Текст книги "В краю лесов"

Глава 33

В тот день много волнений было пережито всеми участниками описываемых событий. Грейс обнаружила отсутствие отца только за обедом, который в Хинтоке подавался в час дня, и узнала, что никому ничего не сказав, он ушел утром из дому и до сих пор не возвращался. Поразмыслив немного над этим и кое-что уточнив, она догадалась, куда отец направил свои стопы.

Мужа не было дома, отец все не возвращался. Из Хинток-хауса Мелбери отправился в Шертон, надеясь, что дела хоть немного развлекут и успокоят его, но Грейс не знала об этом. Опасаясь, как бы визит отца к миссис Чармонд, вследствие неровности его характера, а также подверженности гневным вспышкам, не усугубил беды, Грейс в три часа пополудни вышла из дому и отправилась не спеша по лесной дороге в сторону Хинток-хауса, предполагая, что отец вернется именно этим путем. Стена деревьев по бокам дороги и сплетение голых ветвей над головой надежно защищали путника от внешнего мира ветров. Грейс все шла и шла, под ногами у нее хрустел сухой валежник. Скоро высокие деревья остались позади, и она вступила в молодую рощу, где Уинтерборн с дровосеками вырубал подлесок.

Если бы Джайлс был поглощен только делом, то не заметил бы Грейс, но с самого утра, после неудачной попытки отговорить Мелбери идти в Хинток-хаус, пребывал в состоянии сильнейшего беспокойства: вчерашний разговор с лесоторговцем не шел у него из головы, так что появление Грейс произвело на него действие, какое не произвело бы появление самого Мелбери с новостями.

Грейс давно уже не видела своего бывшего возлюбленного, но, вспомнив, что нашептывало ей сердце последние дни, не могла сейчас спокойно и просто смотреть на него.

– Я только ищу своего отца, – сказала она, точно оправдываясь.

– Я тоже хотел пойти поискать его, – ответил Джайлс. – Но, по-моему, искать его надо подальше отсюда.

– Значит, вы знали, Джайлс, что он пойдет в Хинток-хаус? – спросила Грейс, посмотрев на Уинтерборна большими кроткими встревоженными глазами. – А он говорил вам, зачем туда собрался?

Уинтерборн нерешительно взглянул на Грейс и в двух словах рассказал о вчерашнем разговоре с Мелбери и о том, что дружба их восстановлена. Остальное Грейс поняла без слов и воскликнула:

– Как я рада, что вы снова друзья!

Они стояли друг против друга, глядя один другому в глаза, взволнованные и растерянные. Грейс с болью душевной смотрела на груды хвороста, на дровосеков, и сердце ее исходило любовью к тихой, уединенной жизни среди лесов, с которой ей придется, если дома все наладится, расстаться навсегда.

Неподалеку, на краю росчисти, Марти Саут обстругивала прутья для вечерней работы. Уинтерборн и миссис Фитцпирс, смущенные присутствием друг друга, молча смотрели на нее. Из-за деревьев вдруг появилась дама в темной меховой мантилье и черной шляпке, кокетливо повязанной белой вуалью. Подойдя к Марти, дама окликнула ее. Девушка, обернувшись, поклонилась, и дама о чем-то заговорила с ней. Это была миссис Чармонд.

Находясь в сильном нервном возбуждении, миссис Чармонд шла сегодня гораздо быстрее, чем обычно. Даже выкуренная папироса не успокоила ее. Дойдя до зарослей орешника, она несколько времени рассеянно наблюдала за Марти, потом бросила папироску и подошла ближе. «Тук-тук-тук» – стучала маленьким топориком Марти, увлекшись делом и не замечая миссис Чармонд, пока та не заговорила.

– Кто вон та молодая леди, что разговаривает с дровосеком? – спросила миссис Чармонд.

– Миссис Фитцпирс, мадам, – ответила Марти.

– Миссис Фитцпирс! – воскликнула миссис Чармонд чуть ли не в испуге, не узнав Грейс на таком расстоянии. – А с кем она разговаривает?

– С мистером Уинтерборном.

Краска залила лицо Марти, и миссис Чармонд не преминула заметить это.

– Ты с ним помолвлена? – спросила она ласково.

– Нет, мадам, – ответила Марти. – Это она когда-то была с ним помолвлена, и, по-моему…

Но Марти не смогла бы выразить словами сложный ход своих мыслей, выказывающий необычную для ее лет и жизненного опыта проницательность. Марти поняла, какая опасность для чистых сердец таится в этих встречах, явившихся следствием пренебрежения Фитцпирса к жене. Миссис Чармонд, однако, чуть ли не сверхъестественным чутьем, которое появляется у женщин в подобных обстоятельствах, угадала, что хотела сказать Марти. И вид этой пары, вступившей на опасный путь и разбившей тем самым надежды бедной Марти, еще более укрепил миссис Чармонд в ее благородном намерении, родившемся под действием разговора с лесоторговцем.

Полная самых прекрасных чувств, она простилась с Марти и пошла, переступая через пеньки срубленного орешника, к тому месту, где стояли Уинтерборн и Грейс. Они заметила приближение миссис Чармонд, и Уинтерборн сказал:

– Она идет сюда. Это хороший знак. Она не любит меня, так что я лучше уйду.

И он отошел туда, где работал до прихода Грейс, а грозная соперница Грейс приблизилась к ней, и две женщины оглядели друг друга с головы до пят.

– Дорогая… миссис Фитцпирс! – воскликнула миссис Чармонд, волнуясь так сильно, что у нее прерывался голос. – Я столько времени не видела вас!

С этими словами она неуверенно протянула руку, а Грейс замерла, точно дикое животное, впервые увидевшее зеркало или иной не менее удивительный продукт цивилизации. Неужели это миссис Чармонд так приветливо говорит с ней? Нет, Грейс решительно не понимала, что такое жизнь.

– Я хотела бы поговорить с вами, – сказала миссис Чармонд без дальнейших обиняков, ибо Грейс посмотрела на нее так, что у нее мурашки побежали по коже. – Вы не могли бы сейчас пойти со мной туда, где мы будем совсем одни? – прибавила она.

Едва преодолевая отвращение, Грейс кивнула и, точно подчиняясь заведенной пружине, углубилась вместе с миссис Чармонд в чащу леса. Они шли и шли, зашли гораздо дальше того, чем предполагала миссис Чармонд, но язык не повиновался ей и она шла молча.

– Я виделась с вашим отцом, – наконец начала она. – И… и я очень расстроена тем, что он мне сказал.

– А что он сказал вам? Он не посвятил меня в свои планы, когда пошел к вам.

– Зачем повторять то, что вам и без того известно.

– В самом деле, зачем? – с горечью переспросила Грейс. – Зачем повторять то, о чем мы обе сейчас думаем?

– Миссис Фитцпирс, ваш муж, мистер Фитцпирс…

И в тот самый миг, как с уст ее сорвалось это опасное имя, по лицу ее вдруг пробежало жалкое и несчастное выражение, которое, как вспышка молнии, озарило то, чем было до краев полно ее сердце. Так мимолетно было это выражение, что никто, кроме очень чуткой женщины – а таковой как раз и была Грейс, – не уловил бы его значения.

– Так вы действительно его любите! – воскликнула Грейс в несказанном удивлении.

– Что вы сказали, милочка?

– Боже мой, – продолжала Грейс, – а я-то до сих пор думала, что для вас это просто злое кокетство, что вы только забавляетесь от нечего делать – богатая леди с бедным сельским доктором, – а в глубине души презираете его вместе с той, которая ему принадлежит. Но теперь я вижу, что вы любите его, любите безумно, и я перестала вас ненавидеть, как ненавидела раньше… Да, – продолжала миссис Фитцпирс, и голос ее задрожал от волнения, – если это не забава, а настоящее чувство, то во мне больше жалости к вам, чем презрения, потому что вы страдаете больше всех!

Миссис Чармонд была взволнована не менее Грейс.

– Я не должна была бы пускаться с вами в объяснения: это унизительно, – но я любила вас когда-то и только ради тех дней попытаюсь объяснить, как глубоко вы заблуждаетесь!

Смущение миссис Чармонд было вызвано главным образом тем неожиданным и досадным фактом, что простая девчонка, еще вчера ребенок, вдруг одержала над ней такую победу, эмоциональную и духовную.

– Я не люблю его! – с отчаянием выговорила миссис Чармонд эту противоречащую истине фразу. – С моей стороны это всего лишь любезность. Я была с ним более приветлива, чем обычно принято с докторами. Я была так одинока, и мы беседовали, я от нечего делать иногда флиртовала с ним. И я очень сожалею, что эта ребяческая игра, основанная на чисто дружеском расположении, обернулась таким досадным недоразумением. Кто бы мог ожидать? Но люди в этих местах так неискушенны!

– Нет-нет, это любовь, – возразила Грейс, качая головой. – К чему все слова, вы любите его! Я вижу по вашему лицу, что в этой истории с моим мужем сердце ваше не дало ходу привычке. Последние пять-шесть месяцев вы вели себя недостойно, но по крайней мере были искренни, и это обезоруживает меня!

– Я была неискренна, если уж вы предпочитаете это слово. Я играла им, и я не люблю его!

– Вы играли другими, но его вы полюбили, как не любили раньше никого, – упрямо стояла на своем Грейс.

– Ну хорошо, не буду спорить, – сказала миссис Чармонд, невесело усмехнувшись. – Что же, дитя мое, вы хотите упрекнуть меня за это?

– Нет, – великодушно ответила Грейс, – любите его сколько угодно, я не возражаю. Только, позвольте заметить, вы избрали нелегкий путь: мне будет легче. Вы скоро наскучите ему – таков он уж есть, вы ведь не знаете его так, как я! И вы еще горько пожалеете, что встретились с ним!

Миссис Чармонд побледнела и почувствовала дурноту, услыхав это пророчество. Грейс, которую все считали воплощенной кротостью, вдруг оказалась куда более твердой, чем ее соперница.

– Вы все выдумываете, глупая жестокая девчонка! – вспыхнула миссис Чармонд. – Ничего, кроме приятельских отношений, между нами нет, ничего! Самое ближайшее будущее докажет это. Я немедленно прикажу не принимать его больше. И мне это не составит труда, поскольку ничем не грозит ни моему сердцу, ни имени.

– Сомневаюсь, чтобы вы решились больше не принимать его, – сухо сказала Грейс, пригибая тонкую ветку орешника, и прибавив резко отпустив: – Я не питаю к вам зла, не то что вы ко мне. До нашего разговора я презирала вас за бессмысленную жестокость, теперь же жалею за слабость, за то, что любовь ваша так несчастливо направлена. Когда Эдрид уходит из дому, чтобы повидать вас в урочные и неурочные часы, когда в полночь скакал верхом через лес и вересковую пустошь, рискуя жизнью, весь облепленный грязью, только бы одним глазком взглянуть на вас, я называла его глупцом, жалкой игрушкой в руках закоренелой кокетки. Я думала, то, что представляет собой трагедию для меня, для вас комедия, а теперь вижу, что ваше положение так же трагично, а может быть, и более, чем мое: что если я просто огорчена, то вы страдаете, что если я познала разочарование, то вы отчаяние. Силы мои укрепит здравое размышление, а вам да поможет Бог!

– То, что вы говорите, – бред, и я даже не подумаю возражать вам, – сказала миссис Чармонд, изо всех сил пытаясь сохранить приличествующее ее положению достоинство. – Моим оправданием будут мои поступки. В том кругу, о котором вы не имеете понятия, дружба между мужчиной и женщиной вещь обыкновенная, и вам бы с вашим отцом пристало относиться ко мне с бо́льшим почтением, а лучше всего совсем оставить меня в покое. Я не хочу вас больше ни видеть, ни слышать, мадам.

Грейс кивнула, миссис Чармонд высокомерно отвернулась, обе пошли в разные стороны, и скоро тени деревьев и сгущающиеся сумерки поглотили их удалявшиеся фигурки.

Возбужденные разговором, они шли по лесу, не замечая направления, петляя между деревьями. Звуки топора давно умолкли в отдалении, их заглушило не только расстояние: в этот вечерний час дровосеки уже вернулись домой.

Грейс шла, не думая, что может заблудиться, а лес становился все гуще, его пересекали теперь только узкие тропы, затененные косматыми ветвями. Она не была в этой самой глухой части с детства и ничего не узнавала кругом: старые деревья, прежде служившие вехами, все были срублены или повалены бурей; кустарник, прежде мелкий и редкий, теперь разросся выше головы. И Грейс скоро поняла, что плутает. Быстро темнело, завывал ветер, ей стало страшно, и она чуть не бегом пошла наугад, сворачивая то вправо, то влево.

Тьма сгущалась, ветер шумел сильнее, а Грейс все еще ничего не узнавала вокруг. Нигде не светился среди деревьев огонек, не слышались голоса, хотя Грейс блуждала в лесу уже более часа и стала уставать. Она сердилась на собственную глупость: ведь если бы не сворачивала, то давно вышла бы к какой-нибудь отдаленной деревушке, а она вместо того все петляла и петляла по лесу, выбиваясь из сил. Неужели придется ночевать в лесу? Мысль эта не на шутку встревожила Грейс.

Не зная, что делать, Грейс остановилась в изнеможении, как вдруг в свисте и завывании ветра ей почудилось шуршание шагов по листьям, более тяжелых, чем шаг кролика или иного лесного обитателя «с трепещущим сердцем». Первым ее чувством был страх, но она тут же решила, что, кто бы ни был этот любитель ночных прогулок, он не обидит ее. А может даже, это кто-нибудь из домашних ищет ее, и Грейс не очень громко крикнула:

– А-у!

На крик ее тотчас кто-то откликнулся, Грейс побежала на голос и скоро между деревьями увидела чей-то смутный силуэт, быстро приближавшийся к ней. Только чуть ли не в объятиях предполагаемого спасителя Грейс узнала по фигуре и белой вуали на шляпке ту, с которой недавно рассталась: это была миссис Чармонд.

– Я заблудилась! – воскликнула она. – О, это вы? Я так рада встретить здесь хоть кого-нибудь! С той минуты, как мы расстались, я хожу и хожу по лесу и уже умираю от усталости и страха.

– Я тоже, – сказала Грейс. – Что же мы… что же нам теперь делать?

– А вы не бросите меня здесь? – спросила испуганно миссис Чармонд.

– Конечно, нет. Вы очень устали?

– Очень, совсем из сил выбилась. И ноги у меня все исцарапаны.

Грейс подумала немного, потом сказала:

– Пожалуй, самое лучшее – отдохнуть с полчаса. Давайте сядем под каким-нибудь деревом, земля ведь совсем сухая. А потом опять пойдем. Если мы не будем сворачивать, то обязательно выйдем на какую-нибудь дорогу, так и доберемся к утру до жилья.

Отыскав большой куст, надежно защищавший от ветра, они устроили подобие гнездышка в сухих прошлогодних зарослях папоротника и сели отдыхать, стараясь держаться на расстоянии друг от друга.

Разгоряченные быстрой ходьбой, они не сразу почувствовали холод мартовской ночи. Первой стала ежиться Грейс, которая, по причине легкомыслия, свойственного здоровой юности, была одета совсем легко, по-весеннему, тогда как миссис Чармонд еще не рассталась с зимней меховой накидкой. Но, посидев без движения, и она стала зябнуть не меньше Грейс. Обе чувствовали, как холод просачивается к ним сквозь листья, которые касались плеч и спины. Скоро стал слышен шорох дождя по листьям, но у них в убежище пока было сухо.

– Если мы прижмемся друг к дружке, – сказала миссис Чармонд, – нам будет теплее… но, – прибавила она неуверенно, – вы ведь ни за что на свете не сядете рядом со мной?

– Почему?

– Потому что… вы знаете почему.

– Конечно, сяду. Я ведь не чувствую к вам неприязни.

Миссис Чармонд и Грейс сели поближе, и в этой кромешной тьме, усталые и несчастные, сделали то, чего бы в других обстоятельствах не сделали никогда, – обнявшись, крепко прижались друг к другу. Теплый мех накидки миссис Чармонд грел замерзшее лицо Грейс. Они сидели так тесно, что каждая чувствовала дыхание другой, а над их головами раскачивались черные деревья и пели заунывную похоронную песню.

Прошло несколько томительных минут, и миссис Чармонд прошептала, тяжело вздохнув:

– Ах, я так несчастна!

– Просто вам страшно, – сказала Грейс. – Но бояться нечего. Я очень хорошо знаю этот лес.

– Я боюсь не леса, мне страшно совсем по другой причине.

Миссис Чармонд все теснее прижималась к Грейс, и скоро ее щека коснулась холодной щеки соперницы. Грейс слышала, как дыхание ее становится все чаще, прерывистей, точно она была не в силах больше бороться с нахлынувшими чувствами.

– Когда мы расстались, – продолжала Фелис, – я стала жалеть о том, что была неискренна с вами. Я должна была рассказать вам все. Должна, – прошептала она срывающимся голосом.

Для этой экзальтированной женщины высшим удовольствием было отдаться на волю чувств; именно поэтому она позволила себе увлечься Фитцпирсом, поэтому готова была сейчас, предвкушая сладостную боль признания, открыть сердце его жене.

– Я сказала вам, что могу легко и без страданий отказаться от него, что он был для меня забавой от нечего делать. Это неправда: я говорила это, чтобы обмануть вас! Я могу отказаться от него только ценой величайших страданий, но самое ужасное заключается в том, что, если бы и хотела расстаться с ним, я бы по собственной воле не смогла этого сделать.

– Почему? Потому что вы так сильно любите его?

Фелис Чармонд молча кивнула.

– Я знаю, что была права! – с чувством воскликнула Грейс и прибавила немного погодя нравоучительным тоном: – Но это не должно быть препятствием! Боритесь, и одержите над собой победу.

– Ах, вы так наивны, так наивны! – проговорила Фелис. – Вы думаете, что если сумели разгадать под маской равнодушия мое истинное к нему отношение, то способны постигнуть и самые запутанные, самые невероятные ситуации. Но при всей вашей проницательности жизнь может оказаться гораздо сложнее. Я не могу расстаться с ним до тех пор, пока он первый от меня не откажется.

– Но вы выше его во всех отношениях, так что должны сделать первый шаг.

– Ах! Неужели мне придется все сказать прямо, простодушное вы дитя? Да, по всей вероятности. Я не прощу себе, что, узнав ваше бесхитростное сердце, не открылась вам до конца!

Сказав это, она прошептала на ухо Грейс несколько слов и разразилась неистовыми рыданиями.

Грейс резко откинула полу меховой накидки и вскочила на ноги.

– Великий боже! – воскликнула она как громом пораженная, ибо услышанное далеко превзошло все самые смелые ее предположения. – Вы его любовница? Это невероятно! Этого не может быть!

Грейс повернулась, готовая бежать отсюда, но рыдания Фелис были так безутешны; лес заволокла непроницаемая тьма; холодные уста ветра целовали ее щеки, еще теплые от меховой накидки миссис Чармонд; к тому же она не знала, куда идти. Первый порыв гнева прошел, и она нагнулась к распростертой у ее ног сопернице.

– Вы отдохнули? – спросила она голосом женщины, вдруг постаревшей на десять лет.

Миссис Чармонд, ничего не ответив, поднялась на ноги.

– Вы хотите бросить меня здесь? – проговорила она в отчаянии. – О, какую я совершила глупость!

– Нет, – коротко ответила Грейс. – Я не брошу вас. Но мы должны спешить. Нам предстоит нелегкий путь. Думайте только о том, как бы нам держаться одного направления.

Они шли, храня полное молчание, раздвигая руками намокшие ветки, скользя по сырым корням, но стараясь не сворачивать в сторону. Грейс совсем выбилась из сил, ее спутница тоже едва волочила ноги, когда вдруг они вышли на пустынный большак, тот самый, где однажды человек из Шертона ожидал фургон миссис Доллери. Грейс огляделась по сторонам и тотчас узнала место.

– Как мы могли сюда попасть, – сказала она с холодной вежливостью, – не представляю себе. Мы описали полукруг, в центре которого Малый Хинток. Заросли орешника как раз в противоположной стороне. Теперь пойдем прямо по большаку.

Кое-как дотащились они до проселка, свернули, оставили позади дорогу на Малый Хинток и, наконец, добрались до хинтокского парка.

– Дальше я не пойду, – тем же бесстрастным тоном произнесла Грейс. – Ваш дом совсем близко отсюда.

Миссис Чармонд остановилась; она была в полной прострации; казалось, она только сейчас поняла ужасный смысл своего признания.

– Повинуясь непреодолимому желанию снять со своей души бремя, я рассказала вам то, что всякий человек в здравом уме хранил бы в глубочайшей тайне до самой смерти, – сказала она. – Сделанного не воротишь. Предадим все забвению, или вы объявите мне войну?

– Предадим забвению, разумеется, – проговорила Грейс горестно. – Разве может бороться с вами такое несчастное и беспомощное существо, как я?

– Я сделаю все, чтобы больше не видеть его. Я его рабыня, но я все-таки постараюсь.

У Грейс было доброе сердце, но тут она не преминула уколоть соперницу.

– Не надо так убиваться, – сказала она, не тая презрения. – Можете видеться с ним сколько угодно, я позволяю вам.

Если бы признание Фелис не ужаснуло ее чудовищностью греха, а больно ранило, она не стала бы говорить этих слов, но любви к Фитцпирсу уже почти не было в ее сердце.

Они расстались, и Грейс в глубокой задумчивости побрела домой. Проходя мимо хижины Марти, она увидела в окно, что девушка что-то пишет за столом. Это необычное для Марти занятие удивило Грейс, и она спросила себя, кому и о чем Марти может писать. По дороге ей попались люди, посланные Мелбери на поиски дочери, а дома она застала настоящий переполох. Она объяснила, что заблудилась в лесу, и ее унылый вид был приписан усталости.

Если бы она знала, что писала Марти, изумлению ее не было бы границ.

Слухи о миссис Чармонд и докторе, взволновавшие добрых хинтокцев, дошли наконец и до Марти, и она сочиняла письмо Фитцпирсу, в котором объясняла, что бо́льшая часть роскошной косы миссис Чармонд принадлежит автору письма, а не той, чью голову коса украшает. Это был единственный козырь Марти, и она пошла им, не имея понятия об ухищрениях моды и веря по простоте душевной, что это открытие может нанести смертельный удар по чувствам мужчины.