Текст книги "Маркиз де Сад"

– 2 —

Когда ребенку исполнилось десять лет, на семейном совете постановили, что благотворный пример ученого дяди должен быть заменен на ортодоксальное обучение. Вероятно, это решение приняли довольно своевременно. Господский двор в Сомане в скором времени публично признали местом сомнительных удовольствий и определенного нравственного цинизма. Учитывая черты жестокости и своеволия в характере ребенка, жесткие рамки морального воспитания должны стать благотворным противовесом годам, проведенным в Провансе.

Для этого нужно вернуться в Париж и поступить в колледж Людовика Великого. В данном случае удача в какой-то степени изменила семье Садов, и сын стал для своих родителей еще более чужим, чем это могло быть в обычном случае. В 1743 году граф де Сад поссорился с кельнским курфюрстом, когда тот обвинил его в том, что Жан-Батист не дорожил его благосклонностью. Обвинение вполне могло оказаться справедливым. С другой стороны, курфюрст любил азартные игры, причем, обожал выигрывать. Дипломатам советовали вежливо проигрывать ему. Граф де Сад, скорее всего, проявил бестактность – откровенная продажность как будто не была свойственна его характеру.

После возвращения графа де Сада во Францию графиня решила поселиться в монастыре кармелиток на улице де Л'Анфер, где она прожила до своего смертного дня. Когда ее сын в возрасте десяти лет вернулся в Париж, он уже не мог находиться под непосредственным влиянием ни одного из своих родителей. Расположенный неподалеку от дворца Конде, колледж Людовика Великого считался престижным учебным заведением, как с точки зрения социальной, так и интеллектуальной. Находился он в ведении Ордена иезуитов. Среди его выдающихся учеников в восемнадцатом веке числились Вольтер и Дидро, и Бодлер в девятнадцатом.

Согласно традициям возраста и класса, Сад имел не только личные апартаменты, но и частного наставника, аббата Амбле. Священник должен был стать его ментором и во взрослой жизни. Ему также выпала неприятная обязанность препроводить своего подопечного в тюрьму для отбывания первого заключения. В зрелые годы маркиз напишет, что считает аббата Амбле своим первым настоящим учителем, обладавшим недюжинным умом и собственными принципами.

Еще четыре года до исполнения четырнадцати лет Сад оставался в стенах школы. Во время пребывания там он усвоил преимущества порядка и системы, которых ему не хватало в Сомане, и с легкостью приспособился к требованиям расписания. Его не без справедливости называли одним из наиболее начитанных французских авторов. Следует сказать, что школьный режим не прошел бесследно для воображения юного маркиза и три десятилетия спустя нашел отражение в его творчестве. История снабдила де Сада материалом, а математика стала навязчивой структурой, дававшей основу гротескному миру таких произведений, как «120 дней Содома». В своих письмах из тюрьмы он пользовался личным шифром, в котором цифры стали информационными и завуалированными символами. В его вымышленных гаремах количество распутных героев будет равняться квадратному корню числа прислуживающим им мальчиков и девочек или числа жен, шлюх и жиголо, помогающих в оргиях.

Строгая дисциплина и упорядоченность колледжа нашли отражение в законах сексуального деспотизма в замках Силлинг или общине Сант-Мари-де-Буа в «Жюстине». Несмотря на то, что в его дворцах удовольствий предавались занятиям извращенным сексом, они в значительной мере походили на строго организованные школы, а к характеру местных рабынь предъявлялись претензии сродни требованиям к благовоспитанным школьницам. Подобно Суинберну и многим другим последователям Сада девятнадцатого века, маркиз предлагал сардонический бурлеск морального воспитания.

Но колледж Людовика Великого сулил также удовольствия, которых не существовало в Сомане и Эбрее. Одним из главных видов отдыха в школе была постановка спектаклей. Любовь к театру у Сада проснулась рано и продолжалась всю его жизнь. Успеха в качестве драматурга он не добьется. Судя по дошедшим до наших дней откликам, особым талантом или оригинальностью маркиз тоже не обладал. Но во время своего продолжительного заключения он утешал себя чтением пьес, в надежде, что может стать последователем Корнеля, Расина и великих трагических драматургов Франции семнадцатого века. Хотя какими-либо талантами Сад не обладал, его честолюбивые помыслы подогревались героической драмой и тщательно подобранным списком комедий, которые учителя-иезуиты рекомендовали для постановки своим ученикам.

После четырех лет классического обучения античной литературе, религий, истории и математике юный маркиз закончил колледж. Теперь ему надлежало получить документ, удостоверяющий его благородное происхождение с перечислением предков. Вооруженный необходимыми бумагами, он приобретал право поступить в Версальскую школу легкой кавалерии. Сад выбрал эту карьеру, несмотря на то, что в Европе после окончания в 1748 году войны, связанной с австрийским престолонаследием, восстановился мир. Как и его отец, свой жизненный путь он хотел начать со службы в армии.

Графу де Саду год учебы сына в военной академии стоил три тысячи ливров. 5 декабря 1755 года мальчика со звания энсина произвели в младшие лейтенанты Королевской гвардейской пехоты. Назначение это не оплачивалось, но освобождало графа де Сада от дальнейших расходов, связанных с образованием отпрыска. Словом, было сделано все возможное для самого Донатье-Альфонса-Франсуа и его дальнейшей жизни. Несмотря на хрупкое телосложение и довольно нежный облик, скрытой за обманчивой внешностью ярости оказалось достаточно, чтобы помочь ему выдержать с полдюжины сражений. На войне он показал себя с лучшей стороны. Господин де Кастера, бывший свидетелем этого, писал графу де Саду, что его сына скорее нужно останавливать, чем толкать на действия. Такого же мнения придерживались и старшие офицеры Сада, один из которых заметил о нем: «Совершенно сдвинутый, но храбрый».

Когда в декабре 1755 года маркиз стал младшим лейтенантом, обстановка в Европе формально оставалась мирной. Но британский командующей военно-морскими силами адмирал Боскауэн, проявлявший активность в районе Ньюфаундленда, начал уже вмешиваться в дела французского флота в северо-западной Атлантике. Заявив протест, Людовик XV отозвал послов из Англии и Ганновера. К весне 1756 года поползли слухи о возможной войне, поскольку французские полки двинулись в южном направлении в сторону Тулона, порта дислоцирования кораблей на Средиземноморье, и в восточном, чтобы оказать поддержку австрийскому союзнику в борьбе против Фридриха Прусского. Видя такие приготовления, Англия в мае 1756 года официально объявила Франции войну, выделив финансовые субсидии и снарядив для участия в прусской кампании ганноверские войска. Но инициатива уже находилась во французских руках. Не прошло и несколько дней после объявления Англией начала военных действий против Франции, как французский флот нанес поражение эскадре адмирала Бинга из Гибралтара, потом захватил Менорку, а через некоторое время – британскую военно-морскую базу в Порт-Мейоне. 16 июня Франция заявила о состоянии войны с Англией.

Страна жила надеждой, что победа в этой кампании, получившей впоследствии название Семилетней, станет спасением Франции, Людовика XV и аристократического уклада жизни. На смену нравственному цинизму, поиску удовольствий и тенденции к политическому анархизму, проявившимся после смерти Людовика XIV в 1715 году, пришли жестокие испытания войны, ведущейся на трех континентах. Ярость сражений подогревалась обещаниями скорого триумфа. Новости, приходившие со Средиземноморья, звучали успокаивающе. Сообщения из Северной Америки – и того лучше. Несмотря на неприятности, приносимые адмиралом Боскауэном, французские сухопутные силы и их индейские союзники настолько деморализовали английских колонистов, что, как заметил один британский офицер, французам ничего не стоило бы занять всю Вирджинию и Мэриленд, если бы только они высадились там. Но и этого оказалось мало. Следовавшее через океан подкрепление из Англии потеряло две тысячи человек, ставших жертвами «тюремной лихорадки» – тифа, распространившегося на переполненных народом транспортных кораблях от мелких преступников, мобилизованных на войну в качестве солдат.

В Европе дела англичан также складывались не самым лучшим образом. Они дважды пытались высадиться на французском побережье, но в обоих случаях их отбрасывали назад. Главный театр военных действий находился в Германии, где Пруссия сражалась с Австрией. Французская армия действовала в районе Рейна. Сада перевели в пехотный полк маркиза де Пуайянна. Великолепный в своем ярко-синем мундире с алыми нашивками, младший офицер вместе со своими солдатами пересек Рейн и вышел на равнины северной Европы.

Полк, в котором служил Сад, являлся составной частью армии, находившейся под командованием графа д'Эстре. Армия получила приказ сразиться с защитниками Ганновера, возглавляемыми сыном Георга II, герцогом Камберлендским, «Мясником», разбившим якобитов в Куллодене в 1746 году. Эстре пересек Везен и 26 июля 1757 года всю силу французской армии обрушил на полки герцога в Хастенбеке. Атаки на позиции Камберленда продолжались три дня и закончились одной из самых решительных побед французской армии в этой продолжительной войне. «Мясник» признал поражение и в Клостерцевене подписал акт о капитуляции, эвакуировав из Ганновера отцовского наместника. Описывая отчаяние Георга II, узнавшего о поражении в Ганновере, Гораций Уолпол 4 августа 1757 года писал своему другу сэру Томасу Манну: «Какой печальный вид являет собой престарелый монарх в Кенсингтоне, доживший до таких бесславных и роковых дней!»

Правда, как описывал сам Сад германскую кампанию, увиденную собственными глазами, задор победы 1757 года в следующем году померк. В январе 1757 года он получил чин лейтенанта. Но более важным стало то, что командование французской армией на Рейне перешло герцогу Ришелье, а затем, вследствие дворцовых интриг мадам де Помпадур – графу де Клермону, дальнему родственнику Садов по семейству Конде. В стратегии этот «вояка» разбирался слабо. Существовала и худшая сторона данного назначения: граф оказался подобен подушке, носящей следы последнего человека, который на ней сидел; он легко поддавался влиянию извне. 23 июня 1758 года в Крефелде Клермон сразился с Фердинандом Брунсвиком.

Накануне битвы Сад имел возможность наблюдать за фиглярством кавалерии, когда ганноверцы прогнали французов из города лишь для того, чтобы французская конница все же вернулась и выдворила ганноверцев. Все этого скорее походило на забаву, чем на сражение. Но утром 23 июня, когда маркиз и его солдаты проснулись, они увидели, что происходящее мало напоминает игру. Их атаковали главные ганноверские силы, и времени им хватило лишь для того, чтобы организовать профессиональную оборону. Едва французы успели подготовиться, как подверглись артиллерийскому обстрелу с фронта и обоих флангов. Когда солдаты Сада занимали свои позиции, уже грохотали выстрелы и над ними проплывали облака дыма. От близких разрывов снарядов в воздух взлетали комья земли, и после каждого полета шипящих пушечных ядер в стройных солдатских рядах появлялись невосполнимые провалы. Словом, шло одно из жесточайших сражений, ничего общего не имевшее с битвой при Фонтеное в 1745 году, когда французские офицеры, якобы выступая перед противником, говорили: «Будь мы на месте англичан, то сначала бы открыли огонь».

Атаку ганноверцев Сад имел возможность наблюдать по фронту и с правого фланга. Среди погибших в том бою оказался граф де Жисор, сын графа де Бель-Иля, маршала Франции. Только тогда Сад вдруг понял, что все это является всего лишь прелюдией, а настоящее наступление готовилось на левом фланге, где на оборонительных позициях стояли его собственные карабинеры. Последовала свирепая рукопашная схватка, исход которой могла решить только грубая физическая сила. Войска противников сошлись в ближнем бою и, как писал Сад, нещадно рубили друг друга саблями. Ряды французов к этому времени еле держались. Ожидали подмогу, но она, хоть ее и обещали, в суете сражения так и не пришла. Свежие ганноверские войска, появившиеся из ближайших лесных зарослей, предприняли новую атаку на французские оборонительные укрепления. Сад утверждает, что его линия обороны выстояла, а солдаты дрались, как львы, и успешно отразили удары элитной силы вражеской пехоты. Позиция удерживалась до наступления ночи. Потом под покровом тьмы, «тень армии», как охарактеризовал своих солдат Клермон, начала медленное отступление к Рейну.

После этого поводов для восторгов в дальнейшей кампании у Сада не возникало. Хотя случались еще ночные атаки на врага, одна из которых принесла четыре сотни пленных, настоящих побед больше не случалось. Кроме того, исчезли причины надеяться на личное продвижение в армии. Сад сообщил отцу, что ему недостает малодушия, чтобы лебезить перед влиятельными людьми или льстить глупцам, с тем, чтобы снискать к себе расположение. Только однажды или дважды маркизу удалось обратить на себя внимание своего начальства. Один случай был связан с тем, что он спас от казни дезертира, когда весь полк бросил человека на произвол судьбы. В другой раз Сад выделился из общей массы по иному поводу, приказав дать залп торжественного салюта в знак ознаменования победы французов в Зондершаузене. Но ствол оружия оказался настолько неумело направлен, что снаряд пробил крышу соседнего помещичьего дома. Лейтенанту Саду пришлось принести публичные извинения местному муниципалитету. Извиняясь, он бестактно заметил, что местная знать, возможно, и расстроившаяся из-за случившегося, поймет и простит его, когда осознает естественную радость по поводу победы его нации над их.

Другие новости о Саде пришли во Францию от его спутника Кастеры, который сообщал: молодой маркиз при встрече с местными красотками оказался «легко воспламеняющимся». Подробности дела неизвестны, но, в любом случае, влияние, которое оказывали на него немецкие девушки, вскоре потеряло свое значение. В 1779 году Сад сказал, что лучший способ выучить язык – завести любовницу, прекрасно говорящую на нем. Именно таким образом он и поступил, когда выбрал толстую веселую баронессу, гораздо старшую его по возрасту.

По мере того, как ход кампании изменялся явно не в пользу Франции, а число погибших возрастало, во многих полках появлялись вакансии. В апреле 1759 года Сад купил себе чин капитана в Бургундской кавалерии. Но после этого война для него, если не считать регулярные верховые дозоры, стала ничем. Приезжая в Париж и держась в стороне от своего отца и детских наставников, он быстро пристрастился к жизни, полной сексуальных открытий. Такое существование в конечном счете представилось ему унылым и безрадостным. «Друзья, как и женщины, часто оказываются фальшивыми», – сделал маркиз горький вывод. По его собственному замечанию, он слишком много спал и слишком поздно вставал. Каждое утро Сад отправлялся на поиски девушки, которую можно бы нанять на один день. К вечеру, когда его интерес к ней как будто затухал, он порой чувствовал себя неловко. В конце концов, маркиз пока еще оставался благовоспитанным молодым человеком. Но проснувшись поутру, он обнаруживал, что его страсть разгоралась с новой силой, и день снова начинался с поиска новой партнерши.

Известие о его поведении в скором времени достигло семьи де Садов, чему вряд ли стоит удивляться: в ту пору самый большой в Европе город можно было с легкостью обойти пешком. Вследствие этого Сад испытал всю полноту мучительных угрызений совести. Он написал аббату Амбле, признавшись ему в своей глупости и бездумности. Молодой человек заметил, что не любил ни одной из тех девушек – это, несомненно, соответствовало действительности, – и теперь понимает, что ни одна из них не могла составить счастье его жизни. Данные сожаления вполне могли быть всего лишь формальным выражением раскаяния, принесенного с целью успокоения аббата Абмле и графа де Сада. Но каких-либо свидетельств той поры, указывающих на то, что молодой человек предавался более предосудительным удовольствиям, которые в скором времени станут причиной его дурной репутации, не имеется.

Выражая сожаление по поводу беспокойств, которые доставил графу де Саду, «добрейшему из отцов и лучшему из друзей», молодой маркиз производит впечатление действительно приличного молодого человека, которого своевременно удалось спасти от неминуемой погибели. На какое-то время он возвращается на войну, где ищет славы.

Но за время его отсутствия очередь за славой значительно увеличилась, а жизненных удобств стало значительно меньше. Война, так удачно начавшаяся для Франции, теперь грозила обернуться национальной катастрофой. Атаковав в 1759 году Квебек, британцы в Северной Америке нанесли французским силам удар в самое сердце. В Европе военная инициатива из рук Франции перешла к армиям Пруссии и Ганновера. Действующая французская армия все решительнее уклонялась от сражений. Но такое положение вещей едва ли можно считать удивительным, поскольку герцог де Шуазель, премьер-министр Людовика XV, уже начал с англичанами секретные мирные переговоры, которые не проходили настолько тайно, как ему хотелось бы. Причин и сил для войны больше не было. Когда в 1763 году она закончилась, Сад покинул армию, хотя случилось это только после того, как майор из его полка рассказал другу семьи, господину де Сен-Жермену, об «ужасных вещах», которые молодой офицер вытворял в интимной жизни.

Если граф де Сад на обвинения, выдвинутые против сына, на этот раз обратил внимания меньше, чем следовало, то это обуславливалось лишь тем, что ему приходилось заниматься скандалом более серьезным. Гроза, от которой фривольное поведение аббата де Сада защищали стены его уединенного замка в Сомане, обрушилась на него в Париже. В его игре на религиозном поприще как будто все шло хорошо, и он успешно продвигался вверх, став генеральным викарием Нарбонны и Тулузы. Но его знакомые, включая Вольтера, замечали, что интерес священника к молодым женщинам не ограничивался одной духовностью. С особым энтузиазмом относился он к своим редким путешествиям из Прованса в Париж; возможно, новое чувство престижа в Церкви взяло верх над его природной осторожностью. Аббат не учел повышенную бдительность со стороны полиции. В начале 1762 года он нанес визит мадам Пирон, многоопытной в сексуальном плане даме, известной своей моральной неустойчивостью. В этом тоже состоял один из его просчетов. Но аббату де Саду хотелось испробовать таланты мадам де Пирон в компании с ее девушкой Леонорой с репутацией проститутки. Когда агенты полиции ворвались на вечеринку, пятидесятилетнего генерального викария Нарбонны и Тулузы они нашли в весьма недвусмысленном положении в компании с двумя молодыми женщинами. Возможно, каким-то образом он привлек к себе внимание полиции, но более вероятным представляется неблагоприятное для него стечение обстоятельств, когда священник оказался в заведении в ночь обыска.

Но случилось так, что срок тюремного заключения аббата де Сада оказался кратким, и его репутация дворянина и священнослужителя не пострадала. Предложения лишить его должности генерального викария или прихода церкви Сен-Леже в Эбрее не приняли во внимание, так как они могли рассматриваться как акт мщения. В то же время ему порекомендовали на время удалиться в Прованс и не показываться в Париже до тех пор, пока пересуды не умолкнут, а впредь во время своих визитов в столицу и к мадам Пирон быть более осмотрительным. Вольтер предвидел скандал такого рода и свое представление о церковной карьере друга изложил в письме в стихотворной форме.

 
Взгляни на идеального святошу!
Любить готов и ублажать,
И без трудов особых церкви ношу
С мирскою радостью мешать.
 

В детские годы своего племянника аббат служил для него примером человека огромного влияния и объектом подражания. Его поведение, возможно, позволило отбросить последние колебания и свободно предаваться обуревавшим его страстям. Этому также способствовала задумка графа де Сада уйти из мира, как это сделала графиня, и предаться мыслям о бренности жизни. Для принятия этого решения, как выяснилось, у него имелись довольно веские причины. У него уже начали проявляться первые признаки водянки. Сбои в работе жизненно важных органов не обеспечивали своевременного вывода из организме жидкости. Не надеясь на выздоровление, он искал облегчения своим страданиям на водах Пломбьера. В более легких случаях врачи, возможно, помогали избавиться от водянки. Графу де Саду предложили подвергнуться «пункции». С помощью острого троакара, введенного в брюшную полость, у него могли откачать от десяти до пятнадцати кварт жидкости[5]5
  Мера объема жидкости, равная в Англии 1,14 л.


[Закрыть], но такое лечение приносило лишь кратковременное облегчение. Проводить его с каждым разом приходилось бы все чаще, а состояние пациента продолжало бы явно ухудшаться.

Все же пример аббата де Сада служит еще одним доказательством того, что благочестивый порядок Людовика XIV безвозвратно ушел в прошлое. Наряду с анархией в политике шло моральное разложение общества, не обошедшее стороной даже высших служителей Церкви. Волна перемен нравственных устоев наступала с такой скоростью, что верования и понятия, казавшиеся непреложными, сметались ею, как моды минувшего летнего сезона. Публичные дома терпимости и частные petite maison не только открывали врата сексуального рая, но и предлагали новую философию жизни, более подходящую для того времени. Век короток, а «потоп», как назвал его Людовик XV, составлял всего лишь четвертую его часть. Большую часть этого времени Сад провел в заключении, но в моменты свободы он следовал модному влечению той эпохи.

Однако в его случае извращенность и жестокость, которые якобы возбуждали в нем половое чувство, в такой мере отличались от нормы, что через год после его возвращения с войны владельцы домов терпимости в Париже получили предупреждение насчет него от Луи Марэ, инспектора полиции, отвечавшего за нравы общества в городе. Инспектор посетил мадам Бриссол, хорошо известную владелицу публичных домов в Барьер-Блакш и на рю Тир-Бурден. Зная, что Сад в Париже, Марэ записал: «Этой Бриссол, не вдаваясь в дальнейшие подробности, я настоятельно порекомендовал, чтобы никаких девушек ему для сопровождения в petite maison она больше не давала». Petite maison как тайное место для интимных удовольствий титулованных и знатных особ стало символом разврата хорошо обеспеченных. Уединенность и надежность укрытия за его стенами делали такой дом идеальным местом для развлечений, подсказанных Саду его изощренным умом.