Текст книги "В краю лесов"

Глава 23

Именно поэтому Мелбери и пригласил дочь прогуляться – так он поступал всегда, когда хотел сказать собеседнику что-то важное. Дорога привела их на вершину одного из холмов, отделявших лесной край от яблоневого; отсюда весной они любовались пышным цветением садов, которые теперь были густо-зелеными. Живо вспомнив, как она проезжала тут на двуколке, Грейс заметила:

– Кажется, в этом году урожай на яблоки будет большой – как и ждали. Джайлс, наверно, уже готовится делать сидр?

Не для таких разговоров отец привел ее сюда, поэтому вместо ответа поднял руку и указал ей на густую зелень вдали:

– Видишь то место, где яблони переваливают через холм? Там много веков назад находилось поместье Фитцпирсов, а сейчас – деревня Бакбери-Фитцпирс. Великолепное было имение, великолепное!

– Но сейчас ведь они им не владеют.

– Увы! Слава и величие умирают так же, как ничтожность и глупость. Кажется, нынче наш доктор и незамужняя дама – не знаю, где она живет, – единственные потомки Фитцпирсов. Ты должна быть счастлива, что будешь носить такую прославленную фамилию, ведь приобщишься к истории.

– Но разве наш род в Хинтоке не такой же древний, как их в Бакбери? Ты же мне говорил, что наша фамилия все время встречается в старинных бумагах.

– Да, как фамилия йоменов, арендаторов и тому подобных. Согласись, что фамилия Фитцпирс куда лучше. Ты будешь вести высокую умственную жизнь, к которой привыкла в последние годы; практика у доктора тут небольшая, но он, конечно, наберется сил и вскоре переедет в большой город, заведет модную карету, и ты перезнакомишься со множеством дам из самого высшего общества. Если тогда встретишь меня на улице, можешь смело проехать мимо и отвернуться. Я и мечтать не буду, чтобы ты говорила со мной, – разве в каком-нибудь неприметном безлюдном уголке, чтобы встреча со мной не унизила тебя ни в чьих глазах. Теперь и думать не смей о соседе Джайлсе. Мы с ним друзья, но тебе он не ровня. Он живет простой, грубой жизнью, и жена его должна жить так же, ему под стать.

Отцовские уговоры подействовали. Вольная распоряжаться своим временем, Грейс, воспользовавшись погожим днем незадолго до возвращения Фитцпирса, решила посетить долину, где находилась деревня Бакбери-Фитцпирс. Оставив работника с лошадью и двуколкой у трактира, она направилась к развалинам замка, видневшимся невдалеке, не сомневаясь, что это и есть былая твердыня рода Фитцпирсов.

Развалины выглядели убого и состояли в основном из сводов нижнего этажа, которые покоились на низких толстых колоннах с узорчатыми капителями. Две-три получше сохранившиеся комнаты какой-то фермер превратил в загон для телят, и те шуршали теперь соломой, покрывавшей каменный пол, и лизали стены с диковинными норманнскими орнаментами, лоснившимися от сырости. Грейс подумала, что даже это примитивное искусство не заслуживает подобного небрежения, и впервые род Фитцпирсов предстал перед ее воображением в грустном романтическом свете.

Пора было ехать домой, и она вернулась к двуколке, раздумывая об увиденном. Ее глубоко поразила неожиданная мысль, что человек столь современных воззрений на науку и искусство может быть кровно связан с руинами столь отдаленных времен. Эта связь еще больше увеличила заинтересованность Грейс умом и положением доктора, и она устрашилась: и без того, оказываясь рядом с ней, он производил на нее непостижимое действие.

Весь обратный путь она пребывала в возбуждении, вызванном не любовью, а скорее страхом перед надвигавшейся опасностью.

Меж тем отец ее тоже готовился к встрече с Фитцпирсом. В доме хранилась старая книга по медицине, изданная в конце прошлого века, и, чтобы не ударить лицом в грязь, Мелбери после рабочего дня раскладывал эту книгу на коленях и читал о Галене, Гиппократе и Герофиле[14]14
  Гален Клавдий (ок. 130 – ок. 200 до н. э.) – древнеримский врач и естествоиспытатель; Гиппократ (ок. 460 – ок. 377 до н. э.) – величайший врач Древней Греции, один из основоположников научной медицины; Герофил (ок. 300 до н. э.) – знаменитый древнегреческий врач и анатом.


[Закрыть], о догматиках, эмпириках и герметиках, соперничавших между собой в истории медицины. Потом он перешел к классификации болезней и способам их излечения, подробно изложенным в этом достойном сочинении. Мелбери опасался, что трактат его устарел и что ему не удастся должным образом поддерживать беседу с доктором, без сомнения, находящимся в курсе самоновейших открытий.

Наконец Фитцпирс приехал и прислал слугу сообщить, что зайдет немедленно. На приведение дома в порядок оставались считанные минуты, поэтому уборка в гостиной Мелбери напоминала уборку в приемной Толмача, при которой бедный Пилигрим чуть не задохнулся от пыли[15]15
  Здесь упоминается эпизод из аллегорического романа «Путь паломника» (1677) английского писателя Джона Беньяна (1628–1688).


[Закрыть]. Наведя порядок, миссис Мелбери уселась в кресло, сложила руки и стала ждать. Муж ее беспокойно расхаживал по двору, наведывался в комнаты и, пробормотав: «Да-да», – опять выходил из дому.

В пятом часу Фитцпирс привязал лошадь к крюку перед парадными дверьми, вошел в гостиную, но увидев только миссис Мелбери, счел это за дурное предзнаменование. Лишь лицезрея Грейс, он мог поддерживать в себе пламя, заставившее его пойти на такое отчаянное предприятие, но ее не было, и он испытал желание убраться восвояси.

Он сидел и рассеянно произносил слова, какие, по его мнению, подходили моменту и были понятны хозяйке деревенского дома, но вот на лестнице послышался шелест платья и Грейс спустилась в гостиную. Фитцпирс был растерян не менее, чем она. Девушка вызывала в нем самые искренние чувства, но он не мог отделаться от мысли, что решается на плохо обдуманный шаг.

Мистер Мелбери задержался в мастерской и не успел вовремя надеть жилет и парадный пиджак, но не желая, чтобы его долго ждали, вошел в гостиную, на ходу застегивая пуговицы.

Фитцпирс заметил, что это смутило щепетильную Грейс и что мистер Мелбери в его присутствии держится неестественно. На кухне у бабушки Оливер внезапно появилась необходимость шуметь сверх обычного, так что беседе в гостиной сопутствовали гул и плеск, доносившиеся из-за открытой двери.

Стоило в разговоре за чаем возникнуть непринужденности, как мистер Мелбери выступал с обстоятельными вымученными речами на отдаленные темы, словно боялся, как бы Фитцпирс не начал критически размышлять о предмете, что привел его сюда. Сказать по правде, напряжение и неловкость мистера Мелбери были вполне извинительны, ибо он вплотную подошел к осуществлению заветной мечты. Если бы телесная оболочка не заслоняла души, на месте мистера Мелбери трепетало бы жалкое существо с широко раскрытыми глазами и сжатыми губами, в ужасе ожидающее исхода. Будущее его счастье было в тем большей опасности, что отеческие заботы его распространялись не на обширное семейство, но на единственную дочь, занимавшую столь необычное положение в жизни.

Фитцпирс сидел в гостях не более часа, но и этого времени хватило, чтобы его зыбкие неопределенные чувства к Грейс окрепли и окончательно утвердились. Вряд ли в ответ на его тихую просьбу она стала бы провожать его до дверей, если бы мачеха деловито не подтвердила:

– Разумеется, Грейс, проводи мистера Фитцпирса.

Родители остались в комнате, а Грейс послушно пошла за гостем. Когда молодые люди оказались одни в обширной прихожей с кирпичным полом, влюбленный доктор заставил Грейс взять его под руку. Так они дошли до дверей, где он быстро поцеловал ее.

Грейс вздрогнула и отшатнулась, краска бросилась ей в лицо: она вряд ли ожидала, что дело может зайти так далеко. Отъезжая от крыльца, Фитцпирс послал ей воздушный поцелуй и помахал рукой Мелбери, глядевшему в окно. Счастливый отец ответил ему широким взмахом руки и довольной улыбкой.

Присутствие доктора всегда пьянило Грейс, но на сей раз опьянение улетучилось вместе с его уходом. Она плохо помнила о событиях минувшего часа, но смутно подозревала, что произошло нечто вроде помолвки с этим красивым, настойчивым, неотразимым доктором.

За первым визитом последовали другие, и так продолжалось все лето. Поток рассуждений, доводов, увещеваний увлекал Грейс, и, надо признать, она порой охотно им поддавалась. Горделивые мечты свойственны каждой женщине и, если она удерживает себя в определенных границах, не сулят ничего дурного. Что же касается Грейс, то она получила такое воспитание и образование, что ей как нельзя более очевидны были преимущества брака с таким человеком, как Фитцпирс. Ее не слишком интересовали его настоящие или будущие доходы, зато необыкновенно увлекала возможность богатой внутренней жизни, утонченного духовного общения. Именно это, а не житейская мысль о выгодном замужестве, и заставило ее в конце концов поплыть по течению и покориться той власти, какую имел над ней доктор Фитцпирс.

Не обладая особой проницательностью, можно было с уверенностью заключить, что если Грейс и не питает в обычном смысле любви к доктору, то со временем эта любовь непременно придет.

Однажды, прогуливаясь под вечер, они забрели довольно далеко и, чтобы возвратиться домой до сумерек, прошли короткой дорогой по аллее у Хинток-хауса. Дом был необитаем и смотрел слепыми закрытыми окнами на поросший кустарником склон. Грейс устала, и они присели на низкий каменный подоконник, который еще хранил тепло солнечных лучей, лившихся на него весь день.

– Пожалуй, этот дом подошел бы нам, Грейс, дорогая, как вы думаете? – проговорил Фитцпирс, рассеянно озирая старинный фасад.

– О да, – ответила Грейс, хотя такая мысль никогда не приходила ей в голову, и прибавила в задумчивости, ибо не в силах была забыть, как по непонятной причине утратила драгоценное расположение хозяйки поместья: – Она еще путешествует.

– О ком это вы? Ах, понял, о миссис Чармонд. Знаете, моя милая, я одно время думал, будто это вы здесь живете.

– Не может быть! – воскликнула Грейс. – Как вы могли такое подумать?

Он рассказал ей историю своего заблуждения, умолчав о том, как был разочарован, узнав правду, и продолжил:

– Ну, это пустяки! Я хотел поговорить с вами о более существенном деле. Мне не хотелось бы венчаться в здешней ужасной церквушке, чтобы вся деревня глазела на нас, а пастор бубнил непонятно что. Надеюсь, вы понимаете мои чувства?

– Но где же тогда? В городе?

– Нет. Совсем не надо венчаться. Давайте запишемся в мэрии. Это проще, спокойнее и во всех отношениях удобнее.

Грейс была не на шутку озадачена.

– Но как же я выйду замуж не в церкви и без всех моих дорогих друзей?

– Включая йомена Уинтерборна.

– А почему бы и нет? Между нами всерьез ничего ведь не было.

– Видите ли, моя дорогая, я против венчания в церкви с колокольным звоном потому, что об этом начнут судачить по всей округе. А огласка может нам повредить: я, между прочим, собираюсь купить практику в Бедмуте, что всего милях в двадцати отсюда. Судите сами: не лучше ли будет, если никто там не узнает, откуда вы родом и кто ваши родители. Если удастся избежать лишней огласки, ваша красота, ваше образование и манеры доставят вам уважение любого общества.

– Но разве нельзя обвенчаться в церкви без шума? – с мольбой в голосе спросила Грейс.

– Не вижу в этом необходимости, – раздраженно заявил Фитцпирс. – Брак – это гражданский договор, и чем проще его заключают, тем лучше. Не ходят же люди в церковь, когда покупают дом или составляют завещание.

– Эдрид, какие ужасные вещи вы говорите!

– Простите, я не хотел вас обидеть, но мы говорили с вашим отцом и он со мной согласился. Отчего же вы против?

Грейс уже не возражала, полагая, что в данном случае чувства должны подчиниться голосу благоразумия: если только планы Фитцпирса считать благоразумными, – и все же на сердце у нее было тяжело.

Глава 24

Он проводил ее до дому. Когда зыбкие тени в отдалении скрыли его фигуру, Грейс почудилось, что этот человек вряд ли имеет к ней какое-нибудь отношение. Он настолько превосходил ее умом и знатностью, был так далек от привычного круга ее мыслей, что представлялся ей скорее повелителем, чем ровней, защитником и дорогим другом.

Неожиданное пожелание доктора ошеломило ее, его взгляды на брак оскорбили ее чувства, день свадьбы был близок и неотвратим, и Грейс всю ночь не могла сомкнуть глаз. Она поднялась, когда первые ласточки начали выбираться из гнезд под застрехой, села на пол у окна и выглянула за штору. На улице уже обозначился день, хотя было еще темновато и утренние голоса звучали вяло и неуверенно. Солнце обещало не скоро проглянуть над погруженной в тени долиной. Из сараев и мастерских еще не доносилось ни звука. Недвижный рассветный час придавал почти гипнотическое оцепенение стволам деревьев, дороге, двору и строениям. Их беспомощная неподвижность словно была исполнена тихой задумчивости, плохо вязавшейся с беспокойными мыслями, обуревавшими Грейс. За дорогой виднелись крыши домов и макушки деревьев, за крышами и садами ниже леса на гребне холма сквозь вьюнки белела грубая штукатурка дома, в котором жил ее будущий муж. Ставни были закрыты, окна его спальни плотно занавешены шторами, из покрытых щербинами труб не вздымалось ни прядки дыма.

Вдруг что-то нарушило спокойствие. Дверь дома на холме тихо открылась, и на крыльце показалась девушка, закутанная в большую шаль, из-под которой виднелся белый подол длинного просторного платья. Серая рука, высунувшаяся из сеней, поправила шаль на плечах девушки и исчезла. Дверь затворилась.

Девушка быстро спускалась по тропинке, обсаженной буксом, между смородиной и малиной. Фигура и походка ее выдали. Это была Сьюк Дэмсон, нареченная простодушного Тима Тенге-младшего. У подножия сада живая изгородь скрыла ее по плечи, лишь по быстрому мельканию головы можно было догадаться, что девушка торопится домой.

Грейс узнала или, по крайней мере, была уверена, что узнала на серой руке, высовывавшейся из-за двери, рукав того самого халата, который был на Фитцпирсе в день ее памятного посещения. Лицо ее залила краска. Она собиралась одеться и пройтись поутру под прохладной зеленой сенью деревьев, теперь же села на край кровати и погрузилась в задумчивость. Она не замечала, как идет время, и ей показалось, что домашние кухонные шумы начались сразу, хотя, сойдя вниз, неожиданно для себя обнаружила, что солнце уже завладело кронами деревьев и что с минуты, когда она выглянула в окно, прошло по крайней мере часа три.

Она принялась искать отца и наконец нашла его на огороде, где он проверял, хороша ли картошка. Услышав ее шаги, он выпрямился и, потянувшись, сказал:

– Доброе утро, Грейси. Поздравляю. Сегодня ровно месяц до свадьбы!

Она ничего не ответила и, не подобрав подола, направилась к отцу между рядами росистой ботвы.

– Сегодня утром – с рассвета – я думала о своем положении, – возбужденно заговорила она, едва удерживаясь на ногах от дрожи. – Я поняла, что мое положение ложно. Я не хочу выходить замуж за мистера Фитцпирса. Я вообще не хочу замуж, но если надо, то уж лучше выйду за Джайлса Уинтерборна.

Мелбери побледнел, на лице его обозначились жесткость и неумолимость, пока они шли с огорода, он не проронил ни слова. Грейс не видела никогда отца в таком бешенстве.

– Слушай меня, – сказал он наконец, – бывает, что есть время женщине подумать и передумать, а бывает, что уже поздно, если только она дорожит отцовской честью и правилами приличия. Так теперь поздно – слышишь? Я не хочу сказать, что ты непременно обязана выходить за него. Только знай, что, коли ты ему откажешь, я буду навек опозорен, стану стыдиться своей дочери и не смогу ждать от тебя ничего хорошего. Что ты понимаешь в жизни? Куда тебе рассуждать, что лучше, что хуже? Ты неблагодарная дочь, Грейс. Я вижу, ты где-то видала Джайлса, и он задурил тебе голову. В этом-то все и дело!

– Отец, отец, ты не прав! Джайлс тут ни при чем, тут такое, о чем я тебе не могу рассказать…

– Что ж, выставляй меня на посмешище, гони Фитцпирса, делай что хочешь!

– Но кто же знает о нашей помолвке? Как может тебя опозорить разрыв?

Мелбери неохотно признался, что рассказал о помолвке тем-то и тем-то, и Грейс поняла, что зуд тщеславия заставил его похвалиться выданьем дочери буквально всему Хинтоку. Она уныло побрела к беседке, видневшейся в кустах лавровишни. Отец шел за ней следом.

– Это все из-за Джайлса Уинтерборна, – твердил он, укоризненно глядя на дочь.

– Вовсе нет. Ты ведь сам когда-то хотел, чтобы я вышла за Джайлса. – Грейс была близка к отчаянию. – Вовсе не из-за Джайлса, а из-за мистера Фитцпирса.

– Стало быть, у вас размолвка? Знаешь, милые бранятся, только тешатся.

– Дело в одной женщине…

– Ах вот оно что! Ты ревнуешь. Старая история. Не спорь со мной. Посиди-ка здесь, а я пришлю к тебе Фитцпирса. Я его только что видел – он курил перед своим домом.

Он быстро вышел за ворота и зашагал по дорожке. Грейс, не в силах оставаться в беседке, вылезла сквозь брешь в ограде и углубилась в рощу. Ее было видно издалека: между большими редкими деревьями без подлеска двигалось хрупкое, как сильфида, существо, на которое солнце и листва роняли золотистые и зеленоватые блики. Неожиданно за ее спиной послышался шорох шагов по сухой листве, и, оглянувшись, она увидела приближающегося Фитцпирса, доброго и свежего, как само утро.

Взгляд его изображал скорее любопытство, чем любовь. Но Грейс была так хороша в зеленом лесном царстве, щеки ее так чудно алели, простое легкое платье и плавные движения придавали ей такую неотразимую прелесть, что в глазах его вспыхнуло восхищение.

– Дорогая моя, что случилось? Ваш отец сказал, что вы на меня дуетесь да еще и ревнуете. Ха-ха-ха! Будто в этой глуши у вас может быть иная соперница, кроме великой природы! Вы же сами об этом знаете!

– Ревную? Нет, совсем не ревную, – грустно проговорила Грейс. – Мой отец ошибается, сударь. Видно, я чересчур горячо говорила о нашем с вами супружестве, и он не понял, что я имела в виду.

– Значит, что-то все же случилось? – Он пристально взглянул ей в глаза и привлек к себе.

Она отпрянула, и поцелуя не получилось.

– Что же произошло? – уже серьезно спросил он, обескураженный неудачей.

– Мистер Фитцпирс, мне пора домой, я еще не завтракала.

– Подождите, – настаивал он, глядя на нее в упор. – Скажите мне все, прошу вас.

На его стороне было преимущество сильного, но Грейс ответила, подчиняясь не столько силе, сколько убеждению, что молчать нечестно.

– Я видела в окно… – проговорила она неуверенно. – Потом расскажу. Мне пора. Я еще не завтракала.

Фитцпирс вдруг понял что она имеет в виду.

– Да ведь и я не завтракал, – оживленно заговорил он. – Я сегодня встал поздно. Меня разбудили посреди ночи… вернее сказать – на рассвете. Чуть забрезжило, является какая-то девица из деревни – не знаю ее имени… прибежала между четырьмя и пятью, говорит, спасения нет от зубной боли. Звонка ее никто не услышал, тогда она стала кидать камешки в мое окно, пока не разбудила. Я накинул халат и вышел к ней. Стоит вся в слезах и молит выдрать ей злополучный зуб. Я говорю: не надо, она – ни в какую. Так и вытащил: чистенький, ни пятнышка, мог бы прослужить ей еще лет пятьдесят, – а она завернула его в носовой платочек и ушла, предовольная.

Это было так правдоподобно, так исчерпывающе объясняло все! Не зная о том, что случилось в лесу Ивановой ночью, Грейс решила, что ее подозрения беспочвенны и недостойны, и с бесхитростностью чистой души немедленно уверилась в правдивости его слов. На душе у нее стало необычайно легко. Как раз в эту минуту кустарник, окаймлявший сад, зашевелился, и на тенистую лужайку вышел ее отец.

– Надеюсь, все в порядке? – спросил он весело.

– Да-да, – ответил Фитцпирс, не сводя глаз со стыдливо потупившейся Грейс.

– Скажите мне, что вы по-прежнему хотите стать мужем и женой, и я на радостях прибавлю вам две сотни. Ей-богу, – объявил Мелбери.

Фитцпирс взял Грейс за руку.

– Мы так и скажем, верно ведь, дорогая?

Избавившись от подозрений, Грейс затрепетала от радости и благоговейной готовности проявить великодушие, но, оставаясь женщиной, тут же захотела добиться ответной уступки за свое согласие.

– Если мы обвенчаемся в церкви, то да, – сказала она подчеркнуто спокойно. – А если нет, то нет.

Тут пришел черед Фитцпирса проявлять благородство.

– Да будет так, – сказал он с улыбкой. – В святую церковь мы пойдем, и это будет благо.

И они направились домой втроем. Грейс с задумчивым лицом шла посередине, чувствуя, как полегчало у нее на душе от объяснения Фитцпирса и сознания, что она все-таки будет венчаться в церкви.

«Пусть будет так, – говорила она себе. – А там, Бог милостив, все обойдется».

С этой минуты она уже не пыталась идти наперекор судьбе, а Фитцпирс не отходил от нее ни на шаг, парализуя ее волю и вынуждая безропотно подчиняться каждому его слову. Страсть его не потухала, а несколько сот фунтов золотом, назначенные в приданое, представлялись ему недурным приложением к хорошенькому личику и отчасти заглушали опасения, что он погубит карьеру, вступив в брачный союз с дочерью простого лесоторговца.

День свадьбы приближался медленно, но неотвратимо. Порой Грейс изнывала от прежних сомнений, и тогда ей казалось, что время сжимается и само пространство сужается вокруг нее, а порой она снова становилась жизнерадостна и весела. День следовал за днем. Один-два плотника еще захаживали в мастерскую отца в этот нерабочий сезон, что-то пилили, строгали, сбивали, каждое утро отпирали и каждый вечер запирали за собой дверь, ужинали, подолгу простаивали у ворот, вдыхая свежий воздух и обмениваясь новостями из внешнего мира, которые докатывались до Малого Хинтока и замирали в нем, как обессилевшая волна докатывается до самого дальнего грота самой глубокой бухты, но однако ни одна из новостей не затрагивала свадебных приготовлений в доме по соседству. День этот близок, думала Грейс, так близок, что не успеют молодые побеги окрепнуть, не успеет листва пожелтеть, а она уже станет женой Фитцпирса. Все кругом выглядело как обычно; заезжему постороннему человеку и в голову не пришло бы, что здесь, в Хинтоке, есть женщина, чья судьба решится в один из этих августовских дней.

Лишь посвященным было дано знать, что приготовления быстро продвигаются к концу. В отдаленном модном курорте Сэндборне в них участвовало немало разных людей, которые слыхом не слыхивали о Грейс, никогда ее не видели и не знали, хотя тому, что создавалось их руками, суждено было облечь ее в тот день, когда сердце ее забьется если не счастьем, то хотя бы новым волнением, не испытанным ни в один из дней ее прежней жизни.

Почему фургон миссис Доллери, всегда ходивший напрямик к Большому Хинтоку, одним прекрасным субботним вечером вдруг завернул на главную улицу Малого Хинтока и остановился у ворот дома Мелбери? Вечерний свет позолотил большую плоскую, тщательно перевязанную картонку, которую с немалыми предосторожностями извлекли из-под черного верха экипажа. Картонка едва ли была тяжела, если миссис Доллери собственноручно внесла ее в дом. Тим Тенге, столяр, Баутри, Сьюк Дэмсон и еще кто-то понимающе переглянулись и обменялись замечаниями. Мелбери стоял с видом человека, не снисходящего до таких домашних пустяков, как прибытие дамской картонки. Если же говорить правду, он сразу угадал ее содержимое и приятно взволновался этим доказательством того, что все, слава богу, идет своим чередом. Все время, что миссис Доллери оставалась в доме, то есть довольно долго, ибо она была исполнена сознанием важности своей миссии, Мелбери пережидал в сарае, но едва она, умолкнув, получила вознаграждение и удалилась, как он вошел в дом и увидел то самое, что ожидал: жену и дочь, в восхищении склоненных над подвенечным платьем, прибывшим от лучшего портного вышеупомянутого курорта Сэндборна.

* * *

Все эти недели о Джайлсе Уинтерборне не было ни слуху ни духу. Потеряв аренду в Хинтоке, он распродал часть мебели, а остальное – несколько вещей, дорогих как воспоминания или необходимых в работе, – оставил у соседа, сам же уехал. Поговаривали, что он запустил дела, не показывается в церкви, что в воскресенье кто-то видел, как он в грязных башмаках, растянувшись под деревом и опершись на локоть, насмешливо поглядывал на прохожих. Впрочем, добавляли, что он собирается вернуться в Хинток, когда начнут гнать сидр, забрать от соседа давильню, чтобы разъезжать с ней из деревни в деревню.

Однако краткий промежуток, отделявший Грейс от дня свадьбы, все уменьшался. Не раз просыпалось в ней некое подобие радости – радости от мысли, что это будет ее час; более того, она даже испытывала гордость, что она, образованная девушка, станет женой просвещенного человека. Это счастливый случай, который нечасто выпадает девушкам в ее положении: девушкам, которым родители, открыв ценность образования, привили новые вкусы, но отнюдь не предоставили возможность удовлетворить их в своем кругу. Однако какая пропасть была между этой холодной гордостью и мечтами ее юности, в которых она рисовалась себе радостно шагавшие к алтарю в пурпурном сиянии, в ореоле любви, без дурных предчувствий и со всем юным пылом как должное принимавшей «уважение тысяч сердец и любовь одного».

Тогда в грезах все было ясно; сейчас оставалось что-то недосказанное. Отчаяние посещало ее редко, странная покорность судьбе, казалось, овладела ею, и она испытывала мучительную потребность в человеке, которому могла бы излить все, что копилось у нее в душе.

Этот день был теперь так близок и огромен, что ее чуткий слух уже улавливал его звуки, перешептывание односельчан на паперти и тонкий перезвон трех колоколов хинтокской церкви. Голоса становились все громче и громче, звон колоколов все настойчивее. Она проснулась: вот оно, это утро.

Пять часов спустя она стала женой Фитцпирса.