавались полицией, она же выносила решение относительно необходимости возбуждения судебного процесса. Ее председателем являлся судья, член апелляционного суда. В нее входили советник апелляционного суда, представитель министерства образования, профессор юридических наук, лицо, предложенное ассоциациями по защите общественной морали, и член, представляющий интересы больших семей. Также в нее входил один представитель Французского общества авторов, хотя данная организация и не имела возможности самостоятельно выбирать своего представителя. Поэтому нет ничего удивительного в том, что комиссия положила глаз на наиболее откровенные произведения Сада и санкционировала проведение судебного разбирательства.

Морис Гарсон, выступавший в защиту Повера, привлек внимание суда к статье о свободе прессы, нашедшей отражение во французской Конституции от 3 сентября 1791 года. Ссылаясь на предписания и примеры, он показал бесплодность, абсурдность и политическую недальновидность, продемонстрированную цензурой за полуторавековую историю французской литературы. Его речь стала мощным доводом в пользу абсолютной свободы интеллекта и явилась наиболее весомым показанием в пользу его подзащитного, причем куда более сильным, чем показания его свидетелей.

В качестве первого свидетеля выступал Повер, издатель и ответчик. С самого начала было видно, что его дело будет проиграно. Если вначале и возникли какие-то сомнения, то через некоторое время они исчезли. Он начал с того, что объявил о своей обязанности знакомить французскую публику с работами Сада как текстами величайшей важности. Это демократическое право свободного народа читать собственную литературу тоже лежало в основе защиты, выстроенной Морисом Гарсоном. После председатель суда поинтересовался у издателя, не считает ли он книги Сада непристойными. Повер согласился с данным предложением, но подчеркнул, что его издания не могли стать оскорблением общественной морали, поскольку он выпустил их весьма ограниченным тиражом. Ответ этот оказался едва ли не самым худшим из всех, какие можно было себе представить. Защита ограниченного числа публикаций не только противоречила утверждению, сделанному несколько мгновениями раньше о публичной доступности Сада, но также звучала в унисон с судебным обвинением относительно характера опубликованных книг. Если факт опубликования работ Сада в глазах закона являлся правонарушением, то совершенно бессмысленно говорить о преступлении в малых масштабах. Как указал председатель суда, факт покупки профессорами и университетами нескольких экземпляров книг не свидетельствует о том, что в связи с этим произведения Сада в целом стали недоступны для широкой публики.

Там, где Гарсон рубил с плеча, Повер искал компромисс, не приемлемый ни для одного закона. Спасти обвиняемого от ямы, которую он сам себе выкопал, не мог литературный авторитет его свидетелей, несмотря на их значительность. Жан мог быть либо мелким издателем, недостойным внимания закона, либо лицом, стоявшим на защите права людей читать то, что они хотят. Но быть одновременно и тем и другим в данном случае не получалось.

Несмотря на авторитет известных имен его свидетелей, они мало чем могли помочь ему. Выступление Жана Полана, начатое с попытки защитить «чистоту разрушения» в Саде, оказалось неудачным. Подобные концепции на судебных разбирательствах не пользуются популярностью. Также не получило резонанса заявление о других книгах, не представленных вниманию суда, которые имели такое же тлетворное влияние, как и работы Сада. Нельзя оправдать обвиняемого в преступлении человека лишь на том основании, что другие преступники не пойманы.

Жорж Батейль на вопрос председателя суда о губительности философии Сада для моральных ценностей согласился со справедливостью замечания. Разве в таком случае не опасно распространять подобные книги среди широкой публики? С этим заявлением Батейль не согласился, сказав, что романы, с точки зрения медицины, являлись легальными документами. В любом случае широкое издание творений Сада нельзя считать опасным. Батейль говорил о своей вере в природу человеческой натуры и совершенной уверенности в том, что мужчины и женщины не станут применять теории Сада на практике.

– С чем вас и поздравляю, месье, – сухо ответил ему судья. – Ваш оптимизм делает вам честь.

Два других чрезвычайно именитых свидетеля защиты на суде физически не присутствовали. По правде говоря, второй, как оказалось, не присутствовал ни в какой форме. Свидетельство Жана Кокто заключалось в письме, адресованном суду. В нем автор твердо отстаивал свой взгляд на Сада как философа и моралиста.

– Неужели Жан Кокто на самом деле сказал это? – с сомнением спросил председатель. Таким образом, послание мало чем могло помочь Саду или Поверу.

Заявление в пользу защиты также сделал Андре Бретон, но оно куда-то запропастилось и на рассмотрение суда представлено не было. Это пессимистическое откровение и завершило рассмотрение дела издателя.

Обвинение, допуская, что Повер действовал заодно с полицией, оспаривало утверждение о выпуске ограниченного тиража. Было объявлено о публичной подписке и проведена рекламная кампания в журналах. Тома издания имелись в открытой продаже в лавках букинистов на набережной Сены, да и реклама не молчала. Если Повера оправдают, что помешает ему издать Сада в бумажных обложках как литературу для массового читателя? Это случится десятилетием позже, хотя на сей раз издателем будет не он. Являлся ли Сад оскорблением общественной морали или нет? Именно в этом и заключалась проблема, возникшая перед судом.

Морис Гарсон оказался прав, когда предпринял атаку на цензуру и репрессивные меры, продемонстрировав тем самым вполне понятную истину: общественная мораль не находится в статичном состоянии, а эволюционирует. Гарсон выбрал правильную тактику, затеяв формальный спор и пытаясь склонить на свою сторону суд присяжных. Повер, напротив, получил плохой совет, когда хотел выиграть на иллюзорном преимуществе ограниченного тиража. Председатель суда, искушенный игрок, отбил его атаки по всем направлениям спора. Наиболее скандальные работы Сада стоило либо печатать, либо вообще отказаться от публикации. Вопрос ограниченности тиража мог послужить причиной либо для избежания судебного преследования, либо для смягчения наказания, но позволить добиться оправдания не мог. В этом Повер просчитался. 10 января 1957 года уголовный суд признал его виновным и присудил штраф. Четыре наиболее спорных романа Сада пополнили список запрещенных книг.

Верховный суд после изучения собраний сочинений Сада в 1958 году принял окончательное решение. Тома, не вызывающие сомнений, эротические произведения и работы с элементами мягкого садизма к опубликованию допускались. Вышеупомянутые четыре работы, составлявшие четырнадцать томов издания и ставшие причиной судебного разбирательства 1956 года, подлежали запрету.

После такого продолжительного юридического спора решение суда тем не менее вскоре подвергли пересмотру в свете новых веяний, коснувшихся свободы публикаций в шестидесятые годы. Малые тиражи романов Сада появлялись во Франции без всякого труда. И хотя это небольшое число экземпляров имело проставленные внутри номера, ограниченный тираж мог равняться тиражу неограниченному и достигать пяти-восьми тысяч копий. Английские переводы в обязательных розовых или желтых обложках продавались в книжных лавках, тянущихся вдоль набережной Сены на протяжении всех пятидесятых. Речь идет об «Альковных философах» и «Праведном поведении, подвергнутом суровому наказанию». В конце концов появились и французские тексты в бумажных обложках, выпущенные «Фолио» и «Ливр дю Пош» и предназначенные для широкого круга читателей.

В утопающем в исках и встречных исках судебного процесса Дворце Правосудия всегда незримо присутствовал его сардонический и мстительный призрак, вызывающий у моралиста страх и благоговейный ужас. Разбитое недугами, распухшее тело его престарелого автора в 1814 году отправилось к месту его безвестного захоронения на кладбище в Шарантоне. Но его жестокий ум продолжает жить в его романах и диатрибах. Одним из наиболее характерных и неприятных свойств этого интеллекта была его гибкость, которую не сумели сломать ни два смертных приговора суда, которых едва удалось избежать, ни двадцать семь лет, проведенных в тюрьмах и психиатрических лечебницах старого режима и эпохи Революции. Такой опыт не мог не расцвести пышным цветом альтернативной философии человеческого поведения, тайно излагаемой длинными месяцами и годами тюремного заключения. В этом новом устройстве садовской вселенной словно не существовало ни Бога, ни нравственности, ни любви, ни надежды – только вырождающееся человечество, охваченное последним эротическим экстазом и братоубийственным безумием. Убийства, грабежи, насилие, мужеложество, кровосмешение, проституция – вот логические средства, ведущие к этому финалу. Но, если бы Сад действительно выступал в качестве проповедника этой системы, ему не нужно было бы отвергать существующий порядок. Источником вдохновения его трудов стали темные годы Террора и жестокого правосудия Бурбонов.

Если бы в этом и заключалась мечта сумасшедшего, не было бы ни издания собрания сочинений, ни судебного процесса 1956 года. Но интерпретация Сада с изумительной точностью соответствует извечной вселенской утрате божественной силы, обществу, где разум находит оправдание лишь законам, продиктованным природой. В его эпоху герои и героини творений автора томились в безысходности своих величайших замыслов. Для разрушения существующего мира у них не хватало ни сил, ни власти. В «Жюльетте» героиня сожалеет о невозможности погубить город, вызвав извержение Везувия. Вместо этого она должна довольствоваться пыткой молодой женщины, которую затем сбрасывает в кипящую лаву вулкана. Какое-то успокоение наступает позже, после того, как отравив систему водоснабжения города, героиня погубила полторы тысячи людей. К 1956 году наука значительно преуспела в этом, обуздав ядерную реакцию и добившись невиданных достижений в бактериологии, благодаря чему стало возможным уничтожение жизни на всей земле. Двух столетий научного прогресса хватило на то, чтобы в свете амбиций военных стратегов и их оружейников померкли честолюбивые помыслы Жюльетты и ее друзей.

Безусловно, велись споры относительно романов Сада, показывающих последствия того, что произойдет, если человечеству вздумается отвергнуть мир божественных нравственных устоев. Но этот протест служил желанию подчеркнуть двусмысленность, присутствующую если не в его работе, то в его жизни. Отвергал Сад божественный уклад мира или нет, но эта его одержимость Провидением и искаженные фразы сквернословия дают все основания предположить – его основная мания носила скорее религиозный, чем сексуальный характер. На протяжении двух сотен лет он являлся, пожалуй, единственным крупным писателем, задумавшимся над невозможным и отразившим свои выводы в форме повествований, которые считались непечатными как в его собственное время, так и два столетия спустя. Вольтер показал, что в этом лучшем из возможных миров далеко не все дано во благо. Но даже голос этого мыслителя казался слабым отзвуком на фоне садовского срывания завесы с вселенной, где балом правит зло и погибель, где не обделенные разумом мужчины и женщины предаются усладе в этой грубой эротической прелюдии к никем не оплакиваемому забвению рода человеческого.

После провала процесса, возбужденного в 1960 году в Англии против «Любовника леди Чаттерлей», и проигранных процессов против этой же книги и «Тропика Рака» Генри Миллера в Соединенных Штатах в 1959 и 1964 годах, книги Сада начали публиковаться более широко. В Англии подобные издания выходили в значительной степени подчищенными. Так продолжалось до появления в 1989 году романа «120 дней Содома». В Нью-Йорке и Лос-Анжелесе переводы появлялись в красочном оформлении, без каких-либо пропусков и сопровождались комментариями академиков и литературоведов, в которых делался упор на важность публикаций. Имени Сада, предусмотрительно вымаранному из сообщений об эпохе Просвещения и Революции, при публичном одобрении критиков и ученых теперь снова вернули его политическую и культурную ценность. Предание его забвению в девятнадцатом веке по причине, лаконично суммированной в высказывании Мишле «страшный безумец», представлялось теперь поспешным. Действительно, его работы, с которыми в шестидесятые годы столкнулся Западный мир, приобрели особое значение для нового поколения, рожденного революционными потрясениями.

Сад стал символом этих лет, каким за тридцать лет до этого он являлся для сюрреалистов. Все же основными покупателями его книг оказались не интеллектуалы Нового Левого крыла. Они относились к публике, которую можно было встретить на таких фильмах ужасов, как «Дом, где в почете плети» или на гетеросексуальной оргии «Я больше не люблю тебя». Их субкультура отражала героя, превозносимого выше некуда в «Марат-Саде» Вейсса, или критикой фашизма в картине Пазолини «Садо: 120 дней», появившейся на экранах в 1974 году.

Среди более широкой публики возрождение репутации Сада не продлилось сколько-нибудь долго. Благодатной почвой для коммерческой порнографии он не стал. Для мужчин и женщин, которых мало интересовала революция, настоящая или прошлая, его имя значило больше, нежели книги. Читателей этого рода больше интересовало, проделывал ли маркиз де Сад те вещи, которые описывал в своих романах, и если получали на свой вопрос положительный ответ, то они, скорее, предавались томлению об удовольствиях, полученных в последние дни старого режима французским дворянином, чем откликались на горячие призывы к революционному насилию.